Текст книги "Отель "Калифорния""

Автор книги: Наталия Медведева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Арчи пошел в ванную, и она услышала, как он писает. Даже струя его мочи казалась наглой. Заявляющей будто о себе: «Это я. Арчи! Писаю!»

Настя подумала, что не только не любит его, но и перестает уважать. Хотя в нем были качества, заслуживающие уважения. На него можно было положиться. Стоило позвонить ему, сказать, что испортился проигрыватель, раковина засорилась или просто, что нет молотка, он тут же примчался бы, все починил… Он бы никогда не ушел! Он бы сидел и молча курил. А если бы говорил, то о ценах на барахолках.

Flea-market fan [16]16
  Поклонник блошиных рынков (барахолок).


[Закрыть], он знал, на каком из них покупать джинсы, а на каком запчасти для автомобиля. Арчи был первым в эмиграции, открывшим «La Brea Circus» – магазин уцененных товаров, где продавали оптом десять банок сардин, пять банок томатов, три блокнота без обложек… Друг не церемонился с Арчи – когда тот надоедал ему «своим занудством» по телефону, он просто посылал его «на хуй». Другие знакомые не могли позволить себе такой роскоши и мысленно ругали его: «О, ебаный твой лысый череп!» Настю, кстати, не смущала его лысина. Арчи коротко стригся, не отращивая сальных волосиков веером, а обнажая бычью шею.

Читал Арчи только диссидентов. Еще и еще раз перечитывал Солженицына, будто уговаривая себя, убеждая в том, что совершил правильный поступок, покинув СССР. Он склонял «ебаную Советскую власть», как и все, кому она не дала наворовать больше, чем они успели. И прославлял Штаты, свою новую Родину, как и фарцовщики, называющиеся теперь оптовыми продавцами. На Европу Арчи «насрал» и называл ее «шестеркой» Америки. Насте было обидно за Европу – она всегда мечтала о Париже.

Использовав полтюбика мэйк-апа,Настя загримировалась и отправилась с Другом смотреть квартиру. Арчи знал об этом, но ничего не сказал гордо собирающейся Насте. Друг провел с ним беседу и посоветовал ему дать ей делать, что она хочет, и тем самым, может быть, изменить ее решение.

Перед тем как отправиться на осмотр single [17]17
  Однокомнатная квартира.


[Закрыть], они с Другом заехали в банк. Прождав в очереди, пока толстый, почему-то показавшийся им arm-dealer [18]18
  Торговец оружием.


[Закрыть], мужик упакует свои пачки долларов в атташе-кейси отойдет от прилавка, Настя протянула номер счета. Поиграв с компьютером, работник банка сообщил, что «Ваш муж, миссис, снял сегодня утром деньги. На вашем общем счету… четыре доллара». Настя нервно засмеялась.

– Ты видишь, Дружок, что я все-таки порядочней его. Ты ведь знаешь, я хотела взять только половину денег, а он взял уже. Все.

Друг дал Насте двадцать долларов, которые она оставила в залог менеджеру дома – религиозному, с пейсами, еврею. Ремонт в квартире был не закончен, но Настя решила все равно переехать через два дня. Менеджер только попросил ее отдать остальную сумму в понедельник, а в пятницу и субботу к нему с деньгами не приходить.

С Другом они съездили в телефонную компанию, и Настя заказала красный аппарат.

По TV опять шел «Даллас». Злодей в шляпе угрожал хорошему в шляпе. Настя подумала, что, может, она не понимает Америку, что такая она, может, и есть на самом деле. «Но в такую я не хочу!» – твердо решила она и почувствовала запах раскаленного металла. Она обернулась – Арчи стоял за ее спиной, и в руке у него была металлическая вешалка, изогнутая на конце – латинской «эн». Она действительно была раскалена докрасна. Левый рукав у Арчи был закатан выше локтя.

– Ты думаешь, я не люблю тебя, зайчик? Вот, смотри.

