Текст книги "Колдовской отведай плод (СИ)"

Автор книги: Натали Синегорская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Где?! – я испугалась не на шутку. Не съехал ли старина Макер-тот с катушек? Как целый маг может поместиться в уме? И вообще – каким образом там оказался?

– Эх, вы, поколение безмагов, – вздохнул хозяин замка. – Не знаете элементарных вещей. Не помните заветы предков. Первый маг – это всегда Улия. Он находится с нами, в нас, направляет наши действия, следит мудрым взором.

– Маго-взором? – спросила я.

– Что? – брови Макер-тота полезли на лоб – Что ты знаешь о маго-взоре?

Тут я очень испугалась. Не надо было этого говорить, ох, не надо. Поэтому усиленно замотала головой:

– Ничего, совсем ничего.

Он принялся меня разглядывать, и я, сама не знаю как, поняла – смотрит маго-взором. Голова заболела. Представился Улия в уме. Любопытно, что он там забыл? Хоть он и первый, но в моей голове ему делать нечего.

Много позже стало ясно – это всего лишь фигура речи. Но в тот миг я отчетливо представила невысокого худощавого человечка, сидящего среди мозговых извилин и читающего книгу.

– Надо же, – произнес наконец Макер-тот странно изменившимся голосом, хрипловатым и немного севшим, – никогда бы не подумал, что ты… нормальная. А скажи-ка мне вот что… Про маго-взор тебя ведь предупреждали?

Я машинально кивнула, и только после этого сообразила, что выдала себя окончательно и бесповоротно. И когда только я научусь сначала думать, а уже потом мотать головой?

– Не стану допытываться, кто одарил тебя столь драгоценным даром, но поступил правильно. А я, гм, нет. Увы, прошедшего не воротишь. Играй. Песня дурацкая, но иногда и дурацкие песенки могут в жизни пригодиться.

Мы прозанимались еще немного, а потом пришло сообщение от мамы. Она тяжело заболела, и мы с Данни вернулись в город. Я так и не доучила песенку «Три мага раннею порой», о чем, впрочем, нисколько не жалею.

Все это я вспоминала, глядя на рояль, черного монстра, занимающего половину гостиной.

– Во-вторых, – продолжила Данни, – как ты себе представляешь перевозку этой громадины? Я его и сюда-то еле доставила.

– Можно прицепить сзади к быстроходке, – предложила я. – Для чего-то же у рояля есть колесики.

– Тогда она превратиться в медленноползушку, – отпарировала подруга. – И вы доедете до яблочного дома в лучшем случае через три дня. Нет-нет, этот вопрос решенный, обжалованию не подлежит. Ну, все, постоим на дорожку, и в путь.

Мы постояли.

– Захвати лампу, – напомнила Данни.

Лампу! Действительно, я ведь чуть не оставила переговорник!

Более того – я совершенно забыла про мамин вызов в кабинете Банкин-тонса! И про свое обещание поговорить с ней, как только вернусь домой. Хороша дочка!

– Данни, – сказала я, – давай задержимся еще хотя бы на полчасика. Мне очень-очень надо поговорить с мамой.

– Ты с ума сошла! – подруга всплеснула руками. – Поговорить! Да ведь за окном уже темнеет! А вам еще ехать и ехать!

– Может, мы поедем завтра? – спросила я. Ехать в темноте, да еще с таким водителем, как Гвейн…

– Никаких завтра! – отрезала Данни. – Я тебя знаю, найдешь еще кучу неотложных дел. Все, топай.

– Мама очень ждет, – я постаралась сделать свой голос как можно более жалобным. – Я обещала с ней связаться.

– Ничего, подождет, – категорично велела подруга, выпихивая меня из квартиры. – У мамы новая счастливая жизнь, а у тебя пока нет. Мира, не тормози, шевели ногами! Машина ждет! В конце концов, поговорить можно и в быстроходке!

