Текст книги "Журнал Наш Современник №7 (2003)"
Автор книги: Наш Современник Журнал
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
К р е с т – и з в е з д а. Не знаю, как там будет в других мемориальных сооружениях, но здесь обе символики, по-моему, органично уживаются. Да и как возможно иное? Не разрывать же на части нашу историю – тем паче над прахом тех, кто творил ее ценою жизни своей. Крест – и звезда!
И еще... Часовня эта поставлена рядом с церковью, носящей имя Александра Невского. Храм святого и благоверного князя изначально, на заре ХХ столетия, был построен именно как воинский, рядом с казармами, и сегодня он окружен военным городком, где дислоцируется Псковская (Черниговская) прославленная дивизия ВДВ. И теперь, после отмены “марксистско-ленинского воспитания” в армии, священник храма сего протоиерей отец Олег с причтом окормляют десантников и других воинов нашего края...
Мне же храм Александра Невского дорог еще и “фамильно”, кровно. Еще до Первой мировой войны в нем был крещен младенец Александр, через годы ставший воином Великой Отечественной войны – и моим отцом... Но в 20-е годы храм закрыли, превратили в армейский склад, обезглавили и разрушили звонницу. В 90-е же открыли вновь, и к 775-летию великого святого князя это дивное, темно-красного кирпича здание было “народной стройкой” воссоздано во всей его прежней красе.
А в 97-м отец Олег в храме Александра Невского отпевал почившего навек Александра, учителя и воина, – отца моего. А затем, летом, я привез в Псков моего маленького московского внука, чтобы он знал, где находится его подлинная – духовная – родина. И тот же священнослужитель, пастырь воинский, крестил его под сводами ратной псковской церкви…
Это мой храм. Я его прихожанин.
* * *
“Лес рубят – щепки летят”. Если б только щепки...
Просто гибель приходит нашим лесам. Даже когда едешь в машине или в автобусе, из окна видно: на местах былых боров с корабельными соснами – пни, зияющие пустоты. А вглубь заедешь или зайдешь – вообще за голову схватишься. От прежнего лесного изобилия Псковщины, от великолепия нашего хвойно-березового царства, похоже, скоро ничего не останется... Всюду идут незаконные порубки. И если б вырубали только то, что по нормам положено, и если б только спелый лес, зрелые деревья. Нет, срезают электропилами молодняк, то есть попросту губят будущее земли. И кто? Да сами же новоявленные руководители области и районов – через всяческие подставные “фирмы”, через покорных и безвластных лесничих и лесников. И гонят эти “лесозаготовители” по ночам целые колонны лесовозов с сотнями кубометров древесины. Да какой! – строевой, “деловой”, отменный лес, его еще “кругляком” зовут. (А ольха, кустарники, сухостой – это остается нетронутым, засоряя леса, заполоняя пустоши).
Захочет рядовой местный житель районной глубинки дров на зиму заготовить или новый дом поставить, так его двадцать комиссий проверят. А “фирмачам” заезжим – пожалуйста! И если б на нужды области уходил наш лес – нет, его везут в основном даже не в Москву и в Питер, а за рубеж. “Даже немцы в войну так много леса не вырубали!” – возмущается в местной печати заслуженный лесовод. И кое-кто из немногих честных журналистов тоже бьет тревогу. Но – ничего! “Хозяева” губернии и в ус не дуют (пo вполне понятным причинам…)
А область наша буквально “лысеет”. И уже почти нигде не осталось ни лосей, ни кабанов, ни дичи в прежних наших глухоманях. Искоренили. Волки – те плодятся и множатся. Им, волкам, вольготно.
В том числе и двуногим...
* * *
“...И стало вдруг видно далеко во все концы света...”. И на все четыре стороны света хочется поклониться.
Святая земля.
