Текст книги "Обычная история (СИ)"
Автор книги: Наталия Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
После "дополнительного ужина" отдыхающие разошлись по домикам. Уложив Дашу спать и рассказав ей на ночь сказку, Таня оставила мирно дышащую во сне дочку и тихо выскользнула в соседнюю комнату к Олегу.
Утро было солнечным и радостным. Во всю щебетали птицы на разные голоса; в окне, в просвете между кронами деревьев, виднелось ослепительно голубое, высокое августовское небо. Таня, умывшись и одевшись, поднимала Дашу, первым вопросом которой был:
– А мы сегодня белочку кормить будем?
– Конечно, будем! – весело ответила мама.
– А где мы возьмем орешки? – озабоченно спросила девочка.
– А мы будем кормить белочку печеньем, – заглянул в комнату Олег.
– А разве белочки едят печенье? – засомневалась Даша.
– Печенье все едят, – уверенно ответил Олег.
После завтрака они углубились в лес и, внимательно вглядываясь в кроны деревьев, скоро увидели даже не одну, а три белки, весело "играющие в прятки", как определила их поведение Даша. Вскоре две белки исчезли, перелетев на другие деревья, а одна, глазастая, увидела людей и разломанное на кусочки печенье, которое Даша старательно разложила на соседнем пеньке. Покрутившись еще некоторое время вокруг ствола, она осторожно приблизилась к пеньку. Даша, Таня и Олег спрятались за соседними деревьями, чтобы не пугать белку, и с одинаковым детским любопытством внимательно наблюдали за хвостатой красавицей. Белка на мгновение замерла на соседнем дереве, покачала кончиком хвоста, зыркнула маленькими бусинками-глазками на печенье, сделала вокруг ствола круг и быстро по земле подбежала к пеньку. Взобравшись на небольшой "столик с угощением", она схватила лапкой кусочек, отправила его за щеку и мгновенно взлетела обратно, на соседнее дерево. Погрызя на безопасном расстоянии печенье, она повторила маневр с доставанием вкусного кусочка, задержалась при этом на пеньке подольше и, оставив лакомство недоеденным, сорвалась и умчалась в лес. Уже почти совсем исчезнув из поля зрения наблюдающих за ней людей, она остановилась, повернулась к ним мордочкой, двумя лапками быстро "умылась", словно поблагодарив за угощение, и скрылась в листве деревьев. Все были в восторге. Даша, захлебываясь от счастья, говорила:
– Мама, она нас поблагодарила! Мама, ты видела? Она нам сказала "спасибо"!
– Да, Дашенька, видела, – восторженно отвечала Таня от смешанной радости за белку, которой понравилось угощение, за Дашку, которой выпало такое непривычное для нее счастье быть рядом с мамой, за себя, которой было так хорошо рядом одновременно с двумя дорогими ей людьми.
После обеда отдыхающие стали собираться, череда машин потянулась из дома отдыха. Таня с Олегом тоже спешили домой: Тане нужно было отвезти Дашу к родителям, чтобы утром не толкаться с ребенком в городском транспорте, а Олег еще должен был подготовить какие-то документы к завтрашнему докладу на ученом совете.
Солнце еще стояло высоко, Даша с удовольствием глядела в окно на проносящиеся мимо красивые сельские домики. Олег тихо, чтобы ребенок не слышал разговора, не глядя на Таню, сказал:
– Танюша, я после тебя не могу спать с женой...
Таня не поняла.
– Ты что, после встреч со мной спишь с женой?
– Конечно, – как само собой разумеющееся сказал Олег. – А как же? Я ведь задержался, жена будет переживать, подозревать. Зачем ее нервировать? В доме всегда должна быть спокойная обстановка.
У Тани зашумело в голове. "После меня спит с женой!" – возмущенно пронеслось у нее в голове. Сделав два глубоких вдоха и выдоха, Таня взяла себя в руки, не сказав вслух ни слова. Отогнав неприятную мысль подальше, спросила:
– А почему не можешь?
– Боюсь назвать ее твоим именем... И вообще, после твоего тела не могу прикасаться к жене.
– И что? – просто так, чтобы не молчать, спросила Таня. – Это плохо?
