Текст книги "Журнал Наш Современник №7 (2003)"

Продолжение жизни (Вступление С. Куняева) (Наш современник N7 2003)

продолжение жизни

Уместно вспомнить к семьдесят третьей годовщине со дня рождения Вадима Валериановича Кожинова о том, как мощно и естественно продолжается его посмертная жизнь…...

Весной 2002 года в Армавире случилось одно примечательное событие. В стенах Армавирского государственного педагогического института в течение нескольких дней прошла международная научно-практическая конференция под длинным названием: “Наследие В. В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии”. На конференцию съехалось около ста ученых, аспирантов, студентов педагогических институтов и университетов из Украины, Узбекистана, Южной Кореи, Китая, России, география которой была представлена Армавиром, Краснодаром, Ставрополем, Калугой, Тверью, Волгоградом, Тюменью, Славянском-на-Кубани, Кузнецком, Тольятти и даже городом Горячий Ключ.

Темы докладов и выступлений, отражающих различные стороны творчества В. В. Кожинова, были необычайно разнообразны: “Срединный русский литературовед и мыслитель – опыт прочтения последней книги В. Кожинова о Тютчеве”; “Семейная хроника С. Т. Аксакова в осмыслении В. В. Кожинова”; “Осмысление В. Кожиновым взаимодействия голосов автора и персонажей в творчестве В. И. Белова”; “«Нравственный сталинизм» Н. Заболоцкого в контексте поздних воззрений В. Кожинова на русскую поэзию ХХ века”; “В. Кожинов о беллетристике и моде в литературе”...… И подобного рода исследований – десятки. Всего не перечислишь. Их могло быть гораздо больше – применительно к взглядам В. Кожинова на творчество А. Пушкина, Н. Языкова, Е. Боратынского, Ф. Достоевского, М. Пришвина, А. Твардовского, М. Шолохова и многих, многих других наших классиков и современников. Ждут своих исследователей и последователей книги В. Кожинова об истории Древней Руси, об особенностях древнерусской литературы, о трагической истории России ХХ века.

Я уж не говорю, что, может быть, самая заветная сердцевина его творчества – это исторические взгляды и анализ всех крупнейших идей тысячелетия, которыми жила и становилась в мировой цивилизации его любимая Россия.

Завидная судьба – остаться жить после смерти в исследованиях, спорах, поисках истины своих учеников, которых он так естественно и незаметно воспитывал и образовывал на протяжении нескольких десятилетий чуть ли не на всем научно-педагогическом пространстве нашей страны, в ее советском масштабе, если вспомнить связи Вадима с Грузией, Арменией, Абхазией...… И вершил это бескорыстное дело, этот многолетний научно-воспитательный подвиг не доктор, не академик, не лауреат, а всего лишь навсего кандидат филологических наук, почти частное лицо аж до самого своего семидесятилетия, человек, уверенно освоивший мировую гуманитарную культуру, но в то же время влюбленный в культуру русскую со всеми ее ветвями – литературной, философской, песенной, изобразительной, летописной…...

Чтобы наш читатель понял, как Вадим Валерианович взращивал молодое поколение русских людей, которое сегодня учит и воспитывает студенчество по его заветам, мы публикуем из армавирского двухтомника, изданного по итогам конференции, воспоминания профессора Кубанского государственного университета В. П. Попова.

Ст. Куняев

I. ВАДИМ КОЖИНОВ КАК МОЙ УЧИТЕЛЬ

В последней прижизненной книге В. В. Кожинова “Победы и беды России” есть глава под названием “Мысль России в XX веке”, и там только два имени: М. М. Бахтин и А. Ф. Лосев. Это не случайно. Именно их Кожинов считал самыми великими мыслителями России XX века. Причём обе статьи написаны после их смерти. В первой, названной “Великий творец русской культуры XX века”, речь идёт о Бахтине. Она начинается констатацией факта, до сих пор у нас в стране до конца не осознанного: “Во всем мире ныне признано, что М. М. Бахтин (1895—1975) – один из крупнейших или даже вообще крупнейший мыслитель и ученый (в сфере так называемых гуманитарных наук) ХХ века”. И в этой же статье справедливо сказано: “Без изучения бахтинского творчества не может сегодня обойтись ни один человек, всерьёз интересующийся проблемами философии, филологии и вообще гуманитарным знанием”.