И никакая нечисть не смогла погубить свет духовный, материализовавшийся в белых ее, одноглавых чаще всего и приземистых (словно витязь в шеломе врос в холм и, как меч, вознес звонницу) храмах. Осквернить, поселить на время мерзость запустения – смогла, но погубить – нет. И не сможет. По крайней мере, до тех пор, пока мы помним, что мы – Русский Народ. Живший здесь тысячелетие назад и еще раньше. Поставивший на своих языческих капищах эти храмы. Впивавший не только плотью своей, но и душой чистоту Словенских ключей, реки Великой и озера Чудь.
Как ни травят это озеро, оно и сегодня настолько чистое, что жители прибрежных сел для самоваров черпают воду из него, а не из колодцев.
Недаром же русское выражение “душу вымыть” эстонцы переводят так: “Воды из Пейпси-ярви (Чудского озера) испить”...
* * *
Вот оно, озеро Чудь, блещет вдали, с высот Изборской твердыни в ясный день виднеется его слепящее серебро на границе окоема. То самое “нелюдимое море”, воспетое пушкинским другом Языковым, – недаром же местные рыбаки морем его и зовут. Его болотистые берега пронизаны протоками, где, скрытые осокой и камышом, просмоленные челноки пахнут так же, как кровли шатровые на псковских башнях, а земля под ногами дрожит-трясется за версту от воды, и русалочьими вздохами да щучьими всплесками озвучена тишь на плавучих островах, режущих кожу тугими стеблями...
С большой высоты оно, море из двух озер с теплым протоком Узменем посередине, похоже на скрипку или на гитару, но на обоих берегах Чуди звенят-играют прежде всего гусли – да, гусли! И русские ребята играют, держа в руках наследие Садко, и эстонцы, лишь зовут их по-разному. Гусли звончатые да яровчатые, гусли-самогуды – вот музыка Чудского озера. И это ль не чудо! И сегодня эта музыка выжила в краю, кровью истекшем, дотла спаленном в последнем германском нашествии, и она не раздавлена “тяжелым металлом” и прочими лавинами безродного и тупого озверения, которое накатилось на нас...
Звени, звени, Святая Русь!
Не замолкай, гусляр, над озером-Чудом...
* * *
А река Великая – вовсе не великая, как Волга или Днепр. Просто “великая” – значит “большая” в славянской речи; она, Великая, и впрямь самая широкая из всех рек, речек и речушек моего края. В нижнем течении, от Пскова, слившийся с водами Псковы-Плесковы прямой и светлый ее поток уходит к Озеру, смыкаясь с ним, как меч со щитом...
Каждый помнит какую-то русскую реку...
Так на чужбине начал некогда песнопение реке своего детства изгнанник, взявший себе сладкозвучно-сказочное имя – Сирин. Да, у каждого – своя Река. У меня – Великая. Она и на восходе жизни была для меня величавой водной стихией, и в последний мой час вспомнится мне не простой речкой, а – Рекой, прообразом любых великих рек, на которых я побывал – от Волги до Ганга.
Река моей Земли. Река-преданье, река-сказанье... Отцовская деревня – на ее берегу в среднем течении, далеко от города. Здесь по ней не ходят пароходы, ни даже моторки, хотя и глубина, и ширь здесь у нее достаточны. Там, впереди, на излучине, у села, где когда-то родилась будущая княгиня Ольга, – пороги, небольшие гранитные утесы закрывают путь любым судам, лишь малые лодки, чаще всего плоскодонки, скользят по чистой глади. И отражает она берега, и века, и людей – такая прозрачная, что глянешь в нее – и замрешь, пораженный: твое лицо – не на поверхности, а на самом дне, на глубине, и рыбешки шныряют сквозь тебя, и водоросли вьются в волосах...
А берега ее?! Лесные, луговые. Левый – пологий, низинный, пойменный, правый – крутой, боровой. Левый – в аире, в дягиле, в девясиле, в сонной осоке, в тугих купырях. Правый – в дикой смородине, малине и ежевике, в соснах и ветлах над самой водой...
