Текст книги "Жаркие ночи"

Автор книги: Натали Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

4

Встретиться лицом к лицу с мистером Райтом, бунтарем, отшельником и художником, оказалось страшновато. До сих пор, занятая исключительно Кевином, я не осознавала этого, а теперь, приблизившись к его дому вплотную, почувствовала в коленях ту слабость, которая всегда настигала меня перед экзаменами. Обычно я справлялась с этим, но ведь никто из наших преподавателей и не приходился Кевину отцом.

Я попыталась оттянуть момент встречи:

– Он живет здесь постоянно? В этом отеле? Он ведь здесь уже несколько лет?

– Откуда ты знаешь? – отрывисто спросил Кевин.

Его лицо точно осунулось оттого, что отец снова оказался так близко. Несмотря на жару, он даже зябко ежился, поглядывая на окно.

Я сделала безразличное лицо:

– Не помню… Говорил кто-то…

– Значит, об этом болтают?

– Не болтают, нет! Но кто-то говорил.

Он нехотя согласился:

– Да, он живет здесь. Некоторым это нравится. Ты ведь знаешь такого писателя Набокова?

У меня едва не вырвалось название романа «Лолита», но это было слишком на слуху. Я сказала:

– Конечно. «Защита Лужина».

– Ты читала? – удивился Кевин.

– По мне не похоже?

– Да нет же, извини! Это я как раз я не читал «Защиту Лужина», только «Лолиту».

Это слегка потешило мое самолюбие.

– Я всего лишь хотел сказать, что Набоков годами жил в отеле. И ему это нравилось.

Быстро подойдя к двери, Кевин стукнул два раза и заглянул внутрь. Потом вошел, не позвав меня с собой, потом вернулся, натянуто улыбнулся и выжидающе посмотрел на дверь домика.

– Он дома? – спросила я, чтобы он заговорил и хоть немного расслабился.

Но Кевин только кивнул, не отрывая взгляда от двери. Когда она, наконец, распахнулась, он произнес с театральным пафосом:

– Знакомьтесь, леди! Перед вами гений нашего столетия – Роберт Райт.

До сих пор я даже не задумывалась, как может выглядеть отец Кевина, но когда увидела рыжеволосого, бородатого толстяка в светлых шортах и не застегнутой летней рубахе, то была поражена. Явно Роберт Райт представлялся мне не таким… Не таким веселым и шумным, не таким синеглазым, не таким…

– Приветствую вас в моей обители! – не выказав ни малейшего удивления, громко провозгласил он и протянул руку, в которой моя так и утонула.

– Я улечу завтра, – сразу же предупредил Кевин, заставив меня скиснуть. – Надо помочь Алисии. Ты ведь не откажешься?

– Помочь прекрасной, юной леди? – прогрохотал мистер Райт. – Да в своем ли ты уме, сын мой, что задаешь такие вопросы?

Кевин перевел мне, хотя я и так поняла:

– Он поможет.

– У меня пропала сестра, – уныло повторила я уже озвученную версию. – Здесь, на Пукете. Мне необходимо найти ее.

– Надо порасспросить моих маленьких друзей. – Райт мотнул большой головой в сторону пробегавшего мимо тайца в униформе служащего отеля. – Эти муравьишки снуют по всему острову и вынюхивают много такого, о чем местная полиция и понятия не имеет.

Я не поверила:

– Но ведь в полиции тоже тайцы служат! Чем они хуже?

– Леди, – произнес Райт наставительно, – народ любой страны старается держаться от властей подальше. Тем приходится платить осведомителям, чтобы выведать, что происходит на их земле.

– А вам они расскажут…

– Еще бы! – Он посмотрел на сына. – Я же их постоянный клиент. Уже что-то вроде местной достопримечательности. Скоро зевак начнут водить поглазеть на сумасшедшего американского художника. Буду брать плату, а что?

– Очень разумно, – заметил сын. – А пока пойди, Рыжеволосый Будда, разузнай у них хоть что-нибудь!

Кевин говорил с ним насмешливым, нисколько не почтительным тоном. То, что он назвал отца гением, было, конечно, насмешкой, по крайней мере, так прозвучало. А что он думал о работах отца на самом деле, мне еще только предстояло выяснить.