Статья о Лосеве названа вопросом: “Была ли духовная жизнь?” (имеется в виду жизнь 20—80-х годов XX века). Она посвящена книге А. А. Тахо-Годи (супруги и сподвижницы Лосева). Здесь Кожинов высказал не только “личные размышления” об этом великом мыслителе, о своих “соприкосновениях” с его творчеством, но и подчеркнул: “Лосев и Бахтин, без сомнения, очень разные люди, и мысль их шла существенно различными путями. Едва ли случайно, что эти почти ровесники не разу не встретились, не обменялись ни единым письмом... Но эти “расхождения”... закономерны: великое богатство духовной культуры России выражалось, в частности, в глубоком подчас разноречии ее творцов”. И дальше сделал такое сравнение Бахтина с Лосевым: Достоевский и Толстой, К. Леонтьев и В. Соловьев, Розанов и Бердяев. “Но все это, – продолжает Кожинов, – не отменяет определенного единства отечественной мысли в ee высших выражениях”.

Оба эти высказывания целиком относятся и к самому Кожинову, проливают свет и на его личность и вклад в русскую и мировую культуру. Лично я убеждён, что к “высшим выражениям” отечественной мысли должно быть отнесено и имя самого Вадима Валериановича Кожинова. Но главная особенность и уникальность его в том, что весь свой огромный талант он целиком отдал именно русской литературе, русской истории и русской философии, “Судьбе России” (так названы две его книги). Он стоял у истоков возрождения русской идеи. Прав академик И. Р. Шафаревич, отметивший две, на мой взгляд, главнейшие особенности его таланта. Говоря о 60-х годах, он писал: “Одно из возникших направлений общественной мысли было основано на решении использовать представившуюся возможность для возрождения русской национальной традиции, национальной идеи. Как один из его главных идеологов, Kожинов приобрел впервые широкую известность”. И второе: он отметил огромную роль Кожинова в открытии новых талантов, осознании их места в литературе (я бы добавил – в культуре), сказал, что она была “исключительно велика”. Я напомню имена поэтов: Н. Рубцова, А. Передреева, Н. Тряпкина, В. Лапшина, А. Межирова, В. Соколова, А. Прасолова, В. Казанцева; прозаиков В. Шукшина, В. Белова, В. Распутина; философов Э. Ильенкова, М. Бахтина (они, конечно, его учителя, но он помог их “открыть”); из певцов Тюрина, а из наших земляков критика Ю. Селезнева и поэта Ю. Кузнецова. Кстати, писал он и о В. Лихоносове (статья “Правота любви”, 1970).

Так получилось, что я, в то время увлекаясь теорией литературы, вдруг сделал для себя великое открытие – прочитал первый том академической трехтомной “Теории литературы” (1962), где были опубликованы статьи В. Кожинова, П. Палиевского, Г. Гачева и С. Бочapoвa. Я проанализировал весь этот том и послал большое письмо в ИМЛИ АН СССР на имя П. В. Палиевского. Парадоксально, но он сразу ответил мне – студенту; рассказал обо мне В. Кожинову и Г. Гачеву, пригласил зайти в институт, когда я буду в Москве. В 1965 году мне удалось побывать в Москве и 31 января через того же П. Палиевского познакомиться с В. Кожиновым. Сблизились мы необычайно быстро, и уже вскоре выпили с Вадимом на брудершафт и я стал называть его Димой. С гордостью я записал тогда в дневнике: “Он меня признал”. Вернувшись в Краснодар, я сразу послал письма Палиевскому, Кожинову и Гачеву, и все трое ответили мне. Вадим, в частности, писал:

31.3.65

Дорогой Владислав!