Нет, ни словами, ни на холсте, ни нотами выразить невозможно тысячецветье разнотравья, тысячезвучие птичьего звона, уханья, свиста и щебета. Как передать переливы оттенков дурмана и аромат прибрежных полян, где малиновое пламя иван-чая перекликается с пряными вспышками мальвы лесной... Какое искусство способно поведать о сладости белых цветов нежгучей крапивы, о смешении запахов мяты, душицы и знойного духа гречихи в солнечный полдень. А вечером – свежесть скошенных лапчатых трав, от которых щекотно даже глазам.
Тысячезвучия, тысячецветия – тысячелетия...
* * *
Нет, не шестое чувство здесь необходимо, а какое-то новое искусство, какой-то новый мастер – и живописец, и летописец, и композитор в одном лице. Но мне искусство это неподвластно.
И все, что я могу сказать, сливается в два слова:
С В Я Т А Я 3 Е М Л Я.
Земля Словенских ключей.
Это – наша последняя Стена. И падет она лишь вместе с нами. Нет, не с жизнью тех, кто ныне живет на ней: мы вскоре сами ею станем, как все поколения наших предков. Она падет лишь тогда, когда во всех нас умрет, исчезнет, уничтожено будет то, что зовется Р о с с и е й. Чувство того, что мы – русский народ.
“Лишь остался один маленький лужок...”
“...И стало вдруг видно далеко во все концы света...” И стало вдруг видно, что с этой земли нам уходить – некуда. Она – это мы сами.
Еще звенят Словенские ключи...
г. Псков
Семен Борзунов • На огненной дуге (Наш современник N7 2003)
Семен БОРЗУНОВ,
полковник в отставке
НА ОГНЕННОЙ ДУГЕ
(Из записных книжек фронтового корреспондента)
Сейчас это далекая история. Давно, еще в сороковые годы прошлого века, происходили те события, о которых я хочу рассказать. Но прежде, хотя бы коротко, следует ввести современного читателя, особенно молодого, в обстановку тех лет.
В результате многолетних дискуссий и теоретических баталий честные и объективные историки мира, тщательно и глубоко изучив историю Второй мировой войны, пришли к логическому выводу, что главную и наиболее тяжелую её долю вынес советский народ и его вооруженное силы. Их выдающиеся успехи на фронтах Великой Отечественной войны решили судьбу не только нашей страны, но и всего человечества на многие десятилетия. Уже в битве под Москвой и Ленинградом осенью и зимой 1941 года был надломлен становой хребет мощной, технически оснащенной, имеющей большой опыт разбоя в европейских походах немецкой армии. В многодневных героических боях за Сталинград советские войска положили начало коренному перелому в войне в пользу всей антигитлеровской коалиции государств.
Очередная выдающаяся битва войны произошла на обширных полях Курской дуги летом 1943 года.
С чего и как все началось
Как-то на очередной встрече с молодежью на крупнейшем белгородском заводе “Энергомаш” меня спросили:
– А откуда она взялась, эта Курская дуга?
– Из-под Воронежа! – не задумываясь ответил я.
Курская дуга и на самом деле, фигурально говоря, пошла от Воронежа, точнее – от боев за Воронеж и даже чуть раньше, когда зимой сорок третьего года Воронежский и Юго-Западный фронты перешли в наступление на Среднем и Верхнем Дону (Острогожско-Россошанская и Воронежско-Касторненская операции), чтобы помочь войскам, сражавшимся под Сталинградом и в Воронеже.