Но старший Райт вовсе не собирался тут же отправляться на поиски моей «сестры», и в этом я его от всей души поддерживала. Если б я не боялась спугнуть Кевина и разозлить его, то призналась бы в своей лжи немедленно, потому что весь вид художника говорил о том, что его вся эта история может только позабавить. Он явно не был человеком высоких моральных устоев…

– Не могу, – отозвался он с притворным отчаянием. – После твоего отъезда, сын мой, я почувствовал в душе и теле тот нестерпимый зуд…

Кевина бросило в жар:

– Отец!

Но тот невозмутимо продолжил:

– Который неизменно оповещает о приливе чистейшего вдохновения. А ты о чем подумал, сын мой?

Кевин пробормотал что-то невнятное.

– А посему я сию секунду намереваюсь взяться за работу. Я и так потратил на вас, мои юные гости, целых пять минут. Бог мой, сколько можно было написать за эти бесконечные пять минут!

– Не так уж и много…

– А вас – прошу!

Он распахнул перед нами дверь коттеджа. Шагнув через порог, я замерла: то, что надо! Кремового цвета просторная светлая комната с огромной кроватью, кондиционером и ароматными букетами на низких, вытянувшихся вдоль стен тумбочках, была создана для нас с Кевином. Ни телевизора с большим плоским экраном, ни удобных кресел у окна я в тот момент не заметила…

– Отдыхайте, молодые люди, сколько влезет, – предложил мистер Райт довольно бесцеремонным тоном. – Я позвоню, прежде чем вернуться.

Бросив сумку, я уже готова была завопить: «Спасибо!» – и броситься в ванную комнату, на ходу опять стаскивая сандалии, но тут Кевин резко сказал:

– Ты, кажется, не понял! Алисия не отдыхать сюда приехала.

Пришлось мне опять поднимать свою сумку. Роберт покосился на меня с хитрецой:

– Я понял. Но перед серьезными поисками не грех поваляться в постели. Не мучай девушку, Кевин! Она так долго летела к тебе… Сюда, я имел в виду. Так что… Ну а мой мольберт ждет меня в саду. Живописнейшее место, скажу я вам!

– Ты ведь не пишешь пейзажи, – хмуро напомнил Кевин.

– Я не писал их в Америке. Что там было писать? Кактусы в прериях?

– Тебе ближе эта слащавая роскошь?

Я поразилась: Кевин называл эту буйную азиатскую красоту слащавой роскошью? Чем же он тогда будет считать любовь на фоне такого пейзажа? Каплей сиропа на подтаявшем куске сахара?

Мне стало не по себе – уж лучше бы я ждала его среди наших снегов… Может, только у себя дома он считает все чистым и достойным? Но там он ведь совсем не обращал на меня внимания…

– Я люблю солнце, сынок, и все, что с этим связано, – весело сообщил его отец. – Смуглые тела, ослепительное море, экзотические растения… Ты называешь это безвкусицей, а я – любовью к жизни. И тебя призываю вступить в мой клуб. У нас, по крайней мере, не скучно. Не будь скучным, сын мой!

Кевин обиженно пробормотал:

– Я скучный?

– Нисколько! – вырвалось у меня, хотя в глубине души я тоже считала, что ему не хватает некоторого безрассудства, студенческого легкомыслия, которое уже толкнуло бы его к постели. Впрочем, я же столько раз говорила, что не хотела только постели…

Выразительно взглянув на меня, Роберт проговорил извиняющимся тоном:

– Я не совсем точно выразился…

– Ты, кажется, собирался работать? – Голос Кевина стал резким, и мы оба слегка отшатнулись от него.

Может, сам он и не заметил этого движения, но мне стало неприятно, что я будто вступила в сговор с его отцом, которого заочно считала отталкивающей личностью. Хотя, если б этот человек бросил не Кевина, а какого-нибудь незнакомого мне мальчишку, я, наверное, не испытывала бы к нему антипатии.

– Да-да. – Мистер Райт как-то старчески засуетился, внезапно сделавшись меньше и бледнее. – Я уже ухожу… Что же… отдыхайте.

– Неприятный разговор, – сказал Кевин ему вслед. – Как и все, что связывает нас…

Он был так явно смущен всей этой ситуацией, что мне захотелось обнять его и, как ребенка, похлопать по спине. Было довольно странно, что мы не обнялись с ним в аэропорту, хотя любого другого знакомого в чужой стране я поприветствовала бы именно так.

