Текст книги "Собака, которая любит"

Автор книги: Наталия Криволапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

То же самое может происходить при разучивании каких-то упражнений (а в работе зоопсихолога они бывают довольно сложными). Радуйтесь, если ваш зверь в начале или даже посредине упражнения вдруг приостанавливается на незаконченном движении и смотрит на вас! Это тот же вопрос: "Ты этого хотел?". Ура! Это драгоценное для зоопсихолога мгновение означает, что зверь готов принять руководство со стороны человека, и чем хуже были отношения с хозяином до тех пор, тем быстрее пойдет их налаживание после этого первого диалога.

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ. Они не всегда имеют самостоятельное значение, но очень часто становятся составляющей любых других разговоров собаки со своим человеком. Спектр их так же широк и разнообразен, как и набор всевозможных собачьих эмоций и их сочетаний в каждой конкретной ситуации. Радость и гнев, угроза и покровительство старшего, страх и нежность – все эти состояния находят выражение в общевидовых собачьих формах поведения, которые нетрудно подсмотреть и описать. Варианты эмоционального поведения зависят и от прогноза – от того, как собака оценивает свои возможности при дальнейшем развитии событий. Надо обратить внимание еще и на то, что эмоции более, чем другие смыслы, выражаются звуками, характером дыхания, а пластика и мимика играют здесь меньшую роль.

Самой явной формой чисто эмоционального высказывания можно считать всем хорошо знакомую и драгоценную для хозяина собачью улыбку. В классической зоопсихологии улыбка (растянутые губы, чуть прижатые уши, немножко прищуренные глаза), которая часто сопровождается характерным пыхтением, трактуется как одна из смещенных реакций, тоже соответствующая незаконченной агрессии. Сдается мне, что зоопсихологи, связывающие улыбку с агрессией, идут на поводу у чисто внешних совпадений с не доведенным до конца оскалом. Бергман считает, что улыбка появляется в тех случаях, когда собаке хочется приласкаться, но она знает, что это ей запрещено. Заверяю вас, что моим фоксам никогда не запрещалось ко мне ласкаться и лизаться со мной, но улыбаются они частенько, и именно тогда, когда им хорошо и они предвкушают удовольствие.

Кроме всего прочего, улыбается далеко не всякая собака, а улыбки эти совсем не всегда адресованы человеку. Какой уж тут "оскал несостоявшейся агрессии" (цитирую Бергмана), когда улыбается сука, лежащая в родильном гнезде со своими детишками! Впрочем, и сам Бергман признается, что собачью улыбку невозможно истолковать однозначно. Тут вам и прижатые уши ("покорность" по Бергману), и сопение и пыхтение ("приглашение к игре"), и глубокие вздохи ("проявление глубокого компенсирующего дыхания при возрастании потребности в кислороде" – а с чего бы это ей возрасти, если собака давно сидит или лежит спокойненько!).

Поговорив о способах выражения собачьей мысли, я не могу не сделать далеко идущих выводов относительно самого характера мыслей. Обычным камнем преткновения во всех рассуждениях о зверином интеллекте служит наличие или отсутствие абстрактного мышления. Но помилуйте! Сам факт языкового мышления, способность воспринимать нечто как знак, отрывая поведение от конкретной ситуации, неопровержимо свидетельствует о способности к абстрактному мышлению, которое отрывает информацию о реальности от самой реальности. Другим весьма основательным подтверждением способности к абстракции служат собачьи обманы, когда невинные, а когда и вполне корыстные.