Согласна, вариант. Однако какое-то неясное чувство, что уезжать никуда не стоит, не хотело меня покидать. Именно оно заставляло тянуть время, находить неотложные дела, топтаться на пороге…

Машина действительно ждала. Моя сумка стояла на заднем сиденье. Я с кряхтеньем перегнулась через дверцу и сунула в сумку связку замковых ключей.

Гвейн занял водительское место и, застыв на нем ледяной глыбой, смотрел вперед, всем видом выражая терпение, которое вот-вот подойдет к концу. Данни посмотрела на его белобрысый затылок, хлопнула себя по лбу и воскликнула:

– Мира! Чуть не забыла одну важную вешь! Ведь у меня для тебя подарок! Вот, держи. Подбирала тщательно, поэтому тебе обязательно понравится.

Она протянула мне колечко. Постое, незатейливое, из серебристого металла, с небольшим камушком. Я взглянула на хитрющее выражение лица Данни и включила маго-взор.

Ну, так и есть. Камушек светился бледно-голубым. Магия очарования. Значит, она все-таки не оставила коварных намерений сосватать меня своему помощнику. Ну уж нет.

Не желая обижать подругу, я взяла кольцо, но на палец не надела. Просто сунула в нагрудный кармашек. Данни не одобрила такое обращение с ценным подарком, но возражать не стала. Только спросила, подергав полу плаща:

– Ты собираешься ехать в этом недоразумении? В быстроходке, конечно, есть обогрев, но напрочь отсутствует крыша. Поэтому ветерок, особенно ночной, не прибавит дивных ощущений. Меня, например, во время дальних переездов постоянно бодрит.

– Но… у меня ничего более подходящего нет, – призналась я. – Разве что в одеяло закутаться.

– Мира, фу, – поморщилась подруга. – Фу, одеяло. Ты едешь в быстроходке, а не в телеге! Подожди.

Она нырнула под заднее сидение и вытащила объемный сверток:

– Держи и облачайся!

В свертке оказался дорожный набор высокосветской дамы: брюки, куртка, плащ, сапоги на шнуровке и перчатки с высокими раструбами. Все – из тонкой, отлично выделанной кожи золотисто-корчневого цвета. В довершении всего я достала из свертка большие круглые очки с толстыми стеклами.

Ноги ослабли.

У папы были точно такие же.

И тут же тугой волной нахлынули воспоминания.

Папа приходит домой, счастливый, протягивает мне очки:

– Глянь, Мира! Как тебе? Красивые, правда?

Я заворожено смотрю на это чудо. Толстые стекла, кожаная оправа, плотно прилегающая к голове – будто в руках у папы огромные стрекозиные глазищи. Мама смотрит настороженно и почему-то испуганно.

– Очки пилота, – с гордостью говорит папа. – Меня выбрали для испытаний нового летуна…

На маминых глазах наворачиваются слезы, а я не могу понять, что случилось. Она боится стрекозиных глаз?

Очень отчетливо, в одно мгновение, я понимаю: как только папа наденет глаза стрекозы, он перестанет быть папой, потому что сам превратиться в стрекозу и улетит от нас далеко-далеко, чтобы уже никогда не вернуться…

– Эй! – потрясла меня Данни. – Ты что, уснула, дорогая? Облачайся и вперед! В дороге поспишь.

Пришлось вернуться домой и переодеться.

М-да. Одежда действительно шикарная. И мне в самый раз. Вот только выгляжу я в ней не как светская дама, а как ее прислуга, невесть зачем все это напялившая.

Впрочем, я же не ради красоты все это надела. Путешествовать ночью – это вам не сладкие пончики.

И все-таки не удержалась – прихватила с собой и мамин плащ и простенькие ботинки.

– Прелестно, – одобрила Данни мой вид. – Вот что значит удачно подобранный наряд, сразу делает человека из…

– Коровы? – подсказала я.

– Из девушки, не озабоченной внешностью, – грозно поправила Данни. – Зато теперь вы с Гвейном смотритесь очень гармонично.

Оказывается, пока я ходила, Гвейнард тоже переоделся – почти в такой же дорожный костюм, как у меня, только темно-коричневого цвета.