В самом начале февраля радиостанции Советского Союза принесли радостную весть: войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда. Был раздавлен последний очаг сопротивления врага в городе на Волге. Историческое сражение за Сталинград закончилось нашей победой. Это не могло не сказаться на успехах войск Воронежского фронта. Были разбиты венгерские, итальянские и немецкие дивизии, занимавшие оборону западнее Дона и составлявшие основные силы фашистской группы армии “Б”. Разгром основных сил этой мощной группировки войск привел к образованию в обороне противника двухсоткилометровой бреши, в которую устремились наши войска. Стало возможным дальнейшее наступление на двух операционных направлениях – курском и харьковском. Восьмого февраля 1943 года был освобожден Курск, а девятого – Белгород.
На моих глазах происходили эти события, о многих из них мне в то незабываемое время посчастливилось, что называется, по горячим следам рассказать на страницах газеты “За честь Родины” (Воронежский фронт), в которой я работал специальным корреспондентом с июля 1942 года и до конца войны. Вот почему все дни существования Курской дуги я постоянно находился в частях, действовавших в районе Белгорода. А все началось, повторяю, с зимы 43-го. На всю жизнь запомнились снежные бури, трескучие морозы и всюду на дорогах разбитая техника, трупы замерзших и в разных позах застывших фашистских солдат, колонны пленных и их злые, но запоздалые выкрики: “Гитлер капут!”…
Итогом наступательной кампании советских войск зимой 1943 года стал огромный по территории выступ, глубоко вклинившийся в оборону противника, впоследствии получивший название Курской дуги.
Курская дуга… Теперь название этой великой битвы известно чуть ли не каждому жителю нашей страны и мира. Но когда-то и кем-то они были произнесены впервые. Сначала оно упоминалось в секретных оперативных донесениях и военных сводках, поступавших из армейских штабов. Потом появилось на страницах военной печати, и в частности газеты нашего Воронежского фронта “За честь Родины”. Из оперативных донесений и со страниц газет эта операция постепенно стала входить в военный лексикон, и на устах людей зазвучало новое, рожденное в боях название, а точнее, военное определение – Курская дуга.
По своему размаху, направленности, результатам и значению сражение на Курской дуге стоит в ряду крупнейших сражений XX века. Именно здесь со всей определенностью, отчетливостью и убедительностью проявился талант наших полководцев и военачальников, вступивших в интеллектуальную борьбу с выходцами бисмарковской военной школы. В ожесточенных боях, развернувшихся в глубине России, в степных шелковистых просторах тургеневского Бежина луга, на древней орловской, курской и белгородской земле, принимало участие более четырех миллионов человек, более 13 тысяч танков и САУ, до 12 тысяч самолетов, десятки тысяч орудий и минометов. А участок советско-германского фронта протяженностью свыше 600 километров, где решалась основная задача летне-осенней кампании 1943 года, справедливо назовут Огненной дугой.
Конфигурация курского выступа создавала, по мнению гитлеровского командования, благоприятные возможности для окружения и последующего разгрома войск Центрального и Воронежского фронтов. Гитлер стремился здесь взять реванш за Сталинград, нанести поражение советским войскам, снова овладеть стратегической инициативой и повернуть ход войны в свою пользу. Достигнув победы на Курской дуге, гитлеровцы намеревались развить свое наступление в северо-восточном направлении, выйти в глубокий тыл центральной группировки советских войск и создать новую угрозу Москве. Это коренным образом изменило бы военно-политическую обстановку на советско-германском фронте в пользу немецких войск. Вот почему свою летнюю кампанию 1943 года гитлеровское руководство планировало начать наступательными операциями, рассчитывая окружить и разгромить советские войска в районе курского выступа. Предусматривались два мощных встречных удара: от Орла на юг и от Белгорода на север в общем направлении на Курск.
Вот что провозглашал Гитлер в своем приказе 15 апреля 1943 года (об этом документе мы, разумеется, узнали позже): “Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление “Цитадель”. Это наступление имеет решающее значение… Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира…”
Замысел врага разгадан: надо обхитрить его
Всякое сражение на поле брани начинается с битвы умов полководцев.