Настя не успела и слова сказать, как Арчи приложил раскаленное «эн» к тыльной стороне руки. Запахло паленым мясом, и Арчи, скорчившись и чуть присев, убрал от руки вешалку. Ожог был омерзительным. Настя вдруг подумала, что Арчи это сделал не только для нее, но и для своей «новой Родины» – русское «эн» она принимала бы за «аш». Ей совсем было не жалко шантажиста Арчи. Она дала ему пощечину, он успел выкрикнуть: «За что?!», и ушла в спальню.

Она могла поделиться только с Другом… Бедняга, он оказался между двух огней. Но Настя чувствовала, что он больше на ее стороне. Он стал отвлекать ее историей о Люське. Как раз вошел Арчи с перевязанной уже рукой. Он сел у зеркала – бледный, с грустными темными глазами. А Настя засмеялась – Люська нашла себе богача. Владельца куриной фермы. Она пригласила Друга на обед и продемонстрировала содержимое холодильника – в морозилке лежало шесть кур, на полках куриные ноги и шесть коробок, по десять в каждой, яиц. Настя смеялась, Арчи – бледнел. Она попрощалась с Другом и закрыла глаза.

– Зайчик, ну давай же поговорим. Не будь такой жестокой. Скажи мне, что я должен сделать, как измениться?

Настя лежала на кровати, поджав под себя ноги. «Зачем, зачем все это? Он мне не нужен – она взглянула на него – опять не бритый, в футболке с кругами пота под мышками, с черным почти ободком у шеи… Ему никогда не придет в голову бросить в стиральную машину свое грязное, вонючее белье. Свои трусы с пятнами кала на отвисшем заду или «семейные», в которых, даже когда они надеты под узкими джинсами, впечатление, что у него мошоночная грыжа!» Настя чуть не взвизгнула. А Арчи все сидел, раздвинув ноги, в протертых на «мошоночной грыже» джинсах. «Если бы я его любила, я бы ничего, ничего этого не замечала. А я ненавижу…»

– Я ненавижу тебя! Ненавижу! – закричала она ему.

Арчи вскочил и бросился на нее. Упираясь коленом Насте в грудь, придерживая ее руки своей левой, еще пахнущей паленым – «кур в венском пансионе еврейские женщины опаливали над газовыми плитами…» – промелькнуло в голове у Насти, – Арчи достал из тумбочки пистолет. Настя вместе с ним ходила покупать этот черненький небольшой пистолетик. На Ла Брея-авеню около Мелроуз. Только водительские права у него и спросили. Арчи приставил дуло к Настиному виску, а она все продолжала повторять, придушенным теперь голосом: «Ненавижу тебя, ненавижу!» Она очень близко видела лицо Арчи, его расширяющиеся зрачки.

– Я убью тебя сейчас, если ты не заткнешься!

– Ну и убивай! Я тебя все равно ненавижу! Все равно!

Она не только не заткнулась, а стала еще громче орать. Может, этот ее крик и привел Арчи в себя. Он встал и высыпал бесшумно упавшие на карпет [19]19
  Carpet – ковровое покрытие.


[Закрыть]пули из магазина.

Настя уже была в комнате. Она схватила сумку и туфли. Протянула руку за ключами от «Олдсмобиля» – на столике, у дверей, где всегда, всегда они лежали, их не было. «Скотина!» – она отперла дверь и побежала не надевая туфель.

Арчи походил по квартире минут десять, думая, что сейчас она вернется. Но Настя не возвращалась, и он позвонил Другу.

– Как ушла? Я же с ней только что разговаривал.

– Вот не знаю, что ты ей сказал, только она взбесилась и свалила.

– На машине?

– Не-а, я ключи спрятал.

– Ну и мудила же ты! Еб твою душу мать! Езжай ее искать.

– Ничего с ней не будет, вернется…

Друг недослушал его – «Выезжай мне навстречу. Я тоже выеду. Это же не Москва!»

Настя надела туфли на Мелроуз и Россмор, переходящей в Вайн-стрит. Она перестала бежать и шла в сторону Ферфакс-авеню. По Мелроуз и днем-то никто не ходил, не то что в половине второго ночи. Хотя нет, очень часто Настя видела старика с коляской из «Надежного Пути». Старик из-под автомобиля – он весь был будто облит машинным маслом. И все время катил куда-то свою коляску, наполненную доверху мерзким хламом. А может, он не был стариком…

«Надо было убить его тогда, этим же пистолетом…» Тогда – это во время поездки в безлюдный каньон, куда Арчи с Настей и еще двое помешанных на оружии ездили стрелять. По бутылкам.

