Текст книги "Уютная, родная, сводная (СИ)"

Автор книги: Наталия Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Отчего его рассмешили эти цикломеновые меховые шарики, он бы не ответил,

может, напомнили наручники из секс-шопа и хвост зайчиков плейбоя. Да уж,

зайчик. Марк представил на заду Анжелики маленький хвостик и снова покатился от смеха, который наверняка раздавался на весь дом. К десяти вечера стол был накрыт стараниями «мачехи», которая засуетилась в сто крат активнее, когда в доме раздался голос Бронислава. Она поминутно подскакивала к муженьку и советовалась, то по поводу цвета салфеток, то выбора свечей для украшений, то где он пожелает сидеть, с какой стороны круглого стола, и тащила туда огромный стул,

жалко улыбаясь. В то время как сам муж, закинув ноги на диван, говорил по телефоны, распаляясь в пожеланиях, комплиментах и обещаниях. В последний новый год, который помнил Марк с отцом, он сам разбирал огромный стол, ровнял скатерть по полированной поверхности, выставлял фарфоровый сервиз и столовые приборы. Тогда, помнится, отец даже топтался на кухне, откуда его выгоняла

Лопоушка, но он возвращался, словно там намазано мёдом, а он – обдолбанная пчела. Потом сам хозяин дома соизволил сесть за стол, в уже изрядном подпитии, и произнести тост за уходящий год, поднимая рюмку с ледяной водкой.  Анжелика устала бегать и менять бутылки в морозильнике, потому что водочку Бронислав потребовал сразу по приходу, но она всё время была не той температуры. -

Лимончик? – Марк смотрел в заискивающие глазки «мачехи» и считал до десяти.

Новый год – семейный праздник. Сиди, празднуй, семья же! – Лайм давай, – он выпил залпом коньяк, редкая дрянь, хотя и дорогая, и закусил лаймом, смотря на заставленный стол. – А оливье нет? – Марк ощущал, что всё разочарование мира сваливается ему на плечи, вся печаль. Он, чёрт возьми, в России,  перелетел океан,

проехал ухабы, которые зовутся дорогой, он купил красный Вольво, и на новый год остался без оливье. Без этой невразумительной каши из картошки, дешёвой колбасы и зелёного горошка... – Нет, – Анжелика, – ты бы попросил. Я приготовлю,

обязательно, хочешь, сейчас? – Она даже подпрыгнула на стуле и рванула в сторону кухни. – Эй, не надо, я пошутил, – пробурчал Марк, – потом как-нибудь, сиди. -

Анжелочка, как же так? – журил Бронисав. – Это же оливье. – Но ты... ты не любишь. – Как хозяйка этого дома, – на слове «хозяйка» у Анжелочки заблестели глаза, ещё чуть-чуть – и начнёт потирать ладошками, – ты должна была поинтересоваться у гостя о его предпочтениях, в следующий раз будь внимательней, – снисходительно, свысока. В общем, ничего особенного, с кем его отец общался по-другому? С Лопоушкой только, да и то, когда это было, и почему он всё время возвращается к тем временам? Мозг услужливо подсказал – почему.

Как же хотелось послать в пешее путешествие и «хозяйку этого дома», и зарвавшегося барчика, который, кажется, уже с жиру бесится, от того, что болото становится маловато для его разъевшегося пуза, а на соседнее, более широкое и сытное – не пускают. Марк продолжал сосредоточено жевать и пить. Всё в российских традициях. Все сидят, жуют, пьют – семейный праздник. Одно плохо -

оливье нет. Уже в изрядном подпитии он прошёл в ванную на первом этаже,

засунул голову под холодную воду, эдак можно не дождаться и боя курантов,

вырубиться, как в девятом классе после полстакана водки. Схватил полотенце,

которое услужливо подавала Анжелика, стоя как-то слишком близко для обычного проявления вежливости. Грудь, конечно же, была на виду, почти вся. Екатерина вторая нашей современности – усмехнулся. И протянул руку к тёплой коже, пальцы

 провалились в мягкость, сдавил сильнее, интересно, останутся следы? – Ой, -

пискнула. – А так? – он резко нырнул под бюстгальтер, ощущая костяшками пальцев кружево, и ущипнул за соски. – Оооо, – коровьи глазки закатились, нет, всё же,

лицом в пол – отличная идея. Только так её и можно иметь. Задница у Анжелики одерживала уверенную победу над лицом. Марк оценил её, когда развернул «мачеху» к себе спиной и прогнул её вперёд, вынуждая выгнуть поясницу. О, да!

