Текст книги "Журнал Наш Современник №9 (2002)"
Автор книги: Наш Современник Журнал
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– В Америке они мало известны, – поддакнул Крузе. – В Германии, однако, их все больше смотрят. В Западном Берлине появилась даже фирма “Пегасус-фильм”, которая покупает и прокатывает советские фильмы. За ней стоят влиятельные еврейские круги. Это многое объясняет. Им импонирует, когда делают хорошее кино, разоблачающее преступления фашизма против евреев. У русских стали появляться такие фильмы, и еврейская община, разумеется, тут же заметила их. Не только заметила, но и позаботилась, чтобы они получили премии и известность. Например, фильм “Восхождение”, где фашисты казнят советского партизана за то, что он партизан, и заодно с ним еврейскую девочку просто за то, что она еврейка.
– Это очень интересно, – оживился Боренстейн. – У нас пока что эта тема плохо развита. Все какие-то поделки с грохотом пушек, великолепными джи-ай и дураками немцами. Копируем англичан. А ведь в центре всей второй мировой войны – драма еврейского народа. Преступление фашизма в том, что он хотел уничтожить евреев. Если бы не это, то была бы война как война.
– Наверное, это не совсем так, – покривился Тыковлев. – Уничтожение евреев для Гитлера было лишь началом, легкой разминкой. За шестью миллионами евреев должны были последовать сотни миллионов славян... Но мы разбили Гитлера, разбили его совместно с Америкой, вернули мир Европе, несмотря на все разногласия в идеологической области. Неужели наши нынешние трения и разногласия настолько велики, что мы не сможем договориться в интересах мира и сотрудничества? Ведь у нас есть большой и позитивный опыт, как это сделать.
– Вы, молодой человек, говорите так, будто мы против мира с Советским Союзом, – вмешался лорд Крофт. – Смею заверить, это не так. Но мы испытываем недоверие и опасения. Наверное, их испытываете и вы. Не надо по этому поводу раздражаться. Это замечание в адрес моего друга Боренстейна, в равной степени как и в ваш. Ленин провозгласил задачу свержения капитализма, а Хрущев пообещал нас закопать. Мы этого не забыли и не забудем. Вы, наверное, тоже не забыли интервенцию 1918 года. Да и наши политики с тех пор много чего по вашему адресу наговорили. Так что недоверие с обеих сторон естественное. Оно сразу не исчезнет. Чтобы преодолеть недоверие, нужно идти навстречу друг другу. Одними словами и заверениями дело не обойдется. Вас прислали сюда в Лондон не только чтобы участвовать в семинаре, но чтобы разговаривать с нами. Это хорошо. Но для того чтобы вести серьезный разговор, надо знать, кто вас прислал и что вы имеете предложить конкретно. Мы открыты для разговора. Я бы даже мог назвать, какие шаги с вашей стороны могли бы интересовать Запад в первую очередь. Но, как я понимаю, что-то интересное ожидают от нас и в Москве. Готовы ли вы сформулировать ваши ожидания? В конце концов, вы гонец. Скажите, с чем пришли.
Тыковлеву стало немножко не по себе. Одно дело надувать щеки на пароходе и говорить, что не видишь себе равных партнеров для серьезного разговора, другое – получить предложение выложить на стол карты, которых у тебя нет. В конце концов, он не имел ничего в виду, кроме возможности доложить по возвращении в ЦК, что вызвал в Лондоне интерес важных людей, здорово разъяснил им политику партии и в ответ услышал что-то интересное. Глядишь, его записку разошлют по секретарям ЦК, а то и по Политбюро. Потом на неделю разговоров будет по коридорам. Начальство Тыковлева заметит, еще раз в хорошую командировку отправит, а то и сочтет достойным дальнейшего продвижения по службе. А тут получился некоторый перебор. Но признаваться в этом было уже поздно.