Прими добрые приветствия и пожелания. П. В. (Пётр Васильевич Палиевский. – В. П. ) показал мне твою статью и письмо – и я решил отозваться.

В статье есть интересные и серьезные размышления, они свидетельствуют о росте, о движении мысли – это самое главное. Какие “недостатки”? Во-первых, мне кажется – помнится, я об этом говорил и при встрече, – что нельзя в совершенстве понять произведение, игнорируя то, что ты называешь “частными вопросами поэтики и стиля”. Без этого получаются рассуждения по поводу произведения, а не исследование. Во-вторых, “Старуха Изергиль”, по-моему, довольно слабое произведение, и трудно на его материале ставить решающие проблемы романтизма.

И самое важное: твою мысль (я имею в виду мысль вообще, даже безотносительно к произведению и теории романтизма) очень ограничивает то обстоятельство, что ты исходишь из высказываний ряда литературоведов – высказываний заурядных и поверхностных. Эти высказывания навязывают тебе самый предмет исследований – предмет традиционный для “среднего” литературоведения, сковывают твою мысль – хотя в отдельных случаях она и прорывается за границы этого малосущественного предмета.

Между прочим, во всякой науке открытие предмета – нового и существенного – это, так сказать, то начало, которое есть половина дела.

Может быть, это огорчит тебя, но твое письмо произвело на меня гораздо большее впечатление, чем статья. Здесь тебя ничто не ограничивает – и мысль твоя свежа, своеобразна, открыта. Так и нужно писать. Кстати, в лучших местах статьи ты приближаешься к этому идеалу.

Надеюсь, ты не в обиде на критику. Что еще сказать? Очень советую изучить книгу: Э. Ильенков “Диалектика абстрактного и конкретного в “Капитале” Маркса” (изд. АН СССР, 1959). Ильенков – это наиболее значительный из печатающихся философов. В свое время он сыграл большую роль в “становлении” моем и некоторых моих коллег. У книги этой есть один недостаток – она написана слишком просто (бывает и так!). Поэтому читать ее надо крайне внимательно, стремясь под внешней простотой увидеть сложную и богатую мысль. Изучи эту книгу обязательно. Название её – чисто прагматическое. В этой книге изложена теория познания.

Желаю тебе самого хорошего, и прежде всего – не уставай расти.

Жму руку

Вадим

С тех пор Вадим Валерианович Кожинов является моим постоянным Учителем и Другом. В 1995 году я послал ему письмо в котором сказал: “Я пишу Вам письмо в вагоне сразу после нашей последней встречи: я успел Вам сказать только одно – что Вы для меня были и остаетесь настоящим Учителем. Вы определили мою судьбу”. Когда я бывал в Москве, мы часто не расставались сутками, а то и неделями, особенно когда жили на его даче в Переделкине. Дом его всегда был открыт для друзей и учеников, причем и ночью (помню приезды А. Передреева). И всегда душой компании (интеллектуальной) был он – Дима. Всегда – лидер, за любым столом – тамада. Он покорял всех присутствующих своей волей, своим интеллектом, страстью, творческой энергией (пассионарностью).

Он познакомил меня почти со всеми тогдашними друзьями – писателями, поэтами, критиками, учеными, давал их адреса и телефоны, водил меня на многие литературные и исторические мероприятия, на свои лекции и поэтические семинары, на могилы великих деятелей русской культуры, в театры и даже ресторан ЦДЛ (Центральный дом литераторов). На свои очень скромные деньги. Но при всей кипучести его жизни Вадим оставался великим тружеником.

Огромную роль в моей судьбе сыграло то, что Вадим познакомил меня с русской религиозной философией (тогда запрещенной официально): с Н. Фёдоровым, В. Розановым, Н. Бердяевым, а потом со славянофилами, евразийцами, к которым позже себя причислял, и др. В частности сказал (цит. по своей записи в дневнике): “Сам я русской философией заниматься не буду – поздно. Но тебе составлю список литературы, который надо будет изучить. Если будешь знать один период – любой, но знать досконально – оттуда вытянешь и всю цепь культуры. Это как срез ствола дерева – по любому можно узнать судьбу целого. Список вышлю письмом”.