Помню, как валялся на полу Черный, завладев желанной для всех игрушкой и положив ее между громадными лапами. Бамби очень хотелось эту игрушку у него отнять, но в открытую ссориться из-за такой мелочи с Вожаком, с овчаркой, ей было неудобно. Попытавшись (без всякого успеха) вытянуть игрушку сильными и крепкими зубами прирожденной охотницы, Бамби пускалась на хитрость. Она укладывалась перед тяжелой мордой Рольфа, приникала к полу, пластаясь не хуже малого щенка. Черный, расчувствовавшись, начинал вылизывать малышку – все-таки первая и горячо любимая воспитанница! А та, чего доброго, еще и животиком кверху перевернется – ни дать, ни взять младенец, это в ее-то бабушкином возрасте! Старшая сука стаи, первая подмога и опора Вожака в самых отчаянных ситуациях! Но в эти минуты Черный видел в ней слабенькое и полностью покорное его воле создание, добровольно отдающееся во власть повелителя. Он млел, он прикрывал глаза... И тут следовал резкий бросок – и Бамби уносила в зубах вожделенную игрушку.

Военная хитрость, скажете вы? Ну разумеется! Но какая же хитрость без обмана?! Она, моя притворщица, изображала слабейшего единственно ради того, чтобы осуществить право сильного – завладеть тем, чего ей захотелось. Уверяю вас, у Бамби в этом случае не было ровно никаких оснований чувствовать себя особо слабенькой, а прикидывалась она такой только лишь для того, чтобы вызвать нужную ей реакцию Вожака. Вот вам и пример констатационного высказывания, существенно искажающего истинную информацию о ее подлинном состоянии, оторванного от реальности. Что же это, как не метафорический перенос смысла, то есть – суть абстрактного мышления?

Интересно также и то, что на такого рода провокации никогда не пускались дочери Бамби, которые не раз видели этот номер в исполнении матушки. А сама она, частенько отбирая так у Черного именно игрушки, ни разу не пустила в ход этот розыгрыш для того, чтобы заполучить косточку или лакомство.

Впрочем, на собачьи обманы обращал внимание еще незабвенный Конрад Лоренц. Помните его рассказ о стареющей собаке, которая из-за слепоты не могла узнавать хозяина, очень этого стеснялась и регулярно делала вид, что облаивает его исключительно для шутки?

Я могла бы рассказать вам десятки случаев, связанных с полностью осознанным и преднамеренным обманом хозяев "простодушными" собаками, якобы "не знающими ничего сложнее рефлексов". Рольф, например, в транспорте любил поваляться, а я, когда из-за давки, когда из чисто дисциплинарных соображений, требовала, чтобы он сидел в приличествующей овчарке позе. И тут он начинал изображать дряхлого, разваливающегося на глазах старика! Голова безвольно повисала, только что не тряслась мелкой дрожью, лапы разъезжались и подкашивались... Попутчики сочувственно спрашивали: "Собачке, должно быть, лет десять?". А мой мерзавец начал разыгрывать эту комедию, когда ему не было и трех лет от роду. Но ведь в тех случаях, когда он действительно уставал, он вел себя совсем по-другому.

Комедианты они первостатейные, особенно овчарки и пудели, знающие человека как никто из собак. Тот же Рольф, не желая идти на службу с Юрой, как-то разыграл целый спектакль. Он тогда валялся на полу в моей комнате и лениво играл со щенками: перемигивался с ними, время от времени прижимал распоясавшихся хулиганов к полу лапой, негромко порыкивал, делал вид, что вот-вот прихватит озорника пастью. Но вот мой сын, уже одевшись, позвал его из прихожей и... Голова пса с гулким стуком грянулась об пол, лапы вытянулись – даже захрапел! Он давно и крепко спит! Юра, не дозвавшись, пришел ко мне: "Черный, вставай, пора идти!". Не сразу, после нескольких повторов (невозможно разбудить того, кто не спит), псина приподнял тяжелую, непослушную голову, обвел комнату непонимающими мутными глазами: "Что такое? Меня куда-то зовут?". Не выдержав нейтралитета, я рассмеялась. Он глянул на меня коротким, обычным своим ясным взглядом, в котором явно читалась укоризна: "И ты, Брут!", и стал с превеликим трудом, превозмогая "старческую слабость", внезапно одолевшую четырехлетнего кобеля, подниматься на ноги. Честно сказать, пантомима была столь убедительной, что даже я, видевшая все с самого начала, на мгновение испугалась: чего не бывает, вдруг ему и в самом деле не по себе? До дверей квартиры он шел на подкашивающихся, отказывающихся повиноваться, ватных ногах – ну, куда такому старику, такой развалине идти на работу! Покой – вот единственное, что ему нужно в этой жизни! И все же жестокие хозяева заставили его одеться в ошейник и отправиться на службу. Я выглянула вслед мальчишкам в окно. Черный гоголем носился по двору, задрав хвост, пугая зазевавшихся голубей и с немалым удовольствием рассаживая по деревьям дворовых кошек.