– Плохо, очень плохо. Я теряю из-за тебя голову...
"Ничего, ты справишься, – подумала Таня. – Один раз справился, – вспомнила она Инессу – и сейчас справишься. Я же справляюсь с тем, что приросла к тебе душой и плотью..."
К Тане Олег все же зашел, несмотря на срочное дело дома. Уходя от Тани, Олег остановился в коридоре и вдруг встал перед Таней на колени:
– Таня, милая, славная, дорогая моя Танюша, пожалуйста, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ! Я тебя умоляю, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ! Я БЕЗ ТЕБЯ НЕ СМОГУ ЖИТЬ! – обхватив Танины колени, он, как ребенок, прижался к Тане.
Внезапный порыв сдавил Тане горло, и она чуть не разрыдалась:
– Олег, милый, я тебя не брошу. Пока ты есть, мне никто в этом мире не нужен!
Олег встал, обнял Таню, стал целовать лицо, глаза, губы, волосы... Это безумие длилось минуты две. Потом Олег совладал с собой, еще раз прижал Таню к себе так сильно, что ей даже стало больно, и, повернувшись, вышел...
За два дня до Нового года Олег притащил Тане и Даше высокую, густую, пьяняще пахнущую морозом, елку. Установив ее, как положено, в деревянную крестовину, Олег спустился к машине и вернулся со старым добрым портфелем, в котором были угощения "от зайца".
– Посмотрим, что нам заяц приготовил, – приговаривал он, вынимая из портфеля палку "праздничного" сервелата, бутылку розового шампанского с этикеткой "Крымское", которое он достал по Таниному спецзаказу, бутылку знакомого хереса ("чтобы потом не возить"), продолговатую баночку сельди, крышка которой открываясь, сворачивалась в трубочку, шпроты в такой же упаковке, две коробки "фруктов в шоколаде" и маленькую баночку красной икры.
"Деликатес!" – мысленно усмехнулась Таня, вспоминая какие грандиозные столы, ломящиеся от домашних заготовок и "министерского продпайка" готовила на Новый год мама.
Красная и черная икра ежегодно занимали достойное место среди тарелок с красной рыбой, белым и красным балыком, дунайской селедочкой, маринованными грибочками, зайцем в белом соусе, привезенном папиными сослуживцами с границы...
Тем не менее, Олегу она была благодарна. Не за продукты, которыми в той, "совковой", стране ее было трудно удивить. Она благодарила его за любовь, о которой ни один из них ни разу не сказал ни слова, но которой были наполнены их отношения, которая сквозила в каждом взгляде и прикосновении...
Новый год Таня собиралась встречать с Дашей вдвоем, так как родители приболели, да и обычно ложились спать сразу после новогодних поздравлений по телевизору. К тому же, Таня так редко проводила время с маленькой дочкой, что посидеть допоздна, вместе поплясать и подурачиться без строгого контроля "взрослых" очень хотелось. Беспокоиться о праздничном столе не приходилось: Таня нарезала традиционные салаты, заложила в холодильник любимое куриное заливное, пожарила несколько свиных биточков и вынула баночки с домашними солеными огурчиками.
Часов в девять она спустилась к телефону-автомату в соседнем доме и позвонила Светлане, чтобы поздравить ее с наступающим Новым годом. Выяснилось, что все Светины планы встречать праздник в семейном кругу по каким-то причинам нарушились, потому Светлана с удовольствием приняла Танино приглашение.
Через час Света с дочкой, ровесницей Даши, вошла в маленькую уютную Танину квартиру.
Поздравления, приветствия, подарки... Потом гости вошли в комнату и порадовались огромной пушистой елке. Девчонки были друг с другом знакомы, поэтому сразу занялись своими игрушками и беседами. Светина Славка была ярче и чуть выше Даши. Темные непослушные вихры короткой стрижки и темно-зеленые глаза резко контрастировали с льняными волосенками Даши. По характеру Славка была заводилой и уже с детства оторвой. Давить на нее было бесполезно, она все равно делала только то, что хотела сама. Впрочем, Даше это не мешало. Славка тут же стала расспрашивать Дашу о классе, девчонках и, разумеется, мальчишках, которым в своем классе она не давала спуску. Девчонки увлеченно болтали о своем, пока мамы весело накрывали на стол, который украсился домашними заготовками "от Светланы" и ее же праздничным пирогом с фруктами.
