Текст книги "Журнал Наш Современник №3 (2003)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Под натиском исламистов заколебалась саудовская монархия, отступает, старается замаскировать свою зависимость от США. Она отказалась предоставить американцам аэродромы и порты для операции “Возмездие” в Афганистане, подписалась под “Бейрутской декларацией” арабских стран, в которой США и Англия предостерегаются от новой войны в Ираке.

Модель “Квинсли” может быть окончательно выброшена на свалку истории в ходе приближающейся смены монарха в Саудовской Аравии. Королю Фахду 81 год. Фахд бин Абдулазиз – одиннадцатый сын короля ибн Сауда – сменил его в 1982 году. Его личное достояние оценивается в 20 млрд долларов. В 1995-м у него случился инсульт. Два месяца королем был наследный принц Абдула. И хотя в феврале 1996 года король Фахд вернулся на престол, фактическим правителем остается Абдула. Ему 78 лет. Он сын принцессы, представлявшей при дворе интересы могущественного союза племен шаммар. По материнской линии принц Абдула имеет разветвленные родственные связи с вождями племен в Ираке, Сирии и Иордании. Это опытный, уравновешенный политик, снискавший уважение в религиозных кругах, среди старейшин племен и в рядах национальной гвардии, которой он командует вот уже 40 лет. Эта гвардия состоит из 40 тысяч бедуинов, набранных в родственных Абдуле племенах. Она вооружена и подготовлена американцами. К неудовольствию сыновей других жен короля ибн Сауда – Султана, Салмана, Турки, Фахда, Найефа и др., а главное – США, принц Абдула стремится провести некоторые реформы, например перераспределяет бюджет: за счет сокращения гигантских расходов на вооружение увеличивает расходы на образование, здравоохранение, социальные программы.

Особенно тревожит США то, что принц Абдула старается шаг за шагом ослаблять свою зависимость от Америки, наладить добрососедские отношения с Ираном, с Сирией, снизить напряженность в отношениях с Ираком. Во время войны с талибами не без его ведома американцам было отказано в использовании гигантской военной базы в Кобаре. В августе 2002-го Саудовская Аравия не поддержала планы новой агрессии Америки против Ирака. Абдула не вызывал доверия у Клинтона, не вызывает и у Буша, хотя никогда не ставил под вопрос проамериканскую политику своих предшественников.

Американцы, изучая возможных наследников, предпочли бы принца Султана. Но ему тоже 77 лет. По матери-принцессе Хассы аль Судейри он потомок знаменитого клана “семи князей – основателей монархии”. Принц Султан – противник каких-либо социальных реформ и “саудизации”, которую неспешно пытается осуществить скрытый арабский националист Абдула. Принц Султан известен как человек Вашингтона, человек корыстный, жадный на деньги и роскошь. Его не любят клерикалы, но с 1962 года он министр обороны и возглавляет 60-тысячную армию. Правитель страны Абдула зорко присматривает за Султаном, не позволяя ему наращивать власть и влияние.

Однако Султана при дворе поддерживают родственники по племени Судейри: принц Найеф – министр внутренних дел, принц Салман – правитель Риада, а также принц Турки, с 1977 года и до недавнего времени возглавлявший все разведывательные службы страны. Это второй человек Вашингтона в Риаде. Самый способный, по общей оценке дипломатов, просто “блестящий” среди прочих принцев. Но и самый ненадежный...

Все важные государственные и общественные посты заняты принцами. Вот такая семейственность! Только три министерских кресла саудиты по традиции уступают потомкам Абделя Ваххаба из племени шейх: посты министров юстиции и образования и пост верховного судьи. Последний издает фатвы – установления. Фатва – это нечто подобное папским энцикликам. Как упоминалось, фатвы стал рассылать и бен Ладен, и ему внимают больше, чем голосу судьи из Риада. Конечно, расстановка сил при дворе по мере приближения смены монарха и старения братьев постоянно меняется, все более усложняется.

