Текст книги "Николай Львов"

Автор книги: Наталия Никулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Дом стоял среди обширного пейзажного сада, разбитого, по всей вероятности, также по проекту

Львова – редкостного мастера и в этом. О том, как выглядела эта усадьба, дает представление

акварель Ф. К. Неелова, исполненная с натуры в 1803 году. Легко и спокойно стоит на холме изящный

в своей классической простоте дом, а на склоне, полого спускаясь к реке, причудливо извиваются

дорожки, огибая большие деревья, лужайки и кусты. Внизу на воде, у самого берега, павильон —

купальня в виде ротонды – вполне во вкусе Львова. Этот поэтичный зеленый оазис существовал в

окружении сугубо утилитарных построек, резко контрастируя с ними: с одной стороны к саду

примыкала «городовая» верфь для постройки и ремонта частных судов, а с другой – хозяйственный

двор Казенной палаты, ведавшей государственными имуществами.

Н. Г. Чернецов. Вид дачи П. А. Соймонова. Рисунок 1823 г.

Некогда усадьба Соймонова считалась одним из красивейших уголков города, и, надо полагать, не

случайно художник-пейзажист В. П. Петров избрал именно ее для своей картины, за которую в 1794

году получил звание «назначенного в академики». К сожалению, этого пейзажа пока обнаружить не

удалось.

В начале XIX века к дому Соймонова со стороны реки, вместо портика наружной лестницы, была

сделана полукруглая пристройка – терраса, оформленная колоннами. Это изменение было внесено

уже после смерти архитектора, но оно было вполне в его духе: подобную полуротонду можно видеть

на проекте дома для В. С. Томары, была она также в домах Г. Р. Державина – как в петербургском (о

котором речь пойдет позже), так и в его имении Званка на Волхове. Дача Соймонова с пристройкой

изображена на акварели Н. Г. Чер-нецова 1823 года.

Нередко пейзажные сады и парки украшали небольшими архитектурными сооружениями. Немало

их в наследии Львова. Он проектировал их для своего имения под Торжком, для парка Безбородко в

Москве, для парка при даче Безбородко под Петербургом в Полюстрове, недалеко от «мызы»

Соймонова. Это был огромный дом, построенный Кваренги для вельможи и земельного магната,

владельца многих тысяч человеческих «душ» – крепостных. И в этом строительстве Николай

Александрович в какой-то мере сотрудничал с Кваренги. Сейчас трудно сказать, в какой именно, но

мы вправе предполагать, что прекрасный парк с множеством различных затей, «капризов», беседок,

«руин» и павильонов был создан при участии Львова. Среди его чертежей сохранился проект

«садового домика для дачи графской» – маленького павильона, в котором можно было переждать

дождь, почитать книгу или выпить чашку кофе. «Домик» был крайне прост, но все же снаружи вход в

него оформлял четырехколонный портик, а по сторонам были полукруглые выступы, прорезанные

окнами без наличников. К нашему времени от него ничего не сохранилось. Ничего не осталось и от

некогда благоустроенного парка. От всей богатейшей усадьбы уцелел лишь перестроенный

впоследствии кваренгиевский дом да ограда со львами...

Во второй половине XIX века бывшие дачные участки, расположенные по берегам Невы,

скупались различными предпринимателями, энергично застраивались. Фабрики, склады,

многоэтажные доходные дома заняли место дач, старые усадьбы безжалостно уничтожались. Жертвой

хаотической застройки и роста капиталистического города стала дача самого Николая

Александровича.

Н. А. Львов. Проект «садового домика». 1780-е гг. Фасад и план.

* * *

Для знатоков старого Петербурга, равно как и для исследователей творчества Львова, вопрос о его

даче является одним из самых темных и невыясненных. Где она была построена, каков был ее облик?

Известно лишь, что она находилась поблизости от Александро-Невского монастыря, да еще Г. Р.