– Моя задача скромная, – потупил глаза Саша. – Наша политика направлена на то, чтобы снизить уровень конфронтации, выяснить моменты расхождений с Западом и начать разговор о путях их преодоления. Для такого разговора не всегда подходят дипломатические каналы, официальная дипломатия. Иногда проще говорить по неофициальной линии, доверительно. У нас в стране все основные политические вопросы решаются в ЦК КПСС. То, что вы скажете мне, будет доложено именно там, где делается политика Советского Союза.
– И мы получим ответ именно оттуда? – глядя в глаза Тыковлеву, спросил лорд.
– Разумеется, – с вызовом ответил тот. – Но характер ответа будет зависеть от того, что вы скажете.
– Ну, хорошо, – медленно произнес Крофт. – Передайте, что мы были бы готовы к разговору через вас. Нас интересуют пока два вопроса. Каковы возможности либерализации внутреннего режима в СССР, увеличения свободы творчества, освобождения политзаключенных, облегчения поездок за границу и т. п.? И, во-вторых, готовы ли вы пойти на сокращение того огромного перевеса по обычным вооружениям, который имеется у вас в Европе? Чего ожидаете взамен от нас?
– Желаю благополучного возвращения в Москву, – прерывая Крофта, пожал руку Тыковлеву Ларкин. – Ждем от вас известий. У вас есть наши визитные карточки. В случае нужды, господин Балаян всегда поможет вам связаться с нами. На память о нашей встрече позвольте подарить вам эту бутылку восьмилетнего шотландского виски.
Стоя перед дверью особняка Ларкина, Тыковлев нерешительно крутил полученную в подарок бутылку. На душе у него было противно. Слушали его, слушали, а потом с бутылкой на улицу выставили и еще на дорогу задание дали: доложишь, мол, своему начальству, что если хочет нам понравиться, пусть армию сокращает и диссидентам плодиться не мешает. Если уговоришь, можешь назад возвращаться. Примем. Если нет, проваливай на все четыре стороны.
– Чего это они мне дали, – со злостью спросил Балаяна Тыковлев. – Что это за дрянь?
– Почему же дрянь? – не понял Балаян. – Виски, неплохой сувенир. Долларов 20—30 стоит.
– Тридцать долларов? – усмехнулся Тыковлев. – Не разорились, сволочи.
* * *
Вернувшись в гостиницу, Тыковлев облачился в спортивные штаны и надел мягкие тапочки. Достал из мини-бара бутылку пива, погонял программы в телевизоре, выглянул в окно. По Стрэнду фланировала толпа, светились окна какого-то “паба”, откуда доносилась ритмичная музыка. Тыковлев пожалел, что отпустил Балаяна, который звал выпить и посмотреть изнутри на английскую пивную. Один теперь туда не пойдешь. Языка не знаешь да и фунтов жалко. Завтра надо зайти в посольскую монопольку, подарки жене и детям купить. К тому же проститутки шныряют. Вон внизу одна подцепила себе какого-то негра, оба смеются и такси подзывают. Выйдешь один, наверняка какая-нибудь пристанет. Еще провокацию устроят, сфотографируют. С них все станется.
Однако и спать ложиться не хотелось. Вновь и вновь прокручивал в мозгу сегодняшний вечер. Что сказал. Как сказал. Не так надо было говорить. Можно было дать под дых, а он вовремя не нашелся. Почему не выдвинул им каких-то требований? Не знал, что просить? А они знали. Не к теще в гости пошел, надо было заранее подумать. Ну, к примеру, почему бы не потребовать запретить все атомное оружие? Скажут, демагогия? А они со своими диссидентами разве не демагогией занимаются?