На смену принцам-старикам приходит третье поколение – внуки. Среди них у американцев тоже подготовлены запасные кандидатуры. Бандар бин Султан, сын престарелого второго наследника. Он так долго живет в качестве посла в Вашингтоне, что получил прозвище “американизированного бедуина-ковбоя”. Ясно, что янки не хотят упустить страну, плавающую на нефтяном море. Всё они, казалось, предусмотрели, засели на всех позициях, но не заладилось у них с исламистами. Бен Ладен сорвался с крючка. Однозначно, однако, что феномен исламизма оказывает возрастающее влияние и на дворцовые интриги, и на страну.

Раньше других это понял принц Турки, ставший на многие годы покровителем бен Ладена и его “афганцев”. Он их прикрывал и финансировал в годы преследований и совместно с ЦРУ перебрасывал из одной страны в другую. Он же обеспечивал семью бен Ладен бесперебойными казенными заказами. В осведомленных кругах, которые следят за подковерной войной за престол, считается, что это принц Турки обеспечил в 1998 году передислоцирование трех тысяч “афганцев” под командой бен Ладена в Северный Йемен. Они стали угрозой для правителя Абдулы и его национальной гвардии. Ришар Лабевьер  приводит слова одного западного военного атташе: “В свете незавершенного престолонаследия, которое в любой момент может дойти до открытой войны между национальной гвардией и кланом Судейри, этот отряд (“афганцев”) может оказаться самым важным козырем американского верховенства не только над саудовскими нефтяными скважинами, но во всем регионе”*.

“Афганцы” бен Ладена показали, на что они способны, в Афганистане, в Чечне, в Йемене, в Боснии, в Косове. Видимо, поэтому бен Ладен и его “афганцы” вот уже шестой год неуловимы. Согласно многим источникам, ЦРУ имело контакты с бен Ладеном даже в июле 2001 г., за несколько недель до событий 11 сентября. Встречались, несмотря на его предупреждение дать американцам “настоящий бой”. Встречались, потому что в сложном сценарии престолонаследия бен Ладен был им очень нужен. Нельзя не согласиться с выводом расследования дела бен Ладена французскими журналистами: “Без предвзятости во всем, в каждом зигзаге истории видеть руку ЦРУ, не впадая в паранойю, усматривать во всем страшный заговор, наше расследование в итоге всегда находило ответственность американцев, прямую или косвенную, интересы, более или менее совпадающие, более или менее полное их руководство разработкой и проведением операций исламистов на многих театрах действий”**. Это твердое заключение французские исследователи распространяют и на Чечню***.

К 50-летию со дня смерти И. В. СталинаГеннадий Костырченко • Депортация-мистификация (Наш современник N3 2003)

К 50-летию со дня смерти В. И. Сталина

Геннадий Костырченко

Депортация-мистификация

Прощание с мифом сталинской эпохи

 

Последние месяцы жизни и сама смерть И. В. Сталина окружены легендами и мифами. Один из наиболее распространенных – о подготовке по приказу вождя высылки евреев из Европейской части Советского Союза на Дальний Восток. Авторы, продвигающие эту фальшивку, расцвечивают ее всевозможными подробностями, свидетельствующими о богатом, но одновременно не слишком здоровом воображении.

Тем ценнее работы, освещающие этот вопрос с позиций строгого историзма. К ним, безусловно, можно отнести статью Геннадия Костырченко. Первоначально она появилась на страницах журнала “Лехаим” и вызвала ожесточенную полемику. Затем автор предложил ее “Нашему современнику”.

Редакция разделяет далеко не все позиции автора.

Понятно – ведь это свидетельство из “другого стана”, что во многом определяет и терминологию, подчас излишне политизированную и, как следствие, неточную (что, к примеру, имеет в виду автор, говоря о “государственном антисемитизме”?), и отдельные оценки (в том числе личности А. Н. Яковлева), совершенно неприемлемые для редакции “Нашего современника”.