Особенно мне дорого то, что Вадим Валерианович познакомил меня с Михаилом Михайловичем Бахтиным. Произошло это так. Осень 1969 года. В то время благодаря огромной энергии Кожинова и помощи его друзей была переиздана книга М. Бахтина “Проблемы поэтики Достоевского”, впервые опубликована книга о Ф. Рабле, ряд статей, а сам М. Бахтин из Саранска переехал в Москву и вместе с женой был помещён в Кремлёвскую больницу в Кунцеве. Вадим должен был отвезти из журнала “Вопросы литературы” гранки его статьи “Эпос и роман” (опубликована в 1970 г. в № 1). И взял меня с собой. Но заранее был заказан лишь одни пропуск на имя самого Кожинова. Тогда Вадим Валерианович сказал, чтобы я прошел к Бахтину под его именем, передал гранки, дождался исправления и поговорил с ним, а он под моим именем попытается получить другой пропуск. Однако была суббота, высшего начальства не было, пройти даже по просьбе самого Бахтина не удалось, и Кожинов прождал меня в проходной 3—4 часа. Он знал, какое колоссальное впечатление произведет на меня эта встреча, как она скажется на мне в будущем, и пожертвовал самому ему очень нужные и дорогие часы общения с этим великим мыслителем. Многие ли сегодня пошли бы на это? Моя встреча с Бахтиным и его другом и помощником – женой Еленой Александровной – подарок судьбы, даже Божий дар. Позже я не раз ездил с Вадимом к Михаилу Михайловичу, участвовал в общих беседах, учился у него, и с тех пор стал считать себя не только учеником Кожинова, но и Бахтина. Все тридцать лет моей работы в КубГУ я стремился передать своим ученикам тo, что получил от этих великих своих учителей.

Другой эпизод, много говорящий о душевной щедрости Вадима Валериановича. 17 сентября 1971 г. я беседовал с ним о Юрии Селезнёве по поводу его поступления в аспирантуру. Кожинов хотел ему помочь, но надо было срочно попросить маму Юры выслать из Краснодара недостающие документы. А телефона тогда у неё не было. И вот из квартиры Кожинова я позвонил в Краснодар моей жене, чтобы она поехала к Прасковье Моисеевне Селезневой и, переполненный восторгом от исполнения Baдимом романса “Гори, гори, моя звезда”, попросил его спеть по телефону этот романс моей жене. И он спел! Незнакомой женщине, по просьбе аспиранта, со своего телефона в другой город...… А пел он под гитару великолепно! Сам положил на музыку множество стихотворений и классиков, и своих друзей. Прочтите стихотворение А. Передреева “Как эта ночь пуста, куда ни денься...”, где, обращаясь к Кожинову, поэт просит: “Настрой же струны на своей гитаре, настрой же струны на старинный лад ...” А одну из последних статей Кожинов назвал так: “Песня – путь к спасению русской души”. Кстати, о Селезневе Вадим написал мне в одном из писем:

20.1.85

Дорогой Слава!

Отослал тебе письмо – и вскоре все-таки пришло твоё. Так что извини, я думал, что ты просто забыл .

He могу не выразить глубокого удовлетворения плодами твоей деятельности! (по поводу издания его книги “Память созидающая” в Краснодаре. – В. П. ) План очень хороший, только все ли продумано с объемом? Имей в виду, что в Москве выйдут книги Юры, и надо бы узнать о их содержании, чтобы не повторять их в краснодарской. Узнай у Калугина.

Теперь об одном неприятном моменте. Вадим Кузнецов (отец последней жены Селезнева. – В. П. ) страшно разозлился на меня из-за того, что я без восторга (мягко говоря) отношусь к его дочери (кто-то ему донес). Он, слышал я, повсюду говорит, что я ничего хорошего (а только плохое) не сделал для Юры. Ты-то, вероятно, знаешь, что первые 3—4 года вхождения в литературу он целиком исходил из моих уроков и помощи и затем три года жил у меня на даче (после того как не смог уже жить в общежитии Лит. института).