– Ничего особенного, – заверила я его. – Слышал бы ты, как общаемся мы с отцом! Обычное дело.

– Нет, – возразил Кевин. – Не такое уж и обычное.

«И у нас с тобой – все необычно». – Я прошлась, осматривая комнату, которая нравилась мне все больше. Я не делала этого специально, а получалось так, что я все кружу возле кровати, которая с каждой минутой казалась все удобнее и заманчивее.

– Хочешь принять душ? – застенчиво спросил Кевин, продолжая топтаться на пороге, хотя уж он-то мог чувствовать себя, как дома. – Здесь, к сожалению, только душ. Это не самый дорогой номер.

Еще бы я не хотела освежиться после всех перелетов, что совершила, между прочим, ради него! Не ради того, конечно, чтобы он постоял возле двери, пока я принимаю душ и вытягиваюсь на постели…

На самом деле Кевин вовсе не стоял у двери, а уселся в кресло возле окна. Не знаю, что за журнал листал он, когда я, отведя душу, обмотанная полотенцем, вышла из ванной, но явно очень пристойный, потому что чтение не настроило его на фривольный лад. Чего мне все-таки хотелось, признаюсь…

– Ты голоден? – спросила я, растерявшись от серьезности взгляда, который он поднял на меня. – Может, нам чего-нибудь перекусить?

Он усмехнулся:

– Здесь едят в основном рис. В разных видах, но все-таки один рис. Тебе это по вкусу?

– Рис? Как китайцы?

– Азия есть Азия. Если местный голоден, он так и говорит: «Я хочу поесть риса».

Что оставалось? Я сказала:

– Риса так риса. Где его можно раздобыть?

Он расхохотался:

– Да я шучу, что ты! Здесь отличные рестораны. Всего навалом. Что ты любишь?

Я ответила неуверенно:

– Салаты…

Кевин подскочил, уронив журнал, и принял услужливую позу официанта:

– О! Могу предложить, мисс, изысканный салат «Лаб Моо» с ароматом сушеного риса и тайских трав.

– Это вкусно?

– В нем еще можно отыскать цыпленка или свинину – по желанию! Впрочем, мисс, наверное, соблюдает диету?

– Ну… Более или менее.

– В таком случае рекомендую вам отведать салат «Нирвана».

Я издала эротический, как мне показалось, стон:

– О, «Нирвана»?!

Он охотно пояснил:

– Из экзотических овощей и фруктов.

– Кевин, я не соблюдаю диету.

– Неужели?

– Дома я лопаю гамбургеры.

– Ты удивляешь меня все больше, – заметил он, удивив меня не меньше.

– А ты уже попробовал все эти чудо-салаты?

– Нет, – улыбнулся он. – Я только что прочитал ресторанное меню.

То, что я приняла за журнал, было, оказывается, меню ресторана. Опустив голову, я смотрела на зеленую обложку с видом коттеджей с остроугольными крышами, и пыталась загнать внутрь слезы, которые уже готовы были поползти по щекам. Кевин собирался повести меня в ресторан… Кевин помогал мне. Он был со мной. Ради меня он рушил свои планы.

– Хочешь банан? – донесся его голос. – Недавно с дерева, это не то что в супермаркете.

Какие супермаркеты могут быть в раю?!

Конечно, я согласилась на банан, и, усевшись возле раскрытого окна, мы с Кевином слопали по паре длинных, ровных плодов, вкус которых и впрямь показался мне особенным. Ветер с моря доносил солоноватый привкус счастья, который всегда бывает таким из-за того, что приходится вдосталь наплакаться прежде, чем заслужишь его. Но сейчас оно не казалось мне настолько далеким, как было еще, скажем, пару дней назад.

Мы ни о чем не говорили с набитыми ртами, в которых растекалась сладость, только все время переглядывались и улыбались друг другу. И я подумала, что так хорошо мне вряд ли было бы даже в постели, на шелковых простынях. Я пыталась запомнить все ощущения этих минут: близкий, вкрадчивый говор моря, обилие пьянящих цветочных запахов, тепло плеча Кевина, которого я слегка касалась. Когда еще это могло случиться со мной?

– В какой манере он пишет? – спросила я о его отце, когда с бананами было покончено и золотистые шкурки осели крупными лилиями на подносе.