Но именно потому, что Костырченко никак не заподозришь ни в симпатиях к Сталину, ни в ностальгии по советской эпохе, развенчание им мифа о планах “депортации” евреев представляется особенно убедительным. Очевидно, что даже определенные политические пристрастия не позволяют серьезному исследователю принять фальшивку, если он ориентируется на факты, а не на домыслы. Вот почему, сделав необходимые – и принципиальные! – оговорки, редакция сочла возможным предложить статью нашим читателям.

Рождение легенды

Прошло уже более десяти лет, как не стало СССР. Но до сих пор живо и негативное наследие, оставленное этой коммунистической империей. В новой России оно мешает прогрессу не только в политике и экономике, но и в гуманитарной сфере, в том числе и в исторической науке, которая только теперь начинает понемногу возрождаться после десятилетий идеологического контроля власти, тщательно скрывавшей в секретных архивах правду о своей деятельности. Наше недавнее прошлое обросло множеством мифов и легенд, которые, будучи в ряде случаев единственной альтернативой советской официальной интерпретации, прочно закрепились в общественном сознании как некая добытая вопреки воле власти истина, которая, подобно религиозному канону, не подлежит даже частичной ревизии, а должна восприниматься на веру как новоявленное откровение. Одним из доживших до наших дней мифов такого рода является легенда времен холодной войны (передавалась сначала шепотом из уст в уста, затем стала достоянием публицистики и, наконец, перекочевала в научные издания) о подготовке Сталиным незадолго до своей смерти тотального выселения евреев в Сибирь. Описанная в десятках, если не сотнях, статей, книг, радио– и телеинтервью, сталинская депортация евреев превратилась в своего рода Лохнесское чудовище, которое многие якобы видели, но никто не смог представить пока что ни одного бесспорного и заслуживающего доверия доказательства его существования.

О “депортации” достоверно известно только следующее. Слухи о ней появились в начале 1948-го, после трагической и таинственной гибели Михоэлса, но особенно усилились к концу того же года, когда был закрыт Еврейский антифашистский комитет и начались массовые аресты его руководителей, а также деятелей идишистской культуры. Л. А. Шатуновская, получившая за близкое знакомство с Михоэлсом лагерный срок, оказавшись потом на Западе, писала, что в первой половине 1948 г. власти хотели провести (но потом отказались от этой идеи) открытый судебный процесс по “делу Аллилуевых” – родственников Сталина, подозревавшихся им в совместных с “еврейскими националистами” кознях против собственной персоны. По ее мнению, эта “важнейшая политическая антиеврейская акция” должна была стать сигналом к такому способу “окончательного решения еврейского вопроса” по-сталински, как массовая депортация советского еврейства в биробиджанскую тайгу, где уже тогда будто бы строились бараки, а к Москве и другим крупным городам подгонялись сотни товарных вагонов для ссыльных. По версии же другого бывшего узника ГУЛАГа, Е. И. Долицкого, работавшего до ареста в  марте 1948 года в Совинформбюро, руководству ЕАК якобы “предлагалось в 1948 г. через М. А. Суслова одобрить разработанный в верхах план добровольного переселения евреев на Дальний Восток и создания там на базе Еврейской автономной области «Еврейской автономной советской социалистической республики»”. Однако такого одобрения будто бы не удалось получить, поскольку приглашенные в ЦК С. А. Лозовский и П. Д. Маркиш, который ошибочно именуется председателем ЕАК, восприняли этот проект как скрытую попытку осуществления депортации. Разумеется, ни Шатуновская, ни Долицкий не подкрепляют свои версии какими-либо фактами1.