Словом, ты должен знать, что В. Кузнецов, без сомнения, будет всячески препятствовать моему участию в краснодарском издании. Я не собираюсь хоть как-то “бороться” – мне это совершенно ни к чему. Единственное – в этом я просто вижу свой долг, – что я намерен сделать – написать воспоминания для книги.

Исходя из этого, ты, надеюсь, понимаешь, что я не смогу выполнить многих твоих просьб (в частности, В. Кузнецов, конечно же, поднял бы скандал если бы я стал составителем).

Возможно, я несколько преувеличиваю. Нo, по-видимому, ты сам вскоре столкнешься с этой ситуацией.

Теперь об авторах. Необходимо обращаться к большинству из них – Проскурину, Белову, Астафьеву, Потанину, Палиевскому, Ганичеву, Михайлову, Скатову, Севастьянову – от имени редколлегии. А составить её лучше из краснодарцев ( немногих ) во главе с Лихоносовым. Скажем, ты, Федорченко, Бардадым. Я не возражаю против того, чтобы войти в нее, но, думаю, В. Кузнецов будет протестовать.

Напиши о своих соображениях. Я понимаю, что чрезвычайно трудно писать письмо с небольшим интервалом. Это, вероятно, выше твоих сил. Но все же попробуй. Обнимаю, В. К.

P.S. Надеюсь на книгу “Очерки истории алан”.

Хотел бы напомнить еще одну фразу из опубликованных воспоминаний Кожинова о Ю. Селезневе: “Естественно, Юрий в Москве сразу вошел в весьма широкий круг людей, с которыми я был связан, притом не только собственно москвичей, но и вологжан, ленинградцев и даже – хоть это может показаться странным – уроженцев Кубани, с которыми он по тем или иным причинам не сблизился на родине (среди них были, скажем, Юpuй Кузнецов и Владислав Попов). И говорить обо всем этом – значило бы изобразить целую полосу литературной и культурной жизни Москвы и даже России в целом”.

Когда мы не встречались с Вадимом Валериановичем, то писали друг другу. Я посылал ему все свои научные работы, а он неизменно их анализировал, сравнивал с предыдущими, указывал ошибки и с радостью отмечал достоинства. Например, в письме от 16.5.66 замечал: “работа твоя серьезная, местами очень интересна (хотя местами и наивна) и представляет собой огромный (без преувеличения) шаг в сравнении с известной мне предыдущей”. Когда мне было необходимо – присылал официальные рецензии и рекомендации к печати. Оценивал весьма критически и мои собственно литературные опыты – рассказы и повести (стихи я свои ему не показывал, знал, что это моя душа, а не поэзия). Ведь тогда Кожинов был известен как критик поэзии и составитель “Дней поэзии”, а рядом был мой земляк Юрий Кузнецов! Кстати, Вадим Валерианович и сам себя пробовал на чисто писательском поприще (членом Союза писателей СССР он был как критик). Помню, как в 1969 г. он читал главы своего философского романа “Прения о животе и смерти”. Но к себе он был еще требовательней и потому никогда не публиковал этот роман. Сам он сказал мне тогда, что опирался на философию “Общего дела” Н. Федорова, а Бахтин ответил ему, что проблема смерти в философии не раскрывается, а отодвигается, занавешивается. Вспоминается мысль Бахтина, которую с авторской рукописи я переписал в доме Кожинова. Потом эта статья опубликована с пропуском именно этой мысли, и только много лет спустя – целиком: “Познание ничего не может нам подарить и гарантировать, например, бессмертия, как точно установленного факта, имеющего практическое значение для нашей жизни. “Верь тому, что сердце скажет, нет залога от небес” (стихотворение Жуковского “Желание”. – В. П. ). Душа свободно говорит нам о своем бессмертии, но доказать его нельзя... Бог может обойтись без человека, а человек без него – нет”. Видимо, эта фраза и отношение к религии Димы (помню такую его фразу: “Вера, как талант, не каждому дана” или “Не каждому дано верить, это как талант” – не помню точную фразу, но за ее смысл ручаюсь) определили мое отношение к Православию.