Державин мельком упоминал в одном из своих стихотворений, что деревья в саду при даче сажали

друзья Львова с хозяином во главе.

Некоторый свет проливает на эти вопросы обнаруженный нами недавно в Центральном

государственном архиве древних актов план усадьбы Львова, на котором обозначены все имевшиеся

там к 1788 году строения. Благодаря этому плану уточняется топография участка. Он был расположен

на углу Малоохтинской перспективы (ныне проспект Бакунина) и набережной Невы (ныне Синопская

набережная, где теперь находится участок дома № 32). На противоположной стороне Малоохтинской

перспективы находилась большая усадьба купца Ивана Калашникова. В XIX веке Калашниковской

именовалась нынешняя Синопская набережная. Место было весьма оживленное: тут был перевоз

через Неву на Малую Охту.

Н. А, Львов. Проект «садового домика». 1780-е гг. Разрез и план.

Довольно большой трапециевидный участок Львова был частично застроен, частично занят садом.

При этом каменный жилой дом стоял в углу территории, выходя одним фасадом на проспект, другим

на набережную. Фасад со стороны сада имел характерный для Львова полукруглый выступ. Был ли он

оформлен колоннами или не был – этого, к сожалению, на таком плане прочесть невозможно, но

своеобразная конфигурация углового дома представляет значительный интерес. Это здание было

усадебным домом, но в то же время двумя своими фасадами включалось в регулярную городскую

застройку. В апреле 1799 года Львов продал купцу Крону часть участка с садом и постройкой, которая

сгорела осенью того же года. Впоследствии на этом месте поднялся четырехэтажный жилой дом,

возведенный в конце прошлого столетия и сохранившийся поныне.

Ф. К. Неелов. Набережная Невы у Алексаидро-Невското монастыря. Акварель. 1804 г. Публикуется

впервые.

На плане отмечена любопытная для дворянской усадьбы деталь – «дощатый нежилой амбар,

принадлежащий Львову, построенный им на самой воде на сваях для складки разного хлеба, вокруг

коего сделана пристань». Для чего бы, казалось, строить ему пристань с амбаром? Возможно, дело

было в том, что у Львова росла семья и ему хотелось укрепить свое материальное положение. С этой

целью он пытался было по примеру своего соседа богатого купца Калашникова заняться торговлей

хлебом. Вроде бы совсем это не барское дело, да и опыта по этой части не было никакого, но такие

соображения не останавливали Николая Александровича, прилагавшего свою бурную энергию к

самым казалось бы неожиданным видам деятельности. История эта представляет особый интерес

потому, что здесь мы имеем один из первых примеров того, как русское дворянство в XVIII веке

приобщалось к деятельности, не свойственной этому классу.

План участка дачи Львова в Петербурге. 1788 г. Публикуется впервые.

В северной полосе России один из другим выдались неурожайные годы, и возросли цены на хлеб.

Г. Р. Державин в это время был губернатором в Тамбове. Державин и Львов в письмах договорились,

что поэт закупит партию зерна и отправит на баржах в Петербург. Львов должен был продать его.

Однако отсутствие торгового опыта и незнание купеческой среды обрекли предприятие на неудачу.

Вот некоторые выдержки из писем Николая Александровича к его другу поэту. 23 марта 1786 года

он пишет: «Что нужно и как и когда сделать по хлебной спекуляции, пришли мне операционный план,

потому что я в подобных делах по невежеству моему великая свинья». Или несколько позднее, 19

июня того же года: «Касательно до торгу нашего хлебом, если оный зависит от денежной помощи и

капиталу, то нечего и думать: заняв 59 тысяч рублей, исчерпал я все колодези одолжения; и так

отложим блины к иному дню. Если же тебе какими-нибудь изворотами удастся достать деньги и

купить там хлеб, то заклинаю тебя не иначе сию торговлю учредить, как таким образом: хлеб сей

отправить до Петербурга под моим именем, мне отдать здесь смолотый и в кулях, не требуя с меня

при отдаче тотчас денег, а ко мне написать: посланный хлеб продай куль по тому-то...»