Они ехали в низком «Кадиллаке», как на подлодке, а мимо проплывала деревня. В отличие от советской, в той на каждом углу крутились эмблемы-шары Мобилей, улыбался толстый мальчик с гамбургером в руке – эмблема «Big Boy», поблескивал Линкольн на монетке – «Copper Penny». Настя тогда подумала, что у советского человека от этих названий слюни бы потекли и глаза бы подернулись мечтательной поволокой. А на самом деле «Большой Мальчик» был омерзительным кофи-шопом,где старухи в буклях расплачивались за fish and chips [20]20
  Жареная рыба с картошкой (дешевое блюдо).


[Закрыть]купонами. В «Медном Гроше» воняло печенкой – speciality of the house [21]21
  Коронное блюдо дома.


[Закрыть].

Мужики стреляли по привезенным с собой пустым бутылкам. Когда кто-то бежал менять уже разбитые, дула опускали вниз. Арчи предложил Насте пострелять. Из небольшого черного пистолета отдача в плечо не была такой сильной, как из страшного, с деревянной ручкой. «Вот и надо было выстрелить. Только не в бутылку, а в него. Выучила бы английский в тюрьме. В биографии значилось бы – в семнадцать лет она убила мужа». Настя перечисляла причины, из-за которых Арчи не заслуживал жить. Приплюсовала и то, что, когда он первый раз поцеловал ее письку, умудрился спросить, делал ли ей кто-нибудь это.

Настя была уже недалеко от Спаулдин-авеню, на которой жил Друг, когда увидела его бегущим ей навстречу. Его шевелюра развевалась, и он махал Насте рукой. И тут же она услышала приближающуюся, догоняющую ее машину. Она обернулась – это был «Фиат-12 8».

– Забери меня от него! Забери меня! – она бежала к Другу.

Он крикнул остановившемуся и уже вылезшему из машины Арчи, чтобы тот подождал его, и повел Настю к себе.

Настя плакала, сев посередине комнаты на пол. Друг успокаивал ее, предлагал ей какие-то книжки, но она схватила их и швырнула ими в стену.

– Не хочу я! Не хочу я больше этих загадок смерти Сталина и дубов с телятами не хочу! Не хочу!

– Боже мой, лапочка, ну не плачь только из-за этого мудака!

«Мудак» уже сигналил под окнами. И Друг ушел – «Этот кретин весь дом на ноги подымет. Он же не успокоится. Поэтому я к нему поеду».

Настя помыла лицо – скула была еще желтая из-за синяка. Она налила в стакан водки, которая всегда стояла у Друга в морозилке, смешала со льдом и соком.

У Друга была холостяцкая квартира. С недомытыми тарелками в раковине, с недопитым чаем в чашке, с носками, валяющимися у дивана. Но ей очень нравилось у него. Она подняла книгу, что швырнула в стену, – это не был ни Авторханов, ни Солженицын – «Так говорил Заратустра». Она положила ее на стол, заваленный раскрытыми книгами, исписанными мелким почерком листами. Друг всегда стеснялся читать свои записи – «некоторые размышления об Америке». На стене, над столом, висели две акварели, купленные Другом на garage-sale [22]22
  Распродажа (частная) около дома, обычно у гаража.


[Закрыть]. Еще он купил там красивые клипсы из ракушек и подарил Насте. Они потом смеялись – какой подарок он ей сделал, jewelry [23]23
  Драгоценности.


[Закрыть]! Клипсы стоили доллар. Как совсем иначе относился Друг ко всем этим распродажам, барахолкам, flea-markets. «А у Арчи – душа барахольная!» – грустно подумала Настя.

Через день Друг помогал Насте вносить ее вещи в недоремонтированную квартиру на Кловердэйл. Те же два чемодана, что и шесть месяцев назад. Настя несла две коробки с бельем и кухонной утварью, взятые с разрешения Арчи. Он был обижен на Друга. Тот никак не отреагировал на его хмурое лицо и сказал Насте уже в машине, уже по дороге к ее новому дому: «Он никогда не был мне другом. Так, дела вместе обделывали в Москве, которые я терпеть не мог. И друзей я терпеть не могу. Он навязался мне. Самозванец и зануда».