Ставка советского Верховного Главнокомандования сумела вовремя раскрыть замысел противника, установить состав его ударных группировок и направление готовящихся ударов. И хотя первоначально Красная Армия тоже готовилась здесь первой начать активные наступательные действия, но потом было решено перейти к преднамеренной обороне, чтобы сначала наступал враг, в ходе его атак измотать, а затем и разгромить войска Гитлера. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, координирующий действия наших фронтов, в своем сообщении в Ставку 8 апреля 1943 года писал: “Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем группировку противника”.
Перед тем как приступить к изложению событий, развернувшихся на южном фасе дуги, свидетелем которых мне довелось быть, я хотел бы рассказать о моих невольных, но очень приятных встречах с маршалом Г. К. Жуковым.
О том, что маршал Жуков находится на Курской дуге и координирует действия двух важнейших фронтов – Воронежского и Центрального, мне доверительно сообщил командующий 6-й гвардейской армией И. М. Чистяков: дивизии этой армии занимали наиболее ответственные и опасные рубежи в районе Белгорода, и, может быть, поэтому редактор приказал мне быть неотлучно в этой армии, следовать за ней, подробно освещать ее боевые дела, показывать ее героев.
Тогда я снова (первый раз это случилось в конце марта или в начале апреля) близко увидел маршала, внимательно слушал его краткую поздравительную речь, его теплые, полные веры в нашу победу слова, адресованные конкретным людям – командирам полков Пантюхову, Бабичу, Воронову и многим другим офицерам 52-й дивизии, отличившимся в последних боях. Каждому он крепко жал руку, внимательно смотрел в глаза и в заключение напутственно сказал: “Будьте всегда такими же смелыми в новых боях, и мы победим. Наша победа близка!”
И вот новый приезд Жукова в штаб генерала Чистякова. Он состоялся в канун решающих наступательных боев на Курской дуге. Маршал прибыл вместе с комфронта генералом Ватутиным. День был жаркий, душный, пыльный. Приехали они на открытых “виллисах”. Чистяков встретил их у своего КП. Стал докладывать, но Жуков, махнув рукой, сказал:
– Мы знаем, что у гвардейцев всегда порядок. Верно?
– Так точно, товарищ маршал и товарищ командующий фронтом.
Небольшая группа генералов и офицеров штаба, в том числе начальник политотдела армии Л. И. Соколов и ваш покорный слуга, стояли чуть поодаль. Высокие начальники подошли к каждому, пожали руки. Когда я представился, Жуков молча кивнул, а вот командующий фронтом сказал:
– Читаю ваши корреспонденции. Сейчас надо больше писать о стойкости бойцов в обороне, чтобы дезориентировать врага. Находите умелых и инициативных командиров и их опыт передавайте через газету другим…
Очередная встреча на Курской дуге, как мне помнится, произошла 26 июля в той же армии, в которой я продолжал свою корреспондентскую деятельность. На этот раз Жуков и Ватутин проверяли готовность всех служб армии к новым наступательным боям. После всех бесед, когда уже садились в машины, до меня долетели слова маршала:
– Командирам подразделений приказ объявите второго августа, а сержантам и рядовым – в момент артподготовки…
– Слушаюсь, – ответил командарм Чистяков, а потом как бы полушутя добавил: – Но гвардейцы уже знают, товарищ маршал, о готовящемся наступлении…
– Откуда?! – насторожился Жуков.
– Раз на огневые позиции усиленно завозятся боеприпасы, бойцы сразу делают вывод… Не знают лишь о дне и часе…
Георгий Константинович улыбнулся, пожал руку командарму, кивнул в сторону провожающих, сел на переднее сиденье “виллиса” и помчался вслед за машиной Ватутина.