– Настоящая фруктовая поляна! – восхитилась Таня. – А я так и не научилась готовить сладкое.
– Научишься еще, вся жизнь впереди, – пошутила Света.
После торжественной встречи Нового года все по очереди фотографировали всех, потом попрыгали немного под веселые песенки Голубого огонька, а потом, когда мамы уложили спать уставших девчонок на широкую, "кинг сайз" кровать Тани и Даши, составленную из двух кушеток и накрытую огромным румынским тонким ковром с ангелочками, выключили свет и закрылись на шестиметровой кухне под желтым абажуром, началось настоящее веселье. Девушки вспоминали сотрудников, рассказывали о личной жизни, об удачах и неудачах, подъемах и спадах, обхихикивая свои очередные промахи и нереально красивую будущую жизнь где-то в нереальной красоте и с нереальными "принцами".
Между делом Света спросила:
– А что у вас там произошло во время последней ревизионной поездки по хозяйствам?
– Это когда мы вернулись под утро?
– Ну да. Вы тогда всех здорово напугали.
– Так мы же писали отчеты. Вы что, не читали?
– Да тут какая-то петрушка вышла: Петин отчет ничего не объяснял, а этот тупица водитель вообще ничего не мог написать.
– А мой отчет? Я там такую поэму выдала на трех листах, все очень подробно расписала.
– А вот твоей "поэмы" никто и не видел.
– Ты шутишь? Я ж ее начальнику отдала.
– Ага, а через час ее уже никто не видел.
– Чудно. Может, шеф передал "по назначению"?
– Может, и передал, только мимо нашего носа. А Петька, партизан, не колется.
– Да у вас там все партизаны. А ты не партизанка? – усмехнулась Таня.
– Обычно мы делимся информацией, – проигнорировала Света Танин вопрос,– а тут, гад, не колется никак.
– Да уж, – усмехнулась Татьяна, – еще бы, он там обделался по полной! Представляешь, даже Сайренс перед отъездом заявил, что я там была "единственным мужчиной".
– Да? А мне казалось, что они там за тобой как стая кобелей в собачьей свадьбе бегали.
– Ха! Чуть не передрались! – рассмеялась Таня. – Ты помнишь, как на общей сходке в гостинице "на краю вселенной" Карлуша весь вечер орал: "Клуч!" Это ему Нинка перевела слово на русский, и он доставал меня весь вечер, требуя, чтобы я дала ему ключ от своего номера!.. – заливалась Таня.
– Ну и что, дала? – напряженным голосом, но все еще улыбаясь, спросила Света.
– Как бы не так! – веселилась Таня. – А этот, молодой придурок с ирландской челюстью и вечной жвачкой табака во рту – тоже мне, фраер! – стучал полночи по трубе, требуя, чтобы я спустилась к нему в номер! – хохотала Таня, – хорошо хоть, "этажерка" погнала Карлушу спать, а жвачный "ирландец" сам угомонился.
– А ты знаешь, что они на тебя поспорили? – подколола Таню подруга.
– Кто с кем? И на что?
– Да эти ублюдки. На десятку каждый, что переспит с тобой.
– Ха! В таком случае оба проиграли! А ты откуда знаешь?
– Да мне Сайренс сказал тогда же вечером.
– Я так понимаю, что он-то двадцатник и выиграл? Молодец, так им дуракам и надо!
– И тебя не волнует, что на тебя спорили?
– Почему это должно меня волновать? Они же остались в дураках, а не я. А Сайренс молодец, вовремя подсуетился.
– Да-да, подсуетился... Он подсуетился всем рассказать, что ты в разводе с мужем, что поляна, так сказать, пустая... Ты бы меньше о себе болтала, да еще иностранцам...