Мне рассказывали, что бабушке Рольфа, Альфи, в свое время очень не понравилось заниматься на дрессировочной площадке. Хозяева долго конфликтовали с ней, превозмогая ее протесты. И тут на одном из занятий она то ли ушибла, то ли наколола лапу, и они пропустили несколько дней, отправившись на площадку только тогда, когда собака перестала прихрамывать. Но заниматься на площадке Альфи не смогла хромота вернулась, да еще и нарастала раз от раза.

Так продолжалось месяца два – дома все в порядке, а на площадке хромает! Врачи, рентгены, физиотерапия, болеутоляющие – все безрезультатно! И только потом жена дрессировщика-инструктора, ветврач по специальности, догадалась понаблюдать, как Альфи в очередной раз уходит домой с площадки, отпущенная домой по причине полной неспособности не то что прыгать, а и медленно ходить. В двадцати метрах от ограды площадки, когда уже не было опасений, что хозяин повернет назад, собака пошла совершенно ровно! Что же это, как не бессовестная симуляция?

И все-таки чаще всего притворство у собаки служит вовсе не злонамеренно-корыстным целям. Лучшее свидетельство тому – история "болезни" взрослой суки коккер-спаниеля, добросовестно исполнявшей эпилептический припадок единственно ради своей хозяйки. Та настолько привыкла лечить собаку, почти не обращая на нее внимания в здоровом состоянии, что симуляция болезни стала для зверюшки единственным способом пообщаться с любимым человеком. Собака, наивная, полагала, будто радует хозяйку единственным доступным ей способом! И стоило научить их иным способам общения, как припадки, в течение трех лет не поддававшиеся излечению весьма серьезными медикаментами, сразу же пошли на убыль!

Точно так же изображают несуществующий страх те собаки, хозяева которых вечно за них пугаются. Звери попросту имеют все основания считать, будто именно этого ждет от них человек. Нередко проявления страха становятся именно волеизъявительным высказыванием: "Веди-ка меня домой, да поскорее!".

Не удержусь от того, чтобы заодно дать вам чисто практический совет. Отличить истинное состояние собаки от обмана или проявления иных зоопсихологических проблем можно по их связи с ситуацией и по тем целям, которые может преследовать ваш любимец. Если зверь добивается своим поведением желанных результатов, как это было, например, с Альфи, то этим закрепляются все варианты поведения, в том числе и те, которые могут вас тревожить, но не обязательно они правдивы. Начните с того, чтобы изменить свою реакцию на приступ болезни, на испуг или агрессию – результаты вполне могут вас удивить!

Как вы могли заметить, собака вполне может применять эти знаковые формы поведения вне той ситуации, к которой они относятся, раньше или позже, в другом месте, для другого партнера. Именно это и есть главное соображение в пользу того, что подобное поведение представляет собой именно речь, насколько бы непривычной по форме она ни была для нас.

И еще раз обращаю ваше внимание на то, что речь эта строится по иному принципу, нежели человеческая. В высказывании любого типа могут присутствовать комплексные знаки, одновременно сочетающие несколько разных значений, но вместе с тем фраза может строиться и линейно, разворачиваясь во времени, частенько отражая реальную последовательность желательных событий. Комплексный характер самого языкового знака отражает о_д_н_о_в_р_е_м_е_н_н_о и разные аспекты реальной ситуации, и (невероятно важно!) совершенно особый комплексный характер восприятия мира самой собакой.