В течение двух лет кое-как продолжались эти хлебные «негоциации», но 1 июня 1788 года Львов с

горечью писал Державину: «Вот еще, милый друг, хлопоты: купец ваш, который вез нам твой хлеб,

всего 230 кулей, отдал только нам 50 кулей овса да 11 муки, а сам и уехал в Тамбов; прочего же хлеба

мы не видали. Если тут есть возможность что воротить, так не худо бы». Но «воротить» ничего не

удалось...

Все рассказанное подтверждает и план усадьбы, где мы видим такой неожиданный для загородной

дачи амбар с пристанью.

Наконец, на этом же плане видно, что неподалеку, в непосредственной близости от стоявших у

самого берега торговых (то есть общественных, платных) бань, Львов выстроил еще одно

сооружение, в котором разместился трактир под названием «Торжок» – он тоже должен был

приносить доход. А вот что касается торговых бань, то они привели Львова к убеждению в

необходимости решительного усовершенствования этих городских заведений и даже полного их

переустройства. В своей книге «Русская пиростатика, или употребление испытанных печей и

каминов, кои посредством наружного воздуха нагревают покои» талантливый и разносторонний

Львов останавливался на недостатках городских торговых бань, особенно ощутимых в зимнее время.

Он пишет о посетителях их: «Ноги у сих бедных людей примерзают к помосту, когда они в 25

градусов и более стужи голые и распаленные босиком ходят черпать кипящую на дворе воду. Да и

когда в самой жаркой бане бывают, то и тогда еще более вреда здоровью своему делают, вынося на

теле своем сражение двух противных сил природы – сверху жар, снизу холод. Поелику все бани

наши нагреваются только до половины высоты своей, или до половины свода устья печного. Вот где,

да и только, самый главный вред, пользу паровых бань опровергающий. Но аред сей состоит в

порочном построении, а действительная оных польза в употреблении благоразумном... Может, не

столько бы были нужны и сами лекаря, ежели бы, перестроив, как должно, торговые бани, сделали

человечеству прислугу, а государству – драгоценный подарок здоровья. Бани паровые должны быть

источником оного в климате нашем, не только для нужного состояния (то есть состоятельных. – Н.

Н.) людей, но и для каждого... Я несколько уже лет брежу полезным сим заведением, а свидетельство

разных несчастий и самой смерти, недостатками торговых наших бань тем бедным людям

приключенные, которые для здоровья в сию пасть влекутся, до того раненое мое воображение

распалило, что я хотел просить, как милости, чтобы позволили мне на свой счет построить торговую

баню, но, слава богу, проспался».

Пирамида Цестия в Риме. Фотография конца XIX в .

К сожалению, в изданных двух частях «Русской пиростатики» автор лишь в общих чертах

рассуждает об основных недостатках народных бань, обещая дать конкретные рекомендации и

соответственные чертежи в специально посвященной этому важнейшему вопросу третьей части своей

книги. Увы, третья часть не увидела света, и до сих пор не удалось обнаружить хотя бы черновых

записей или чертежей, относящихся к ней.

Несомненно, однако, что стоявшая по соседству с домом зодчего общественная баня дала повод

для размышлений зодчего и для весьма интересных и прогрессивных для того времени инженерно-

строительных и технических замыслов.

Храм Весты в Риме. Фотография конца XIX в.

В своей строительной практике Николай Александрович почти всегда придерживался соблюдения

правил удобства и целесообразности. Почти всегда, за исключением тех случаев, когда безудержная

фантазия художника заносила его в области, где эти правила не являются высшими критериями.