– Ну и что? Я ведь не тайны страны выбалтываю. Мы с Сайренсом о жизни говорили. Он, между прочим, рассказал мне о том, как сына взял из приюта, рассказал мальчику, что тот особенный, избранный, так парень от своей избранности решил стать священником. То-то папа "порадовался"! Знаешь, что Сайренс в Первую Мировую был военным летчиком, с япошками воевал, в плен попал. Боевой наш Сайренс... И парня хотел обучить летать, сделать таким же бесстрашным, как сам. А парень в попы подался. Тоже нужное дело, но Сайренсу какое огорчение. Хорошо хоть, что внук весь в него, такой же рыжий, круглоголовый и отчаяный малец, как дед.
– Да, мне Сайренс рассказывал...
– Вот видишь, они тоже с нами делятся о своих проблемах. Что тут такого?
– О личной жизни болтать меньше и хвостом крутить меньше... Татка, я же о тебе беспокоюсь.
– А что мне? В загранку не выпустят, что ли? Так я туда и не рвусь. А "политику партии и правительства" отстаиваю. Ко мне в машине твой любимый Макс пристал, дескать, какого вы черта, русские, в Афганистан полезли. Я ему и говорю: "Не вошли бы мы, вошли бы американцы. Зачем нам база под боком? И вам, между прочим". Знаешь, что он мне ответил? Что им в Европе один фиг, что мы, что америкосы, все одно агрессоры. Это у них такой Европейский менталитет с…ный, им бы всех нас собрать и сжечь, им главное, чтобы их пупок жирным был и губы в говнистых сложных соусах. Он в ресторане так расписывал, какой соус требуется к нашей курице, что меня прямо выворачивать стало. Гурман, блин, выискался. А что Россия эту зажравшуюся Европу не раз от войн и истреблений спасала, это они уже не помнят... – Таня разволновалась, обиженно добавила – Не люблю я европейцев, мне простые незамысловатые американцы ближе и понятнее, хотя и те хитруны...
Светлана молча внимательно выслушала длинную тираду и, не продолжая затронутую тему, вернула Таню к разговору о последней командировке:
– Танюш, не горячись. Вернемся к веселенькому. Что там все же у вас произошло после того, как мы по республике разъехались?
– Интересуешься, да? – подозрительно хмыкнула Таня. – Да произошло много чего. Та поездка с самого начала не задалась. Сначала, до встречи с вашими экипажами, мы после дождя поперли по грунтовке в хозяйство. Все бы ничего, но на нашем раздолбанном "джипе" наш сопливый водила-м…дила поехал по краю пропасти. Ты видела, какие там пропасти? Я такие только на Кавказе видела. Там еще карьеры, известняк, кажется, добывают... Ну вот... Едем мы по краю пропасти, и машина вдруг попадает на глинистый участок. Колеса забуксовали, а машину так тихо повело в пропасть. В "джипе" всего две двери, одна – в пропасть, другая со стороны водилы. Но вылезать опасно, все равно не успеют. Рядом с водителем представитель хозяйства сидит, короткую, зараза, дорогу показывает. Я позади между Петюнчиком и Сайренсом. Петюнчик от страха прилип к месту, мы с Сайренсом молчим, только вцепились в поручень переднего сидения. У меня руки потом отнимались, так я вцепилась... Молчим, на дорогу смотрим, вправо боимся посмотреть. Ну, водила справился, вырвал машину с этого страшного участка и остановился продышаться. Мы из машины вывалились, я шага три сделала по траве, и у меня ноги подкосились. Я села боком. Чувствую, ноги отнимаются. Стала руками по ногам гладить – ни рук, ни ног не чувствую... Так только, вожу руками от плеча. Потом ноги протянула, стала чувствовать, что по ногам иголки побежали, а руки ломить стало от боли... прямо выворачивать... Сайренс подошел, посмотрел, присел на корточки, стал ноги мне растирать, прямо через джинсы, и говорит:
"Brave little girl you are, babe. Are you OK?" Я на него посмотрела и говорю, что я, да, ОК. Потом в хозяйстве пила, чтобы напряжение снять, но так и не опьянела, к счастью. И это было только начало.
– А что Петюнчик?
– Что, что? Мы все были бледные от страха. Что уж потом говорить?
– Так ты говоришь, что это только начало? Было и продолжение?