Масштабы слухов о готовившейся властями массовой высылке евреев существенно возросли в период антикосмополитической кампании, причем до такой степени, что об этом заговорила заграничная печать. На страницах еврейских изданий (в первую очередь в Израиле, США и Великобритании) в течение 1949—1952 годов неоднократно появлялись сообщения то о вроде бы принятом советскими властями решении депортировать в Сибирь все еврейское население страны, то об уже произведенном переселении туда 400 000 евреев из России, то о готовящейся депортации в том же направлении еще 1 млн евреев из Украины и Белоруссии. Появление подобной информации в западной прессе было в какой-то степени обусловлено тем подспудным пропагандистским нажимом, который с конца 1948 г. стали оказывать на СССР израильские руководители, стремившиеся таким образом побудить Сталина пойти навстречу их требованиям разрешить массовую эмиграцию евреев из СССР. Особую настойчивость в этом деле проявил министр иностранных дел Израиля М. Шаретт. 5 октября 1949 г. он был информирован израильским посланником в СССР М. Намиром о том, что советские евреи “живут в страхе и неуверенности в завтрашнем дне” и “многие” из них “опасаются, что скоро начнется депортация из Москвы”. Через десять дней в качестве ответа Шаретт направил в Москву шифротелеграмму, содержавшую следующую инструкцию: “Мы должны начать кампанию в международной еврейской прессе, особенно в США, равно как и в нееврейской прессе по вопросу о советском еврействе, давая просочиться в прессу всей достоверной информации, имеющейся в нашем распоряжении, а также слухам”. И хотя впоследствии тот же Намир, а также директор восточноевропейского департамента МИД Израиля А. Левави неоднократно сообщали Шаретту о безосновательности подобных слухов, тот не спешил официально их опровергнуть, и их муссирование в западных средствах массовой информации продолжалось. Уже в наши дни И. Харел, руководивший с 1952 г. израильской разведкой “Моссад”, заявил в интервью, сославшись, правда, на недостаточные возможности его секретной службы в то время, что ничего не слышал о подобных планах Сталина2.

Новый, еще больший всплеск тревожных толков о депортации произошел после публикации в печати сообщения ТАСС от 13 января 1953 г. об аресте “врачей-вредителей” и развертывания их пропагандистской травли. На следующий день первый заместитель министра госбезопасности СССР С. А. Гоглидзе среди прочего проинформировал Кремль об оценке этого события посланником Израиля Ш. Эльяшивом: “Вся миссия очень опечалена сегодняшним сообщением. В случае войны (выделено мною. – Авт. ) может быть решено всех евреев выслать в Сибирь, и этот процесс (суд над кремлевскими врачами. – Авт. ) явится подготовкой общественного мнения”.

Еще более панические настроения возникли в кругах столичной еврейской интеллигенции. Конечно, слухи о депортации возникли не на пустом месте. Они были спровоцированы и массовыми арестами культурной и общественной элиты еврейства, и послевоенными пропагандистскими кампаниями, имевшими явный антисемитский подтекст, и, наконец, всплеском бытовой юдофобии, которая закамуфлированно подогревалась сверху (особенно в последние недели жизни Сталина), в том числе и через средства массовой информации. Определенную основательность слухам придавало то, что с конца 1952 г. из Москвы в Казахстан стали высылаться семьи арестованных “еврейских националистов”, в том числе и тайно казненных к тому времени “еаковцев”. Масло в огонь депортационной истерии подливали и частные экстремистские заявления, звучавшие из стана кремлевской элиты, которые потом разносились народной молвой, обрастая всевозможными леденящими кровь слухами и толками. Известно, скажем, что жена секретаря ЦК и руководителя Агитпропа Н. А. Михайлова сказала тогда дочери Сталина Светлане: “Я бы всех евреев выслала вон из Москвы!”3 Подобные высказывания хоть и свидетельствовали о том, что сталинская верхушка если и не полностью, то наверняка уж частично была заражена антисемитизмом, тем не менее вряд ли за ними стояло нечто большее. Ведь нельзя же, к примеру, обвинить царское правительство в подготовке депортации еврейских подданных только на том основании, что во время революции 1905 года скандально известный черносотенец В. М. Пуришкевич предложил переселить всех российских евреев в Колымский округ Якутского края. На деле получилось, что самодержавные правители империи, осуществившие в 1891—1893 гг. далеко не тотальное изгнание евреев из Москвы, вынуждены были к началу 1917 г. мириться с присутствием в Белокаменной не 35 тыс. евреев (столько их было там до выселения), а уже 60 тысяч.