Отличный вид. – Неужто муженёк не удовлетворяет? – и ведь вид отличный, и в штанах стоит колом, того и гляди прорвёт молнию на брюках. Анжелика что-то лепетала, тёрлась ягодицами о пах Марка, для этого ей приходилось привставать на носочки, он даже согнул ноги в коленях, облокачиваясь на раковину, чтобы ей удобней было, чтобы ощущала то, что у него в штанах. – Марк, – белые ладошки побежали к молнии. – Подожди, – резко дёрнул на себя, хватаясь за грудь,

бесцеремонно хватая, сминая ладонями, – погоди немножечко. – Он сейчас поймёт, -

бубнили красные сырники, – давай быстрее. – Не люблю торопиться... Чего он, в самом деле, ждёт? Порядочность в нём заговорила? Жена отца? Очередная жена,

через год ещё одна будет, через два – ещё одна, и так до бесконечности. Да какая нормальная женщина станет жить с этим зажравшимся барином, только за деньги и держатся. За бабло многое можно потерпеть, придирки, ор... – Быстрее, быстрее, -

суетилась Анжелика, стаскивая с себя кружевные трусы, – как ты хочешь? Я всё сделаю, ты скажи, я многое могу... – Многое... – Марк оглядел Анжелику, комичное всё же зрелище, одна грудь вывалилась в разрез платья, другая туда просто не поместилась, подол поднят до талии, которая, кстати, была, хоть и покрыта слоем жирка,  один чулок держится у самого «не балуй», а второй болтается у коленки. -

Покажи мне это многое, – он медленно расстегнул молнию, вытащил член из трусов, приспустил штаны до колен и поманил пальцем «мачеху», которая, моргая,

смотрела на красавца. Да, Марк знал, чёрт возьми, что член у него отменный,

каждый мужик знает о своём детородном органе больше, чем любая из его женщин.

Не огромный, не мелкий или крючковатый, а ровный, у основания толще, с мясистой головкой. С таким только в порно сниматься. – На коленочки и ко мне.

Анжелика тяжеловато опустилась на колени и двинулась в сторону Марка. Игра заводила. – Проси. – Можно? – мяукнула Анжелика. – Лучше проси. Она поцеловала его ногу. Марк отодвинул ботинок подальше, ещё не хватало оставить следы помады на итальянской коже. Стала подниматься, заискивающе поглядывая,

облизала головку, причмокнула, набрала воздуха, выдохнула, собираясь с духом, а потом насадилась ртом, уперевшись красными сырниками в лобок. Действительно,

многое может. Да как может! Маша, с её посасыванием, и рядом не стояла, да ему уже лет двести не делали такого минета. Ноги подкосились, глаза закатывались, еле держался, хватаясь руками за скользкую раковину. Догадался же кто-то поставить круглую! То ли дело – обычная раковина, лет десять назад была такая, формой «чаша», надёжно крепилась, можно было хоть всем весом опираться, а не эта ерундовина, торчащая из стены... Тогда, десять лет назад, он бы точно свернул этот нелепый круг,  маленький язычок, только провёл по головке, совсем немного, даже на полноценное «лизнул» не тянет, оставил пару несмелых дорожек и исчез, Марка тогда трясло, как в лихорадке. – Так, и зачем ты это делаешь? – он намотал женские волосы на кулак и поднял Анжелику, заглядывая ей в глаза. – Зачем? – Тебе же нравится, я ещё могу, лучше! – Я здоровый молодой мужик, конечно, мне нравится,

когда  виртуозно отсасывают, я спрашиваю, зачем тебе это? Не говори мне, что страдаешь от недотраха, не поверю. Он следит за своим драгоценным здоровьем лучше, чем пионеры в зоологическом кружке за парой хомяков. Зачем? – ей было больно, он даже ощущал, как натягивалась кожа и вырывались волосы. Бзынь. -

Зачем? – Я хотела подружиться... – Да моя ты хорошая, а другого метода ты не знаешь? Ты, только подставляясь, дружишь? А если я сейчас скажу отцу? – хотела «подружиться». – Он тебе не поверит, – подобралась, гляди-ка, даже грудь спрятала,