Знаю, со моими взглядами на собачий интеллект не согласятся многие, для кого собака – всего лишь условно-рефлекторный автомат, вообще не способный ни к какому виду самостоятельного мышления. Но мы же с вами договорились с самого начала: если вы так думаете, не читайте, пожалуйста, мою книгу! Дальше вам придется еще труднее, ибо я намерена убедить вас в том, что ум и личность собаки не только не уступают человеческим по сложности, но и устроены по тем же принципам. Иначе как бы нам удавалось понимать друг друга и жить душа в душу столько тысячелетий?

Мир на двоих

Как же мы все-таки ухитряемся понимать собак, а они – нас? И почему собаки занимают в нашей с вами жизни место, на которое, кроме них, поставить, пожалуй, некого?

Кошка, любимица многих семей? Приятно, по себе знаю, погладить ее, приласкать, излить на нее, такую мягонькую и благодарную, нашу нерастраченную нежность. Ну, еще и позволить ей, к взаимной выгоде, охотиться на наших мышей – раз сами не едим.

Ах, да, лошадь! Редко встретишь человека, на которого не действует краса и неизъяснимое очарование лошади. Табун, лениво бродящий в утреннем тумане... Стремительный бег-полет... Выплеск бурных страстей на ипподромах... Наконец, "важнейшая тягловая сила в народном хозяйстве", как когда-то писали в газетах...

Да, и с этими замечательными животными нас нередко связывают самые нежные чувства. Но то, что для них – исключение, порой – легенда, для собаки – непреложная норма.

Кто еще живет вместе с человеком? Корова, коза, овца и прочие свиньи? Для большинства из нас, во всяком случае, из числа горожан, значение их равносильно, уж не обессудьте, кочану капусты. Мы попросту без зазрения совести пользуемся продуктами скотской жизнедеятельности, включая самое их плоть.

Но – Собака!

Одна из первых моих популярных работ по зоопсихологии так и называлась: "Зачем мне собака?". Девять из десяти моих собеседников отвечают на этот вопрос не задумываясь: "Мне нужен друг!". И только потом начинаются вполне разумные практические рассуждения об охране, охоте и только в последнюю очередь – о выставках и племенном разведении. Из двух десятков хозяев моих фоксячьих детей, далеко не последних по выставочным перспективам, потомков славных кровей, выставляли собак только двое-трое, и то после моих отчаянных уговоров. Но решительно все души в них не чают. Не знаю, может, это мне везет с собачьими знакомыми?

И не столь уж важно, как каждый из нас понимает эту самую человечье-собачью дружбу. Оставим перечисление тех психологических потребностей, которые мы удовлетворяем в общении с собакой, для моих студентов. В любом случае, мы ищем в своей Собаке, единственной и неповторимой, способности к взаимопониманию, к тесному задушевному общению. Признаемся: нередко такое общение во многом возмещает нам то, чего мы не можем найти в людях.

А корни нашей с собаками необычной дружбы скрываются, как и положено корням, во мгле времен. Кто говорит о десяти-двенадцати тысячах лет, кто идет дальше и доводит историю этих отношений до десятков тысяч лет – но датировка, мне кажется, не так уж и важна. Куда важнее другое.

Собака начала свое общение с человеком с того, что стала ему служить, и именно этот факт определил собой наши отношения на многие века. Она – единственное животное на Земле, главной задачей которого стала работа ради человека и вместе с человеком. Охота, охрана, пастьба – это сложные творческие процессы, где заранее разученные программы действий обеспечивают от силы половину успеха. Все остальное становится возможным только при том условии, что собака, понимая конечную цель хозяина, с_а_м_а изобретает способы ее достижения.

А мы, бессовестные, вовсю используем видовые особенности и возможности собаки: ее острый слух, несравненный нюх, нечеловеческие способы борьбы с врагом и захвата добычи. Нам остро нужно, просто жизненно необходимо в собаке все то, чем она, родимая, может дополнить и обогатить наши собственные возможности – и на что мы, неблагодарные, ополчаемся в повседневной жизни: лаем мешает, беготней утомляет, бдительностью создает неприятные ситуации...

