Текст книги "Николай Львов"

Автор книги: Наталия Никулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

и садов Г. П. Пильников, остался он производителем работ и при Державиных, но приписывать

авторство этого дома ему нет оснований.

Но вот в черновых рукописях Державина мы находим строки из незаконченного стихотворения

«Дом»:

Зодчий Аттики преславный,

Мне построй покойный дом,

Вот чертеж и мысли главны

Мне написаны пером.

На брегу реки Фонтанки...

К кому же обращены эти строки? Кого мог поэт шутливо назвать «зодчим Аттики преславным» в

столь интимном, дружеском по тону стихотворении? Только не Пильникова – постороннего для

Державина человека, чьи работы не давали основания возводить его в сан «зодчего Аттики».

А Львов в 1792 году начинает свое шутливое стихотворное послание Державину так:

Домашний зодчий ваш

Не мелет ералаш...

«Домашний зодчий ваш» – это уже нечто совершенно конкретное, мимо чего исследователь

пройти не может, и не было до этого у Николая Александровича другого случая за время дружбы с

Державиным, чтобы так именовать себя.

Но у зодчего нет времени сидеть на месте: то он едет в длительную командировку по делам

службы, то строит Воронцову дворец под Москвой, то мчится налаживать хозяйственные дела в свое

Никольское, то оформляет пышный придворный праздник по случаю бракосочетания великого князя

Александра Павловича, то подготавливает к печати древнерусские летописи и следит за их изданием,

то сам пишет, переводит, проектирует. Вероятнее всего, Львов сделал для Державина чертежи, а

строительством руководил заочно.

Дом Г. Р. Державина на Фонтанке. План центральной части.

Прежде чем хозяева переехали в свое новое жилище, дом был отделан внутри и к нему были

пристроены два служебных флигеля – «кухонный» и «конюшенный», соединенные с основной

частью дугообразными переходами. Флигеля были невелики и не достигали набережной Фонтанки.

Они только наметили будущий парадный двор, но еще не образовали его. Дом сохранял усадебный

характер, и главный фасад его с полукруглым выступом, оформленным ионическими колоннами,

смотрел в сад. Фасад, обращенный в сторону реки, был крайне прост, единственным его украшением

было трехчастное палладианское окно в центре нижнего этажа, а над ним большое полуциркульное

окно державинского кабинета. В большинстве проектов Львова фигурируют как те, так и другие окна,

особенно он был привержен к полуциркульным.

Трудно говорить о внутренней отделке, от которой почти ничего не сохранилось. Можно, правда,

отметить, что фрагменты лепных карнизов и потолочных тяг, которые еще можно разглядеть после

многочисленных побелок, почти точно совпадают с подобными деталями дома самого Львова в

Никольском. Что же касается других подробностей отделки, то тут придется обратиться к

письменным источникам.

Начнем с кабинета хозяина, где он ежедневно работал, где принимал друзей, где у него сиживали

И. А. Крылов, И. И. Дмитриев, М. Н. Муравьев, Н. И. Гнедич, куда с трепетом, как в святилище,

входили начинающие писатели. Здесь стоял любимый диван Державина с многочисленными ящиками

над спинкой его и по сторонам, в них поэт хранил свои рукописи. Этот диван не раз был описан в

воспоминаниях современников. В архиве Державина сохранился даже контракт со столяром-

краснодеревцем Иоганном Гратцем от 22 января 1792 года, по которому мастер должен был

изготовить для кабинета писателя девять книжных шкафов, большой письменный стол «с подъемным

налоем», маленькое бюро и диван с двумя шкафами по сторонам, и специально отмечалось, что

необходимо «все оное сделать так, как договаривался с Николаем Александровичем Львовым». Иначе

говоря, вся обстановка кабинета была выполнена по эскизам Львова. Зодчий много занимался

вопросами внутреннего убранства зданий. Известно множество его черновых набросков с

изображением столов, небольших шкафов, люстр, фонарей, даже сервиза. А в одном из писем этих

лет к А. Р. Воронцову Львов сообщает, что отдал столяру «рисунки комодам». Неудивительно

поэтому, что дом, построенный, отделанный и меблированный по проекту такого мастера, как Львов,

был произведением искусства и хозяин не без основания называл его «храмовидным».

Дом Г. Р. .Державина на Фонтанке. Центральная часть фасада. Современная фотография.