* * *

В устных преданиях семьи Львова долго хранилось воспоминание о том, что зодчий, будучи в

Риме, пленился совершенством пропорций двух древних памятников – круглым в плане храмом

Весты и пирамидой Цестия и говаривал, что, пока жив будет, исполнит мечту свою сочетать оба

поразивших его архитектурных образа в одной композиции.

Львов действительно не раз обращался к полюбившимся ему формам ротонды и пирамиды. Они

встречаются в его рисунках, казалось бы далеких от архитектуры, – в его иллюстрациях к

«Метаморфозам» Овидия (альбом, содержащий около двухсот рисунков, хранится в Государственном

Русском музее). Так, например, ротонда и пирамида изображены на заднем плане иллюстрации к

мифу о бросившейся в море со скалы греческой царице Ино. Они встречаются среди проектов и

построек Львова. Он возводил ротонды и пирамиды в своем селе Никольском и в близлежащих

имениях Новоторжского уезда. Он использовал эти формы как для культовых, так и для

хозяйственных сооружений. Иногда он ставил их порознь, не связывая друг с другом, а порой

действительно сочетал в едином ансамбле.

Из чего только Львов не строил пирамид: из кирпича, из натурального камня, из дерева и даже из

прессованной, «битой», земли. Построил такую и рассмеялся, да еще стихами:

Рассудку вопреки и вечности в обиду,

А умницам на смех

Построил – да его забвен не будет грех —

Из пыли пирамиду.

Где соорудили эту пирамиду, мы не знаем, скорей всего в организованной Львовым школе

«земляного битого строения» в Никольском или в ее филиале в Тюфилях под Москвой.

А на бывшем Шлиссельбургском тракте (теперь проспект Обуховской обороны, 235) стоит

небольшая церковь цилиндрической формы, обезображенная, правда, пристроенными в 1858 году

притвором и ризницей. Рядом вполне ей пропорциональная каменная пирамидальная колокольня.

В XVIII столетии здесь было богатое село Александровское – имение генерал-прокурора князя А.

А. Вяземского.

Н. А. Львов. Иллюстрация к «Метаморфозам» Овидия. Рисунок. Публикуется впервые.

В начале восьмидесятых годов Вяземский был назначен директором Императорского фарфорового

завода и избрал в качестве летней резиденции свое поместье, находившееся рядом, где и начал

строительство обширной усадьбы. Большой барский дом был окружен парком с беседками,

мостиками, разными затеями. Здесь устраивались роскошные празднества со спектаклями и

фейерверками, сюда съезжался цвет столичной знати. Надо было под стать всему этому сельскому

великолепию построить и церковь. В 1783 году Вяземский получает от Синода разрешение на

постройку каменного храма в своей усадьбе. И нет ничего удивительного в том, что вельможа мог

прибегнуть к услугам Львова-зодчего, работы которого хорошо знал и на чей вкус мог полностью

положиться.

Еще в 1779 году во время перестройки старого сенатского дома [Угловой дом на набережной Невы

у Сенатской площади (ныне площадь Декабристов), на месте здания, позднее построенного К. И.

Росси], наблюдать за которой было поручено Г. Р. Державину, служившему в Сенате под начальством

Вяземского, Львов сочинил программы аллегорических барельефов, исполненных затем обрусевшим

французским скульптором Ж.-Д. Рашетом для «залы Общего Собрания Правительствующего

Сената». Особого внимания заслуживает один из них, впоследствии уничтоженный по приказанию

Павла, на тему: «Россия... возводит. . в храм правосудия Истину, Человеколюбие и Совесть»; на этом

рельефе храм правосудия – ротонда, а возле него – «твердая призматическая пирамида», которая

должна была олицетворять «непоколебимую куп-ность тех трех добродетелей». В этом описании,

составленном Г. Р. Державиным, мы встречаемся с первым упоминанием о сочетании ротонды и

пирамиды в связи с именем Львова, а также с именем Вяземского, поскольку именно по его

поручению исполнялись все перестройки. А через несколько лет композиция, увиденная Вяземским в

рельефе, возникла в его усадьбе, воплощенная в камне. Это была церковь. Но как мало она была

похожа на культовое здание!