Самостоятельную жизнь она начала с того, что слегка покалечила машину. Она отправилась в «Надежный Путь» сделать шопингна неделю – влияние Арчи сказывалось. Был уже вечер, время одиночек – старух, покупающих обезжиренный творог, молодых парней и девчонок – сожителей, – выуживающих мелочь из задних карманов джинсов, выписывающих «плохие» чеки.

Она купила шампанское. Не «Андрэ», a «Korbel Brut». Новый номер «Вога», с фотографиями Сары Мун, которую обожала. Занавеску для душа – совершенно прозрачную, с тонкими полосами, представив, как кто-то – будущий бой-френд? – видит ее за «водорослями».

В «Овощах» она увидела Мод Адамз. Настя сразу узнала манекенщицу – в прошлогодних журналах было много ее снимков. В ней, ненакрашенной, было что-то лошадиное. Каждый раз, разглядывая журналы, Настя пыталась найти модель, с которой могла бы отождествлять себя, быть в том же стиле. Внеся, разумеется, что-то свое, персональное. Но и Джоди, и фотографы сравнивали ее с актрисами Голливуда 30-х годов. С женщинами из прошлого.

Доехав по Ла Брея до 6-й стрит, Настя свернула направо и оказалась в Miracle-Mile district [24]24
  Район Мили Чудес.


[Закрыть]. Первое чудо не заставило себя ждать – паркинга на Кловердэйл не было. Какие-то люди уезжали, но их место уже караулили на длинном «Форде». Проехав всю Кловердэйл, Настя пересекла один из самых длинных в мире бульваров – Вилшир. Разворачиваясь, она задом машины врезалась в parking meter. Багажник плавно раскрылся и не закрывался, сколько Настя ни давила на него. На бампере красовалась корявая вмятина.

Она вернулась на Кловердэйл и обнаружила, что освободившееся место не занято – длиннющий «форд», видимо, не вместился в него. «Поэтому американцы предпочитают европейские машины. Бедные американцы». Настин «Олдсмобиль» был куда короче «Форда», руль вертелся легко, и она быстро запарковала машину. Кошмарное зрелище представляли собой взмокшие водители в «фиатах» и «фольксвагенах», пытающиеся залезть в маленькие дырки-паркинги, с остервенением крутящие баранки, будто перебирая руками канат, к которому привязана баржа.

По тротуару полутораметровой ширины шли трое – «…она не эмигрантка… мне бы похавать… она не из наших…» – расслышала Настя. Она, конечно, не хотела кричать им: «Я из ваших! ваша!», но оставить машину с открытым багажником она тоже не могла.

– Эй, ребята! Помогите, пожалуйста, а?

Ребята подошли, буркнули «здрасьте» и принялись за дело. Они вытащили пакеты с продуктами и обнаружили в багажнике коробочку с инструментами. «Запасливый Арчи», – благодарно, но не без насмешки подумала Настя. Больше всех старался Семен. Толстый, в красном спортивном костюме. «Временно», – сказал он, вытирая руки о ляжки, затянутые шароварами. Настя пригласила их выпить шампанского.

Они одобрительно покивали на квартиру, внеся пакеты с продуктами. Они тоже жили на этой улице, только «в хреновых». Настя налила шампанское – «им все равно, «Корбель» это или «Андрэ». Они и «Андрэ» себе вряд ли позволяют». Никто из них не работал. Получали пособие от «джуйки». Так ласково они называли Jewish Immigration Service [25]25
  Служба еврейской эмиграции.


[Закрыть]. Семен подрабатывал иногда в даун-тауне [26]26
  Downtown – деловой центр города, в Лос-Анджелесе особенно клоачен.


[Закрыть], на фабрике – склеивал коробочки. «Там одни слабоумные, хе-хе, и я!» Оказалось, что в каждом доме на этой улице и соседних живут эмигранты. «Которые здесь по году, уезжают отсюдова». О тех, которые «по году», было сказано с уважением. «Вылезают из гетто», – заключила Настя.