Художественная фантазия Львова угадывалась и в оформлении большой овальной, как ее

называли, «соломенной» гостиной первого этажа. Стены комнаты были затянуты своеобразными

обоями из соломы, по которым разноцветной шерстью были вышиты орнаментальная кайма и целые

пейзажи. Причем вышивала эти обои, вероятно с помощью крепостных мастериц, жена Львова Мария

Алексеевна – великая искусница и рукодельница. Об этом Гаврила Романович упоминает в

стихотворении «Н. А. Львову» 1792 года:

...по соломе разной шерстью

Луга, цветы, пруды и рощи

Градской своей подруге шьет.

«Градская подруга» – первая жена поэта Екатерина Яковлевна, умершая в 1794 году.

Вполне возможно, что вышивала эти сцены Мария Алексеевна по рисункам своего мужа. Работа

была кропотливая, не одного года дело, и в сентябре 1794 года в письме к Львову Державин

обращается с просьбой и напоминанием, что «нужно окончить и бордюры к соломенным обоям,

которые шьются у Марьи Алексеевны, и за ними дело стало».

Наконец просторная овальная комната, выходящая своим застекленным выступом в сад, была

готова и надолго сделалась одной из достопримечательностей дома.

Любимой комнатой хозяйки (сначала первой жены Державина, а потом и второй его жены —

Дарьи Алексеевны, родной сестры Марьи Алексеевны Львовой) была небольшая квадратная комната

во втором этаже, которую называли «диванчик». Там принимали только самых близких и родных.

Перед большим зеркалом между окон стояли мраморные бюсты Гаврилы Романовича и Екатерины

Яковлевны, исполненные Ж. Д. Рашетом. Над убранством этой уютной комнаты явно поработала

мысль и рука Львова. У одной из стен ее стоял большой мягкий П-образный диван. Над ним

поднимался к потолку драпированный балдахин из белой кисеи-серпянки на розовой подкладке.

Внучка Николая Александровича, жившая девочкой в доме Державина, оставила подробное описание

«диванчика», поразившего некогда ее воображение. По ее словам, «драпировка поднималась к

потолку сводом, в центре которого над самыми головами вставлено было небольшое зеркало...

Вообще он был похож на красивую розовую ложу. . Вход в диванчик по двум ступеням, и весь пол

устлан парадным ковром. В углублении этой ложи висело большое зеркало; ровно против него на

стене между окнами такое же другое».

С большими удобными диванами, вкомпанованными в нишу или иным образом органично

связанными с объемом помещения, мы можем не раз встретиться в львовских интерьерах. Такой

диван с большим зеркалом за спинкой был в приписываемом Львову «Березовом домике» в

Гатчинском парке (домик погиб во время Великой Отечественной войны). Такую же композицию

можно увидеть в проекте будуара для московского дома графа Безбородко. Лист этот подписан

зодчим. Здесь зеркала также расположены и за спинкой дивана, и напротив его, – это явствует из

многократно повторенного отражения, видного на рисунке. Здесь те же воздушные драпировки,

шатром поднимающиеся к потолку, светло-розовые на просвечивающей из-под них более темной

красной подкладке. Аналогия державинского «диванчика» и изображения на подписанном зодчим

листе так очевидна, что последние сомнения в работе Львова для дома Державина невольно отпадают.

Н. А. Львов. Проект будуара в московском доме А. А. Безбородко. Публикуется впервые.

Дом Г. Р. Державина на Фонтанке. План. Обмерный чертеж 1827 г.

Итак, три разных, всякий раз оригинально решенных помещения обнаруживают руку одного и

того же мастера.

Шли годы, и хотя в семье Державиных не было молодежи, народу в их доме было постоянно

полно. Родные и друзья приезжали к радушным хозяевам с чадами и домочадцами и живали здесь

подолгу. Росла слава поэта, поднимался он и по служебной лестнице. Чаще устраивались в его доме

многолюдные приемы. А тут еще увлечение хозяина театром. Дом стал мал, надс было его расширять.

И вот в конце девяностых годов начинаются новые крупные строительные работы. Справа и слева от

основного объема выросли двухэтажные корпуса, садовый фасад которых украшен ионическими

полуколоннами. Восточное крыло заняла просторная столовая, которую использовали иногда для

танцев. К ней примкнули подсобные помещения, вроде буфетной, а также комнаты для приезжих.