Так что же получается: собака – это всего-навсего инструмент, призванный облегчать нам жизнь? Да, начиналось с этого. Но я вовсе не сказала, будто этим дело и закончилось.

Мы ведь и с людьми сходимся в совместной работе. То же произошло, по всей видимости, и с собакой. Та способность понимать друг друга без слов, которая выработалась в сложных и порой непредсказуемых рабочих ситуациях, весьма и весьма пригодилась нам в быту. Наш с собаками "производственный роман" перерос в прочную и богатую самыми разнообразными проявлениями дружбу-любовь.

Но нам в этой дружбе было несравненно легче, чем им. Ну, скажите, может ли собака не то что сделать хозяина таким, какой ей нужен, но хотя бы выбрать себе подходящего? Нет, нет и нет! А мы творили с ними все, что хотели – вывели сотни пород, специализируя их по необходимости, то для работы, то для забавы. Да мы покусились и на самое святое – на их любовь (последователи Дарвина могут, если угодно, называть ее "естественным половым отбором и подбором"). Мы предлагаем им возлюбленных по своему усмотрению, не слишком-то заботясь об их мнении, а они, безответные наши, мирятся с этим и только иногда бунтуют, наотрез отказываясь от вязки. Так во имя чего же можно принести такие тяжелые жертвы? Надо думать, совместная жизнь дает им что-то, не менее важное, чем нам. Разумеется, вновь одичать теперь, спустя тысячелетия, им уже не под силу, но были же времена, когда собаки остались с человеком практически добровольно, именно потому, что чуяли пользу для себя.

И в самом деле, вот он, главный вопрос: ЧТО МОЖЕМ ДАТЬ ИМ МЫ? Нет, нет, не соблазняйтесь, пожалуйста, на самый легкий ответ: дескать, кормим, поим да спать укладываем в тепле и безопасности. Сколько диких зверей прекрасно обходятся без нашей кормежки (не всегда полезной или хотя бы вкусной) и без наших спальных "мест" (не всегда действительно дающих ощущение защищенности)! Думаете, собаки не обошлись бы?

Должна признаться, что именно с попытки ответить на этот сакраментальный вопрос началась много лет назад моя теперешняя работа и жизнь, наполовину человечья, наполовину собачья. Если бы я думала только о том, что сама я получаю от общения с собаками, то и говорить было бы не о чем. Я вполне удовлетворилась бы тем блаженным чувством безотчетного тепла и нежности, какое исходит от наших любимцев.

Так чем же отличается жизнь домашней собаки от жизни любого дикого зверя, сколь бы умен и изобретателен тот ни был? Ответ прост: вместе с человеком собака попадает во множество ситуаций, в какие никогда и ни при каком стечении обстоятельств не попадет дикий зверь. А если и попадет, дело кончится для него печально. Случаям таким несть числа, особенно теперь, когда нувориши привозят себе из дальних краев то крокодилов, то снежных барсов. Зайдите-ка в зоопарк да поговорите по душам с его сотрудниками – они расскажут вам, как и в каком прискорбном состоянии эти звери оказываются в клетке.

А собака, еще раз подчеркну: единственная среди всех зверей, успешно приспосабливается к городской квартире, к лифту, к улице, к транспорту и прочая, прочая, прочая. Изучая новую для себя среду, познавая совершенно новые для зверя законы мира, она способна все более и более развивать свой интеллект. В результате чего она и становится все более близкой и полезной нам. Процесс этот, начавшись давным-давно, не остановился и в наши дни. Это уже не из Дарвина! Хотя сами механизмы приспособления работают точно так же, как и в дикой природе. И именно в непрекращающемся процессе приспособления к жизни, в поиске эффективных способов взаимодействия с миром оттачивается интеллект и животного, и человека.