– Ну, все, садитесь и езжайте, – сказала Данни. – Да и мне пора. Мира, не забудь поискать коробочку, ладно?

Она свистом подозвала ковер-летун, грациозно на него вспорхнула, махнула нам рукой и улетела.

Из соседней двери выглянула миста Зофа Галгер-тонс, только и ждавшая, когда отбудет моя шикарная подруга, которую, насколько я успела заметить, бабушка слегка побаивалась:

– Мирохарда Юргрия! Почему вы снова нарушаете покой? Вчера ночью творилось невесть что, а сегодня весь вечер в квартире орал петух!

– Не петух, – сказала я. – Сегодня была кукушка. Это мой сторож. Он больше не будет.

– Какая еще кукушка! – старушка перешла на визг. – Я что, выжила из ума? Не могу отличить ку-ку от кукареку?

Ничего не понимаю. Петух? Но ведь я сама слышала… И видела…

Может быть, после Данни ко мне приходил еще кто-то?

Или бабушка все-таки ошиблась?

– Я очень надеюсь! – продолжила соседка. – И что кукарекать никто не станет, и ночью из вашей квартиры не будут раздаваться мужские голоса и звуки потасовок!

Ну вот почему у подобных ей бабушек отличный слух, никакой личной жизни и необузданная фантазия? Бесполезно объяснять, что никакой мужчина ко мне не приходил, а слышала она всего лишь голос из переговорника; потасовка – не что иное, как ночной вызов и моя неуклюжесть.

– Вы, милочка, мешаете спать пожилому человеку!

Странно, что ей не мешали ни пикетчики движения одноотцовцев с плакатами «Пятиотцовству – нет!», раскинувшие палатки прямо под окнами, ни магические патрули, что печатали шаги по каменной мостовой весь день и всю ночь без передыху.

– В следующий раз буду жаловаться! И не магическому патрулю, а прямо в министерство магии!

Ну да, только им и делов, что разбирать жалобы всяких старых грымз, которые от скуки придумывают врагов в лице ближайших соседей.

– И очень правильно сделаете! – неожиданно сказал Гвейнард.

Я аж рот разинула от такой подставы. Нет, вы видели наглеца?

Зато миста Зофа, кажется, только этого и ждала. Расплылась в улыбке и замурлыкала:

– Вы меня понимаете, мист, правда? Никто не понимает, а вы, я вижу, – да.

– Очень хорошо понимаю.

Вот же зараза! Он что, вздумал строить глазки старой карге?

Бабка и без того раздражала безмерно. То утверждала, будто я специально ношу домой всякие сладости (которые ей противопоказаны), чтобы вызвать завить или приступ голода. То кричала на всю улицу, будто я подглядываю за ней в окно. И, наконец, однажды я якобы натравила на нее дворового кота! Я же не виновата, что она стояла прямо на пути у механической мыши, которую я подарила котику в честь дня святого Улии. После этого бедному животному невозможно было выйти из подвала, чтобы не услышать в свой адрес пары-тройки проклятий.

Я хотела сказать бабке на прощание что-нибудь язвительное, но прикусила язык. Потому что услышала голос Гвейнарда:

– Мы давно наблюдаем за неблагонадежными гражданами. И в этом нужном и опасном деле очень надеемся на вас. Я оставлю вам свой номер, и вы, если увидите и услышите что-то подозрительно, сразу меня вызывайте.

Старушка ахнула, прикрыла рот рукой, попялилась на парня округлившимися глазами и благоговейно прошептала:

– Так вы оттуда… из этих?

Гвейнард широко улыбнулся, вытащил из кармана картонку и засунул в карман бабушкиного платья, грязного и засаленного. Соседка раздулась от гордости, окинула меня презрительным взглядом и удалилась в свою квартиру.

Глава 5. Ночная дорога

«Государство вам дарит пятерку отцов,

Пятерых умудренных отцов-мудрецов.

Окружи их заботой, теплом и вниманьем

И мечтать прекрати о пятерке дворцов!»