которая всё это время так и торчала, дразня розовым соском. – Он меня любит. -

Очнись, девочка, он только себя любит, а ты, если не дура, цапани денежек побольше, сколько получится, и вали по-тихому. – Не твоё дело, – Анжелика поменялась в лице, куда только делась заискивающая бурёнка, даже сырники

 уменьшились в размерах. – Не твоё дело, сколько я отхвачу. Тебя  здесь быть не должно! – Ах, вот оно что, – Марк заправлял стоящий член в штаны. – Молодец,

далеко пойдёшь, жаль, недолго. – Я с ним живу, я его терплю, и всё это, – она взмахнула рукой, – моим будет, когда-нибудь, а ты вали, откуда приехал. Марк не мог остановить смех. Он покатывался, сложился пополам, захлёбывался в нём,

почти выблёвывал. Или это был мерзкий коньяк? Пошатываясь, давя улыбку, он вошёл в гостиную, где сидела взлохмаченная Анжелика и что-то взволнованно выговаривала мужу. Ясно что. Шьют попытку изнасилования невинной тридцатилетней пэтэушницы. – Что ж ты за человек такой? – отец смотрел прямо на

Марка. – Что ж ты за гадёныш? Всё портишь, к чему не притронешься – портишь, -

налил, выпил. – Думал, может, изменился за десять лет... а нет, такой же. – Не в кого быть другим. – Он, он, – сучка наиграно хлюпала носом, размазывала помаду по лицу, – она такой злой, зайчик. – Иди, – он приподнял жену, – иди, спать пора. – Но новый год ещё не наступил. – В Петропавловске-Камчатском всегда полночь. -

Зачем ты на неё полез? – впервые Марк увидел, что Бронислав не так и молод, на холёном лице проступали морщины, небольшие мешки под глазами, а некогда чёрные, почти смоляные волосы, были изрядно покрыты сединой. – На хрен она мне нужна? Она сама. – Тебе десять лет? «Она сама»... – Да ты знаешь... – Знаю я всё, думаешь, только эта такая умная нашлась? – Ой, да идите вы все! – Марку захотелось на улицу, в толпу, куда-нибудь, к Сафрону, словить подзатыльник от его рассерженной и беременной жены на маленькой кухне, лишь бы не видеть всего этого. Самодовольного и какого-то усталого отца, лепечущую Анжелику, следы её помады у себя на лобке – еле отмыл. Новый год – семейный праздник. У кого-то дерьмовое чувство юмора. Он завёл авто и тронулся, ворота открылись по сигналу на брелоке, два пункта охраны раскланялись с пьяным водителем. Отлично, хорошо хоть, дорога просёлочная,  посёлок отдалён от города, и максимальный вред,

который  можно нанеснести – задавить пару белок. Наверное. Голова кружилась. Он отхлебнул коньяка и двинулся дальше, пока не добрался до трассы, там он машину бросил, кажется, даже закрыл, и поймал частника, который и отвёз его «к людям».

Именно так попросил Марк. Людей было много. Просто огромная толпа вокруг сверкающей ёлки. Весёлые, пьяные, они орали песни, танцевали, женщины вышагивали в коротких юбках, из-под которых торчали посиневшие ноги в тонких колготках. Сверкали бенгальские огни, шумела пиротехника, надрывался ведущий на сцене, потом звучала ритмичная музыка, под которую хотелось танцевать. И всё это – несмотря на тридцатиградусный мороз. Вон, как вытанцовывает парочка девушек, одна в шубе, хоть коленки прикрыты, а у второй не видно юбку из-под короткой куртки, забыла надеть, что ли, с пьяных глаз? – Можно с вами познакомиться? – Марк решил вспомнить правила пикапа, получилось так себе,

потому что вместо «познакомиться», его направили в эротической путешествие. Зуб не попадал на зуб, бутылка коньяка кончалась, мороз крепчал, люди надседались,

одиннадцать, двенадцать, «С новым годом!» все ринулись целоваться, обниматься,

Марк ринулся руками под стоящую рядом шубу. Лучше ему сейчас разобьют лицо,

чем он окончательно околеет. – Иди ты в жопу, Марик! – заорали ему в ухо. – Я уже там, – Марк кивнул, – тока, холодно здесь очень. – Ты бы ещё в ветровке пришёл, -

женский голос хихикал и был таким родным, таким уютным, вот уснуть бы рядом с ним... – Эй, ты что, спать, что ли, собрался? – Слушай, может, его в больницу,

околел, посмотри на пальтишечко-то...  – Не околел я, – Марк внимательно посмотрел вокруг, – мне нормально. – Только нос синий, – уютно журчал родной голос. – Это тебе не Калифорния, здесь так не ходят. – Не был я в Калифорнии...