Кевин задумался:

– У него нет единой манеры. Он экспериментирует в каждой своей работе.

– Наверное, это наивный вопрос… Но тебе нравится, как он пишет?

Он улыбнулся:

– Верно, наивный.

– Ну, прости! Я не слишком искушенный знаток живописи. Не хочешь, не отвечай.

– Я просто не знаю, что тебе ответить.

Нужно было отстать от Кевина, а я продолжала допытываться:

– Но ведь у тебя есть какое-то отношение к его работам?

И он ответил так жестко, как ни разу до сих пор не говорил со мной. Вообще ни с кем.

– У меня есть определенное отношение к нему. И я не могу отделить для себя художника от отца. Может быть, это неправильно.

«Я тоже не могу, – подумала я. – Эти проклятые чемоданы так и громоздятся между мной и моим отцом. Ни одному из нас не преодолеть эту гору».

Следовало бы сказать об этом Кевину, вдруг ему стало бы легче оттого, что не один он такой – сирота при живом отце. Но почему-то я не могла даже заговорить с ним об этих чемоданах.

– Я не должен тебе говорить, – внезапно произнес он с досадой. – Но я надеюсь, ты никому…

– Само собой, никому!

Кевин резко взмахнул рукой:

– Ты видишь, как он живет? Тебе нравится?

– Ну… – неуверенно промычала я, боясь попасть впросак.

– Шикарно, правда? И ты правильно заметила, он так живет уже несколько лет. Почти десять.

– Десять?!

– И все это время мама работает, как проклятая, чтобы выжить с тремя детьми. Пишет и пишет свои статьи днями и ночами.

Я уточнила:

– Она журналист?

– И хороший. Но у нее ведь никакой личной жизни. Совсем никакой. Разве это нормально? Только дети.

Заметив мой взгляд, Кевин оговорился:

– Ну, я, положим, уже не ребенок, и мне назначили стипендию, я не сижу у нее на шее, но у меня ведь две сестры! Еще школьницы. Им обеим хочется учиться, они чертовски способные девчонки, а отец упорно делает вид, что его это не касается. И еще говорит, что, мол, вообще не бабское это дело.

Это уже и меня задело за живое:

– Ах, вот как?!

– Это была последняя попытка, – жестко проговорил Кевин, сжав переплетенные пальцы. – Больше я не хочу иметь с ним никаких отношений. Не приеду, не напишу. До этого мама не раз писала ему, но он… Да ладно! Какое тебе дело до всего этого!

– Какое мнедело? Да я…

Вскочив, я схватила Кевина за руку:

– Пошли отсюда, пока он не выбрался из своих джунглей.

Мне вдруг представилось, как звери бросаются врассыпную, едва заслышав шаги Роберта Райта: «Могучий белый человек идет!» А он шагает себе, сшибая пальмы, жизнерадостный и беззаботный, с легкостью бросивший троих детей ради…

Впрочем, тут же устыдилась я, если б у меня обнаружился талант, о котором мне только мечтается, разве я не поступила бы точно так же? Судить поступки художника имеет право лишь такой же художник. А может, только Бог.

И, словно услышав мои мысли, Роберт вдруг ворвался к нам в комнату, забыв о своем обещании предварительно позвонить. Нас с Кевином одновременно бросило в жар, будто нас застали за чем-то постыдным. А ведь, если кому из нас троих и следовало стыдиться своих поступков, это были явно не мы.

– Я решил писать ваш портрет! – громогласно провозгласил Роберт, ткнув в меня пальцем. – Алисия, вас надо писать на фоне волн. В вас чувствуется похожая неуспокоенность. Идемте! Я знаю тут роскошную бухточку. Немедленно, скоро начнет смеркаться!

– Мой портрет…

До сих пор никому из моих знакомых, хоть и начинающих, но все же художников, я не казалась подходящей моделью. То, что моим лицом заинтересовался настоящий художник, мгновенно приподняло меня в собственных глазах. Мне вдруг почудилось, что мое лицо, мои руки, волосы и впрямь хороши так, что их следует немедленно запечатлеть на холсте. Если не для потомков, то хотя бы для современников.

