Текст книги "Журнал Наш Современник 2006 #11"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Планомерно реализовывался курс на высвобождение женщин из сферы профессионально-трудовой деятельности. До минимума, к примеру, была сведена их работа в образовательной сфере, хотя ещё в Веймарской республике ощущался не меньший дефицит педагогов-мужчин, чем в современной России. Стремление женщин к карьерной самореализации в профессиональном или политическом отношении оценивалось на уровне общественной морали как противоестественное. Для вступивших в замужество и добровольно оставивших трудовую деятельность работниц предусматривалась сравнительно крупная беспроцентная ссуда. Характерно, что высвобождение женщин из сферы общественного производства, приводящее, казалось бы, к сокращению численности рабочих кадров, никаким образом не сказалось на сверхвысоких темпах развития экономики страны. “Что дал вам я? – демагогически вопрошал А. Гитлер в 1937 г. у двадцатитысячной аудитории немок. – Что дала вам национал-социалистическая партия? Мы дали вам Мужчину”².

Германский опыт опровергает традиционное возражение, что в условиях индустриальной экономической инфраструктуры высокая репродуктивность, условием которой является производственное высвобождение женщин, невозможна ввиду затратности такого шага. Экскурс же в историю демографической политики заставляет внести в этот тезис некоторую корректировку, ограничивающую его применение либеральными экономическими моделями организации индустриального общества. В тех же системах, где государству отводится роль активного экономического регулятора, появляются возможности и для гендерной диверсификации общественных функций, и в частности для создания условий репродуктивной ориентированности женщин³.

Конечно же, германская демографическая политика далеко не ограничивалась дефеминизацией производственной сферы, включая и иные механизмы стимулирования высокой рождаемости. Вводились, к примеру, специальные детские и семейные пособия, устанавливались льготные расценки медицинского обслуживания многодетных семей. Распространявшаяся на не достигших 25-летнего возраста незамужних девушек обязательная трудовая повинность предусматривала, главным образом, наряду с сельскохозяйственными работами, оказание помощи многодетным матерям в уходе за детьми. Молодые немки таким образом, снимая часть повседневных забот с домохозяек, сами приобретали навыки будущих матерей. Задачу подготовки к материнству решали также учрежденные государством специальные школы для беременных женщин. Впервые в мировой практике устанавливалась правительственная награда за заслуги рожениц – Золотой материнский крест, вручаемый матерям, родившим восьмерых детей (с 1944 г. орден “Мать-героиня” был введен в СССР)⁴.

Об апологии национал-социализма, конечно же, не может быть и речи. Однако детородный бум в Германии при власти НСДАП – серьезный аргумент в пользу гипотезы о корреляции репродуктивных показателей с уровнем национальной ориентированности государства. Статистика по рождаемости в современном денацидизированном либеральном германском государстве находится в резком диссонансе с ситуацией, сложившейся в “Третьем рейхе”. Уже довольно длительное время Федеративная Республика имеет однозначно худший в мире показатель общего коэффициента рождаемости. В 2004 г. он составил лишь 8,6%, тогда как даже в условиях катастрофического 1945 г. он достигал 15%. Почему же немки мало рожали в Веймарской республике, почти не рожают в ФРГ, а в “Третьем рейхе” демонстрировали высокую репродуктивную активность? Очевидно, что причины такого различия следует искать не в экономической конъюнктуре, а прежде всего в идеологических факторах¹.

Р у м ы н и я

Другой пример стремительного демографического рывка представляла социалистическая Румыния. Суммарный коэффициент рождаемости в ней в первую половину 1960-х годов был одним из наименьших в мире. К 1966 г. уровень его падения достиг отметки в 1,9. Переломный характер для вывода страны из состояния демографического кризиса имел комплекс мер, главным образом запретительного характера, принятых румынским правительством в октябре 1966 г. Один из запретов касался продажи средств контрацепции. Приобрести контрацептивы в Румынии было возможно лишь на основании особого предписания врача или по некоторым социальным показаниям. Одновременно устанавливался запрет на осуществление абортов. Они разрешались лишь по особым медицинским справкам для женщин, достигших сорокалетнего возраста, а также матерей, имеющих четырех и более детей. По каждому факту смерти новорожденного проводилось специальное расследование. Уголовная ответственность за нелегальные аборты распространялась как на женщин, так и на врачей. Исходя из норм современного либерального права, такого рода регулирование может показаться дикостью. Однако в результате его Румыния в кратчайший срок была выведена из демографической ямы. Не прошло и года, как суммарный коэффициент рождаемости в стране возрос до отметки в 3,66.