Из наставлений Магического Схода

юным гражданам Данетии

Я в последний раз окинула взглядом родной квартал. Ох, как же давно я отсюда не уезжала. Здесь прошли первые три года моей жизни, тут я прожила свои последние десять лет.

Фонари уже зажглись, освещая трехэтажные кирпичные дома, стоящие друг к другу вплотную, двумя шеренгами уходили в темноту. Невысокие кусты, цветочные клумбы с золотыми огоньками – обычными цветами городских улочек – вызывали картины далекого детства. Я тряхнула головой, мысленно простилась с городом и решительно шагнула к быстроходке.

– Надеюсь, эта старая калоша не станет злоупотреблять твоей добротой и не примется названивать по десять раз на дню, – сквозь зубы процедила я, усаживаясь рядом с водительским сиденьем. Я все еще не могла простить ему кокектство с соседкой.

– Пусть злоупотребляет, – пожал плечами парень. – Мне не жалко.

Мне стало очень интересно, каким образом старушка станет собственно злоупотреблять. Данни говорила, в яблочном замке нет переговорника. Тем не менее, «немножко волшебник» дал бабуле карточку с кодом. У парня есть персональная машинка, о котором не знает даже его хозяйка? Поэтому я не утерпела:

– И… каким образом она станет злоупотреблять?

Гвейн удивленно на меня взглянул, что чуть не стоило старинному особняку резной ограды – я вовремя взвизгнула, и лихач успел резко свернуть.

– То есть как, каким образом? – невозмутимо ответил водитель. – Естественно, вызовет меня по переговорнику.

– Чтобы вызвать, надо этот самый переговорник иметь! – отпарировала я. – А Данни утверждает, что в замке его нет!

– В замке нет, – спокойно ответил парень. – Он со мной.

– И Данни про него знает?

Я удивлялась все больше и больше. Гвейн кивнул.

– Странно все это, – раздраженно заявила я. – Она знает про твой аппарат. Но… пока я ей не сказала про свой переговорник, не представляла, как мне с ней связаться. К тому же она сама призналась, что у тебя переговорника нет!

– Все правильно, – снова кивнул Гвейн. – Это не совсем переговорник. Скорее, однонаправленный агрегат.

– Однонаправленный агрегат? – недоуменно переспросила я. – Что за демон такой?

– Никакой не демон. Переговорник с оносторонней функцией. Позволяет другим вызывать меня, а меня таких возможностей лишает.

Что-то царапнуло. Что-то не сходилось. Знай Данни про такой полупереговорник, она бы про него сказала. Однако точто помню ее слова: у Гвейна переговорника нет. Тем не менее, он утверждает, что какой-то урезанный аппарат все-таки имеет.

Определенно, кто-то врет.

И что вообще это за агрегат такой, скажите на милость?

– Такие бывают? – спросила я.

– Чего только не бывает, – туманно ответил Гвейн. – Взять хотя бы вас с моей хозяйкой. Вы такие разные, однако как-то дружите.

Вот уж его нисколько не касалось наша дружба! Пока я пыталась придумать язвительный ответ, быстроходка подпрыгнула и нервно рванула вперед, словно лощадь, подстегнутая кнутом и острыми шпорами. Какой-то поздний пешеход в ужасе шарахнулся в сторону.

– А ты ничего, – неожиданно сказал Гвейнард.

Я закашлялась. Ничего так признание! С чего бы вдруг он его сделал? Настойчивые советы Данни обрабатывать меня на полную катушку? Или он пытается загладить предыдушее высказывание?

И только сейчас я почувствовала: на пальце что-то мешается.

Ну, конечно! Кольцо непостижимым образом выбралось из кармашка плаща, куда я его засунула, и умудрилось нацепиться на средний палец правой руки. Наверное, это произошло, когда я отправилась переодеваться.

Я попыталась стащить кольцо. Куда там! Видимо, артефакт заговорен на меня. Ну, Данни, ну, погоди! Ладно, приеду, сниму с помощью мыла.