Впрочем, чего после драки кулаками махать. Как получилось, так и получилось. Теперь главное – в Москве доложиться правильно. Кого там будет интересовать, что и как на самом деле было. Что напишешь, тому и поверят. Правда, Балаян может чего-нибудь наговорить послу. Но тот старая лиса. Не полезет. Надо будет только к нему завтра обязательно зайти, рассказать, поблагодарить за содействие, сказать поубедительнее, что в ЦК он обо всем сам доложит. Пусть посол не беспокоится. Они в МИДе субординацию знают, с цековскими предпочитают не связываться, помнят, как Хрущев про ихнего Громыко говорил, что прикажет голой задницей на айсберг сесть, тот и сядет. Работник ЦК неподконтролен даже КГБ, не говоря уже о МИДе. Покончили с принижением роли партии, засилием карательных и прочих административных органов. Жена Цезаря выше всяких подозрений и упреков. Так-то.
В дверь осторожно постучали. Тыковлев глянул на часы. Полдвенадцатого. Кого еще принесло? Подошел к двери, начал искать слова, как спросить по-английски: “Кто там?”. Не вспомнил, разозлился. Громко сказал: “Хэлло!”.
Из-под двери раздался голос Никитича: “Это я, не поздно, не помешаю?”. Никитич-Бойерман вошел в номер и нерешительно огляделся. Встретив вопросительный взгляд Тыковлева, смущенно улыбнулся:
– Вижу, как и я, не спите. Слава Богу, а то мы так и не успели толком попрощаться. Завтра, наверное, уже не увидимся. Я рано утром улетаю к себе в Берлин. Какие у вас впечатления от сегодняшнего вечера?
– Вот сижу, обдумываю, – нерешительно начал Тыковлев. – Хотите пива? Не стесняйтесь. Вон стакан. Честно говоря, я еще с мыслями не успел собраться. Думаю, что был у нас обмен аргументами. Не более того. Мне было интересно послушать, что говорят, как аргументируют, что выдвигают на передний план. Надеюсь, что и вашим господам скучно не было. Мы, конечно, очень далеки друг от друга. Я это впервые так четко ощутил. Но надо сближаться, искать точки соприкосновения. Я лично за это. Так ли мы уже в действительности далеки? Жить-то и вам, и нам хочется. Это главное. Это общечеловеческое. Надо и выдвинуть это во главу угла, постараться взглянуть на мир по-новому. Наверное, и здесь, на Западе, и у нас есть много влиятельных людей, которые привыкли к конфронтации, ничего иного себе и нe представляют. Но это инерционное мышление надо преодолевать. Мир ведь меняется. Есть столько задач, которые мы можем решать только совместно. Космос, мировой океан, научно-техническая революция. От них зависит будущее человечества, его выживание на земле. А мы все живем спорами и раздорами 20-х годов. Конечно, каждый останется при своих убеждениях, при той системе, которая ему нравится, но при всем том мы можем хорошо сотрудничать друг с другом, если захотим, если не будем держать камень за пазухой.
– Я с вами полностью согласен, – кивнул Никитич. – Надоела всем эта “холодная война”. Ваш Хрущев, кстати, здесь многим нравился. Возврата к сталинщине после него, конечно, уже не будет. Это главное. Вожди ваши стали поумереннее, поспокойнее. Жить в СССР становится лучше. Да и здесь у власти все больше прагматиков. Возьмите того же Никсона. Человек без идеологии, просто умелый, прожженный политик. С ним можно договариваться о чем угодно, лишь бы он при этом выгоду для Америки видел. Нужно наводить мосты, нужны энтузиасты этого дела. Без людей ничего не делается. А многие еще трусят по инерции. Это понятно. Здесь не забыли Маккарти, у вас – Ежова. Поэтому так важны встречи, подобные сегодняшней. Вы из нее сделали выводы для себя, а западные участники – для себя. Каждый будет потом докладывать, рассказывать. Ничто не останется бесследным. Постепенно сторонники нового мышления на Западе и Востоке найдут друг друга, сомкнутся, станут общественной силой, которая обеспечит перемены.
– Долгий это путь, – осторожно возразил Тыковлев. – На практике ведь что получается? Мы вам про мирное сосуществование, а вы нам в ответ всякие условия. Я поэтому и отбрил этого сенатора. Небось, обиделся на меня.