– Вы даже и не как эмигрантка. – Помимо красного, а при свете еще было видно, что давно не стиранного костюма, на Семене были очки. Он очень потел, и очки соскальзывали ему на кончик носа. Он, видимо, привык, потому что не возвращал их к переносице пальцем, а просто сморщивал физиономию в гармошку, подтягивая верхнюю губу к носу и обнажая нечищенные зубы.

– А я и не чувствую себя эмигранткой. Просто раньше жила в Москве, а теперь здесь.

– Да уж, просто. Все мы здесь не так-то спроста, – сказал горбатенький парень с рыжими растрепанными волосами.

– Вы покинули Родину по политическим убеждениям? – разыграла Настя роль журналистки, а в уме добавила: «Какие убеждения – они и законов-то не знают, ни тамошних, ни здешних».

– Мы евреи, – сказал Семен за всех.

А горбатенький вдруг хихикнул и пропел знаменитый припев советских частушек «Евреи, евреи, кругом одни евреи!»

Они все никак не могли поверить, что Настя только несколько месяцев, как приехала, а уже работает. Когда она сказала, что манекенщица, а на вопрос «Сколько в час платят?» ответила: «Минимум шестьдесят», они собрались уходить. Она засмеялась, открывая им дверь и выпуская в мир троллей – «Иногда я работаю один час в месяц!»

Арчи ждал неделю. Выкуривая по три пачки сигарет в день, поглядывая на телефон, прислушиваясь по ночам к проезжающим мимо дома машинам. Через неделю Настя приехала. Но, к его удивлению, только чтобы забрать большую фотографию ленинградского Спаса на Крови.

– Ты что же, насовсем ушла? – он с напускным безразличием играл кушаком халата.

Настя посмотрела на него с недоумением, будто говорила: «Что вы? О чем вы? Мы разве знакомы?»

Она действительно недоумевала. Ненависти к Арчи у нее больше не было. Был стыд. Стыд за себя, за то, что ОНА жила с ним. Но Настя простила себя, объяснив ошибку молодостью и неопытностью. Тем, что, выходя замуж за Арчи, она надеялась освободиться от родителей, от зависимости. Верила, что будет свободна. И была отчасти те семь месяцев в Москве. Они знали, что жизнь их временна – Арчи уже ждал разрешения на выезд – и не устраивали ее. Приехав же к нему в Лос-Анджелес – от скуки, оттого, что жизнь увиделась наперед провинциальным водевилем, а хотелось всегда греческих трагедий, – Настя поняла, что Арчи хуже родительской смирительной рубахи.

Каждый день теперь она находила в квартире просунутые под дверь конверты. Арчи сам удивлялся своей способности столько писать. Он клялся быть другом, помочь ей встать на ноги и вообще – найти ей мужа. Последнее больше всего забавляло Настю. На примете у нее для роли мужа никого не было, и она часто вспоминала Италию. Где было так беззаботно, легко и любвеобильно. «Римские каникулы» – называли эмигранты свое пребывание в Риме в ожидании разрешения выезда в Америку, Австралию или Канаду. Все были как бы подпорчены воспоминаниями об Италии.

Несмотря на все свои обещания, Арчи постоянно делал гадости. То он писал письмо Настиной матери о том, что «ваша неблагодарная дочь оказалась еще и проституткой!». Насте было наплевать на общественное мнение. Но ей было жалко маму. Та послала ей девять томов Пушкина, а Арчи не отдавал посылку. Ей было обидно не из-за страстной любви к русскому негру, а просто она знала, с каким трудом доставала мать книги. То вдруг Арчи умолял Настю выйти «на одну только минуточку, зайчик», и она получала в подарок гигантский букет роз. Но на следующий же день Арчи ворвался в комнату, отпихнув Настю от двери, и забрал… швейную машинку. «Ты собираешься шить себе саван?» – грустно пошутила она. «Это ты подохнешь! – рявкнул Арчи. – Без меня ты ничто!» Но наутро просунул под дверь письмо, полное раскаяния и мольбы.