– Спасибо, – холодно сказала я и решила сменить тему. – Давно водишь быстроходку?

Машина вильнула и чуть не снесла фонарный столб.

– Второй день, – ответил Гвейнард, уворачиваясь от невесть откуда выскочившей торговой будочки. – По-моему, получается неплохо. И, знаешь, удовольствий масса.

Магический патруль, только что вывернувший из-за угла, поспешил скрыться за палатку одноотцовцев. Пикетчики в это время натягивали очередной плакат, но, заметив летящую на них машину, бросили работу и присоединились к патрульным.

Увернуться от палатки в нашем случае было практически нереально. И все же ему это удалось. Ну, почти удалось.

Кажется, в рухнувшей палатке кто-то был. Потому что ругань и гневные крики долго еще не стихали. Причем орали как маги, так и пикетчики. Увы, родной город прощался со мной если и со слезами на глазах, то слезы эти не были признаком огорчения. Утешало одно – быть может, обрушенная нами палатка примирит магов и одноотцовцев.

Через четверть часа забылись и палатка, и гневные крики, поскольку мы почти выехали из столицы, а Гвейнард и не думал сбавлять скорость. Лучше бы Данни подарила мне вместо кольца что-нибудь от морской болезни, поскольку очень скоро каменная мостовая кончилась, и начались рытвины и ухабы. Я, с трудом переносившая качку, уцепилась руками за переднюю панель. Вот лихач.

– Кто? – неожиданно спросил водитель.

– Что – кто? – не поняла я.

– А, нет, ничего. Мне показалось, ты что-то сказала.

– Неужели?

– Я же говорю, показалось. Все, проехали.

Я оглянулась по сторонам:

– Что проехали?

Он усмехнулся:

– Так говорится: проехали – значит, тема закрыта.

Я вспомнила рассказ Данни о Гвейнарде и о его странных словечках. Спросила:

– Никогда не слышала. Где так говорят?

– Ну… – он замялся. – На моей родине.

– Так ты не местный? – удивилась я. – Невероятно! Я ни разу не встречала иностранцев. У нас они, как ты сам понимаешь, редкость. А откуда приехал? Из Ещечегойта или Нудании?

– Ну да, – кивнул он.

– Что – ну да?

– Из Ещечегойта.

– Ясно.

На самом деле, ничего не ясно. Подруга услужливо подсунула мне… кого? Недотепу-чеготянина? Она хоть проверила, ориентируется ли он на местности, да еще и в темноте?

– Слушай, э-э-э… Гвейнард, а ты уверен, что сможешь найти дорогу к яблочному дому?

– К чему? – озадаченно спросил он.

Ну вот, началось!

– Яблочный дом – очень четко, будто для маленького ребенка, сказала я, – это конечная цель нашей поездки. Поэтому, представь себе, мне очень-очень интересно, сумеем ли мы туда добраться.

– Хм-м-м, – задумчиво протянул Гвейн, – а мне казалось, мы едем в какой-то замок.

Он издевается, что ли? Спокойно, Мира, спокойно.

– Это и есть замок. Раньше он принадлежал третьему отцу Данни, моей подруги и твоей хозяйки.

– Так бы сразу и говорила. Дорогу я найти смогу, не сомневайся, – сказал Гвейнард очень уверенно, и эта его уверенность вселила в меня еще большее сомнение в правильности выбора водителя. – А почему третьему отцу? Ты, наверное, хотела сказать – отчиму?

Да что ж это такое, в самом деле? Я еще могу понять Данни, у которой элементарно не хватило времени, и она не успела поведать своему новому работнику, из-за чего замок Макер-тота мы назвали яблочным домом. Но назвать папу шесть-девять отчимом! Это переходит всякие границы!

– Я сказала именно то, что хотела. При чем тут отчим? Макер-тот был ее третьим отцом. Отцом, понятно? А не отчимом.

– То есть, у твоей подруги было три отца? – каким-то очень странным голосом спросил Гвейнард. – Интересно девки пляшут.