Ум, интеллект (кому бы он ни принадлежал) представляет собой главнейший объект исследования не только для психологов, но и для представителей других серьезных наук. Если бы нам удалось понять, как именно мы думаем, это решило бы многие и многие наши практические проблемы. Мы не только перепоручили бы компьютерам громадную часть трудоемких мыслительных операций, но смогли бы и свой собственный интеллект использовать куда эффективнее.

Так почему бы собакам не помочь нам в познании самих себя? И все, что нам для этого нужно, – это убедиться во внутреннем родстве и сходстве собаки и человека. И я предлагаю вам начать с самого невероятного – с недостижимых, казалось бы, для животного высот духа. Я намерена убедить вас в том, что собака по праву может считаться Личностью, хотя и не в точности такой же, как человек, но устроенной по похожим принципам.

Надеюсь, вы не удивитесь, если я скажу вам, что социальная организация человека, его характер "общественного животного" (по определению, если мне память не врет, Жан-Жака Руссо) восходят, мне думается, именно к стайным отношениям животных. И собака, существо самое стайное из всех стайных, легче многих других зверей сумела вписаться в человеческое сообщество, приняв социальные нормы своих хозяев. И человек, собственно, принял собаку в свою душу по той же причине.

Объединение подобных, родных по душе – разве не на этом построены разнообразнейшие человеческие сообщества? Разве не эта идея лежит в основе всего, что связывает нас или отталкивает друг от друга? Стремление сохранить и продолжить в этом мире нечто свое, присущее только нам – не здесь ли таится глубинная движущая сила лучших наших чувств, от супружеской и родительской любви и до восшествия на костер за высшую идею? Могу утверждать, что и в подлинно глубоких отношениях человека с собакой тоже кроются те же в высшей степени нравственные начала.

Мне вспоминается, например, вычитанная где-то история блокадницы-овчарки Сильвы. Изголодавшиеся хозяева нашли в себе силы не убить и не съесть свою собаку (а сколько их нашло последний приют именно в человеческих желудках!), но кормить ее, естественно, было нечем. От безысходности люди выпускали собаку на улицу, а та, как ни мало было в отощавшем городе пищи, ухитрялась найти что-то съестное. И едва живая, кожа да кости, собака то и дело приносила своим умирающим от голода хозяевам хоть какие-то съедобные кусочки! Ну-ка, взгляните в глаза своему любимцу, клянчащему у стола, способному выпросить последний лакомый кусочек, – легко ли собаке поделиться едой? Да не просто лакомством, как бы ни были они до него падки, а последним, спасающим жизнь куском! Правда, у этой собачьей "жадности" есть и другое объяснение, не ставящее под сомнение собачью нравственность. Они попросту считают, будто еды у нас всегда предостаточно.

А вот вам история совсем другого рода, в которую нелегко было бы поверить, не будь у нее стольких свидетелей (я полагаю, что ее помнят многие в питерском собачьем мире). Касается она породы, которую многие, к сожалению, привыкли считать и вовсе бесчувственной, способной по отношению к человеку только на жестокость. Я говорю о бультерьере.

Хозяева Рыжего (назовем его так) уговорили меня взяться за его воспитание, когда малышу было всего-навсего пять месяцев от роду. Опыта работы с этой породой у меня тогда было еще мало, они только-только вошли в моду, и я открещивалась, как могла. Но уломали! И захотелось им ни много, ни мало, а записаться в группу собак разных пород, с которой мой сын работал тогда по курсу общего послушания.

Я стала приходить почти на каждое занятие, чтобы внимательно контролировать работу с малышом. Мы работали с ним очень бережно, давая помногу отдыхать, применяя приемы "киндер-дрессировки", обучая Рыжика в игре. Потом, когда хозяева натешились работой по общему курсу, мы стали заниматься и в индивидуальном режиме. Юра стал любимым воспитателем и другом Рыжика, а впоследствии – и его личным хендлером на выставках.