Церковь «Кулич и Пасха». Фотография.

В 1785 году началось ее строительство, и через два года она была закончена.

Шестнадцатиколонная ротонда ионического ордера перекрыта пологим куполом. Тонко

прорисованные капители с «подвесками» и необычные для Львова овальные окна второго яруса

придают этой небольшой постройке особое изящество. Внутреннее пространство просто и

гармонично: круглый в плане зал, высота которого равна его диаметру, создает впечатление покоя и

уравновешенности. Так мог выглядеть парковый павильон или языческий храм. Лишь всевидящее

око, крест на куполе и скульптурные ангелы над аркой, ведущей в алтарную часть, являясь

атрибутами христианского культа, указывали назначение здания. Не религиозное чувство, а живой

интерес вызывает своей необычностью стоящая рядом пирамидальная колокольня. Два нижних ее

яруса составляют четыре жилые комнаты, соединенные внутренней лестницей, верхний ярус —

звонница с большими арочными проемами на все четыре стороны света.

В народе давно утвердилось за этой церковью шутливое прозвание «Кулич и Пасха». Но перед

внутренним взором архитектора стояли другие аналогии, иные образцы и формы, уводящие в мир

классической древности.

Впрочем, как архитектором, так и заказчиком руководили в данном случае намерения чисто

светского характера. Львов в этой церкви видел воплощение своей давнишней мечты, одной из своих

многочисленных творческих фантазий. Владелец усадьбы придавал этому сооружению совсем иное

значение. Князь Вяземский – один из столпов екатерининского правления – не раз бывал щедро

награждаем императрицей. В частности, в 1783 году ему было «пожаловано» 200000 рублей, и в этом

же году была им задумана постройка церкви. Милости Екатерины он хотел прославить в новом

храме. Здание стало не просто олицетворением благодарности царице, но и храмом славы земного

коронованного «божества». Это утверждают надписи на мраморных досках, помещенных над

дверьми. Вместо текстов из священного писания на них высечены вензеля Екатерины и слова: над

северным входом – «В память твоих щедрот», над южным – «Твои щедроты соорудили» и над

главным, западным, – «Здесь благословятся благодеявшие мне в роды и роды». Что ж, яснее не

скажешь, и смысл намерений Вяземского сомнений не вызывает.

Погреб-пирамида в селе Никольском под Торжком. Современная фотография.

Но иногда возникают другие сомнения: а Львов ли построил эту церковь? Ведь чертежей нет, и мы

не найдем в других, достоверных работах Львова ни таких по-барочному овальных окон, ни чуть

манерных подвесок на капителях... Все это так. И тем не менее Николай Александрович, несмотря на

всю свою приверженность строгому классицизму, бывал порой настолько причудлив в своих

фантазиях, настолько любил различные архитектурные шалости и вольности, что невольно веришь в

его авторство этой по сути своей очень классичной постройки.

Можно привести и некоторые творческие аналогии. Например, в бывшем имении Львова

Никольском до сих пор рядом с остатками барского дома стоит погреб в виде пирамиды; несколько

видоизмененный вариант такого погреба, сооруженного тем же мастером, можно увидеть в усадьбе

Митино под Торжком. Кстати, пирамидальные формы в русской архитектуре той поры встречаются

крайне редко, увлечение пирамидами наступило значительно позднее и стало модой в Западной

Европе после похода Наполеона в Египет.