– Три?! Гвейн, ты откуда такой взялся, а? У Данни, как и у всех нормальных данетян, пять отцов! И при чем тут танцующие девушки?

– Сколько-сколько? Пять?!

Гвейнард, кажется, был поражен до глубины души. Некоторое время он молчал. Потом спросил осторожно:

– А мама? Надеюсь, мама у нее одна?

– Да почему одна-то? Тоже пять.

– Пять мам, – проговорил он тихо. – Пять мам. Интересно, как такое возможно с точки зрения биологии, а? Или это местная идиома?

– Какая еще идиома? – нет, ну откуда взялся этот остолоп? – Слушай, ты, наверное, жил в глухомани? Или в горах? Ещечегойт ведь горная страна. Нигде не учился, про пятиотцовство слыхом не слыхивал, так?

– Примерно, – кивнул парень, завернув такой вираж, что я едва не прикусила язык. – Хотя лучше было бы сказать – знал, да забыл.

– Ударился головой, получил частичную амнезию? – высказала я догадку.

– Не совсем, но что-то типа того.

Я крякнула. Вот это да. Кажется, у него не все в порядке с головой. Контуженых мне только не хватало.

Будто прочитав мои мысли, водитель поспешно добавил:

– Мира, тебя не должно это смущать. Моя… э-э-э… забывчивость абсолютно не сказывается ни на поведении, ни на других людях.

– Ни на ведении машины, – добавила я. – Заметно.

– Я просто второй день за рулем! – Гвейн повысил голос. Кажется, начала злиться. – Уверяю, я вполне адекватен.

Хм-м-м-м… Хоть ты и уверяешь, да вот я почему-то не уверена. Возможно, обладатель хриплого голоса не так уж и неправ… И мне следовало остаться дома…

– А что с тобой случилось? – спросила я.

– Да в принципе ничего особенного, – слегка остыв, ответил он. – Это что-то вроде болезни, которая давно прошла, но дала определенные осложнения. Физическое самочувствие превосходное, не беспокойся.

– Постараюсь, – хмыкнула я.

– К сожалению, – продолжал Гвейнард, – некоторые реалии вашего… гм… нашего мира совершенно стерлись из памяти. Вот, например, пятиотцовство. Весь город заставлен палатками против этого самого пятиотцовства. Значит, это плохо? Или хорошо? Ничего не помню. Просветишь неграмотного?

– Да без проблем. Если скорость сбавишь.

Я хотела добавить – а то вдруг ударишься головой и растеряешь последние мозги, но промолчала. Если честно, Гвейнарда было жалко. А себя еще жальче.

Он покорно снизил скорость.

И я принялась просвещать.

Пятиотцовство объявили основной политикой государства в деле воспитания детей примерно пятьсот лет назад, в самый расцвет диктатуры магии. Именно тогда власть, состоявая из Схода Высших магических чинов, вынесла указ, гласивший: каждый родившийся ребенок с целью наилучшей интеграции в общество обязан воспитываться поочередно в пяти семьях, а по достижении пятнадцатилетнего возраста волен сам выбирать, где ему жить дальше.

Конечно, интеграция и прочие благие порывы тут ни при чем. Просто к тому моменту население страны сократилось почти вдвое. Очень многие семьи были бездетны. Самое ужасное, что, несмотря на все старания, у них вообще не могло быть детей.

Сей феномен тщательно исследовали. Прорицатели, лекари и ясновидящие – все привлеклись к работе. Причину бесплодия искали в ухудшающемся климате, некачественных продуктах, образе жизни, оторванности от природы… Однако истинная причина заключалась совершено в другом.

А именно. В ходе исследований выяснилась вот какая щтука: активное занятие магией действует на организм человека не лучшим образом. Мужчины становились импотентами, женщины – бесплодными. Проще говоря, маги и магини не могли иметь детей. Но природный родительский инстинкт упорно требовал выхода. И такой выход был найден.