– Ни в коем случае, – запротестовал Никитич. – Чем более решительно станете отстаивать свою точку зрения, тем более интересным собеседником будете. Здесь не любят тех ваших, которые под западного собеседника подлаживаются. Есть такие, что громко говорят о линии партии, а шепотом дают понять, что у них свое собственное, отличное, мнение, в друзья-товарищи набиваются. А на кой он серьезному политику, такой друг? Он ведь с Советским Союзом разговаривать хочет, дела с вашим правительством делать. Ему настоящий представитель советской власти нужен. Так что вы не стесняйтесь. Говорите, что есть на самом деле. И какой выход может быть из той или иной ситуации. Важно, чтобы собеседник чувствовал вашу добрую волю, желание помогать в наведении мостов, стремление что-то сделать для компромисса. Как я понимаю, вы это желание продемонстрировали сегодня. Это главное. Наверное, вы почувствовали, что такое желание есть и на западной стороне. Кстати, сегодня вы разговаривали с очень влиятельными людьми. Это люди американского и английского истэблишмента. Да и немец тоже не последний человек в ФРГ, он в личных друзьях у канцлера ходит.
– Спасибо вам за организацию этой встречи, – начал закруглять разговор Тыковлев. – Посмотрим, что скажут по этому поводу в Москве. Я ведь, как вы понимаете, от внешней политики довольно далек. Но одно могу сказать определенно: мы как общество развиваемся очень динамично, буквально преображаемся на глазах. Мы хотим жить в мире и взаимопонимании с Западом. Наша партия готова сделать все, чтобы не было войны, чтобы ушла в прошлое напряженность. Я солдат своей партии. Я готов внести свой вклад в решение этой задачи. Остальное пусть решает мое начальство. Обещаю, что все расскажу в Москве с благожелательных позиций. Так и передайте вашим знакомым. Если кто из них будет в Москве, меня можно найти в ЦК.
– А телефон ваш можно получить? – поинтересовался Никитич.
– Я сейчас переезжаю в другой кабинет. Не знаю, какой у меня будет новый номер телефона, – соврал Тыковлев. – Лучше позвонить в справочную ЦК, там скажут.
– Понимаю, – улыбнулся Никитич. – Вот вам моя визитка. На ней телефоны редакции и мой домашний. Если у вас возникнет необходимость, звоните. Всегда буду рад помочь. Жалко, что не удалось пообщаться подольше. Думаю, у нас было бы, что вспомнить, что рассказать друг другу. Вы только одно знайте, я был и остаюсь патриотом. Судьба так сложилась, что оказался по другую сторону баррикад. Но я болею за Россию, хочу, чтобы жить нашим людям стало лучше и свободнее. Поверьте, на Западе не все так плохо, как у вас в газетах рассказывают. Сами видите, как живут под гнетом капитализма, – хихикнул Никитич. – Пора кончать ссору. Для наших людей это сделать надо, Саша. Только варежку не разевать чрезмерно, а то обворуют и обманут. Хорошие нам, умные, новые политики нужны. Вот как ты, например. Ну, да мы еще не раз встретимся. Надеюсь...
* * *
В белой комнате догорал камин. Горничная хлопотала в соседней комнате, собирая со стола и проветривая помещения после ухода гостей.
– Ну, Ларкин, и для чего вы все это затевали? – спросил американца лорд Крофт, раскуривая толстую суматрскую сигару. – Вы хоть сами-то довольны?
– Я, безусловно, доволен, – ответил Ларкин. – Мне доставляет удовольствие разговаривать с ним. Он настоящий. Не очень далекий, но хитрый и старательный. Думаю, он без особых комплексов.
– Ну, это совсем не повод, чтобы тратить на него целый вечер, Ларкин. Вы что, друг мой, психологические этюды писать собрались? Мне он как человек был бы неинтересен. Прост, хитроват, ненадежен, убежден в том, что ловчее и умнее других. На самом деле, ограничен и малоинтеллектуален. Беда его в том, что, попав там у себя в Москве в начальники, он перестал понимать, что он на самом деле такое. Как вы думаете, чего он к нам запросился?