– Ну, да, только в другом хозяйстве. Уже там, где мы так удачно совпали во времени и в пространстве, так сказать... – Таня задумалась, потом вдруг веселым тоном предложила: – А не закусить ли нам под выпивку, а то я что-то проголодалась.
Подруги налили в бокалы остатки шампанского, положили не европейскую закусочку, которая бы больше подошла к водочке, чокнулись:
– Будь здорова, Тата!
– Будем все здоровы!
Подруги выпили, закусили и Таня продолжила:
– Если знаешь, позади этой, с позволения сказать, гостиницы, есть маленькая такая банька.
– Знаю, даже пользовалась однажды, – нетерпеливо ответила Света.
– Вот. Вернулись мы из хозяйства грязные, потные, попросились у руководства гостиницы в баньке вымыться. Я как раз успела в последние пятнадцать минут проскочить, пока женщины мылись, а после женщин туда уже запустили наших троих мужиков. Там, представляешь, еще "шайками" пользуются! Но выкупаться удалось. Иду, вся распаренная после бани с полотенцем на голове, а навстречу мужики – на смену. Я в номер забежала, быстренько волосы расчесала, электрорасчесочкой кудри навертела, глазки подкрасила, румянец послебанный легко холодной водичкой из-под крана, а потом "легким движением руки" с пудреницей убрала и платье из сумки достала, встряхнула пару раз – шелковое, не мнется – и на себя накинула. По черному шелку красные цветы, на лифе присобрано – надевай на тело, – вырез почти как на сарафане, только над грудью мягкими дугами, в талию, по фигуре. Все тип-топ. Шелковые чулочки с круговой резинкой под кружевами наверху, черные "лодочки" на шпильке, кудри по плечам – просто блеск. Ногти быстро перекрыла и жду, когда на ужин позовут, в ресторан при гостинице. Только успела присесть, – стучат. Я паузу выдержала, дверь открыла и выхожу. Они, уже вымытые, идут по коридору, на меня не смотрят. Я подождала, когда подальше отойдут и оглянутся. Оглянулись... и остолбенели... Просто "немая сцена" из "Ревизора". Первым Сайренс опомнился. Он на себя посмотрел, на свои джинсы рабочие, на футболку на животе засаленную машинной смазкой – все же сельхозтехнику готовили к зимней консервации, – и молча вернулся в свой номер. Петюнчик повторил его движения и так же молча пошел в свой. Через пару минут Сайренс вышел в чистых джинсах и небесно-голубой, как его глаза, трикотажной рубашке с короткими рукавами. Петюнчик надел черные в полоску брюки, припасенные для встречи с районным начальством, и стандартно-белую рубашку, тоже с коротким рукавом и, слава Богу, без галстука. "Кавалеры взяли меня под белы рученьки", и мы спустились в ресторан. Водитель уже сидел, занял нам столик у стеклянной стены, сквозь которую можно было наблюдать пыльную улицу, хорошо хоть, без кур и петухов.
Ужин нам долго не подавали, а за соседними столиками ели почему-то вовремя принесенную еду. Через столик от нас, позади Сайренса, сидела компашка из восьми или девяти громко смеющихся молодых людей. Нам подали хлеб и воду, а компашка упивалась явно крепкими спиртными напитками. Хохот становился громче, и тут я услышала, что кто-то за тем столом сказал:
– Чо, не веришь, бля? Да точно подойду!
Я сидела к компании правым боком, лицом к стеклянной стене и спиной к проходу. Петюнчик сидел напротив Сайренса, слева от меня, а водила сидел спиной к стене, лицом ко мне.
Над моим правым плечом внезапно навис парень, лица которого я не могла рассмотреть, так как он сразу схватил меня за плечо, не давая увернуться от его потных лап и мерзкого перегара:
– Ты, блин, чо, их переводчица? – И, не ожидая моего ответа, продолжил:– Ну вот и переводи.
– Ты, чо, америкос? – спросил он, обращаясь к Сайренсу.
Сайренс без перевода понял смысл вопроса и, прищурившись, спокойно ответил:
– Ye, I'm from America, USA. So, what d'you want?