Западное крыло было отведено под большой парадный двусветный зал с хорами, которые

опирались на колонны, покрытые искусственным мрамором. Простенки между окон были

обработаны сдвоенными пилястрами.

Этот зал воскрешает в нашей памяти картины литературной борьбы начала XIX столетия. В нем с

1811 года регулярно заседала «Беседа любителей русского слова» во главе с седовласым А. С.

Шишковым, в чей адрес летели острые эпиграммы литературной молодежи.

Из этого зала можно было пройти в примыкавшее к нему помещение домашнего театра. Державин

увлекся драматургией и не хотел верить, что пьесы его значительно слабее его стихотворений. Они

почти никогда не шли в публичных театрах, и автор тешил себя радостью видеть их на своей

домашней сцене.

Дом Г. Р. Державина на Фонтанке. Фасады. Обмерный чертеж 1827 г.

После создания пристроек дом Державиных сильно разросся, и если первоначально в сад выходил

корпус «на семь осей», то есть с семью окнами в каждом этаже, то теперь их было двадцать четыре. И

это было не все. Дом приобрел совсем иной характер и со стороны Фонтанки. Одноэтажные

кухонный и конюшенный флигеля были продолжены до набережной, и над ними был надстроен

второй этаж. Аскетически строгие торцовые фасады флигелей, оформленные лишь ритмично

расположенными дверными и оконными проемами (среди последних значительное место занимали

полуциркульные), были выведены на «красную линию» застройки набережной и связаны между

собой двойной колоннадой с решеткой. Так образовался большой замкнутый парадный двор,

который, в свою очередь, был окружен колоннадой высотой в один этаж с таким расчетом, чтобы она

поддерживала на уровне второго этажа своего рода галерею.

По окончании строительных работ небольшой усадебный дом превратился в оригинальный

городской особняк. Пристройки не испортили его, наоборот, они придали дому неповторимое обаяние

– дом получил собственное лицо. Его облик был высоко художествен, и чувствовалось, что весь он

создан рукой большого мастерд. О внешнем виде державинского дома в начале XIX века мы можем

судить по сохранившимся обмерным чертежам и по гравюре, исполненной в 1819 году.

Остается пожалеть, что великолепный памятник архитектуры конца XVIII века, памятник,

овеянный воспоминаниями о жизни и творчестве замечательного русского поэта, был безнадежно

искажен перестройками середины прошлого столетия.

* * *

В конце девяностых годов деятельность Львова становится особенно интенсивной и

разнообразной, – вопросы искусства если и не отходят для него на второй план, то, во всяком случае,

перестают занимать его внимание безраздельно.

Менжс Дом Г. Р. Державина на Фонтанке. Гравюра. 1819 г.

В 1797 году Львов был назначен «директором угольных приисков и разработки оных в империи».

Со свойственными ему энергией и энтузиазмом занимается он разработкой каменноугольного

месторождения под Боровичами, мечтая обеспечить Россию отечественным углем. Новый директор

посылает специалистов на разведку в различные губернии страны, чтобы, по его словам, он «вовремя

мог принять нужные меры к осмотру тех мест и к учинению дальнейших своих распоряжений». При

этом указом Сената от 23 сентября 1797 года было объявлено, что «дано будет тому награждение, кто

первый где-либо откроет угольную кариеру, для разработки надежную».

Много сил вложил Николай Александрович в это важное для государства дело и с полным

основанием написал в своей книжке «О пользе и употреблении русского земляного угля» следующие

строки: «Ни о славе, ни о труде я действительно не мыслил, посвятив себя слишком десять лет. . на

обретение в России на выгодном месте минерального угля, убежден будучи, что сделаю полезное

дело, если успех будет отвечать намерению моему, нашел уголь, и много...»

Массу трудностей пришлось преодолевать ему на этом поприще: недоставало ассигнованных

денег, не легко было найти мастеров горного дела, но самое сложное оказалось убедить

правительственные круги в выгоде и необходимости перейти на отечественный уголь, отказавшись от

привозимого из-за границы. В результате добытый под Боровичами и доставленный в Петербург

уголь почти не находил сбыта: казенные ведомства утверждали, что заранее запаслись топливом и

пока более в нем не нуждаются. А разработка тем временем велась, и в 1799 году Львов доставил в

столицу 71 316 пудов угля. Поздней осенью этого года произошла сильно нашумевшая тогда история.