Что же касается ротонды – самой церкви, то следует отметить, что ротонда была одной из самых

излюбленных форм в русском классицизме вообще начиная с семидесятых годов XVIII столетия. В

виде ротонды сооружали церкви, парковые павильоны, хозяйственные постройки. Их множество до

сих пор в пригородах Москвы, Ленинграда, в других городах и селах России. Но несомненно, что

одна из самых прекрасных – это церковь-мавзолей Львова в Никольском. Вообще в творческом

наследии этого архитектора, среди его чертежей ротонды появляются постоянно, и, что особенно

важно, они отличаются чрезвычайным разнообразием, а это, в свою очередь, вполне позволяет

считать, что оригинальная ротонда «Кулича» также принадлежит Львову. И, наконец, еще одна весьма

убедительная деталь, подтверждающая его авторство, – своеобразные «воздушные», или «духовые»,

печи в храме, не только сконструированные и усовершенствованные Львовым, но и описанные им в

упоминавшейся выше книге «Русская пиростатика». Такие печи Львов ставил в построенных им

зданиях, и они же были обнаружены в этой церкви при ремонтных работах в 1934 – 1937 годах.

Казалось бы незначительный на первый взгляд факт, но он заставляет нас прийти к убеждению, что

никто, кроме Львова, не мог создать этой в высшей степени своеобразной и выразительной

постройки.

Церковь-мавзолей в селе Никольском под Торжком. Фотография.

* * *

Н. А. Львов.

Проект «воздушной» печи. Гравюра.

Сущность «воздушных» печей Львова заключалась в том, что они благодаря специальным

каналам, вмонтированным в их толщу и проводящим воздух с улицы в комнату, не только обогревали

помещение, но и проветривали его. «Вот в чем состоит главная выгода воздушных каминов и печей,

– пишет автор, – надобно, чтоб вышедший из бабушкиной каморки в мою теплую комнату испытал

над собою то ощущение, которое чувствуем мы в летний день при выходе из тесного театра на

просторный воздух; надобно, чтобы комнаты нагревались наружным воздухом и тем более были

теплы, чем на дворе холоднее. Чтоб воздух сей сам собою беспрестанною переменою очищался,

словом, чтобы можно было сделать в покое тепло, сколько надобно, но чтобы никогда не было в нем

душно». Причем Львов справедливо подчеркивал, что такие печи особенно важны для общественных

заведений, таких, как воспитательные дома, больницы, богадельни. «Воздушные» печи Львова были

предшественницами получившего в первой половине XIX века широкое распространение так

называемого «аммосовского» отопления, суть которого заключалась в том, что нагретый воздух

поступал по особым трубам в помещение сквозь специальные отдушины в стенах.

Церковь в Мурине. 1780-е гг. Фотография начала XX в.

Львов – техник и инженер – неотрывен от архитектора, и в его технических проектах

непременно присутствует эстетическое начало. Печь всегда являлась существенным элементом

оформления интерьера, и надо сказать, что во второй половине XVIII столетия в невероятной моде

были завезенные к нам с Запада фигурные печи. По этому вопросу Николай Александрович

высказывался весьма решительно: «Печи сии могут быть, как обыкновенные, всякой величины и

формы, но по мнению моему та печь лучше других, которой совсем не видно. Ее дело греть, а

украшать печами комнаты последнее дело». И добавлял, уже в полемическом задоре, упоминая имена

модных французских архитекторов-декораторов: «Лафосы, Нефоржи и многие пресмыкающиеся

иноплеменных пустых затей профессоры научили нас делать вместо печей в комнатах холодныя

пирамиды, срезанные колонны, обелиски, печи гробами, урнами, пушками и вазами. Есть ли тут

какой ни на есть толк? А пользы уже конечно нет. Пирамиды и в Египте славны только одним трудом

и величиною, в комнате ли ей место? Что за обелиски, которые и в семиаршинном покое не достают

до потолка? – зубочистки. Урны и надгробия отошлем мы в Невский (монастырь. – Н. Н.).

Срезанные колонны в комнате похожи на казненного Полкана богатыря, которого члены, будучи

несоразмерны ничему в доме, все подавляют. Печи вазами столько же безобразны, сколько и вазы

печами».

Иконостас церкви в Мурине. 1780-е гг. Фотография начала XX в.