– Чо он вякнул? – поинтересовался парень.
– Он сказал, что он из Америки, из США. А что Вы хотите? – сдержано перевела я.
– Ну, это, бля... Хочу поговорить. Чо они на нас, бля, все время гавкают?
– В каком смысле? – тянула я время, чтобы Петюнчик что-то предпринял.
– Ну, это, бля, в каком смысле? – пьяно переспросил парень. – Ну, ракеты там на нас пускают... Бля, – добавил он для придания смысла.
Я краем глаза заметила, что Сайренс взял со стола полную стеклянную бутылку минеральной воды и поставил ее рядом с правой ножкой своего стула.
– Babe, what is he talking about? – напряженно поинтересовался Сайренс.
– Wants to chat about a policy of your country.
– What? ...OK, OK. It's good. Just take your time. Speak to him about anything you like. Don't stop.
Я посмотрела на Петюнчика, который попытался встать, на что парень отреагировал удивительно быстро:
– Эй, ты там, твою мать, сиди тихо. Я не к тебе обращаюсь. Хочу с америкосом побалакать. Резко толкнув Петюнчика на стул, к которому, последний, видимо, сразу прилип, парень снова схватил меня за плечо, наверняка, оставив там след от своей грабли, и раздраженно переспросил:
– Чо он там вякнул? И что ты брякнула про полицию? – подозрительно переспросил он, различив в моем переводе слово "policy".
– Да нет, это слово означает "политика". Я сказала, что Вы хотите поговорить с ним о политике наших стран.
– Почему наших, не согласился он. Я хочу поговорить о его президенте, – возразил он, забыв выматериться.
– Yes, our president is Bush,– деланно-доброжелательно закивал головой Сайренс, положив правую руку на горлышко бутылки у ножки стула.
Я поняла, что это может плохо кончиться, тем более что справа гоготали разгоряченные дружки парня, и попробовала встать. Парень надавил двумя руками мне на плечи и сказал:
– Сядь, сука. Будешь переводить.
Я ответила, что с радостью бы, да у меня сейчас лопнет мочевой пузырь, что будет крайне неудобно перед сидящими мужиками. И попросила:
– Да пусти ты меня в туалет, сил нет; вот воды напилась, писать хочу.
– Парень, подумав, сказал:
– Х…р с тобой, сами договоримся.
Затем он плюхнулся на мое место, что несколько успокоило и меня, и остальных. Я ровным шагом, не убыстряя движения, прошла по ковровой дорожке неприветливого ресторана и, только скрывшись за выходной дверью зала, рванула что есть сил к регистратору гостиницы, рядом с которой стоял единственный доступный сейчас телефон. Схватив трубку и уточнив, что милиция набирается через восьмерку, я бысто набрала спасительный номер:
– Милиция? Я переводчик американского специалиста, с которым мы сейчас находимся в ресторане при гостинице. К нам пристает пьяный парень, может начаться драка. Пожалуйста, приезжайте быстрее.
Дежурный милиционер уточнил город, гостиницу и ресторан, как будто в этой дыре на единственной асфальтированной улице могла быть еще одна гостиница, потом сообщил, что звонок принят, и я отключилась. Когда я возвращалась в зал мимо столика, за которым сидели дружки парня, интересующегося международной политикой, кто-то из-за стола меня предупредил:
– Уезжайте поскорее. Вы заложили зятя начальника милиции города. Если через пятнадцать минут, когда его выпустят, вы еще будете в ресторане, я вам всем не завидую.
Другой голос добавил:
– И вообще, уезжали бы вы отсюда, а то до утра вашу машину разберут на детали...
Вернувшись к своим, я сказала:
– Быстро уходим. Все объясню в номере.
Водитель возразил было, что голоден и хочет жрать, на что я его спросила:
– А машину, разобранную на запчасти, увидеть хочешь?
Это подействовало.
Сайренс, без слов и дурацких вопросов, прихвативший бутылку воды, сразу встал и первым направился из ресторана. Я, бросив на ходу: "Петя, захвати хлеб", – быстро последовала за американцем.