Каждая встреча и каждое письмо Кожинова были для меня Уроком – и культуры, и жизни, были откровением. Напомню два письма, написанных мне во время моей службы в рядах Советской Армии.

Дорогой Слава!

Очевидно, мое письмо не дошло – я уже писал тебе о  рассказе “Звездный путь”. Это жаль, ибо трудно писать второй раз. Прости, но я просто не в состоянии вновь писать о нём подробно... Ты прав, что жанр фантастики открывает сейчас возможности для создания, если говорить упрощенно, своего рода “мениппеи” (в бахтинском смысле). Что ты читал Станислава Лема? Но не упускай: в мениппее совершенно необходим комический, иронический план, которым у тебя и не пахнет. Ты упоминаешь гротеск. Но гротеск не живет без смеха, без покушающегося на все без исключения комизма (это есть, кстати, в лучших вещах Лема).

Впрочем, я уверен, что мы обо всем этом поговорим подробно после окончания твоей военной карьеры .

Не огорчайся: у тебя всё еще впереди, всё. Нужна только внутренняя энергия, способность много раз начинать сначала, сызнова. А, как мне кажется, это у тебя есть. Хочу обратить внимание на одну – только мелькнувшую – мысль в твоем письме, что мы, мол, только сейчас “дошли до модернизма”. Ты здесь совсем не прав. В России модернизм достиг высшего и необычайно многообразного расцвета значительно ранее, чем на Западе. Ты его не знаешь – и это вполне естественно (было бы странно, если бы было наоборот). В России в конце XIX—начале XX века (и даже ранее – к середине ХIX) были свои Кафка, Фрейд, Джойс, Шпенглер, Бретон,  Аполлинер, Элиот и т. д. и т. п. Это вполне закономерно. Россия прошла через этот этап, и крупнейшие ее писатели в 1930-е годы сознательно и естественно стали на путь создания новой “классики”. Для этого были необычайно серьезные причины – социальные и национальные .

Конечно, все это – крайне сложная и большая проблема, о которой в письме не расскажешь. Но мне хотелось тебе об этом намекнуть. Kстamu,, в западной литературе модернизм также почти исчерпал себя за последнюю четверть века. Но в России это произошло гораздо раньше. Сейчас модерниcmcкue тенденции у нас живы лишь в массовой беллетристике, в литературном ширпотребе типа сочинений А. Вознесенского, В. Аксёнова, А. Гладилина, В. Сосноры и т. п. Но опять-таки откладываю разговор .

Желаю тебе самого доброго, легкой службы, радости чувствовать и мыслить.

Жму руку. Вадим

16.5.68

Дорогой Слава!

Спасибо за письмо, очень рад был снова услышать твой голос. Но, конечно, ты ждешь отзыва о работе. Я сразу её прочитал и отдал Палиевскому.

Без сомнения, ты очень, очень вырос. Я даже изумлен был тем, что ты в одиночку сумел так себя поднять и обогатить. Прежние твои сочинения были еще во многом школярские, а здесь есть уже и настоящая серьезность, и зрелость.

Скажу прямо – по основному содержанию, по “выводу” , работа не очень богата – во всяком случае эта её часть (не знаю, что там дальше). Ты сам это можешь ясно осознать – ведь ты говоришь, в сущности, только одно – что книга Ницше – мениппея. Очевидно, ты прав. И ты хорошо и ярко обосновываешь свою идею,  хотя, пожалуй, слишком много, повсюду опираешься на Бахтина (кстати, если хочешь, можешь послать ему работу – только сообщи сначала мне, чтобы я его предупредил, спросил разрешения – иначе неловко).

Итак, по “выводу” – ты, я думаю, согласишься: работа бедновата. Но дело не в этом. На протяжении работы ты обнаруживаешь серьезную исследовательскую культуру, высказываешь целый ряд очень интересных соображений, подчас глубоких и метких – некоторые из них ты,  я думаю, сам недостаточно оценил. Но это надо по тексту, приедешь, поговорим.