В приведенных словах отчетливо проступает кредо Львова-архитектора, для которого разумная

целесообразность была важнейшей основой в архитектурном проектировании.

«Воздушными» печами снабдил Львов еще одну необычную церковь, выстроенную также в

восьмидесятых годах под Петербургом – в усадьбе Воронцовых Мурине (ныне станция Девяткино).

Когда-то эта своеобразная постройка, созданная талантливым зодчим, господствовала над

территорией барской усадьбы. Она и сейчас возвышается над окружающими зданиями, хотя с

каждым годом ее состояние катастрофически ухудшается и она остро нуждается в срочной

реставрации...

* * *

Львов не раз обращался в своем творчестве к постройкам с подчеркнуто выраженной вертикалью.

Есть подобные примеры и среди его проектов, и в натуре – взять хотя бы колокольню в селе

Арпачеве под Торжком, прозванную местными жителями каланчой. Архитектор на разные лады

разыгрывал эту тему, всячески ее варьируя, и одна из таких вариаций была им воплощена в Мурине.

Эта церковь – многоярусное сооружение, в цокольном этаже которого находится усыпальница

Воронцовых. Над ней – церковное помещение, классически ясное, просторное и уравновешенное,

перекрытое куполом. Выше, над основным каменным объемом, воздвигнута восьмигранная

деревянная звонница, и, наконец, все здание завершено деревянной ротондой-бельведером без какого-

либо функционального значения, необходимой чисто эстетически. Здесь снова невольно любуешься

утонченным мастерством Львова: рисунком коринфских капителей, формой деревянных балясин

балюстрады.

Автор сам следил за строительством, что явствует из его письма графу А. Р. Воронцову от 26

августа 1787 года: «Сейчас еду в Мурино для окончания последнего свода на церкви, которая

нынешним летом будет под кровлею». Окончена она была в 1790 году – эта дата читается под

фронтоном на фотографиях с натуры, сделанных в начале XX века.

В своем родном Торжке Николай Александрович с детства мог любоваться старыми русскими

деревянными церквами (одна из них стоит и по сей день), с их веками устоявшейся формой —

восьмерик на четверике. Видно, где-то подспудно жила в его сознании эта исконно русская высотная

композиция и вдруг пробилась сквозь толщу идей и форм классицизма. Так и есть: на четверик, то

есть кубический или приближающийся к кубу объем, оформленный, правда, тосканскими колоннами

и фронтоном, поставлен типичный восьмерик, да к тому же еще и деревянный.

Традиционные формы ярусного построения, идущие от зодчества Древней Руси, а также сочетание

кирпича в нижней части сооружения с деревянным верхом довольно часто встречаются в русской

архитектуре конца XVIII – начала XIX века. Каждый мастер всегда индивидуально использовал

накопленный веками опыт, и работы Львова прекрасный тому пример, – в них отчетливо проступает

неповторимый авторский почерк.

И еще одна характерная особенность: несмотря на использование традиционных приемов,

употреблявшихся в древнерусских церквах, глядя на этот храм, невольно отмечаешь, так же как и в

«Куличе и Пасхе», его светский характер. Светлое и нарядное при всей своей простоте здание лишено

многих, обязательно свойственных русским церквам черт. Во-первых, если говорить об алтарном

восточном выступе, так называемой апсиде, то придется признать, что у Львова она не имеет своего

особенного специфического значения, так как архитектор с западной стороны предусмотрел точно

такой же симметричный выступ. В результате нижний ярус Муринской церкви оказался до удивления

похожим на знакомый уже нам по чертежу «садовый домик для дачи графской» в Полюстрове. Во-

вторых, как правило, русская церковь помимо колокольни имеет либо одну, либо пять глав. В данном

же случае, мало того что храм завершен колокольней, роль главы его выполняет похожая на садовую

беседку ротонда с пологим куполом. Внутри храма некогда существовала еще одна ротонда —

иконостас с иконами работы Боровиковского.