Государственные учреждения по старой привычке закупили уголь в Англии, а городские власти не

торопились предоставить Львову место для привезенного из-под Боровичей груза. О дальнейшем

рассказывает письмоводитель Львова Владимир Сумароков: «Поелику через целое почти лето

стоявшие на Неве барки с углем, до половины водою затопленные, по наступающему зимнему

времени замерзать начали, то, чтоб совсем оные не затопило, Львов за сею крайностию принужден

был привезенный в большом количестве груз угля сложить частию на отведенном ему в Петербурге

кирпичном заводе, а частию на собственной своей даче под Невским (монастырем. – Н. Н.), против

малого Охтинского перевозу. Но случившийся в том году у живущего по соседству купца Крона

пожар истребил строение его и знатную часть груза угольного, который, несмотря на все

предпринятые меры к потушению, горел два года».

Это был тяжелый удар для Львова. Но он умел смотреть на события широко даже в таких случаях.

Еще под окнами дома бушевало море огня, а Николай Александрович, наблюдая разрушительную и

грозную стихию, был поражен самим величием зрелища и смог написать стихи, где интонации горечи

заглушены восхищением перед богатством и могуществом сил природы:

Послушай, мать – сыра земля,

Ты целой век ничком лежала,

Теперь стеной к звездам восстала,

Но кто тебя воздвигнул? —

Я. Не тронь хоть ты меня, покуда

Заправлю я свои беды,

Посланные от чуда-юда:

От воздуха, огня, воды.

Огонь воды не осушает,

И десять дней горит пожар,

Вода огонь не потушает,

А воздух раздувает жар.

Львов всегда мыслит в государственных масштабах. В конце девяностых годов он пытается ввести

ряд новшеств в ведение хозяйства страны. Он разрабатывает проект отопления Москвы торфом,

добытым в ее окрестностях, и организует торфяную разработку у села Черкизова, ибо его волнует

хищническое истребление лесов. Он проводит опыты по получению смолы и серы из каменного угля,

изобретает новый строительный материал – «каменный картон», пригодный, по его словам, для

«обшивки кораблей вместо меди» и в качестве кровли. Изобретение «каменного картона» связано с

поисками удобного материала для покрытия «земляной крепости», которую Львов строил в

Гатчинском парке. По этому поводу он писал: «Свинец дорог, железо на земле ржавеет, дерево гниет и

горит, черепицею бьет еще больше людей, нежели самим ядром; кровле сей крепостной,

следовательно, должно быть мягкой, негниющей и несгораемой». И в качестве такой кровли

предлагает свой «картон», который, судя по дошедшим до нас весьма скупым сведениям, представлял

собой тип особо прочного папье-маше. Основу его составляла мелко истолченная специальной

машиной тряпичная бумага, пропитанная квасцами, к которой в известной пропорции добавлялись

глина или толченый кирпич.

Вопрос о новых строительных материалах издавна интересовал Николая Александровича. Еще во

время своего путешествия в Испанию он не раз видел там глинобитные жилища местных крестьян и

невольно задумывался о том, что они дешевы, безопасны в пожарном отношении, строительный

материал – земля – всегда под руками и в местности, небогатой лесом, он даст неплохой выход из

положения. Однако от этих размышлений до практики было еще далеко. Впрочем, возможность

строить дома из земли привлекала не одного Львова. В 1790 году в Париже была издана книга,

переведенная на немецкий, а с него и на русский язык и опубликованная в Москве в 1794 году под

названием «Школа деревенской архитектуры, или наставление, как строить прочные дома о многих

жильях из одной только земли...»

Львов прекрасно понимал, что нелегко будет научить крестьян строить свои избы иначе, чем их

строили по традиции из поколения в поколение в богатой лесом стране. Нужно было убеждать на

практике, показывать, что и как делать, а это было возможно лишь при условии создания специальной

школы или училища. Чтобы осуществить свой замысел, Николай Александрович всячески старался

доказать при дворе полезность подобного учреждения и в 1797 году с помощью специально им

обученных собственных крестьян создал опытные землебитные строения в Павловске и домик в

деревне Аропокази, в пятнадцати верстах от Гатчины, который со всей обстановкой был подарен

Павлом I фрейлине Е. И. Нелидовой.