Страхи в еврейской среде многократно усиливались еще и по причине отсутствия в тоталитарном обществе возможности получить объективную и независимую информацию о происходящем. Это спонтанно компенсировалось широкой циркуляцией различных, подчас самых нелепых, толков, домыслов и легенд. Ведь долго блуждающим в информационной пустыне часто грезятся причудливые миражи. Проецируясь на послевоенную ментальность еврейства, только что перенесшего величайшую в своей истории трагедию и как бы по инерции ожидавшего повторения национальной катастрофы, все это переполняло его сознание самыми мрачными предчувствиями и ожиданиями. Воистину мало что изменилось в России со времен Екатерины II, когда, как писал историк В. О. Ключевский, “люди судили о своем времени не по фактам окружавшей их действительности, а по чувствам, навеянным поверх этой действительности”4.

Но имели ли под собой реальную почву охватившие страну и мир слухи о чуть было не осуществленной Сталиным депортации евреев? Конечно, подобная угроза, безусловно, существовала, ибо чуть ли не с момента воцарения в России большевиков власти постоянно практиковали бессудное и массовое выселение людей (сначала по классовым, а потом и по национальным мотивам). Но также верно, что реализоваться эта угроза в тех условиях не могла. И вот почему. В отличие, скажем, от насильственного выселения территориально локализованных на окраине империи кавказских народов депортацию евреев (сотен тысяч, проживавших не обособленно в колониях-гетто, а в густонаселенных городских центрах страны, ассимилировавшись и растворившись в инонациональной массе) нельзя было провести ни молниеносно, ни тем более тайно. Ясно, что изъятие такого количества людей из нормальной общественной среды, где многие из них к тому же играли заметную роль в области науки, культуры, других общественно значимых сферах, возможно было только после всесторонней продолжительной подготовки. Требовались в первую голову предварительные радикальные изменения и в официальной идеологии, сохранявшей, несмотря на пресс сталинизма, еще существенную толику большевистского интернационализма. То есть, схематично выражаясь, почвеннический шовинизм должен был полностью вытеснить коммунистический интернационализм, что было невозможно в принципе. Так как, несмотря на всю симпатию Сталина к традиционной крепкой русской государственности и нагнетавшийся по его воле русский патриотизм, он не мог отказаться от коммунистической идеологии, ибо его евроазиатская империя от Берлина до Владивостока держалась главным образом на ней, а отнюдь не на русской идее. И в этом противоречии коренилась главная причина идеологической амбивалентности сталинизма.

В отличие от сталинского гитлеровский режим был лишен такого дуализма. Тем не менее потребовалось несколько лет, чтобы нацистская Германия подошла к так называемому окончательному решению еврейского вопроса, предусматривавшему массовую депортацию евреев в лагеря смерти. Там этому предшествовали продолжительная идеологическая промывка мозгов с помощью “Майн кампф” Гитлера и других откровенно расистских и антисемитских работ, официальное узаконение антисемитизма как государственной политики, повлекшее за собой систематическое вытеснение евреев из политических, общественных и экономических институций рейха, принятие расовых законов, лишивших евреев гражданских прав и определивших юридически точное понятие еврейства, исходя из конкретно сформулированных этнорелигиозных критериев, организованные сверху погромы ноября 1938 г. и, наконец, Вторая мировая война, окончательно развязавшая руки нацистов для геноцида. Если та же идея тотально покончить с евреями действительно завладела бы Сталиным в начале 1953-го, то их депортации по логике вещей должно было предшествовать нечто подобное. Но диктатор не мог не понимать, что его многонациональной империи в отличие от мононациональной Германии изначально противопоказан такой эксперимент, ибо она рискует просто развалиться.