Есть, конечно, и юношеские завихрения и легкомысленности, по-своему также интересные и блестящие (например, о фашизме как карнавале), уместные в беседе, в эссе, но не в работе, претендующей на научность.

Есть и непреодоленное почитание разных ложных авторитетов (вроде Грушина etc). Но это частности. В целом ты безусловно доказал этой работой свое право на самую серьезную деятельность в сфере культуры. И я поздравляю тебя от всей души и радуюсь за тебя и с тобой.

К сожалению, не могу тебя порадовать в ином плане. Ты, к сожалению, прав в своих предположениях – о трудностях, которые ожидают работу на пути к публикации. И из-за темы, и из-за самого характера, из-за объема работу напечатать крайне трудно – даже почти невозможно. Единственный, пожалуй, канал – это какое-нибудь издание типа “Ученых записок”, но тут нужно еще найти институт или иное учреждение, издающее “записки”, в котором сидят умные и не очень трусливые люди. Это не так просто.

Кстати, помимо темы и прочего у работы есть еще одно скользкое место – mom факт, что она как бы не существует без работ Бахтина – ты все связал с его идеями. Это как бы вариации на тему Бахтина. Само по себе это не обязательно означает недостаток. Но изданию это будет мешать.

Теперь ты видишь, как трудно мне дать тебе совет, о котором ты просишь, – продолжать работу или нет. Есть большие основания предполагать, что работа останется у тебя в столе. Даже если когда-нибудь положение изменится, боюсь, что тебе тогда уже не будет интересно её печатать.

Но работать в том же духе и стиле я тебе, безусловно, советую. Очень советую обратиться к русской философии – в первую очередь к Фёдорову, которого ты цитируешь сейчас – это печально – по комментариям к письмам Достоевского. Поскольку ты сидишь в “серьезном” кабинете (тогда я был лаборантом кафедры научного коммунизма КСХИ. – В. П. ), ты вполне можешь выписать Федорова и книги о нём по межбиблиотечному абонементу. Кстати, возьми “Лит. наследство”. Т. 70 (переписка Горького) и по алфавит. указателю найди упоминание о Фёдорове. Если тебе нужны к.-л. справки, напиши мне. Ты сейчас вполне готов к тому, чтобы серьезно разобраться в идеях этого поразительного мыслителя – для сегодняшнего дня гораздо более интересного, чем Ницше.

Буду рад, если выберешься в Москву, но лучше в июле, т. к. в августе я, возможно, уеду недели на две в ГДР. Остальное время я летом буду жить под Москвой по адресу: Киевская ж. д., ст. Переделкино. Городок писателей. Ул. Лермонтова, д. 7. Приезжай. Найти там нетрудно. Пиши обязательно. Жму руку, твой В.

С 1969 года, со времени дискуссии о славянофильстве в журнале “Вопросы литературы”, в которой принял участие и Кожинов, написав блестящую статью, которую Бахтин в личной беседе со мной назвал лучшей на эту тему, я начал под его духовным руководством писать кандидатскую диссертацию по философии “Учение ранних славянофилов”. Осознанием значимости этого учения для русской культуры и жизни я обязан именно Кожинову, хотя решил эту проблему по-своему, по-славянофильски, ибо они еще в сборнике 1845 года сказали: “...Уроки учителя тогда только достигают своего назначения, когда пробудят в ученике его собственные силы и он сумеет основать на них свою самостоятельную жизнь и сознательное мышление”. Вадим не хотел, чтобы я писал диссертацию именно на эту – главную – тему, понимая сложность её защиты. Даже дал мне другую тему: “Русская эстетика 40-х годов XIX века и наследие немецкой классической философии”, написал план диссертации, указал основную литературу. Так что я утвердил в аспирантуре по философии КубГУ тему: “Учение ранних славянофилов” вопреки его совету, но потом он это очень высоко оценил – понял, что меня интересует идея, а не защита как таковая. Парадоксально, что он сам так и ушел из жизни – кандидатом наук, как, впрочем, и М. Бахтин. Мне он говорил: “Когда произносят имя – Чайковский, не спрашивают, какие у него официальные звания”, но не скрывая горечи (ведь он не мог быть оппонентом докторских диссертаций своих учеников, да и за лекции получал гораздо меньше своих коллег).