Девчат, а пойдёмте куда-нибудь, где тепло, – как-то очень некстати вспомнили о

Калифорнии... вот совсем. – Я домой, – распрощалась одна из девушек, – удачи, -

крикнула, отбежав. – Катя, Катерина... Катюшка, как я рад тебя видеть! – А я-то как рада, чмо ты пьяное, замёрзшее, – она улыбалась. Она улыбалась! Точно, он перепил, уснул и спит в машине. И это в лучшем случае. В худшем – он валяется в каком-нибудь сугробе кверху задницей и тихонечко отходит в мир иной. А эти люди, ёлка, смех, чернющие глаза Катерины, выбившиеся из-под белой шапки тёмные пряди – это галлюцинация. У кого-то свет в конце тоннеля. У Марка -

Катерина. Такси неспешно петляло по дворам, Марк отогревался, его изрядно трясло, но зато теперь он точно был уверен, что он не в сугробе в лесу, а в салоне машины с Катериной. И её шубой. – Это судьба, – рассмеялся Марк, – судьба такая сука. – Моя – точно, – пробурчала. – Здесь, пожалуйста, – таксисту. – Плати, давай, ты говорил, есть деньги, – Марку. – На, – протянул портмоне, – возьми, руки не слушаются. Обычная многоэтажка, в подъезде традиционно кто-то нассал, стены исписаны, серые ступени, неработающий лифт – миллионы таких домов по стране.

Он еле уговорил Катерину пригласить его. Она заталкивала его в такси и требовала,

чтобы он ехал домой, таксист потирал руки в предвкушении хорошего заказчика.

Марк  увещевал, уговаривал, готов был встать на колени, что почти сделал. Не очень-то достойно, зато  теперь он ехал не домой, к отцу и Анжелике, а к Катерине.

Катюшке. Не мог он, не хотел отпустить Катю, не сегодня. Завтра, потом, но не сейчас. Её голосок, такой родной, такой уютный, её коленки из-под полы шубы,

варежки на ладонях – он отпустит, но не сегодня. – Явилась, не запылилась, – под обычной, деревянной, едва ли не картонной дверью сидел парень, изрядно пьяный,

а кто в эту ночь трезвый. Белобрысый, какой-то бесцветный, как моль. – Уйди, а, -

Катерина попыталась сдвинуть парня, схватив за рукав куртки. – Что, ёбаря привела? – Тебе какое дело? – она смотрела на парня, который поднялся и был,

конечно, выше её, но смотрела она сверху вниз. – Я твой муж, Екатерина, -

оскалился моль. – Уйди, Вить. – А не уйду, – кривлялся, – не уйду, ты моя жена, это моя квартира, буду делать, что хочу, и с тобой, и с квартирой, – он шатнулся в сторону Катерины, она громко взвизгнула и отпрыгнула, закрывая лицо руками.

Марка подорвало на месте, первый удар пришёлся мужу в челюсть, второй в живот.

Потом муж сплёвывал кровь, прижатый к стенке, и орал, что его убивают. – Не нравится? – надавил с силой на горло. – Клянусь, ещё раз руку поднимешь на жену -

убью. – Ты не местный, сразу видно, ты уедешь, а я останусь. – Значит, раньше убью. – За эту шлюху? – Затылок моли смачно прошёлся по стене, но муж оказался на редкость говорлив, алкоголь притуплял боль, зато врубал на полную режим «слабоумие и отвага», причём, у двоих сразу. У того, кто бил, и того, кто оказывал пассивное, но сопротивление, по пути вытряхивая факты биографии своей жены,

как мусор из пылесборника пылесоса, на последнем предложении Марк задохнулся, а муж уже только лежал, прикрываясь руками. Он бы убил его. Убил и сел лет на пятнадцать. Если бы не истошный крик Катерины, на который вышли соседи, мужики нахрапом оттащили Марка, а одна из соседок окатила пострадавшего ледяной водой из ведра. – Что, пьянь, довыделывался, иди,