Существует и другой достаточно весомый антидепортационный аргумент: несмотря на широкое предание гласности после августа 1991 г. самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе сотни тысяч пресловутых списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими советскими политическими секретами. В последнее десятилетие, например, были опубликованы основные официальные документы о насильственном выселении в годы войны и послевоенное время чеченцев, ингушей, крымских татар и других так называемых “изменнических” народов, а также “буржуазных националистов” из Западной Украины, Прибалтики и других регионов страны. Причем эти директивы принимались за несколько месяцев до начала депортаций, что опровергает измышления о том, будто сталинское руководство письменно оформляло их постфактум. В общем, если гипотетически в чьих-то “руководящих” умах и возникало намерение административно выслать евреев в места весьма отдаленные, то эта идея, не могущая быть переведенной на практические рельсы, оказывалась мертворожденной.

Думается, те элементы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью коренных преобразований в советском законодательстве (прежде всего легализации антисемитизма как государственной политики, а значит, и введения национальной дискриминации), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями в многонациональной стране. При таком развитии событий зверь стихийного антисемитизма, разбуженный “делом врачей”, мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Показательно, что один из арестованных кремлевских врачей, Я. Л. Рапопорт, впоследствии называл “дело врачей” “незаконченным советским изданием” российских “холерных бунтов” начала 1830-х гг., когда темные и бесправные народные массы, доведенные до отчаяния страхом перед смертельной опасностью и видевшие в медиках, самоотверженно боровшихся с эпидемией, умышленных распространителей заразы, сначала расправились с ними, а потом обрушили свой гнев на представителей властей5.

Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Да и по складу своего характера он не решился бы открыто выступить против евреев, хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен переживать муки психологической раздвоенности, которая, возможно, и ускорила его конец. В связи с этим весьма симптоматичен эпизод, описанный композитором Т. Н. Хренниковым. В конце 1952 г. Сталин, в последний раз присутствовавший на заседании комитета по премиям своего имени, совершенно неожиданно заявил: “У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!”6*

Из-за быстро ухудшавшегося самочувствия Сталин почти безвыездно находился тогда на “ближней” даче, лишь изредка наведываясь в Москву, и то в основном для того, чтобы своими появлениями в Большом театре или встречами с иностранными послами пресечь усиливавшиеся с каждым днем слухи о его нездоровье. Тем не менее он был в курсе текущей политики благодаря Маленкову, Берии, другим самым доверенным приближенным, которые, конечно, докладывали ему и о негативной реакции Запада на инспирированную им шумиху в связи с “делом врачей”, а также о нарастании антисемитского психоза и паники среди еврейского населения внутри страны. Под воздействием этой информации Сталин, который всегда стремился сохранить для истории свое “прогрессивное” лицо, видимо, осознал, что дальнейшее развитие событий чревато самыми непредсказуемыми последствиями, и потому решился на отступной маневр. Будучи непревзойденным мастером политической ретирады, он хоть и не смог, как в марте 1930 г. (когда понял, что нахрапом мужика в колхоз не загонишь и необходимо взять тайм-аут), написать нечто подобное “Головокружению от успехов”, тем не менее все же нашел аналогичный выход из критической ситуации. Чтобы снять политическое напряжение, возникшее в связи с “делом врачей”, Сталин, как вспоминал потом Л. М. Каганович, поручил тогдашнему главному идеологу Н. А. Михайлову подготовить от имени наиболее выдающихся и известных в стране деятелей еврейского происхождения проект соответствующего письма в редакцию “Правды”. В 20-х числах января такой текст был готов, причем уже даже в виде газетного оттиска. Будучи, как известно, интеллектуально недалеким чиновником, Михайлов не пошел дальше конформистского копирования кондового стиля сообщения ТАСС от 13 января 1953 г. об аресте “шпионской группы” “врачей-вредителей”. В его проекте присутствовала та же, в духе 1937 г., лексика, бичующая “шпионскую банду врачей-убийц”, “этих извергов рода человеческого”, “продавшихся американо-английским поджигателям войны” и “завербованных международной сионистской организацией “Джойнт” – филиалом американской разведки”. К позорному столбу пригвождались и “империалистическая Америка”, эта “каторга для еврейских трудящихся, угнетаемых самой жестокой машиной капиталистической эксплуатации”, и “главари сионизма”, превратившие “государство Израиль в плацдарм американских агрессоров” и создающие “по заданию американской и английской разведок” “террористические диверсионные группы в Советском Союзе и в странах народной демократии”. Вместе с тем четко была зафиксирована официально проводимая Сталиным дифференциация между “еврейскими буржуазными националистами” и “честными еврейскими тружениками”. Это – важный аргумент против версии некоторых современных фальсификаторов (о них речь ниже) о том, что такая дифференциация не проводилась и потому-де все евреи должны были подвергнуться депортации. Собственно, пафос обращения и состоял в противопоставлении “жалкой кучке” “отщепенцев и выродков”, продавших “свою душу и тело империалистам”, “подавляющего большинства еврейского населения”, состоящего из “патриотов Советской Родины”, которые “вместе со всеми трудящимися Советского Союза обрели свободную, радостную жизнь, возможность безграничного развития в любой области труда и творчества”. К ним и был обращен призыв “активно бороться против еврейских буржуазных националистов, этих отъявленных врагов еврейских тружеников”. Завершалось послание требованием “самого беспощадного наказания” “группы врачей-убийц” и выражением уверенности в том, что это требование единодушно поддержат трудящиеся-евреи. Кроме того, в письме отмечалась выдающаяся роль Советского Союза в спасении человечества от гитлеризма, а европейских евреев – от полного уничтожения; особо подчеркивалось, что, несмотря на попытки Запада “создать почву для оживления в СССР антисемитизма, этого страшного пережитка прошлого”, “русский народ понимает, что громадное большинство еврейского населения в СССР является другом русского народа”7.