Еще в 1971 г. (цит. по своему дневнику) он сказал мне: “Сейчас начинается кампания против славянофилов, но это будет недолго. Защите это не помешает, публикации – да. Если волна докатится до Краснодара, тебе будет трудно”. И как в воду глядел. Но случилось даже более страшное.

15 февраля 1972 года Кожинов написал официальный отзыв об одной моей статье о славянофильстве (о другой написал доктор философских наук А. А. Галактионов, у которого в ЛГУ на кафедре истории русской философии я должен был защищаться):

О работе В. П. Попова

“Раннее славянофильство как эстетический феномен”

Наследие славянофилов в последние годы привлекло самое широкое, активное внимание наших историков, философов, литературоведов. Это объясняется как зрелостью нашей теоретико-исторической мысли, ставящей перед собой задачу изучить все сложные пути и перепутья в развитии общественного сознания в России, так и несомненной актуальностью тех проблем, которые стояли в центре внимания ранних славянофилов, и прежде всего проблемы национальной культуры в ее соотношении с культурой общечеловеческой.

Работа В. П. Попова входит в круг многочисленных работ о ранних славянофилах, появившихся в последнее время, и, более того, принадлежит, на мой взгляд, к лучшим из этих работ.

Во-первых, она основана на исчерпывающем знании материала (автор привлек даже архивные источники) и литературы вопроса, чего нельзя, к сожалению, сказать про многие статьи о славянофильстве, базирующиеся на поверхностном знакомстве с отдельными – и даже не всегда центральными – произведениями ранних славянофилов.

Во-вторых – и это еще более существенно, – В. П. Попов последовательно стремится к строго объективному анализу и оценке наследия славянофилов. Это нельзя не отметить потому, что: целый ряд новейших работ очевидно грешит модернизацией славянофильства и прагматической экстраполяцией его идей в русло сегодняшних теоретических споров (работы этого толка вызвали у нас законную критику).

В. П. Попов последовательно рассматривает концепции славянофилов не на основе того, как они сами “думали о себе”,, а на основе соотношения их мысли с общественным бытием. Это ярко выразилось, в частности, в рассуждении о том, что для истинного понимания творчества Гоголя славянофилам пришлось бы “объяснить себе самих себя и свое учение” (cmp. 5). А это им “было не под силу” (там же).

Исходя из этого, я с полной убежденностью и даже с удовольствием рекомендую работу В. П. Попова к печати.

Зав. группой по изучению стиля,

старший научный сотрудник

Института мировой литературы АН СССР

В. В. Кожинов

А уже 15 ноября этого же года появилась статья зав. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС и будущего “архитектора перестройки” А. Н. Яковлева “Против антиисторизма”, которая обрушила на возрождение русского национального сознания, на славянофильство и почвенничество (учение Достоевского) и современных идеологов русской идеи, как их называли, “неославянофилов”, в том числе и на самого Кожинова, всю силу официальной, “интернационалистической” партийной русофобии. Задержало это и мою защиту, а главное, переориентировало её. После этого страшного идеологического удара (нет худа без добра) я вернулся на стезя свои – написал другую диссертацию – уже по истории русской литературы: “Учение ранних славянофилов и творчество Ф. М. Достоевского”, которую защитил в 1979 году в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Герцена. Вадим Валерианович Кожинов еще в 1977 году на защите диссертации Ю. Селезнева познакомил меня с тогдашним завкафедрой литературы этого института (ныне он директор ИРЛИ РАН) Н. Н. Скатовым, но сам не смог стать моим оппонентом (“я как оппонент могу тебе помешать”) и порекомендовал обратиться к Г. М. Фридлендеру, который и стал моим первым оппонентом.