проспись, завтра матери отдам. – Мне в больничку бы, – скулил моль. – Будет тебе больничка, и ананасы в шампанском, – сердобольная соседка затолкала Витю в дверь, где уже через десять минут продолжилось веселье, судя по смеху и музыке. -

Вот шалава, – цыкнула бабка сверху, выбежавшая на шум, с интересом смотрящая на происходящее, как внеплановый сериал по каналу Россия. – Проходи, – Катя открыла дверь. – Тапочек у меня  твоего размера нет, так походишь. Марк огляделся, типовая однушка, развернуться негде. Ремонт свежий, не сравнить с «хоромами», куда он вернулся, мебель недорогая, но новая. Большинство так живёт.

Руку саднило, у губы припухло, он прошёл на маленькую кухоньку, куда его рукой позвала молчавшая всё это время Катерина, и сел на табурет, пододвинутый ногой в тапочке. Катерина молча обрабатывала руки Марка, он видел только тёмные волосы, которые закрывали её лицо. Всё было терпимо, через пару недель и видно не будет. – С новым годом, – для чего-то сказал Марк. – С новым, – он услышал,

наконец-то, хоть слово. Ох и чёрные глаза у Катерины, заглянешь – пропадёшь. У

губ обрабатывала аккуратно, едва надавливая пальцами. – Даже синяка не будет,

повезло, – присмотрелась. – Подержи холодное, – сунув в руки кусок замороженного мяса. – Разбираешься, я смотрю... в синяках. – Я в школе работаю, мальчишки постоянно дерутся. Осуждаешь? – после паузы. – За то, что в школе работаешь? Нет.

– За то, что слышал... – А это правда? – Всё правда. Марк смотрел внимательно на

Катерину, он разных женщин видел и знал, такой, как она – не встречал ни одной.

Ему не было дело до так называемой правды. Правда у каждого своя, он видел столько версий правды, и каждая была лжива и фальшива от дна и до краёв. -

Мужа, значит, выгнала из его же квартиры? Мужиков водишь... Любовник-то хоть есть богатый? Катерина вздрогнула. – Есть, – посмотрела прямо в глаза, не врёт. -

Хороший любовник? – Так себе, шубу купил, серьги и шкаф. И платит  за эту квартиру, за неё ещё семнадцать лет платить. – Нда... За семнадцать лет ты, может быть, не постареешь, а может, замуж выйдешь, а может, повезёт, – переиначил он песню. – Как же вы надоели со своим осуждение! Все! Надоели! Я всю жизнь в нищете жила, только те три года с твоим отцом и могу вспомнить, когда ела досыта,

и шмотки мне покупали. А до, и после – всё едино. Вышла замуж, думала -

заживём, квартиру взяли, выбирали долго, чтобы Ви-те-чке, – по слогам, – на работу ближе. А он бросил работу, работу бросил, а пить начал. И всё жалел себя, всё надседался, мамаша его туда же, как же такое случилось, такой хороший мальчик, и на такой шалашовке женился! С братом родным спала! Осквернила весь их род! – У

тебя нет брата. Ты одна у мамы с папой. – Да ты же... – Какой я тебе брат? У меня отец каждый год новую бабу в дом прёт, у людей кошки дольше живут. Он, может,

тут половину города переимел, а вторую не тронул, потому что мужики, мне со всеми породниться? Откуда он про меня знает? – Я сказала... – Зачем? – Не знаю,

доверяла... Он второй у меня был, откуда я могла знать, что все мужики сволочи! -

А первый, значит, плохо научил? – он стряхнул воспоминания, отогнал их, сложно вот так, рядом, напротив уютного голоса, такого родного... И эти же глазищи,

тёмные, смотрящие с вызовом, остро. И волосы, мягкие, как у кошки, и губы, сухие губы, и бордовый румянец... Не стряхнёшь, не отгонишь, невозможно. Проглотил комок, похожий на спазм, тот спустился ниже по пищеводу и остановился где-то у солнечного сплетения, не давая вздохнуть, уйти, признать, что зря он находится здесь. Губы к губам. Губы скользнули по губам. Остановились. Почувствовали жар.