Надо было видеть, как фасонил Рыжий на выставках, как бравировал своей невозмутимостью! Перед рингом, как раз в тот момент, когда другие кобели-бультерьеры и их хозяева бурно выясняли отношения друг с другом – кому можно стоять рядом, кому нельзя, – он укладывался у Юриных ног, притворяясь спящим и время от времени приоткрывая один глаз: не пора ли еще ходить?

А как он дружил с нашей стаей! Мы жили по соседству и очень часто гуляли вместе. Черный, помогая воспитывать Рыжика и зная, что на него вполне можно положиться, назначил его своим "заместителем по собачьим делам". Рыжик вел себя с другими собаками как полноправный Старший Воин, уверенно и невозмутимо разбираясь в острых ситуациях, и умел без лишних конфликтов, как и научил его овчар, поставить на место даже вздорного соседского ротвейлера.

Как я бегала к нему среди ночи, чтобы помочь ему выйти из тяжелого наркоза после операции! Всю ночь он крутился на месте, ловя себя за хвост, и только сильными гипнотическими воздействиями мне удавалось снять это возбуждение хотя бы минут на пятнадцать. Он облегченно и благодарно смотрел мне в глаза, отдыхая немножко, пока больной мозг не выходил из-под контроля сознания. И все начиналось сначала – верчение, гипноз, небольшая передышка...

Впрочем, как бы ни были мне дороги все мелочи, касающиеся любимого и действительно удачного воспитанника, я вспоминаю о них только для того, чтобы вы оценили всю близость наших с ним отношений. Мы и сами не заметили, как Рыжик стал "нашей двоюродной собакой", как мы в шутку его называли. Хозяйка собаки довольно охотно перепоручила мне и Юре большую часть забот о своем псе... а мы уже и не сопротивлялись.

Бультерьер вырос, научился надежно работать не только на послушании, но и на "защитке" – эти занятия с ним проводил (не без нашего присмотра) дрессировщик одного из солидных клубов города. Работал Рыжик в охотку, не только азартно, но и вполне осмысленно. Немудрено, что клуб считал его своим "козырным тузом", замечательно развенчивающим предрассудки, которых немало возникло вокруг этой породы.

Так же, признаться, считала и я, охотно приглашая Рыжика для участия в наших показательных программах. Он работал на сцене с Юрой, с Черным (они исполняли вместе "синхрон" под команду одного дрессировщика), с трехлетней дочкой хозяев. Ему в радость было делать все то, что радовало нас, его учителей и друзей.

Вот и тогда мы должны были выступать на очередной выставке "Зооиндустрия", весьма полезном для нас мероприятии, где мы часто показываем этакие пропагандистские программы, иллюстрирующие нормы собачьего поведения. А накануне на той же выставке телевидение снимало большое шоу, в котором участвовал и клуб нашего Рыжика.

Приехав посмотреть шоу, я тут же наткнулась за кулисами на Рыжика, вместе с хозяевами ожидавшего своего выхода на сцену. Честное слово, я обрадовалась еще одной возможности показать зрителям по-настоящему воспитанную и обученную собаку, да еще такой "трудной" породы. Услышав, что председатель клуба ведет на сцене диалог с хозяевами собак, расспрашивая их об особенностях породы, я попросила хозяйку Рыжика упомянуть, если придется к месту, что в случае каких-либо трудностей воспитания бультерьерам не вредит консультация зоопсихолога. И не реклама мне была нужна, рекламой было наше собственное выступление, а всего лишь упоминание о профессии, тогда еще у нас совершенно неизвестной.

И вот они на сцене. Я стою за кулисами, так, что не вижу происходящего, но слышу все, что говорится в микрофон. Речь заходит о том, как правильно воспитать "проблемную" собаку. И хозяйка Рыжего (так и вижу, как она кланяется председателю клуба, от которого во многом зависят выставочные медали и выгодные вязки ее собаки) говорит о хороших дрессировщиках, о необходимости "сдавать на категорию"... Дрессировщики в этом клубе прекрасные, спору нет, но характером своим и пониманием жизни Рыжий обязан все-таки не им!