– Я думаю, с этого и начинать надо, лорд. Другие ведь цековцы нас стороной обходят. А этот контакты стал искать... Если хотите мое мнение, то Тыковлев карьерист, причем из не робких. Наверное, не в первый раз по-крупному играет. У них, чтобы взобраться вверх по карьерной лестнице, немало смелости, сообразительности и нахальства требуется. Борьба за место под солнцем. Как, впрочем, и везде. Люди всюду одинаковы. Бьюсь об заклад, что этот господин припожаловал к нам не просто так. Может быть, его, конечно, послали. Но не думаю. У меня осталось впечатление, что ему нечего было сказать. Так, одна пафосная агитация. Значит, приключений ищет. Думает на чем-то отличиться. Может, хочет работу сменить. Это самое простое. Надоело в Москве сидеть, захотелось за границу. Помогать успешно строить социализм, но за зарплату в западной валюте. У них это все больше в моду входит. Сейчас пойдет по начальству и будет намекать, что у него дипломатический талант обнаружился. А может, этот случай и посложнее. Чувствует, что никакого у них коммунизма при жизни этого поколения, как обещал Хрущев, не получится. Значит, придется запеть другую песню и певцов поменять. Он, по всему видно, парень с амбициями. Кто его знает, может, в солисты метит. Поэтому и говорю, что он мне интересен. Профессионально интересен.
– Ничего интересного не вижу, – вмешался Боренстейн. – Он не только ограничен, но неприятен. Не постеснялся мою страну, мою конституцию оскорблять! Можете, Ларкин, сколько хотите думать, что у вас с ним что-то выйдет. Ваши ребята на любого русского хама с поцелуями готовы кидаться. Авось выйдет. Только здесь у вас ничего не получится, и времени зря не тратьте. То, что он хотел как-то использовать нас, это я допускаю. С него станется. Вернется в Москву, наврет с три короба. Еще услышите. А вот если вы его захотите использовать, то где сядете, там и слезете. Да-да...
– Сенатор, – запротестовал Крузе. – Нападать на него начали вы. Он не мог вам не ответить. Ведь тут у него свидетель был из посольства. Ему надо было дать вам по зубам. Так он и сделал.
– Ларкин прав, – поддержал американца полковник Беркшир. – Он к нам пришел. Значит, шел просить. Вел себя так, будто хотел посредничать между социалистическим и демократическим мирами. Это очень интересно. Нам надо использовать любую возможность оказать влияние на них, смягчить лед, просверлить дырки в стене. Так, кажется, выражается ваш Брандт? – повернулся Беркшир к немцу. – Я очень признателен лорду Крофту. Несмотря на весь свой скепсис, он создал у этого русского впечатление, что мы готовы с ним говорить. Конечно, на наших условиях. Но он понял, что его не отвергают. Думаю, он ушел окрыленный. Кто знает, может, постарается принести ответ. Тогда это может стать совсем интересно. Мы очень мало, к сожалению, знаем, что они там наедине с собой в ЦК думают. Там все больше новых людей. Надо поддержать разномыслие. Оно не только основа демократии. Оно основа разложения любой недемократической системы. Хорошо уже, если они подумают, что им надо строить что-то новое, что старое не годится. Это начало. Ключ к дальнейшему.
– Они думают то же самое про вас, – сварливо заметил Боренстейн.