К восьмидесятым годам относится самая, пожалуй, совершенная из церковных построек Львова —

собор Борисоглебского монастыря в Торжке. Компактный и лаконичный по формам, он очень красиво

расположен на высоком берегу Тверцы и доминирует над городом. Удачно найденные пропорции

основной массы собора, подчеркнуто выделенного центрального купола и строгих дорических

портиков придают собору гармоничный и законченный вид. В этом сооружении Львов отдал дань

традиционному русскому пятиглавию, что, однако, не мешает зданию оставаться типичным образцом

строгого классицизма.

Центрический, крестообразный в плане собор с белоколонными портиками стал в известной мере

каноничным для русской архитектуры не только конца XVIII, но и начала XIX века.

Очень близка к творческому почерку Львова и стоящая в том же монастыре высокая надвратная

церковь-колокольня. Она построена уже после смерти зодчего, в 1804 – 1811 годах, однако вполне

возможно, по его проекту. Композиционное решение многоярусной колокольни является как бы

дальнейшим развитием схемы муринской церкви, ее усложненным вариантом.

Борисоглебский собор в Торжке. 1785 – 1790-е гг. Фотография.

Деятельность Львова-архитектора весьма разнообразна: он строил не только общественные

здания, не только парковые павильоны, похожие на храмы, и церкви, похожие на парковые

павильоны, – он строил в большом количестве жилые дома – и усадебные (о них вкратце речь уже

была), и городские; среди них были дома для вельмож и дома для близких друзей. К сожалению,

часть проектов не была осуществлена, а возведенные здания впоследствии либо уничтожены, либо

основательно перестроены еще в XIX веке.

Тем важнее попытаться теперь сохранить то, что возможно, и хотя бы мысленно очистить от

последующих напластований.

* * *

Есть в Ленинграде дом, который интересен всем, кому дорога русская литература, кто любит

искусство XVIII века. Этот дом стоит на берегу Фонтанки (№ 118); принадлежал он некогда

замечательному поэту Гавриле Романовичу Державину, а строил его для своего друга Николай

Александрович Львов. В середине XIX столетия дом был сильно переделан и частично надстроен для

новых владельцев – Римско-католической духовной коллегии (орган высшего управления

католических церквей в России), но общий характер постройки сохранился, и планировка помещений

в известной мере осталась той же.

Гаврила Романович, возвратясь в 1789 году в Петербург после незадавшегося губернаторства в

Тамбове, оказался перед необходимостью приискать себе подходящее жилье. Года подходили к

пятидесяти, и хотелось обзавестись уютным домом по своему вкусу. Он арендовал каменный

флигель, принадлежавший Российской академии (членом которой он был с 1783 года – с момента ее

основания) и находившийся на Фонтанке между Обуховским и Измайловским мостами (ныне

Фонтанка, 112).

Вскоре выяснилось, что по соседству продается участок с недостроенным домом. Он принадлежал

жене давнего знакомого Гаврилы Романовича и Николая Александровича, так же, как и они, члена

Российской академии, писателя и переводчика Ивана Семеновича Захарова. И 31 июля 1791 года

участок был куплен на имя жены Державина – Екатерины Яковлевны. Строго говоря, купчая была

оформлена лишь в ноябре того года, но уже 7 августа Державин писал своему другу В. В. Капнисту:

«Катерина Яковлевна в превеликих хлопотах о строении дома, который мы купили».

Дом Г. Р. Державина на Фонтанке. Современная фотография.

Дом был небольшой, двухэтажный, кубической формы, с полукруглым выступом в сторону сада.

Он стоял в глубине участка, на значительном расстоянии от набережной Фонтанки, – типичный

усадебный дом, но еще не достроенный, не отделанный. Кто проектировал первоначально этот дом

для Захарова – неизвестно. При Захаровых работами руководил архитектор Конторы строений домов