Стены таких построек обычно делали монолитными путем прессовки, или, как тогда выражались,

«набивки», земли в специальных деревянных переносных станках – опалубках. Для прочности

каждый слой земли толщиной в пять-шесть сантиметров смачивался разведенной в воде известью. По

мере высыхания стена становилась крепкой, как каменная, и не боялась огня. Для строительства

годилась почти любая земля, если только она, сжатая в горсти комком, не рассыпалась, когда

раскрывали ладонь, – более экономичного и удобного строительного материала в те времена,

казалось, невозможно было придумать.

Проделанные опыты имели успех, и Львов представил царю план организации «Училища

земляного битого строения», предназначенного для «доставления сельским жителям здоровых,

безопасных, прочных и дешевых жилищ». В результате проявленной им энергии 21 августа 1797 года

в селе Никольском под Торжком было открыто такое училище под руководством самого зодчего, а

через год был открыт филиал училища под Москвой, которым фактически руководил издавна

работавший со Львовым и ставший опытным строителем Адам Менелас. Сенат издал указ, который

предписывал губернаторам безлесных провинций посылать в училище по два ученика от губернии,

выбрав их «из молодых и добропорядочного поведения крестьян казенного ведомства». Впрочем,

некоторые помещики также посылали туда и своих крепостных. Обучение было рассчитано на

полтора года, после чего крестьяне, получив звание присяжного мастера или подмастерья,

возвращались по домам. В училище они постигали технику строения из земли жилых домов, скотных

дворов, конюшен, сараев, складов, оград и т. п. В первом наборе было более ста человек, а учили их,

помимо самого Львова, его крепостные, специально подготовленные им мастера.

Тем временем по распоряжению Павла I в его любимой резиденции Гатчине Львов, используя

новую для России технику, возводил землебитный замок – Приорат. (В настоящее время в этом

здании размещается гатчинский краеведческий музей.)

Проект этого сооружения относится к концу 1797 года, но, поскольку землебитные постройки

следовало возводить в летние месяцы, к его осуществлению приступили только в июне следующего,

1798 года.

Приорат в Гатчине. 1798 г. Современная фотография.

Мысль о создании Приората (то есть места жительства приора – настоятеля католического

мужского монастыря или монашеского ордена) могла возникнуть лишь в результате довольно

длительных и сложных взаимоотношений русского правительства с мальтийским рыцарским

орденом. Этот орден в конце XVIII столетия был оплотом европейской реакции против французской

буржуазной революции и уже одним этим снискал себе поддержку российской монархии.

Павел I был ярым поклонником воинствующего ордена и вскоре по вступлении на престол, в

январе 1797 года, образовал «великое приорство русское». В ноябре этого года ему были поднесены

титул «протектора» и знаки мальтийского ордена, а через год, после занятия острова Мальты

войсками французской республики, русский царь к удивлению всей Европы принял звание великого

магистра (гроссмейстера) католического военного ордена, и мальтийский восьмиконечный крест был

официально помещен в русский государственный герб.

В это время и был сооружен Приоратский дворец – резиденция приора, которым был тогда

французский эмигрант принц Конде. Однако резиденция эта была лишь номинальной, французский

принц никогда в Гатчине не жил, и Приорат никогда не использовался по своему прямому

назначению.

Неподалеку от дворцового парка, в конце узкого длинного Черного озера, прямо из воды

романтично возникает островерхий замок, белеющий на фоне подступивших к нему елей и сосен. Вот

уже сто семьдесят лет стоит он и оправдывает утверждение своего автора, что при хорошем

выполнении работ землебитные постройки не боятся времени и с годами будут приобретать все

большую прочность.

По всей вероятности, одновременно со строительством Приората Львов составил «Атлас

игуменства» с чертежами и объяснением к ним. Текст и чертежи были опубликованы в 1895 году в

журнале «Строитель», оригинал, очевидно, не сохранился. В приложенной к чертежам записке автор

пишет, что «все строение сделано из чистой земли без всякой примеси и без всякой другой связи,

кроме полов и потолков, особым образом для того устроенных». Там же указывается, что пояс между

первым и вторым этажами не «набивной», а сложен из земляного кирпича; выше опять идут

монолитные стены. Большой интерес представляют особым образом устроенные потолки. Их

особенностью являлась оригинальная дощато-кесонная конструкция, которая давала возможность

перекрывать большие помещения и при этом уменьшала нагрузку на стены здания.