Конечно, пятиотцовство было объявлено государственной политикой далеко не сразу. Более того, Сход Высших и слышать сперва о нем не желал, а мага Литуса, предложившего пятиотцовство как единственный выход из создавшейся ситуации, чуть было не вывели из состава Схода. Протестовали довольно долго. С какой стати маги должны воспитывать чужих детей? А вдруг – плохая наследственность, болезни, порча и тому подобное? Нет уж, давайте искать кардинальные методы.

Увы, ничего более кардинального, чем уже предложенное, найти не удалось. Более того, в Сход больше не поступило ни одного предложения. Смирившись с единственным возможным выходом, пятиотцовство все-таки приняли.

– Это был единственный выход? – не поверил Гвейнард. – Неужели не возникла простая мысль: договориться с соседними странами и забирать у них на воспитание сирот?

– Возникла, конечно. Но, видишь ли, все не так просто. Вот ты где жил, в Нудании? Ах, да, не помнишь… Ну, ладно, объясняю. В соседних странах нет ни магов, ни магии. Совершенно. Абсолютно. Как думаешь, обидно им? Вот то-то же. И когда зашла речь об усыновлении детей, они потребовали за это… могуллий. Волшебный порошок.

– И что? Ваши маги оказались такими жмотами?

– Вовсе нет. Просто могуллий, будучи вынесенным за пределы Данетии, теряет свои свойства.

– О… – казалось, Гвейнард потерял дар речи. – Трудно поверить, если честно. Надо же. Теряет свойства. И почему так?

– Понятия не имею. Но факт остается фактом – все маги в других странах становятся безмагами, а маго-штучки превращаются в никому не нужные безделушки. Такой вот феномен.

Увы, сей феномен, как нетрудно догадаться, не делал отношения с соседними государствами добрососедскими. Собственно, война магов и безмагов развязалась – и это теперь уже доказанный факт – не без вмешательства и помощи соседних стран, для которых Данетия всегда была и остается бельмом на глазу.

Но мы отвлеклись, кажется… Итак, первые дети, кочевавшие из семьи в семью, были избалованы и заласканы до невозможности. Как следствие, резко возросла детская преступность. Тогда Сход Высоких магов срочно создал институт попечительских советов, которые следили за воспитанием, устраивали занятия для родителей и подыскивали детям подходящие семьи. Одновременно было введено ограничение на занятия магией для женщин, не родивших как минимум двоих наследников.

После начала войны с безмагами и запрета на колдовство кривая рождаемости хоть и медленно, но все же поползла вверх, однако пятиотцовство и не подумали отменить. Еще оставались довольно зажиточные бездетные семьи, которые не прочь были стать вторыми, третьими, четвертыми и пятыми родителями. Увы, за благими порывами пряталась обычная корысть. Никто не обязывал взрослых детей помогать престарелым родителям, но ведь среди отпрысков наверняка найдется тот, кто не откажется поухаживать за больным отцом или немощной матерью.

– Ошеломительно, – медленно произнес Гвейнард. – Крайне ошеломительно. Неужели все это я знал раньше и не удивлялся?

– Чему тут удивляться-то?

– Ну, как чему? А кровное родство? Родные родители, я имею в виду. Неужели они вот так просто соглашаются отпускать свое дитятко к незнакомым людям?

– И что в этом особенного? Когда-то родные папа и мама тоже было совершенно незнакомы со своим ребенком, разве нет? И потом, они не расстаются со своим отпрыском навсегда. Никто не может запретить им навещать ребенка. Дарить подарки, гулять, забирать в гости.

Гвейнард помолчал, переваривая услышанное. Потом протянул:

– Да-а-а. Мне очень, очень трудно все это осознать… Женщина, выносившая и родившая в муках, обязана отдать свою родную кровиночку, плоть от плоти своей, в чужой дом. Всегда и везде подобное считалось насилием. Ведь это… дико. Мира, тебе так не кажется?

– Дико? Чего ж тут дикого? Вся страна живет подобным образом, единой, можно сказать, большой и дружной семьей. По-твоему, выходит, ребенку было бы лучше расти в одной, но очень-очень бедной семье? Там, где не могут дать нормального образования и воспитания, нет приличной еды, одежды, обстановки? Гвейн, мне кажется, у нас все делается в интересах не только магов, но и детей, разве нет?