Последний раз мне довелось увидеть маршала в освобожденном Белгороде. Он приехал туда, чтобы попрощаться с заместителем командующего войсками Воронежского фронта генералом И. Р. Апанасенко, которого после тяжелого ранения хоронили в городе. Жуков подъехал, когда траурный митинг белгородчан был уже закончен и гроб опущен в могилу. Сойдя с “виллиса”, он быстро подошел к могиле, снял фуражку, бросил горсть земли на гроб, низко поклонился, потом повернулся, сел в машину и уехал. Произошло все так неожиданно, что даже присутствующий на похоронах корреспондент “Правды” писатель Леонид Первомайский не успел с ним ни о чем побеседовать. Мы заметили только, что маршал выглядел уставшим, на волосах и мундире осела пыль, так как ехали в открытой машине, и очень куда-то спешил. Вот такими неожиданными и краткими появлениями в расположении 6-й гвардейской армии запомнился мне маршал Г. К. Жуков в те страдные дни боев на Курской дуге. (Потом были встречи в освобожденном Киеве 7 ноября 1943 года и в поверженном Берлине в мае 1945 года.)
* * *
Так все и было… Кстати сказать, здесь, под Курском, в отличие от битв под Москвой и на Волге, переход наших войск к обороне был не вынужденным, а преднамеренным. Он вовсе не означал, что Красная Армия теряла захваченную в зимней кампании инициативу. Советское командование выбрало наиболее правильный в тех условиях способ разгрома ударных сил врага, сосредоточенных на юге.
С этой целью начиная с конца февраля и до начала июля 1943 года на всем курском выступе производились напряженные работы по созданию мощной оборонительной системы. Все это время наши войска создавали, укрепляли и совершенствовали свои позиции. В ту пору, помнится, сложилась поговорка: хороший окоп – броня для солдата. Вот почему бойцы трудились день и ночь, создавая развитую систему траншей и ходов сообщений.
Кроме оборонительных работ, проделанных непосредственно частями Красной Армии, особенно инженерно-саперными подразделениями, c помощью трудящихся прифронтовых районов было вырыто по всему курскому выступу одних только траншей – десять тысяч километров, построены и восстановлены сотни мостов и тысячи километров шоссейных и грунтовых дорог. Объем работы был колоссальный. Нигде и никогда за все время войны я не видел такой мощной глубокоэшелонированной, разветвленной и разнообразной по характеру сооружений обороны. Для отражения удара на Курской дуге советскими войсками было подготовлено восемь оборонительных полос и рубежей, связанных между собой промежуточными и отсечными позициями: общая глубина инженерного оборудования местности достигала трехсот километров. Эти оборонительные полосы, хорошо оснащенные инженерными сооружениями, позволяли свободно маневрировать огневыми средствами в бою и доводить до минимума потери от артиллерийско-минометного и авиационного огня. Были созданы мощные минные поля на танкоопасных направлениях, резервы противотанковой артиллерии самоходных установок, танковых и моторизованных частей, в любую минуту готовых к контратаке.
…Лето в том году было жарким и душным. Беспощадно палило солнце, воздух был насыщен пылью, гарью и гулом различной мощности моторов. В ночь на 5 июля были схвачены немецкие саперы, разминировавшие проходы на своем переднем крае. На допросе они показали, что немецкие части уже заняли исходные позиции и в три часа утра пойдут в наступление. Верить пленным или нет? До назначенного срока фашистского наступления оставалось чуть более часа. Если немецкие саперы говорили правду, надо начинать запланированную на этот случай контрартподготовку, на которую выделялось до половины боевого комплекта снарядов и мин.
“Времени на запрос Ставке не было, обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжелым последствиям, – вспоминает Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. – Присутствующий при этом представитель Ставки Г. К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне”.
Ответственность была, конечно, колоссальная, но прославленный в подмосковных и сталинградских боях советский полководец, детально знавший обстановку на фронте, взвесив все “за” и “против”, принял смелое, а главное – правильное решение.