Потолок в Приорате. Современная фотография.

Техника землебитного строительства была разнообразна, в разных случаях мастера применяли

различные способы. Так, например, по свидетельству архитектора, «ограда и две приворотные будки,

для жилища привратника служащие... построены из четвероугольных земляных глыб, сбитых в станке

во время дурной погоды, и известью в стене соединены». Иногда Львов допускал сочетание

различных материалов в одном сооружении, в данном случае стройная башня, возвышающаяся почти

на тридцать метров над уровнем воды, сложена из местной парицкой плиты. Только подобные

сочетания требовали особенно высокой квалификации мастеров и употреблялись в исключительных

случаях.

Выступая в качестве смелого новатора в области строительства, Львов никогда не увлекался

технической стороной дела в ущерб художественной. Насколько мы можем судить на основании

сохранившихся проектных и изобразительных материалов, большое значение он придавал облику

здания, тому, как оно будет выглядеть в конкретной обстановке. Гармоническая связь постройки и

пейзажа всегда отличала архитектурные сооружения Львова. Трудно представить себе более

подходящее место для «земляного игуменства», чем то, которое отвел ему архитектор. На

облицованной камнем террасе, выступающей из озера, стоит небольшой замок с островерхой

кровлей, белую гладь ничем не украшенных стен разбивают только оконные проемы, но эта простота

совсем не делает здание скучным, однообразным. Особую живописность и художественную

завершенность придало ему сочетание различных по высоте и форме объемов: энергичная вертикаль

узкой граненой башни с высокой шатровой крышей, затем основной двухэтажный корпус и, наконец,

одноэтажная асимметричная пристройка, так называемая «капелла», со стрельчатыми окнами. Силуэт

здания удачно перекликается с верхушками окружающих деревьев, а зеркальное отражение

маленького дворца в глади озера сообщает ему почти сказочную поэтичность.

В конце XVIII века некоторые прогрессивно настроенные помещики увлеклись было землебитным

строением, в числе таких любителей был и известный мемуарист, садовод и сельскохозяйственный

деятель А. Т. Болотов. Однако у большинства этих энтузиастов не хватало практических знаний, и

постройки их, не будучи еще завершены, часто давали трещины или вовсе разваливались. Это дало

повод некоторым скептикам острить, что «мужики Львова без толку толкут землю». Пытаясь

предупредить всяческую самодеятельность, подрывавшую веру в самую идею, Николай

Александрович обратился к.губернаторам с письмом такого содержания: «Земляное битое строение

как для удобства в постройке, так и для прочности своей требует почти особого рода архитектуры,

хотя простой, но в простоте своей довольно красивой и прочной; почему опасаюсь, чтобы господа

губернские архитекторы, хотя в прочем искусные люди, не имея опыта в сем роде постройки, не

прожектировали бы чего-нибудь такого, которое из сего грубого материала и выполнить не можно, а

тем самым не подвергнули бы неизвестного начала сомнительному концу и не подали бы худого

мнения желающим распространить сие художество о такой постройке, которая, будучи с точностью

совершена, целые века безвредно в целости пробыть определяется. Почему покорнейше прошу

предполагаемых вами на будущее лето казенных построек прислать ко мне без потеряния времени

проекты, хотя карандашом сделанные, дабы я мог оные, переправя, тотчас обратить к вашему

превосходительству. .»

Львова безусловно тревожили казусы с неумело возведенными постройками, поэтому особенно

важно было, чтобы образцовые здания, выстроенные учениками для практики, были безукоризненны.

Такими они, видно, и были, потому что еще в тридцатых годах нашего века на месте бывшего

подмосковного филиала училища в Тюфилевой роще (на территории нынешнего автозавода имени И.

А. Лихачева) стояли вполне пригодные для жилья двухэтажные землебитные дома.

Приорат в Гатчине. Вид с озера. 1798 г. Фотография начала XX в.

Возведению Приората, как правительственному заказу, придавалось важное значение. Под

наблюдением автора строительством руководил крепостной мастер Львова Ефим Петров, специально

вызванный в Гатчину из-под Москвы. Под его началом работало около сорока учеников из первого

набора Училища земляного битого строения.

Создан был Приорат в очень короткий срок – меньше трех месяцев: начались работы 15 июня

1798 года, а вчерне он был закончен 12 сентября. Лишь внутренняя отделка затянулась до 1799 года.