В номере Сайренса, где мы все собрались на экстренную чрезвычайную "летучку", подробно объяснила все на двух языках и предложила выехать сейчас же, не дожидаясь утра. Со мной моментально все согласились и договорились встретиться у входа через десять минут, которые понадобятся на сборы. Водитель вышел сразу, попросив Петю собрать его вещи, пока он сторожит машину.
И все же минут, потраченных на совещание, видимо, хватило, чтобы изрядно повредить нашу машину, наш и без того раздолбанный "козлик-джип".
Через десять минут мы уже выезжали из негостеприимного городка. Еще через пятнадцать минут мы остановились на обочине, чтобы перекусить. Вытащили консервы, хлеб и воду, прихваченные из ресторана, и устроили маленький "пикник на обочине", точнее, на заднем сидении "джипа".
Вокруг была ночь, темная, непроглядная и уже холодная осенняя ночь с заморозками.
– Вы во сколько выехали? – уточнила Света.
– Уже было около одиннадцати вечера, плюс мы еще посидели с полчаса. Я думаю, время было около полуночи. Часа три, и при попутном ветре домчались бы мы на своем "вездеходе" до теплой домашней кровати. Но, увы... Как только мы поехали, под днищем машины что-то брякнуло, звякнуло и раздался скрежет металла по асфальту. Став на дороге в интересную позу, водитель, освещая пространство под машиной, произнес:
– П…дец, приехали... Карданный вал полетел...
Я перевела вторую часть фразы на английский и поинтересовалась, серьезная ли это поломка.
Сайренс ответил почти в том же духе, что и водитель, что, естественно, означало очень серьезную степень поломки.
Пока наш многонесчастный водитель с благомудрым Петюнчиком решали, что делать, особенно в степи на пустынной дороге на краю империи, где помочь могли разве что огромные, яркие осенние звезды, Сайренс, погуляв вокруг машины, подошел ко мне и сказал:
– Babe, you are the only man here. Thank you for help. I really appreciate it, – он дружески обнял меня и похлопал по спине.
Ответить ему что-то вроде "всегда пожалуйста", – я не рискнула. А вдруг еще что-нибудь с нами случится?
Побродив вокруг, он со смешком поинтересовался, куда запропастилась та черная "Волга", которая то и дело попадалась нам на глаза в дальних полях и при въезде в тракторные бригады. И добавил, что сейчас она бы очень нам пригодилась... Хмыкнув ему в ответ, так как все эти глупости раздражали и меня, я все же спросила, что нам теперь делать. Почти не задумываясь, он ответил, что у нашей старой колымаги наверняка все четыре колеса ведущие, судя по тому, как мы выбрались с края пропасти, а потому следует переключиться на передний привод и тихо пилить со скоростью 15 – 20км в час, что хоть и медленно, но все же приближает нас к дому, а его к нормальной гостинице. Я перевела; идея понравилась, и водитель, закрепив вал толстой проволокой к днищу, чтобы он не волочился по асфальту, тихим сапом двинулся вперед.
В машине было холодно, потому мы поверх своей одежды набросили накидки с сидений, а меня еще Сайренс прижал к себе для сугрева всем своим огромным, шестидесятого размера, двухметровым телом, и мы, задремав, потащились к дому...
Вот, собственно, и вся история, – закончила Таня, моргая закрывающимися от усталости глазами. – Все, пошли спать, а то уже утро скоро.
И подруги, передвинув развалившихся по всей кровати детей в серединку, легли с двух сторон, укрывшись большим двуспальным одеялом.