– Пусть думают. Но разница в том, что у нас никто не собирается строить что-то новое, отказываться от того, что имеем. Есть, конечно, компартии и их члены. Но вы же знаете, их влияние ничтожно. Вы не найдете у нас на Западе ни одного правительства, ни одной партии, которые хотели бы что-либо менять в существующем порядке вещей. Мы в этом плане иммунны, защищены от случайностей. Теперь представьте себе, что будет, если ЦК КПСС решит когда-нибудь сказать, что коммунизм – это утопия, что они пятьдесят лет идут не в ту сторону, что нужны коррективы, что они зря проклинали нас и отгораживались от нас. У них нет маневра. У них нет набора альтернативных партий и политиков, обслуживающих их конституцию, их строй. Обвал в этом случае неизбежен. Мы выиграем исторический спор двух систем, не передвинув ни одной дивизии. Но для этого нам нужны такие люди в ЦК, как этот Тыковлев. Он, конечно, и сам не сознает своего исторического предназначения. А кто его сознает? Никто. Не знает человек своего времени. Наверное, и Иуда не знал, что делал, когда ушел с тайной вечери.
– Христос знал, – мрачно заметил Крофт. – Он послал его делать то, что задумал.
– Давайте думать, что Бог посылает нам Тыковлева, – усмехнулся Беркшир. – Мы делаем благое дело. Не будем отвергать Тыковлева. Все остальное – на его совести.
(Продолжение следует)
Михаил Чванов • «Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение...» (Наш современник N9 2002)
Михаил Чванов
“Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение...”
В этом году исполнилось 10 лет уникальной в своем роде общественной организации – Аксаковскому фонду, созданному и возглавляемому постоянным автором “Нашего современника”, вице-президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, секретарем правления Союза писателей России Михаилом Чвановым, недавно награжденным орденом Преподобного Сергия Радонежского III степени Русской Православной церкви. Наш корреспондент Вячеслав Морозов встретился с известным писателем и общественным деятелем.
– В грамоте, сопровождаемой орден, духовный смысл которого выражен приведенными в ней словами из Святого Писания “Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение...” и подписанной Патриархом Московским и всея Руси Алексием II, сказано: “Во внимание к помощи в восстановлении Димитрие-Солунского храма в с. Надеждино Белебеевского района Уфимской епархии...”
– Это храм во имя покровителя всех славян великомученика Димитрия Солунского стоит почти на стыке Европы и Азии в бывшем родовом имении великого русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, где “взросло русское чувство” у его сына Константина и где родился другой его сын, Иван, великий печальник Земли Русской и всего славянства, сердце которого разорвалось от наших русских и славянских неурядиц и который чуть ли не единственный из мирских похоронен в Троице-Сергиевой лавре. Напомню, что самого Сергея Тимофеевича – по обету, данному дедом, если родится внук, – назвали в честь Преподобного Сергия Радонежского. Сергей Тимофеевич Аксаков достойно пронес по жизни это многообязывающее имя: он не только написал свои удивительные книги, но и через своих детей продолжил тернистый путь великого Русского воззрения, на котором, несмотря на все хулы, страшные гонения и поражения, и по сей день русские и не русские люди ищут пути будущего России.
Когда я впервые с собранием сочинений С. Т. Аксакова, теперь уже более тридцати лет назад, крещеный, но тогда еще не носящий креста, приехал, как я теперь понимаю, по Божьему Промыслу, в село, лишь пустырь, на котором почему-то не решались селиться – что-то останавливало людей, – напоминал об аксаковской усадьбе. Храм, обезглавленный в тридцатые годы (“Все, кто сбрасывал кресты и колокола, потом с войны не вернулись”, – сказала мне встретившаяся около порушенной церкви старушка) и последние десятилетия служивший колхозным складом и от которого после того, как накануне моего приезда склад убрали, в течение месяца остался лишь остов, готовили к взрыву: бередил он души местных начальников своим видом. Появись я днем позже, было бы уже поздно. Потом я много думал над этим фактом. Как и над тем, кто, может быть, даже вопреки моей воле – подвинул меня на этот путь: спасения и восстановления аксаковских мест накануне, а потом уже в самый разгар так называемой перестройки, очень скоро переросшей в перестрелку, в открытый геноцид в своем большинстве потерявшего духовные ориентиры русского народа. Многие меня тогда если не за идиота, то за чудака принимали (многие и сейчас принимают: ну ладно бы Пушкин, Толстой, а тут всего-навсего третьестепенный Аксаков – так тогда трактовали его не только школьные учебники, – да, хорошо о природе, охоте писал, ну не убивать же на него жизнь, да еще другим не давать покоя...). В позапрошлом году позвонил я Вадиму Валериановичу Кожинову, теперь, после его смерти, уже можно сказать, великому русскому историку и мыслителю, Карамзину XX века. Я хотел пригласить его на очередной Х Международный Аксаковский праздник, даже не подозревая, что в последней его книге “Победы и беды России”, во второй части “Тысячелетний путь русской литературы в свете истории”, “Семейной хронике” С. Т. Аксакова посвящена целая глава, в которой он утверждает, что “...“Семейную хронику” Сергея Аксакова с определенной точки зрения можно считать истоком классической русской литературы”.