Скользнули. И больше ничего. Никаких французских поцелуев, никаких исследования языком, даже вкуса не почувствовал, только дыхание и сухость кожи,

вон она – трещинка на нижней губе. Обветрила губки Катерина. – Катерина,

Катенька, – закончились слова. Он должен что-то сказать, что-то важное, нужное,

что-то, что терзало его тогда, терзает до сих пор. И не находит слов. Не может их найти, а как найдёшь? Да и как говорить, когда он всё-таки целует её, целует губы и трещинку на нижней. И слышит её стон, такой уютный, настолько родной, что становится больно. И необходимо быть с ней. Сейчас. Его руки гладят чёрные волосы, пальцы тянут собачку молнии на спине платья, и это звучит музыкально.

Кожа горячая, его руки холодные, всё ещё. Под пальцами появляются мурашки, он хочет поцеловать каждую. Каждую уютную мурашку. – Уходи, – Катерина не просто отстраняется, она отталкивает Марка, разбитая губа саднит, ей не хватает поцелуя. -

Уходи, – твёрдо. – Катерина, я не уйду, – он зажмуривает глаза. – Если я попрошу?

Просто попрошу, уйдёшь? – Если попросишь... – удар ниже пояса. Она просто просит – он просто делает. Ради уютной улыбки. Или просто так. И он, конечно,

ушёл. Долго стоял и ждал такси, долго искал, где бросил машину, долго искал ключи от машины. Быстро доехал и уснул. – Явился, – сказал отец. – Куда я денусь, -

пробурчал себе под нос.

   Глава 4. Прошлое Марк шёл по дорожке между домами, со стороны проулка, там собралась группка молодёжи, Катерининых подружек и приятелей, живущих по соседству. Они о чём-то громко разговаривали, смеялись, парни толкались, как молодые бабуины в брачный период, девчонки глупо хихикали. Он уже было прошёл, но увидел огонёк сигареты,  стало интересно, кто же из этих юнцов курит.

Это были не парни, ничего нового, в компании, где был Марк, тоже курили в основном девушки, его подружка  смолила как паровоз, что его не слишком смущало. Сам Марк мог затянуться один-два раза, но никакой тяги не чувствовал,

поэтому мог смело сказать «я не курю». Глаза медленно лезли на лоб. Вот засранка!

Катерина! Медленно затянулась, поднося сигарету ко рту, а потом, сложив губы бантиком, выпустила дым. Курит-то не по-настоящему. Так, гоняет никотин по рту.

– Катерина, а давай, как взрослая, – он быстро подошёл, распугав подружек,

которые побросали сигареты, на всякий случай, опасаясь взрослого парня, а вдруг родителям расскажет. Она даже глаза не отвела! Поднесла ко рту сигарету и затянулась в затяг, небрежно стряхнула пепел, даже начала выпускать дым, сложив губки буквой «о», как зашлась в кашле, покраснела, сложилась пополам, раздалось несколько рыгающих звуков. – Катрин Денёв, – хмыкнул Марк, откуда-то вспоминая фотографию актрисы с сигаретой, ей идёт. – Нос не дорос, – он забрал сигарету,

которую Катя умудрилась крепко держать между пальцами и, затянувшись, тоже чуть не кашлянул. Дешёвая гадость. От этого лёгкие вывернутся наизнанку,

пожалуй, вместе с желудком. – Что, голова кружится? – оглядел бледную «сестру». -

Да, – понуро опустила голову и покачнулась. – Пойдём, – протянул руку, подтягивая к себе, заодно принюхался, только ли курить удумала тихоня Катерина или чегонибудь горячительного приняла на грудь. Нет, слава богу. А может... мелькнула мысль. Пьяная Катя, дома никого нет, Лопоушка ещё на работе, в вечернюю смену,

отец тоже где-то мотается по делам... Сколько, интересно, надо налить этому цыплёнку, чтобы она захмелела, но не вырубилась во время процесса. Пора переходить на новый уровень. А то топчется, как сопляк, на месте, тут потрогал,

там погладил... И ведь не сопротивляется она совсем, не отворачивается, не отталкивает. Только стоит ровнёхонько, если зажал её в коридоре, и дышит часточасто. До груди дотронься – стон, тихий такой, уютный, а сама, как солдатик оловянный, руки по швам. – Держи, – он подвёл её к своей машине во дворе и достал из бардачка Милкины сигареты, лёгкие, тонкие, женские. – Если куришь,