Я покосилась на Кевина: почувствовал ли он то же самое? Он утверждал, что сам не умеет рисовать, но и не заговаривал о том, чтобы писать меня. Он мечтал запечатлеть тайских детишек. Они были ему интереснее, чем я со своим прекрасным лицом…

– Я согласна, – сказала я с излишней торопливостью, в которой тут же покаялась.

Взгляд Кевина прошелся по мне острым лезвием, но когда я повернулась, чтобы глазами спросить: «Ты против?», – он уже смотрел под ноги.

– Ты против? – проговорила я вслух.

– Я? С чего бы мне быть против? Это твоя сестра пропала, не моя.

«Господи, я кажусь ему бесчувственной скотиной!» – ужаснулась я.

– Мы собирались поужинать, – сообщила я Роберту, чтобы как-то завуалировать отказ.

Не следовало церемониться с таким человеком, но все же я не могла хамить ему в лицо. Никому не могла. Роберт поморщился:

– Вечная дилемма: дух и плоть. Так и быть, отведу вас в ресторан, а потом…

– Мы и сами прекрасно найдем дорогу, – холодно заверил Кевин.

Его отец опять сник:

– Ну конечно. Я ведь недавно обедал.

– Ты обедаешь каждый день, верно?

Теперь пришел черед Роберта побагроветь:

– Ты намекаешь, что вы с сестрами голодаете?

– Нет, не голодаем! – язвительно отозвался Кевин. – Потому что мама не дает нам голодать. И я тоже теперь подрабатываю.

Это было открытием для меня. Как же я до сих пор не разнюхала, где можно найти его вечером?

– Но мы уже обсудили это. – Кевин явно не хотел продолжать этот разговор при мне. – Не стоит начинать все с начала. Все равно кончится тем же. Пойдем, Алисия.

– Что за чудное имя – Алисия! – крикнул мистер Райт нам вслед.

Я не оглянулась.

– Я должна была отказаться? – спросила я, когда мы вышли на воздух. – Тебе неприятно, что он будет меня рисовать?

Кевин помолчал:

– Мы с ним не враги, если ты это имеешь в виду. Все-таки он – мой отец.

Вообще-то я имела в виду совсем другое, но допытываться не стала.

– Понимаешь, Кевин, у меня еще никогда не было настоящего портрета…

Его лицо приняло неприятное выражение:

– Не надо оправдываться! Это твое дело, чем ты собираешься здесь заниматься. А я, в общем-то, сделал все, что собирался.

– Что именно? – встревожилась я.

– Познакомил вас. Он поможет тебе, не сомневайся. А я могу вернуться домой.

У меня вырвалось:

– О нет!

Кевин рассмеялся:

– Ты его боишься? Да ну, брось! Он, конечно, сволочь, но он не обидит тебя, это уж точно. Клянусь, Алисия, ты смело можешь остаться с ним наедине, жить в его домике сколько угодно, он тебя и пальцем не тронет. Если ты, конечно, не захочешь этого…

– Кевин! – возмутилась я.

– А что? Вы же взрослые люди.

Он произнес это таким неприятным тоном, словно быть взрослым человеком уже само по себе было непростительным грехом.

– Ты говоришь глупости!

Я действительно здорово разозлилась на него. И если б надо мной не висело дамокловым мечом его желание немедленно уехать отсюда, я наверняка высказалась покрепче. Но оттолкнуть Кевина сейчас, значило потерять его навсегда. И все же, он должен был понять, что несет полную чушь!

– Да ладно тебе, – заметил он уже более миролюбиво.

Наверное, поверил, что я не собираюсь вешаться на шею его отцу в благодарность за то, что тот хочет нарисовать меня.

Теперь можно было прикинуться обиженной и гордо отвернуться, что я и сделала. Быстро встав передо мной, Кевин виновато улыбнулся:

– Ну, не злись. Я ведь почти не знаю тебя, согласись. Может, ты любишь мужчин… постарше.

– Я просто хотела подольше побыть возле моря, – заметила я оскорбленным тоном.

– Оно в двух шагах. Ты можешь подойти к нему хоть сейчас…

– И ты тоже, – немедленно вставила я.

– И я.

– От твоего отца тоже никуда не деться…

– Набирается приличная компания!

– Это ужасно! Но никто другой ведь не нарисует меня, – протянула я жалобно, и Кевин расхохотался.