На сцену выходит тот самый дрессировщик, с которым Рыжик все лето занимался "защиткой". Слышу, что на сцене происходит некоторое замешательство, но не понимаю, в чем дело. Спустя минуту-другую хозяйка с Рыжим и с дрессировщиком спускаются со сцены, и лица у людей... мало сказать "вытянутые"!

Чтобы не оказаться некстати, я отошла в сторону, присела покурить. Ко мне подошел хозяин Рыжика, забравший его у супруги.

– Ты знаешь, что произошло на сцене? – Он тоже был явно взволнован.

– Откуда? Я только слышала, что была какая-то заминка.

– Когда вышел дрессировщик, он даже не посмотрел в его сторону и лег прямо на сцене хвостом к нему! О том, чтобы работать, не могло быть и речи!

И Рыжик, вытянув на всю длину поводок, приник щекой к голенищу моего сапога, соскользнул по нему и положил морду на стопу, заглядывая снизу мне в глаза: ну, как, ты-то поняла, почему я так сделал?

Я-то поняла, милый! А вот как ты уразумел, что твоя хозяйка предает твоих и своих прежних друзей ради сегодняшней выгоды? Как ты догадался, чем именно объяснить ей свое отношение к ее поступку? Ты ведь только вчера исправно "жрался" на репетиции!

Нечего и говорить, что хозяйка Рыжика отказалась участвовать в нашем выступлении назавтра, чем, надо сказать, немало нас подвела. Я догадываюсь, как она истолковала произошедшее. Свято веря в мои "ведьминские" способности, она, видно, решила, будто это я заставила Рыжика отказаться от работы. В отместку она резко оборвала нашу прежнюю дружбу и попыталась, хотя и безуспешно, испортить мои отношения с тем самым клубом. И даже теперь, по прошествии нескольких лет, мы с ней не встречаемся.

Жаль только, что Рыжему так никогда и не удалось больше погулять вместе с нашей стаей, пообщаться с теми, кого он так любил. Сейчас и Рыжего уже нет.

Простите мне столь долгое лирическое отступление. Но теперь я могу спросить вас: кто нравственнее, кто выше по духу – собака, сумевшая продемонстрировать нечеловеческую преданность и благородство, или ее хозяйка, искавшая лишь своей корысти?

Я без колебаний назову Личностью любого, будь то человек или животное, кто забывает о себе ради себе подобных. Перепелка, уводящая хищника от птенцов, Сильва, Рыжий, мои фоксы, наконец, без колебаний бросающиеся на пьяного хулигана, в десять раз больше них и сильнее! Так попытаемся же, мой Читатель, увидеть эту неповторимую и многогранную личность не только в обожаемых мною и многими сетон-томпсоновских животных-героях. Давайте разглядим ее и в нашей Жучке, в нашем Шарике. А попутно и в себя заглянем, чтобы понять: отчего это мы так страшимся увидеть родню по духу именно в собаке, а не в близкой к нам по физиологическому устройству обезьяне. Не в физиологии же дело!

Мы ведь относимся к собаке в высшей степени эмоционально, а наибольшие эмоции, по канонам психологии, возникают по наиболее значимым для нас поводам. Так с чего бы это, если не потому, что мы сами ощущаем эту психологическую близость собаки к человеку?

Собака, как ни одно другое животное, вызывает у большинства людей подлинную бурю страстей. Ее либо любят до самозабвения, либо терпеть не могут, считая скопищем всех мыслимых сложностей и неприятностей. И такое отношение далеко не ново. У самых разных народов, в разных по древности и географии религиях собака становилась предметом обожествления и поклонения. Вспомним о собакоголовом боге Тоте (он же – Гермес Трисмегист, он же – Меркурий), а еще о том, что древние жрецы считали собаку символом своего духовного Посвящения. И в то же время собаке случалось быть и олицетворением всего, что противоречит духовности. И ведьмы-то в собак превращались, и тело пророка Магомета они, собаки, сожрали! Вот только прислужницей Дьявола, насколько мне известно, собака не значилась никогда. Кошка – была!