кури такие. Она покрутила с сомнением пачку и вернула. – Они дорогие, – тихо. -

Хорошие сигареты не могут быть дешёвыми, бери, потом ещё дам. Она покрутила с сомнением пачку и вернула. – Они дорогие, – тихо. – Хорошие сигареты не могут быть дешёвыми, бери, потом ещё дам. – Не надо... не курю я больше... – Понятно, -

усмехнулся, – иди, на лавочку присядь, а то завалишься, я сейчас. Так... и что же не свалит Катерину с ног? У отца нет ничего слабее сорока градусов, но Лопоушка-то должна что-то пить, такие пируэты вчера голосом выдавала, точно была навеселе.

Вышел Марк, неся в одной руке бутылку минералки, а в другой – наливки.

Сладенькая. Девочке точно должно понравиться. Потом сходил за закуской, быстро организовав «пикник» с обратной стороны дома. Даже если кто-то приедет, можно будет успеть всё прибрать, частный двор огромный, укромных уголков много. -

Давай, что ли, отметим. – Что? – посмотрела с интересом. – Как – что? То, что ты бросила курить, – разлил по рюмочкам, Кате, едва заметно, больше, и протянул,

буквально вкладывая в ладошку, ставшую прохладной. – Не пью я... – Как это – не пьёшь? Курить – курила, а не пила, непорядок, – он подносил рюмку с рубиновой жидкостью к девичьим губам. – Не должно быть такого, когда девушка уже целуется, а алкоголь не пьёт. Катерина странно посмотрела на Марка и сделала маленький глоток, поморщилась с «фууу», и отставила. – Давай, давай, – продолжал настаивать. – Ты споить меня хочешь, – выдала Катерина, – споить и трахнуть. Марк от неожиданности подавился, наливка пошла носом, он долго отплёвывался, смотря в удивлении на Катеринку. – С чего ты взяла? – Разве не так? – Вообще-то – так, -

Марк посмотрел прямо на девушку, интересно, что ответит? – Хочу тебя трахнуть,

Катерина, сильно хочу, у меня и сейчас стоит, если честно. Не была бы ты целкой,

уже бы раскатал тебя вот на этой лужайке, – нагнулся к ней близко, – знаешь, как?

Ноги бы твои развёл широко-широко, прижал к земле, – ого, как расширились глаза,

ещё чернее стали, – и трахал, а с тебя бы текло, и всё вокруг влажно было... – вот и щёки бордовые появились. – Знаешь, какой отличный вид, когда женщина так лежит, она вся открыта, вся, – заметно вздрогнул. Хотел смутить Катерину, а добился того, что член пришлось поправлять, его-то не очень интересовали вопросы морали, общественного мнения, того, девственница Катерина или нет, он был готов прямо сейчас нырнуть в трусы к девушке. Марк разделял мнение своего члена. На шее Кати выступил пот, едва заметный, его тут же захотелось слизать.

Она два раза крупно вздрогнула, сжала губы и посмотрела глазищами, в которых,

кажется, мелькнули слёзы. – Нет, – она быстро встала, одёрнула юбочку, которая была почти до колена, с её-то ногами – преступление. – Ты не будешь меня трахать,

– и пошла в сторону дома. – Это почему? – Марку даже стоять было больно, внизу живота ныло, что же он так реагирует-то на неё? – Потому что! – теперь уже побежала, быстро, Марк был выше, да и ноги значительно длиннее, но не сразу догнал, только у дверей её комнаты, успев подставить ногу, чтобы не смогла закрыть дверь. – Ты не ответила на мой вопрос, Катерина, почему? – Мне нельзя, -

её лицо стало бордовым, как свежесваренная свёкла. – Брось, Катерина, многие в твоём возрасте занимаются любовью, а ты только с виду худая, на самом деле сформировалась... – он подтолкнул девушку к кровати. – Тебе же нравится, когда я глажу тебя, я вижу, ты возбуждаешься, ты хочешь, давай. У неё не было сил оказать хоть какое-то сопротивление, она упиралась парню в грудь руками, но всё равно была зажата между матрасом с  постельным бельём, с какими-то розовыми слониками, и мужским телом. – Давай, – он пристроился между ног, не задирая юбку, и упёрся эрекцией ей в низ живота, постепенно спускаясь ещё ниже, потом поднимаясь, теряясь в ощущениях. А ведь он даже не снял штаны с себя и с