Зиму сменила весна, которая, как обычно, принесла Таниной маме одни неприятности. Обычно с начала весны у Таниной мамы начинались тяжелые приступы, которые столичные врачи долгое время ошибочно принимали за сердечные. Дело оказалось много серьезнее. После удаления почки камни нашли себе другое пристанище – в желчном пузыре. И так как мама, к сожалению, не поверила провинциальным врачам, которые еще несколько лет назад предупреждали ее, что виной приступов являются камни в желчном, и потому отказалась от операции в глухом районном центре, куда ездила с инспекцией, то попасть на стол хирурга ей пришлось именно этой весной. Операция была тяжелой, с осложнениями, потому маму долго из больницы не выпускали. Таня моталась к маме в больницу после работы, зачастую оставаясь дежурить рядом с ней на ночь. Так как мамино состояние не улучшалось, а потом еще и осложнилось разошедшимися внутренними швами, то мама долго находилась в реанимации. Танин папа, дежуривший у мамы днем, так как специально для этого взял на работе отпуск, в очередь с Таней и маминой сестрой, не выдержал напряжения и сам слег "с сердцем" в другую больницу, расположенную в противоположном конце города. В будние дни Таня после работы забегала домой, принимала душ и переодевалась, а потом шла на всю ночь к маме в больницу. Утром, поев жидкую безвкусную больничную кашку, бежала на работу. В выходные Таня начинала "забег" с папиной больницы, потом "навещала" дочку у Светы, которая любезно предложила свою помощь на весь сложный для Тани период, а вечером шла на дежурство к маме. Порой Тане начинало казаться, что она сходит с ума, что она просто свалится однажды и умрет. Но, как известно, "каждому выпадают испытания по силе его"...
В это чрезвычайно трудное время Таню поддерживал "на плаву" Олег. Иногда он забирал ее после работы и привозил домой, иногда просто привозил ей нужные лекарства. Однажды он почти насильно увез ее с работы и повез за город, к просыпающейся от зимы природе. Они гуляли по еще холодному лесочку с набухающими на ветках почками, дышали свежим чистым лесным воздухом, слушали нестройное щебетание птиц, и Таня медленно приходила в себя, вернее, из себя, из своей боли и тоски ВЫХОДИЛА к свету, весеннему солнышку, птичкам... Но чаще всего, заехав за Таней после работы, Олег привозил ее домой, где на тридцать – сорок минут выдергивал ее из жуткой круговерти "больница – работа – ребенок – больница". Они снова "улетали", и Танина душа отдыхала, голова "отключалась", а тело получало мощный заряд живой энергии, помогающей Тане жить, работать, бороться с маминой и папиной болезнью.
"И даже в краю наползающей тьмы
За гранью смертельного круга..." -
звучали в Таниной голове строчки из песни... Олег уводил ее все дальше, и, улетая из страны "наползающей тьмы", вырываясь из-за "грани смертельного круга", Таня возвращалась к жизни и несла эту жизнь больным маме и папе.
К лету родители выздоровели. Но Таню ждал новый удар. Придя в один из дней, как обычно, Олег сказал:
– Танюша, меня переводят на работу в Москву.
– Надолго? – еще не поняла Таня.
– Навсегда. Мне дают квартиру, и я с семьей уезжаю...
– Когда? – выдохнула непослушными губами Таня.
– На следующей неделе, – и он назвал день отъезда.
– До отъезда еще придешь?
– Нет, не смогу. Много дел...
Олег обнял Таню за безвольно опустившие плечи и не верящим себе голосом сказал:
– Танюша, я еще приеду. Мы встретимся. Не на век же я уезжаю...
– Олег, все в порядке, – взяла себя в руки Таня. – Я все понимаю... Не надо ничего говорить... Пожалуйста, помолчи, – прервала она его попытку что-то сказать.
Обнявшись, они постояли некоторое время в коридоре Таниной квартиры, потом Олег бросил ненужное уже "Пока!" и вышел.
Таня вернулась в комнату, села на постель, предательски выставляющую напоказ их только что закончившееся свидание, и тупо глядя в одну точку, повторила:
– Уехал...уехал...уехал...
Слова прозвучали в ушах Тани как перестук вагонных колес. Она встала, оделась и вышла в магазин купить бутылку водки.
Вернувшись, открыла бутылку, налила маленькую рюмку, сознавая, что стакан ей сразу не одолеть, тем более, что водку она никогда не могла пить, и резко опрокинув в себя три глотка, налила снова. Влив в себя таким образом треть бутылки, она, наконец, расплакалась. Слезы были не соленые, а какие-то горькие и очень горячие... Но боль не отпускала. Вспоминать отношения с Олегом у нее не было сил. И только одно слово билось в голове, как навязчивый перестук колес: "Уехал... уехал... уехал..."