“И грянул бой…”
...5 июля в 2 часа 20 минут на большом участке фронта южнее Орла предрассветную тишину, царившую над нашими и вражескими позициями, потряс гром сотен советских батарей. Одновременно не менее сильный огонь по приказу командующего Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутина был открыт и на южном фасе дуги, в районе Белгорода.
В самый канун битвы корреспондентские обязанности привели меня в один из стрелковых полков 6-й гвардейской армии, занимавшей оборону севернее Белгорода. Нe только с помощью стереотрубы или бинокля, но и невооруженным глазом был хорошо виден передний край фашистских войск. После нашего мощного артогня враг притаился, замер. Тишина стояла необычная для фронтовой полосы, точнее сказать, гнетущая. Больно было смотреть на плодородные поля, многократно перепаханные траншеями, снарядами, минами и бомбами – немецкими и нашими. В раскаленном воздухе висели густая пыль и смрад.
Полная неопределенность царила и на стороне советского командования. Трудно было представить, с каким трепетным волнением ожидали результатов наших действий представители Ставки Г. Жуков и А. Василевский, командующие фронтами К. Рокоссовский и Н. Ватутин, а также командующие армиями, которым были известны планы высшего советского командования на летний период 1943 года. Например, командующий 6-й гвардейской армией генерал-лейтенант И. М. Чистяков, при штабе которого находился своеобразный корпункт нашей фронтовой газеты, потом рассказывал нам, журналистам:
– Всех тревожило одно: пойдут немцы в наступление сразу же после нашей артподготовки или нет? Это – главное. Но и другая мысль беспокоила: не ударили ли мы по пустому месту? Уже больше двух часов прошло со времени нашей артподготовки, а противник молчит, не наступает. Вдруг звонит по ВЧ генерал Ватутин и спрашивает меня: “По данным вашей разведки, немцы должны уже давно наступать”. Я молчу: ничего утешительного сказать ему не могу. А он продолжает:
– Не потратили ли мы несколько вагонов боеприпасов напрасно? Тогда, считай, влипли мы с тобой в историю…
Слова эти резанули по сердцу. Но в это самое мгновение послышался отдаленный гул моторов, и я с облегчением буквально закричал в трубку:
–Товарищ командующий, слышен гул моторов! Приближаются… вражеские танки! Да вот и артиллерия его заговорила.
– Ясно. Желаю успехов! – ответил мне Николай Федорович и повесил трубку.
Лишь в 4 часа 30 минут, то есть с опозданием почти на 2 часа, а кое-где и позже, гитлеровцы, придя в себя, начали свою артподготовку. Она была хотя и ослабленной, но тоже ожесточенной. Вскоре в воздухе появилась и фашистская авиация. Загрохотало, загудело все вокруг. Вражеские войска начали осуществлять свое заранее спланированное наступление. И снова по всему фронту все покрылось сплошным грохотом орудий разных систем и калибров.
...Слева от нашего наблюдательного пункта мы с тревогой увидели, как, несмотря на героические действия советских воинов, вражеские танки прорвались сквозь сложные инженерные сооружения – рвы и завалы. Со страшным ревом они проутюжили и разрушили траншеи стрелковых подразделений и устремились в глубь нашей обороны. Тут же незамедлительно в дело вступили грозная советская артиллерия и минометы. Были приняты и другие меры, чтобы локализовать прорыв вражеских танков. Не легче было и справа. На позиции огневого взвода лейтенанта Фельдинова двигалось около двадцати вражеских машин. Наводчики обоих оставшихся в исправности орудий, красноармейцы Романов и Зайцев, выбрали себе по танку и, взяв их в перекрестье панорамы, выжидали наиболее удобного момента для выстрела.
Грохот боя перекрывал рев моторов. Казалось, еще несколько минут – и вражеские машины прорвутся в наш тыл. Но взводный почему-то молчал.
Видим, чувствуем: нервы артиллеристов напряжены до предела, а танки подходят все ближе. Триста метров, двести... Наконец лейтенант выдохнул:
– Огонь!