– Если бы ты позвонил мне неделей раньше! – с явным сожалением сказал Вадим Валерианович. – Я уже дал согласие поехать на Ливадийские чтения. К Аксакову я непременно бы поехал. Можно на следующий год?..
Увы, до следующего Аксаковского праздника Вадим Валерианович не дожил. Уже после смерти увидели свет приведенные мной выше строки. Как и эти: “...если задуматься основательнее, то приходишь к выводу, что творчество Аксакова... существует в душе каждого, кто знаком с миром русской прозы в целом (хотя и не читал “Семейную хронику”), ибо в том или ином смысле, в той или иной мере творческие уроки Аксакова восприняли и Пушкин, и Гоголь, и Тургенев, и Толстой, и Достоевский. “Семейная хроника” – это своего рода сердцевинное явление отечественной литературы, животворные токи которого пронизывают ее всю целиком...” И еще: “Можно утверждать, что “Семейная хроника” – первая по времени возникновения книга великой русской прозы ХIХ столетия, родившаяся, в сущности, ранее “Героя нашего времени”, “Мертвых душ” и даже “Капитанской дочки”.
Взрыв церкви тогда удалось предотвратить. Теперь я вспоминаю: все, что касалось Аксакова, несмотря на безвременье, у меня получалось. Не могу похвалиться, что я в жизни удачливый человек, скорее, наоборот, но все, что касалось Аксакова, у меня получалось, самые разные люди шли мне навстречу. Теперь Дмитриевский храм стоит, белоснежный, с взметенными над ним крестами, видимый из окон поездов, стучащих по транссибирской магистрали мимо станции Аксаково из Европы в Азию и из Азии в Европу, и по православным праздникам, и в ежегодный Международный Аксаковский праздник говорят над ним Аксаковские колокола, отлитые одним из лучших колокольных мастеров России Николаем Пятковым из Каменск-Уральского и подаренные храму Аксаковским фондом. А храмовая икона подарена Президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, выдающимся скульптором и общественным деятелем Вячеславом Михайловичем Клыковым, а внес икону в храм старший брат убиенного русского поэта Игоря Талькова, Владимир.
– Что представляет собой созданный Вами Аксаковский фонд?
– Он создан в мае 1992 года как отделение Международного фонда славянской письменности и культуры. Целью для себя он поставил: восстановление памяти о великой семье Аксаковых, и не только в России, но и в Сербии, в Болгарии, во всем славянском мире. И, как первый этап, – восстановление аксаковских мест в Башкирии, где аксаковские корни. В пору Нового Смутного времени, обрушившегося на Россию, мы считали, что ее будущее невозможно в забвении или в формальном почитании семьи Аксаковых. К сожалению, ни у министерства культуры, ни у Союза писателей России до Аксаковых в ту пору руки не доходили.