Я поймала его смех и вдохнула его: как хорошо он звучит! Смейся, мой любимый… Пусть ты смеешься надо мной, это ничуть не обижает меня. Пока в моей жизни звучит твой смех, она не кажется такой унылой и скучной, как обычно…

5

– Представляешь, до середины двадцатого века тайская кухня вообще не была известна за пределами Таиланда, – сообщил Кевин, когда мы уселись за столиком ресторана, слишком большого для нас двоих.

Нет, в нем, конечно, были и другие посетители, но мне хотелось почувствовать, что нас с Кевином только двое. Все-таки был рождественский вечер… Жизнерадостные тайцы отмечали его еще веселее, чем было принято у нас. По крайней мере, в нашей семье: традиционный ужин, чинная раздача подарков… Никаких сюрпризов, никакого волшебства. Почему-то я ждала его от этого вечера.

За окнами феерическими дождями рассыпались фейерверки, захлебывалась музыка, из-за которой совсем не было слышно дыхания моря. А мне хотелось слышать его постоянно. Оно напоминало мне мое собственное, такое же взволнованное и прерывистое. Конечно, когда радом был Кевин. А сейчас он сидел рядом, и это было лучшим из всего, что я могла пожелать себе на Рождество.

Внутри ресторана было немногим тише… На каждом столике, и на нашем в том числе, горели свечи, а в зале периодически появлялся пузатый, жизнерадостный Санта-Клаус, чтобы увести в игровую комнату скучающих за столиками ребятишек. Их развеселившиеся родители встречали его не менее радостно, чем дети. Предложи им Санта покувыркаться на желто-красной резиновой горке, пожалуй, не многие отказались бы.

В другое время и в иной компании, может, я тоже с радостью окунулась бы в эту веселую рождественскую кутерьму. Но сейчас, рядом с Кевином, мне только мешали все эти шумные туристы. Я не считала себя одной из них. Мне хотелось стать единственной.

Кевин уже воспрянул духом и увлекся собственным рассказом о тайской кухне, которая интересовала меня куда меньше, чем его голос и движения губ. В мыслях у меня мелькнуло, что это и называется: смотреть в рот. Но я не стеснялась этого.

Мне так нравилось смотреть на его загорелое лицо, которое было совсем другим, почти незнакомым, и вместе с тем прежним. Нравилось слушать его голос, который звучал взахлеб, когда Кевин увлекался чем-нибудь. Так хорошо было просто сидеть с ним за столом, смотреть и слушать… Чуть ли не так же хорошо, как поедать сладкие бананы, касаясь его теплого плеча.

Пока он рассказывал мне о кокосовом молоке и соевых бобах, я представляла, что мы женаты, и сидим за столом не в таиландском ресторане, а у себя дома, в Монтане (город я пока не определила, ведь мы были родом из разных). Меня так и подмывало сказать ему: «Дорогой…» Ну, например: «Дорогой, передай, пожалуйста, соль!» Что в этом особенного? Сказать так и посмотреть, как отреагирует Кевин. Услышитли он?

И когда официант заставил наш столик тарелками с салатами и рисом, я, как бы между прочим, произнесла то, что собиралась:

– Дорогой, передай мне соль.

Не скажу, что это далось мне с легкостью. Внутри у меня все закрутилось острой спиралью и стало невозможно дышать. Но голос мой – просто поразительно! – прозвучал до того спокойно, будто я произносила эту фразу десятки раз. И всегда обращала ее к Кевину.

Машинально передав мне солонку, Кевин вдруг поперхнулся и замолчал, хотя до этого говорил и ел одновременно.

– Как ты сказала?

Он смотрел на меня глазами ребенка, который внезапно понял, что взрослый смеется над ним.

– Это слишком, да? – выпалила я. – Извини, Кевин. Правда, извини. Мне вдруг показалось, что мы с тобой, как… Как родные.

– Вот как, – медленно произнес он.

Теперь пришел мой черед захлебываться словами, которые могли удержать его:

– Совсем одни в этой чужой стране. Разве мы не должны держаться друг друга? А что, если с одним из нас что-нибудь случиться? Как с моей сестрой…

Было противно вновь и вновь повторять эту ложь, но что было делать?

Кевин попытался что-то сказать:

– Алисия…

Но я перебила его:

– Я уже извинилась, Кевин. И сегодня к тому же Рождество… Пожалуйста, не надо говорить мне, что я вела себя слишком дерзко.