– М-да. Чувствую, дискуссия тут неуместна. Поэтому оставим скользкую тему «Что лучше для ребенка», хотя я все-таки на стороне палаточников… Давай ты лучше продолжишь меня просвещать. Поговорим о наследстве. Я ведь так понимаю, миста Данни поручила тебе заниматься именно этим вопросом? Кому из детей переходит имущество родителей в случае смерти последних?

– К тому, кто указан в завещании. Если такового нет, делится поровну между всеми, кто предъявит права и подтвердит их документами, выдаваемыми попечительским советом. Но иногда отец составляет несколько завещаний – все в пользу разных детей, и, увы, одно не отменяет другого. Именно поэтому процесс дележа бывает долгий и запутанный.

– Разве последующее завещание не отменяет предыдущее?

– Конечно, нет. С какой стати? Дополнить может, отменить – ни в коем случае.

– Вот это да! А если, к примеру, один и тот же замок будет завещан сразу двоим? Или троим?

– Дом разделят на количество наследников.

– То есть как разделят?

– Как договорятся. Могут жить в родительском доме все вместе. Ингода один наследник выплачивает остальным их долю в денежном выражении. Или делят в прямом смысле.

– В прямом?! – изумился Гвейн. – Топором и ломом?

– Ну да. Ломают дом, и каждый забирает свою часть.

– Наследники – идиоты? Что они будут делать со строительным мусором?

– Ничуть не идиоты. То, что ты назвал строительным мусором, на самом деле имеет большую ценность. Замки, возводимые во времена диктатуры магии, строились абсолютно неуязвимыми. В их толстые каменные стены вмонтировано столько защитных и прочих артефактов, что нынешним магам и не снилось.

– Почему же их не снесли во времена безмагии? Насколько я знаю от Данни, все артефакты тогда уничтожались.

– Да, некоторые дома и замки действительно снесли, особенно те, что с защитными амулетами в контуре. Но большинство остались целыми, поскольку артефакты активируются лишь во время реальной угрозы. Их невозможно выявить и найти, если непосредственной опасности для обитателей замка нет. Поэтому большинство старинных замков безмаги не тронули, обходили стороной – их считали немагическими, потому что определители магической энергии не диагностировали ни единого всплеска. Но, с другой стороны, этот факт вызвал множество провокаций со стороны безмагов. Толпы вооруженных людей нападали на поместья невзирая на принадлежность хозяев к магам. Тем не менее, такие конфликты обычно вызывали поражение нападавших. Яблочный дом, насколько я знаю, подвергался атакам безмагов два раза. В первый раз тогдашний хозяин, прапрадед Данни, не позволил бунтовщикам даже приблизиться к замку. Он просто обстрелял их яблоками.

– Он сделал… что?!

– Обстрелял спелыми, ароматными яблоками. Представь себе, сей плод, выпущенный с большой силой, способен нанести ощутимый урон в стане врага. Весьма вероятно, прапрадедушка прибавил к обстрелу немного магии. Но именно с тех пор яблоки так почитаемы хозяевами замка.

– Весьма оригинально. А второй налет?

– А во время второго налета произошла накладка. Один из безмагов оказался родственником хозяина – кто-то из его предков был то ли вторым, то ли третьим ребенком все того же прапрадедушки. После переговоров и выяснения родословной было решено покончить дело миром.

Мы уже давно покинули пределы города и ехали по почти пустынной проселочной дороге. Вокруг сгустился мрак, и лишь впереди бежало пятно света от переднего фонаря машины. Изредка попадались телеги и всадники. И, если сначала мы их бодро обгоняли, то через некоторое время они начали обгонять нас, презрительно фыркая и поливая грязью, летящей из-под копыт.

Потому что быстроходка, вопреки названию, плелась все медленнее и медленнее, и, наконец, остановилась вовсе.