Мгновенно заработали оба орудия. Романов первым же снарядом угодил в моторную часть “тигра”, чуть повернувшегося боком, и он вспыхнул. Зайцев сразил “свой” со второго снаряда. Оба наводчика тут же перенесли огонь на другие цели, и через минуту Романов поджег второй танк, потом третий и четвертый... Зайцев тоже подбил вторую и третью машины. Сильный огонь вели и другие орудия, что стояли позади взвода. Уцелевшие танки сначала сбавили ход, а потом вовсе остановились, прикрываясь высоткой, заросшей кустарником.
В это время с фланга на огневой рубеж артиллеристов ринулась немецкая пехота. У орудия остались только наводчики, остальные артиллеристы схватились за автоматы. Завязалась ожесточенная рукопашная схватка: выстрелы в упор, резкие удары прикладом. Кто лишился оружия, действовал саперной лопаткой, ножом, чем попало. А наводчики все это время не отрывались от панорам. И не зря: вражеские танкисты, увидев рукопашный бой на огневых позициях, снова устремились в атаку. Однако стрелять по пушкам они не могли – попали бы и по своим. Решили действовать гусеницами… Подтаскивать снаряды, заряжать, наводить орудия на цель и стрелять пришлось одним наводчикам. Темп ведения огня, естественно, снизился, и вражеские машины подошли почти вплотную к огневым позициям. Зайцев поджег танк в тридцати метрах от своего орудия. Романов – чуть дальше. Через две-три минуты удалось подбить еще по танку.
В это время не выдержала рукопашной схватки и фашистская пехота. Так в один лишь день два советских орудийных расчета без прикрытия стрелков отбили атаку 20 танков и уничтожили немало вражеской пехоты. Одиннадцать бронированных машин остались на поле боя…
По одному из моих сообщений, посланных в редакцию, политуправление выпустило листовку. Она была посвящена подвигу гвардии старшего сержанта П. К. Воробьева. Её я храню по сей день как память о тех грозных событиях. В ней говорилось:
“К вечеру противник на небольшом участке сосредоточил большое число танков. Они осатанело устремились на окопы подразделения офицера Борискина. Часть их прорвалась за передний край.
Гвардии старший сержант Петр Воробьев поднял противотанковое ружье раненого бронебойщика и смело пополз вперед навстречу танкам. Выбрав удобную позицию, он почти в упор подбил две фашистские машины. Вблизи разорвался снаряд. Старшего сержанта контузило. Собрав остатки сил, Воробьев приподнялся на локте и, прижимая к груди противотанковую гранату, пополз навстречу третьему танку и взорвал его вместе с собой…”
В тяжелейших оборонительных боях под Обоянью, что севернее Белгорода, в составе 6-й гвардейской армии отважно дрались с врагом части 309-й стрелковой дивизии. Против нее 9 июля противник бросил большую группу танков и пехоты. Но сибиряки прочно удерживали оборонительные рубежи. Фашистские хваленые “тигры” загорались не только от плотного огня артиллеристов, но и от метких выстрелов пэтээровцев, от бутылок с зажигательной смесью. Идущую за танками пехоту дружным огнем отсекали пулеметчики. В тех боях отличился гвардии старшина Борис Махотин. Случилось так, что, прикрывая пулеметным огнем отход под натиском врага роты, он оказался отрезанным от своих. Борис не растерялся, осмотрелся и выбрал удобную позицию у оврага, по которому противник мог возобновить наступление. Так и произошло. Через час в овраге начали скапливаться вражеские подразделения. Проявляя выдержку, он не стрелял, ждал удобного момента. И только когда овраг наполнился фашистами, отважный боец открыл внезапный огонь… Он выпустил 25 пулеметных лент и истребил около 300 гитлеровцев. За этот подвиг Борису Махотину было присвоено звание Героя Советского Союза.