У него вырвался смешок:

– Да брось ты! Я вовсе не считаю это дерзостью. Это было… чертовски приятно! На секунду мне даже показалось, что я дома.

Это было то самое, что я только что представляла. Я даже рот открыла от изумления: моя фантазия втянула его в свое поле! Жаль, что не удержала.

Отчего-то он вдруг смутился, покраснел и пробормотал:

– Надо было заранее узнать у официанта, много ли в этом кальмаре «чили»… Очень остро.

– Кевин, – позвала я. – Это все Рождество. Санта-Клаус бродит совсем рядом…

Он покосился на мелькающую между столиками приземистую фигуру в красном полушубке:

– Даже чересчур…

Не позволив ему отвлечься на Санту, я быстро и, как мне показалось, проникновенно заговорила:

– Я опять покажусь тебе наивной, наверное, так и есть… Но мне так хочется, чтобы в этот день со мной был… родной человек.

– Я понимаю, – сказал он серьезно.

Я подождала, не добавит ли Кевин, что чувствует то же самое, удержала просившийся наружу вздох и попросила:

– Не уезжай, пожалуйста. Ну я прошу тебя! Проведи здесь еще хоть пару дней.

Уткнувшись взглядом в свою тарелку, Кевин пробормотал:

– Мама и сестры… Они ждут меня. Они ведь и так одни в такой вечер.

– А… Ну, тогда, конечно. Тогда надо лететь. – Я чувствовала, что сейчас расплачусь, хотя он не собирался уходить сию секунду.

Он сдвинул брови:

– Подожди, Алисия. Я же только сказал, что они ждут меня. Но их все-таки там трое.

«А я совсем одна!»

– А ты тут одна… Тебе действительно будет не так одиноко, если я останусь?

– А ты можешь остаться?

– Алисия, сядь, пожалуйста, – усмехнулся он. – Что ты распрыгалась?

Я и не заметила, что подскочила, когда Кевин подал мне надежду. Воровато оглянувшись, я убедилась, что никто из сидевших за соседними столиками не обратил на меня внимания. Я вдруг заметила, что у многих прямо на столиках стоят коробочки с подарками.

– Извини, – опять сказала я и почувствовала себя полной дурой, которая даже не додумалась прихватить с собой рождественского подарка. Интересно, что он хотел бы получить?

Кевин посмотрел на меня задумчиво:

– Все-таки странно, что ты прилетела сюда одна. Я всегда считал, что у тебя полным-полно друзей.

– Не так много, как ты думаешь.

– И все же никто не отказался бы тебе помочь. Почему ты никого не позвала с собой?

– Я знала, что ты будешь здесь.

Это прозвучала до того откровенно, что мы оба замолчали, потрясенные моей храбростью. Но я уже струсила и добавила:

– Я была уверена, что ты мне поможешь.

Он не сразу спросил:

– Разве кто-нибудь знал, что я здесь?

Я наморщила лоб, чего вообще-то стараюсь не делать, но сейчас мне нужно было изобразить, что я силюсь припомнить:

– Кто-то знал… Кто-то же сказал мне об этом… Я не помню кто.

– Неважно. Мне… Мне приятно, что ты поверила в меня, Алисия.

– И я не ошиблась.

Кевин вздохнул:

– Но я пока ничем не помог тебе.

Я, наконец, смогла улыбнуться:

– Ты угостил меня ужином. До сих пор я терпеть не могла рис.

Его смех звучал лучше всех праздничных колокольчиков:

– Рад услужить! Что я еще могу для тебя сделать?

«Неужели ты не догадываешься что?» – Я смотрела на него с мольбой, но Кевин, похоже, и не пытался догадаться.

Ему просто нравилась праздничная атмосфера ресторанчика, она отвлекла его от мрачных мыслей, и он весь светился радостью, которую, как выяснил, можно получать от простых вещей: вкусной пищи, ни к чему не обязывающего разговора, дрожащего перед глазами легкого пламени свечи…

Если б Кевин был влюблен в меня, то сейчас чувствовал бы себя счастливым. Конечно, при условии, что ему было бы известно, что и я влюблена в него.

– Ты когда-нибудь пел рождественские гимны? – зачем-то спросила я, хотя думала совсем не об этом.

Он приподнял брови:

– Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь пел. По-моему, у меня и слуха-то нет.