«Двадцать минут ежедневных упражнений будет вполне достаточно!» – постановила себе Настя и, как умалишенная, прыгала под музыку радио-часов, оставленных Арчи. В шортах и маечке, под которой еще подпрыгивали соски, она открыла двери настойчиво звонящему. С разметавшимися пейсами, сам будто после упражнений, на пороге стоял раббе Нафтолий. Толя из Винницы!

Эмигрировав еще в 70-м году, Толя быстро разобрался в ситуации. Он примкнул ко всему, к чему можно было примкнуть в еврейской общине Лос-Анджелеса. С годами его положение укрепилось – он очень ловко умел выпрашивать деньги у американских евреев в помощь советским. Никто, правда, не мог проверить, сколько из пожертвованных сумм шло на помощь, а сколько в его карман. Тем не менее его активное участие в жизни общины было отмечено назначением его раббе. Этот титул позволял Толе ездить по городу в очень нетрезвом состоянии и быть прощенным полицией.

– Вы должны навестить его. Он очень болен. Он совершил такой героический поступок. У него высокая температура.

Настя все-таки не могла отключить в своем сознании ячейку, занятую Арчи. Тем более, он не давал этого сделать. Отчасти из жалости, отчасти из любопытства она поехала к нему.

Арчи открыл двери и пошел в спальню. Настя подумала, что это трюк, но потом решила, что если он болен, то лежит в кровати. Ливинг-рум [27]27
  Living-room – жилая комната.


[Закрыть], заметила она, стала очень неуютной. «Здесь живет никто. Абсолютно бесхарактерная квартира», – и Настя пошла за Арчи.

– Ты очень красивенькая, зайчик, – у Арчи был тихий голос.

А у Насти новая прическа. Волосы были цвета раздавленной брусники на марле – Настя успела сшить несколько белых марлевых платьев с разлетающимися юбками, рукавами, капюшонами, пока Арчи не забрал машинку.

– Что с тобой? Ты в религию ударился?

– Я сделал обрезание.

Настя помолчала, не зная, как реагировать. Потом засмеялась.

– Хочешь посмотреть?

– Не-е-е-т! – она завизжала и стала закрывать руками лицо, будто от этого сама могла стать невидимой.

Арчи откинул уже одеяло и полу халата, и Настя увидела его хуй. То есть не хуй, а продолговатый предмет, забинтованный и заклеенный пластырем.

– Какой ты… чокнутый. – Себе она повторила, что молодец, что ушла от него.

Арчи выпросил у Насти composit – так называемую визитную карточку манекенщицы. Фото на нем были новые, сделанные уже без Арчи. Она и взяла его с собой, чтобы показать Арчи – вот, мол, и без тебя я существую!

Через час она встретилась с Другом в небольшом шопинг-центре на Сансет бульваре, в продуктовом магазине «At Masha». Владелец «У Маши» и в Одессе был директором гастронома № 1. «Все лучшие люди отоваривались у него», – говорили о нем. В Лос-Анджелесе эмигранты постепенно тоже начали позволять себе делать закупки «У Маши». Продукты эти, правда, состояли не из одесского набора: семга, белуга, икра. Прилавки были заполнены пельменями, солеными огурцами и помидорами, телячьей – «Докторской» – колбасой, консервами с баклажанной икрой, печенью трески, рижскими шпротами. Платить надо было долларами, правда.

Жена хозяина – Маша – не сидела дома, как в Одессе, а стояла на маленькой кухне – в магазине было поставлено несколько столиков, и посетители могли откушать супа-харчо, котлет с гречневой кашей, борща.

Друг купил в ликер-сторе [28]28
  Liquor store – магазин алкогольных напитков.


[Закрыть]пинту водки – плоскую бутылочку, прекрасно умещающуюся в нагрудном кармане: советский алкаш молился бы на нее! «У Маши» не было разрешения на продажу спиртных напитков, но хозяева с радостью выдавали пластиковые стаканчики посетителям. Устроившись в углу, Друг разлил водку по стаканам, пряча бутылку в бумажном пакете.

– Ты смеешься, Настька! А ведь он это для тебя сделал.

– Да, он все для меня делает! – Настя молниеносно проглотила полпорции пельменей.