Приорат – самая совершенная из русских землебитных построек – вполне отвечает требованиям,

предъявленным Львовым к этому виду зодчества: простоты, красоты и прочности. Выдержав

испытание не только временем, но и условиями войны, когда в непосредственной близости от здания

рвались фугасные бомбы и артиллерийские снаряды, гатчинский Приорат является в России теперь

единственным образцом такого рода архитектуры. Видно, не напрасно Гаврила Романович Державин

сделал к портрету своего друга такую надпись:

Хоть взят он из земли и в землю он пойдет,

Но в зданьях земляных он вечно проживет.

* * *

На этом можно было бы, пожалуй, кончить рассказ об архитектурной деятельности Львова,

связанной с Петербургом, но в таком случае она была бы отражена не полно, была бы заведомо

обеднена. Значительные, хотя и не осуществленные, проекты Львова для Петербурга несомненно

сыграли свою роль в формировании авторской индивидуальности, и более того, с ними в какой-то

мере считались и другие зодчие нашего города.

Ряд разнообразных проектов, созданных в восьмидесятых – начале девяностых годов, относится к

застройке Невского проспекта: здесь и жилой дом, и собор, и административное здание.

Н. А. Львов. Проект жилого дома на Невском проспекте. План.

Трехэтажный жилой дом Львов проектировал в самом центре города: на углу Невского проспекта

и Фонтанки (если идти от Адмиралтейства – по левой стороне, не переходя Аничкова моста).

Любопытно, что одно время этот участок принадлежал Г. Р. Державину, и невольно напрашивается

мысль: не для него ли создавал Львов свой проект? Этот дом должен был состоять из двух

расположенных под прямым углом корпусов, обращенных своими фасадами на набережную и на

проспект. Корпус на Фонтанку был спланирован по типу особняка с парадной внутренней лестницей

и анфиладой больших залов во втором этаже; выше располагались жилые помещения, а внизу —

подсобные. Совсем иначе решен корпус на Невский. Это был своеобразный предшественник

доходных домов, столь характерных впоследствии для Петербурга второй половины XIX века: внизу

– торговые помещения, небольшие лавки; в двух верхних этажах – отдельные квартиры, которые

можно сдавать в наем. Этим проектом Львов одним из первых русских архитекторов чутко отозвался

на возникавшие новые потребности общества.

Если же говорить об оформлении фасадов, то здесь можно отметить некоторое сходство с уже

знакомым нам зданием Почтамта, особенно это касается фасада, выходящего на Невский. Тот же

рустованный нижний этаж, тот же портик под фронтоном в центре и слегка выделенные боковые

ризалиты. И тут, и там архитектор стремился ввести здание в общую застройку улицы по «красной

линии», как тогда говорили, «сплошною фасадою», и придать своему сооружению необходимую

значительность. Следует отметить при этом,что фасад на Невский имеет более представительный и

официальный характер, в отличие от другого, выходящего на Фонтанку, – южного, оформленного

большой затененной лоджией с ионической колоннадой, объединяющей два верхних этажа.

В целом, внешне это здание – образец архитектуры конца XVIII столетия. Но главная его

особенность в необычном для того времени сочетании качеств частного особняка и доходного дома.

Это сочетание впоследствии будет развито в работах других архитекторов.

Другой неосуществленной, но весьма интересной работой Львова для Петербурга был проект

здания «Кабинета» – учреждения, ведавшего делами «по хозяйственной части всех мест, ко двору

принадлежащих». Для строительства этого сооружения был отведен довольно большой участок

неправильной формы; его территорию ограничивали две Морские улицы – Большая и Малая (ныне

улица Герцена и улица Гоголя), Невский проспект и Кирпичный переулок. В восьмидесятых годах

этот участок в начале Невского все еще не был капитально застроен после разборки деревянного

Зимнего дворца Елизаветы Петровны. Рядом, между Большой Морской и Мойкой, возвышался

созданный в конце шестидесятых годов дом-дворец петербургского генерал-полицмейстера Н. И.

Чичерина; закругленные углы пышного здания были украшены двухъярусными колоннадами, что

придавало ему особую парадность. В таком соседстве должен был Николай Александрович возвести

большое административное здание. Он мастерски использовал участок: в центре помещен главный