– Но ты хотя бы попробуй, – провокационно предложила я.

Мне так хотелось, чтобы он раскрылся передо мной полностью! Я готова была и сама запеть с ним за компанию, если б ему этого захотелось. Но Кевин только со смехом помотал головой:

– Даже не проси! Санта-Клаус не простит мне испорченного вечера.

И прорычал басом:

– Я буду проклят во веки вечные! Ты этого хочешь, коварная?

Я ответила ему со всей возможной искренностью:

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, Кевин.

Его веки часто забились, будто в лицо резко пахнуло ветром. Глядя в сторону, на пламя свечи, отчего глаза его сделались теплее, Кевин натянуто произнес:

– А ты, оказывается, добрее, чем кажешься. Это приятно. Спасибо, Алисия.

Его слова здорово задели меня:

– Я выгляжу злюкой?

– Как и все красивые женщины.

– Кевин! – возмутилась я. – Да ты, как выясняется, женоненавистник?!

Он посмотрел на меня с изумлением:

– Да что ты! Просто…

Я потребовала продолжения:

– Что – просто?

– Разве на самом деле это не так?

И тут до меня, наконец, дошло, что он назвал меня красивой. Я так и обмякла:

– Кевин, если я хочу, чтоб ты был счастлив, это вовсе не значит, что я добрая. Я же не всем на свете желаю этого. Есть у нас на факультете некоторые личности, которым… – Пришлось тряхнуть головой, чтобы неприятные видения рассеялись. – Но ты, Кевин…

Господи, я уже почти объяснилась ему в любви, а он опять ничего не понял.

– Не думаю, что сейчас я смогу испытать что-то похожее на счастье, – угрюмо заметил он.

– Почему, Кевин? Это из-за твоих родителей? Но нельзя же позволять их отношениям портить себе жизнь! Они сами создали свою, им и расхлебывать.

Он слегка улыбнулся, опустив глаза, хотя улыбка вышла грустной:

– Это не из-за них.

У меня замерло сердце:

– Кевин, ты… Ты все-таки в кого-то влюблен? И это делает тебя несчастным?

Мне сразу же захотелось крикнуть: «Не отвечай! Не говори мне этого! Я не хочу знать». Но вопрос уже прозвучал, и Кевин услышал его.

Оторвавшись от созерцания свечи, он вдруг посмотрел мне прямо в глаза.

– Ты права. Я уже давно люблю одну девушку. Одну прекрасную девушку.

Мне удалось аккуратно положить вилку. Я боялась, что она выпадет из руки, но нервы у меня оказались крепче, чем я думала.

– Тогда в чем же дело? – спросила я. – Она не отвечает тебе взаимностью?

Это прозвучало как-то несовременно, да и голос был не совсем моим. Но Кевин, кажется, ничего не заметил.

– Она и не подозревает ни о чем, – ответил он и опять перевел взгляд на огонь.

– Почему же ты ей не скажешь?

Мной внезапно овладела жажда самопожертвования: все сделать ради его счастья, через саму себя перешагнуть – разве не это есть любовь? Мне ведь никогда не хотелось заполучить его любыми средствами. Подавшись к нему через столик, я тихо спросила:

– Хочешь, я поговорю с ней?

Ему отчего-то стало смешно.

– Нет, Алисия! Ничего не получится.

– Почему? Я понимаю, что она не здесь, но когда мы вернемся… Разве мы не друзья, Кевин?

– Ты считаешь меня своим другом?

Он проговорил это без удивления, скорее, как-то задумчиво. Вот я удивилась:

– А ты нет?

– Мне хотелось бы стать твоим другом.

«Только другом!» – простонала я про себя. Вслух я продолжила:

– Я поговорю с ней, Кевин. Я расскажу ей какой ты… И она увидиттебя.

Он заинтересованно спросил:

– А какой я?

– Ты…

У меня захватило дух. Рассказать ему же о нем! Пропеть гимн, только не рождественский, а любовный, – вот достойная кульминация этого вечера. Но… Сердце мое так и заколотилось. Если я сделаю это, Кевин сразу поймет, как я люблю его. И что тогда? Смутит это его? Вызовет раздражением? Или – что?

Я пробормотала:

– Как-нибудь в другой раз… И потом, это ведь я не тебе собиралась рассказать.