В правление Фонда вошли писатели, художники, священнослужители, руководители промышленных предприятий, представители тогда только что нарождающегося класса предпринимателей. Средства Фонда по сей день складываются исключительно из благотворительных пожертвований. Фонд работает в тесном сотрудничестве с руководством Республики Башкортостан, с администрациями городов и районов. За 10 лет кое-что удалось сделать. Взять только село Надеждино, где создается Аксаковский историко-культурный центр. Если раньше до разрушенного храма в непогоду можно было добраться лишь в сапогах, то теперь в селе асфальт, водопровод, газ, восстановлен пруд. Городом Белебеем храму передано здание под дом священника с классом воскресной школы. Достраивается музей семьи Аксаковых. Надеюсь, что в этом году он будет торжественно открыт. Храм с музеем составляют единое нравственное целое, потому обнесены общей ажурной оградой. Минувшей осенью гостями XI Международного Аксаковского праздника заложен приусадебный парк. Рядом с приехавшим из многострадальной Югославии православным сербом Дойчлом Войводичем сажали свои деревья мусульмане из Сирии.
– Почему Аксаковский фонд Вы создали не в структуре Союза писателей России, что было бы для Вас, как писателя, более естественно, а в системе Международного фонда славянской письменности и культуры, возглавляемого скульптором Клыковым?
– Я сторонник пусть малых, но конкретных дел. Пришло время, когда, может, многим из нас, если не большинству, нужно отложить в сторону перо и засучить рукава. Получилось так, что в начале 90-х годов, в пору развала СССР, когда писательское слово было обесценено (честно скажем, и по писательской вине), а издательское дело рухнуло, духовной опорой стал для меня не родной Союз писателей, где тогда больше беспомощно стонали и плакали, рвали рубахи на груди (часто на пьяной) по погибающей России, чем что-то делали, – духовной опорой для меня стал скульптор Клыков да еще журнал “Наш современник”, который стоял, словно срединный мостовой бык посреди реки, которая во время дурного половодья тащила весь накопившийся в стране хлам, яд и смрад. Вот-вот, кажется, не выдержит он этого напора, и обрушится мост, связывающий прошлое России с ее будущим, но он стоит до сих пор, храни его Господи! Клыков же конкретным делом продолжал, несмотря ни на что, строить Россию как художник и как общественный деятель, продолжив дело созданного в свое время сыном Сергея Тимофеевича Иваном Аксаковым Славянского комитета, надеясь, что в результате его усилий и усилий ему подобных отрицательный вектор отечественной истории постепенно превратится в положительный. И я встал рядом с ним, начав во глубине России, на стыке Европы и Азии восстанавливать аксаковские места.
Трагедия России в том, что на протяжении почти всей своей истории она была биполярной. Так называемые западники, разрывая ее, упорно тащили на Запад, не задумываясь, что в евразийстве ее Божье предназначенье: не разъединять, а соединять Восток и Запад. Истина всегда была за восточниками, отстаивающими особый путь России в мировой истории. Не случайно, что их называли еще почвенниками, но побеждали чаще западники, оторванные от корней, они были агрессивнее, на родной земле вели себя как инопланетяне, логика поведения которых нормальному человеку была непонятна. Но был один дом в России XIX века, куда почему-то тянуло не только восточников, что естественно, но и западников. В этом очень русском доме, своего рода оплоте почвенной мысли, что-то, может, даже на генетическом уровне останавливало тех и других от взаимных претензий, а что – они порой и сами не могли объяснить. Какое-то особое духовное поле, какой-то особый внутренний свет, который исходил от этой семьи, олицетворяющей православную Россию. Ни восточники, ни западники – никто, кажется, не бросил в Аксаковых камня, кроме разве только самых отпетых пламенных революционеров. За подтверждением этой мысли я опять-таки с благодарностью обращаюсь к вышедшей уже посмертной книге В. В. Кожинова “Победы и беды России”: “Богоданность “Семейной хроники” покоряла. Эту книгу всецело приняли славянофил Хомяков и западник Анненков, революционер Чернышевский и крайний консерватор Константин Леонтьев, “почвенник” Аполлон Григорьев и “космополит” Василий Боткин... Стоит напомнить, что тогда, во второй половине XIX века, не единожды “развенчивали” самого Пушкина (как Писарев) и Гоголя (Леонтьев)”.