Поддержать обращение в “Правду” должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе сбора подписей, в котором активную помощь сотрудникам ЦК и редакции “Правды” оказывали академик-историк И. И. Минц и начальствующий журналист Я. С. Хавинсон-Маринин, произошел сбой: Л. М. Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем ряду подписантов, так как он-де не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства. Коллизию эту разрешили довольно быстро, предоставив Кагановичу персональную копию письма, которую тот и подписал как личное обращение в “Правду”. На пленуме ЦК в июле 1953 г. он, имея в виду “евреев-националистов”, заявит, что “дело врачей” было бы “неправильно связывать с еврейством вообще”. Позже Каганович, будучи хорошо осведомленным в тайнах кремлевской политической кухни, отрицал наличие плана депортации8.

Возникла и заминка с Эренбургом: прежде чем поставить свой автограф, тот на всякий случай решил заручиться личным благословением Сталина, направив ему 3 февраля письмо, где как сторонник полной ассимиляции евреев намекнул на заведомую порочность затеи с посланием, исходящим от людей, объединенных по национальному признаку. Он также выступил против использования словосочетания “еврейский народ”, которое, по его мнению, могло “ободрить националистов и смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет”. В конце Эренбург приписал: “Если руководящие товарищи передадут мне, что опубликование документа и моя подпись могут быть полезны для защиты Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу «Письмо в редакцию»”. Замечания маститого литератора, только что удостоенного Сталинской премии за укрепление мира между народами, были учтены при редактировании письма, которое свелось в основном к тому, что из него изъяли словосочетание “еврейский народ”, противоречившее сталинскому учению о нациях. После чего автограф Эренбурга появился на общем подписном листе, хранящемся ныне в Российском государственном архиве новейшей истории.

29 января Михайлов и Шепилов направили подредактированный проект Маленкову, а тот представил его Сталину. Судя по тому, что 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, можно сделать вывод, что текст Сталину не понравился. Не исключено, что тон письма – чрезмерно резкий, если не сказать, кондовый – его не устроил, ибо отражал вчерашний день, а не способствовал в стремительно менявшейся ситуации достижению новой цели: затушить скандальную ажитацию вокруг “дела врачей” в стране и мире. Обоснованность такой догадки подтверждается тем, что составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом. О выполнении задания он отчитался 20 февраля, когда вручил Михайлову “исправленный текст проекта письма в редакцию газеты «Правда»”9.