Катерины трусы, которые он прямо сейчас захватил пальцами сбоку, какой-то плотный трикотаж, грубоватый... и потянул вниз. – Нет! – у Марка в глазах потемнело от визга. – Да что ты так орёшь-то?! – навис над ней, прижав её руки к подушке одной рукой, продолжая шлифоваться о девушку, она ёрзала, пыталась вырваться, получалось даже слаще. – Нет, – Катерина отвернула голову к стене и снова покрылась багровым румянцем. – Почему? – ему можно было выдать какуюнибудь театральную премию за то, как он это спокойно и вкрадчиво сказал:

«Почему?» Марк даже приотпустил её руки и легко подул на прядь волос, которая лезла в глаза Катерине, убирая негодную. – У меня эти дни, – тихо-тихо, он даже не сразу понял. – Месячные? – Да, – вот тут она уже шептала. – Можно и в месячные, -

посмотрел с сомнением на Катю... да, явно не идея тысячелетия. – Хотя, ты права,

первый раз в это дело... – он отпустил окончательно руки и сел рядом. – Сразу надо было сказать. – О таком не говорят, – она даже не пыталась встать или дёрнуться,

лежала себе спокойно, говорила тихо, только краснела. Поправил то, что было в штанах, почти кончил от прикосновения, даже погладил себя пару раз, закрыв глаза от удовольствия. – Катерина, а может, минет, а? – при слове «минет», спина и ноги покрылись испариной. Его возбуждение переходило разумные границы, а он сидит тут, светские беседы ведёт. – Что это? – Ну, в рот, если по-простому. – Катерина поднялась и смотрела на Марка так, словно он ей открыл Америку и Антарктиду одновременно. – Это... в рот? – она, видимо, от неожиданности, показала пальцем,

что именно «это», и в какой рот, и ведь не перепутала, догадливая. Слово «трахнуть» знаем, а детали неизвестны. Нахваталась у ранних подружек, а у самой каша, похоже, в голове. – Да, – коротко кивнул, а что тут скажешь. По сути, права.

«Это – в рот». – Ты меня даже не поцеловал ни разу, и... – вот таких глаз он ещё не видел у Катерины. Обиделась? Он её не целовал? Да он её зацеловывал... хотя,

действительно, в губы он её и не целовал, не приходило в голову. – Катенька, а тебя целовали? Умеешь? – до чёртиков захотелось стать первым, вот тут – первым, во что бы то ни стало. – Нет, – снова отвернулась, уютная такая, волосы взлохмачены, щёки алеют, а кожа на лице гладенькая, бархатистая. – Пододвинься ко мне, –  села ближе,

он смотрел на её губы, нецелованные, и ощущал себя примерно таким же -

нецелованным и неопытным. Нагнул голову, приблизился к лицу, Катины глаза были чернющие, сверкающие. Сухие губы к сухим губам, скользнули, задержались,

снова скользнули. Захватили в плен нижнюю губу, сжали, никакого языка, только дыхание. Легко прикасаясь. Соприкасаясь. Остро. – Это твой первый поцелуй, -

отодвинулся немногою – А это – второй, – жёстче, не сразу, но ощутимо, чтобы понять самому, впитать в себя это дыхание и вкус. Какой же там оказался вкус,

когда язык скользнул между девичьих губ, неловких и напряжённых. Сладкий,

ароматный, малиновый... нет, уютный. Бывает же такое. Уютный. Запустил пальцы в волосы, поглаживал затылок и придерживал, пока язык изучал уютный рот,

скользнул между губ, пробежался по нижней губе, по верхней, снова скользнул вглубь, почувствовал, как  раскрылся, впустил, разрешил. Казалось, всё вокруг застыло, время остановилось, свет перестал двигаться сквозь пространство, только кровь неслась по венам и стучала в висках. Она простонала, ответила, неловко, но с каждым глоточком воздуха увереннее, словно всю жизнь знала, что делать именно с его губами. Как надо провести, придавить, лизнуть. Он терялся, кажется, забывал дышать, но всё, что позволил себе в итоге – это лёгкие поглаживания плечиков, шеи и поясницы... – Понравилось? – спросил он. – Да, – тихо так, уютно: «да». – Захочешь ещё – попроси. Ты просишь – я делаю. Катерина не просила, ничего не просила,