– Если ты будешь так на них налегать, то из мисс Твигги превратишься в Мисс Пигги [29]29
  Miss Piggy – Мисс Хрюшка, персонаж кукольного спектакля.


[Закрыть]. – Друг, смачно причмокнув, выпил водку и отправил в рот пельмень в сметане. – Да! Арчи мне все объяснил. Он сказал, что после обрезания – тихо, тише! – член становится менее чувствителен и можно долго не кончать. Молчи, Настька, хохотушка. То есть он сможет тебя дольше трахать!

Друг сам хохотал. Они с Настей склонялись над столом и касались друг друга лбами, вздрагивая от смеха.

– Дольше в твоей пипиське сможет находиться. Чтобы тебе приятно было, понимаешь? Он о тебе заботился.

– Слушай, ну какой он мудак все-таки. Я понимаю, был бы он болен, инфекция была бы у него какая-то все время… Но у него все в порядке там было, он и ебался очень даже неплохо.

– Настенька, а ты попробуй сейчас. Он обещает, что во много раз лучше будет!.. Ему сто сорок долларов заплатили, кстати.

– Вот, дал бы мне! Он только забирать все может. Он через Люську потребовал вернуть ему все украшения, им подаренные.

– Настенька, ну пойди к нему теперь. Может, теперь он тебе что-нибудь даст. После обрезания.

– Обрезки от своего хуя! Я ему верну его подарки. Пусть ему будет стыдно. Если не сейчас, то когда-нибудь. Тем более, покупал он их мне с расчетом на продажу в эмиграции. В Союзе ведь все считали, что здесь невероятно ценятся наш янтарь, нефрит, ха-ха!

К Маше заходили и американские клиенты. В основном старые люди, когда-то вывезенные из Львова, Киева и, конечно, Одессы. Они любили поговорить с новыми эмигрантами, спросить, как им нравится их новая Родина. Некоторые не скрывали своего удивления: «Вы только полгода, как приехали?.. Ай-яй-яй, а мы были такими бедными… Но вы посылаете деньги в Израиль? Надо помогать нашему народу». Эмигранты, которые, «только» приехали, обзаводились своими такси, кулинариями, но в Израиль денег посылать не торопились.

– Ты знаешь, Друг, я была единственной русской в группе улетающих в Вену. Как они все плакали, причитали. А мы с матерью, как две белые вороны, смеялись. Она мне все большой палец показывала, имея в виду, какая я красивая, как хорошо выгляжу.

Друг «выжал» из бутылочки, все так же обернутой в бумагу, последние капли водки.

– Как она тебя все-таки одну отпустила, в семнадцать?

– А-а-а, после того как Арчи меня выдал за себя замуж – это ведь устроить через горисполком надо было, в шестнадцать – мама подумала, что хуже уже ничего не произойдет. Потом, мы такие дураки были. Она вот сейчас мне пишет письма, чтобы я возвращалась. Куда? И ты, и я, и все они – предатели Родины!

Друг торжественно выпил водку: «И нет нам пощады!»

– А в Вене вся моя группа не захотела ехать в Израиль. Они меня пихали, чтобы я объяснила по-английски представителям этой еврейско -сиаэйской [30]30
  CIA – ЦРУ.


[Закрыть]организации, что они хотят только в Америку. Комедия! Тридцать дней назад они скандировали в Москве: «Отпусти народ мой! Даешь Израиль, родину наших предков!»

Выйдя из «Маши», Друге Настей обнаружили, что его машина блокирована зеленым – эмигрантским – такси. Друг посигналил, и шофер выбежал с соленым огурцом в руке и переставил свою машину.

– Совсем как в Одессе, правда? Шофер заехал в забегаловку на обеденный перерыв. Там водку тоже под столом разливают. Единственное, чего им не хватало в Одессе, это непа. Какая к черту, Друг, свобода слова!..

– Ничего Настенька, те, кто там остался, постепенно к нэпу и придут.

– Помнишь, у Гоголя известный пассажо Руси, которая как тройка несется?

– Да, лапочка. «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».

– Если там будет нэп, ответ очень прост – за Западом. Чтобы нельзя уже было продолжить гоголевское – о том, как сторонятся и дают ей дорогу другие страны, народы и государства. Чтобы стать, как все.