По-видимому, это был самый стремительный демографический рывок за максимально короткий период в новейшей истории. Впоследствии, при ослаблении фактического государственного контроля за репродуктивным поведением, уровень рождаемости вновь приобрел тенденцию устойчивого снижения. Хотя формальный запрет на проведение абортов сохранялся, но, не будучи подкреплен соответствующими уголовными преследованиями и строгостью медицинского освидетельствования, он приобрел исключительно номинальный характер. К середине 1980-х годов Румыния по числу абортов даже вышла на второе место в мире. На первом же, как известно, находился Советский Союз, что само по себе заставляет со всей внимательностью подойти к рассмотрению румынской демографической реформы 1966 г. Некоторые ограничения права женщины на совершение аборта существовали также и в других социалистических странах – в Болгарии (для женщин в возрасте менее 40 лет и родивших менее двух детей) и Венгрии (для женщин в возрасте менее 35 лет и родивших менее трех детей)².

С С С Р

В качестве весьма эффективной может быть оценена и демографическая политика 1980-х годов в СССР. Несмотря на высокий уровень индустриального развития, предполагающий, согласно теории современного типа воспроизводства, снижение репродуктивной активности, суммарный коэффициент рождаемости за период с 1980 по 1987 гг. возрос с 2,25 до 2,53, повысившись, таким образом, на 12,4%. Фиксируются две волны возрастания репродуктивности. Первая из них определялась реализацией принятого 22 января 1981 г. постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР “О мерах по усилению государственной помощи семьям, имеющим детей”. В течение десяти предшествующих лет наблюдалось ежегодное устойчивое снижение суммарного коэффициента рождаемости. Его рост начался фактически сразу же после вступления в силу указанного постановления, о чем свидетельствуют следующие показатели: 1980-1981 гг. – 2,25, 1981-1982 гг. – 2,29, 1982-1983 гг. – 2,37, 1983-1984 гг. – 2,41. За три года эффект принятых мер себя исчерпал, выразившись в пробуксовке динамики рождаемости в 1984-1985 гг. на уровне предыдущего года – 2,41.

Новая, более мощная репродуктивная волна коррелировалась с развернувшейся в советском обществе крупномасштабной антиалкогольной кампанией. Динамика суммарного коэффициента рождаемости вновь резко возросла, составив за 1985-1986 гг. показатель 2,46, а за 1986-1987 гг. – 2,53¹.

В а р и а т и в н о с т ь р е п р о д у к т и в н о г о п о в е д е н и я в с о в р е м е н н о м м и р е

Необходимо также отметить, что, в отличие от североамериканского и европейского регионов, демографическая политика подавляющего большинства стран современного мира направлена не на увеличение рождаемости, а на его сокращение. Её эффективность измеряется снижением репродуктивной динамики. Реализуются государственные программы планирования семьи. Не есть ли такое регулирование рождаемости в странах “третьего мира”, при его стимулировании в развитых государствах, практическим выражением преференций “золотого миллиарда”? Процесс снижения рождаемости, при общемировом масштабе рассмотрения проблемы, оказывается не столько естественным последствием демографического перехода, сколько результатом искусственной политической регуляции, осуществляемой в угоду ряда избранных стран.

Индикатором ментально-культурной обусловленности репродуктивного поведения может служить сопоставление по данному параметру лиц, проживающих в одной экономической зоне, но различающихся по этноконфессиональной идентификации. Так, русские женщины, проживавшие в советское время в среднеазиатских республиках, рожали неизменно значительно меньше детей, чем представительницы коренных мусульманских народов. В то же время среднеазиатки, переезжавшие в Россию, были более репродуктивно ориентированы в сравнении с местным славянским населением. Не только отношение к деторождению, но и в целом к семейным ценностям различалось по национальному признаку. Разводы, к примеру, у таджиков фиксировались в 2,5 раза, а у туркменов – в 3,5 раза реже, чем у русских в соответствующих национальных республиках².

Еще более показательны цифры расовых различий в репродуктивной активности населения США. Казалось бы, у рассредоточенных по всей территории Соединенных Штатов афро-американцев должен быть, в соответствии с теорией об экономическом предопределении демографических процессов, примерно тот же показатель рождаемости, что и у белого населения (а может, даже и меньше, имея в виду их более низкий социальный уровень в стране). Однако в действительности репродуктивность цветных оказывалась неизменно выше, нежели у потомков выходцев из Европы. Так, к середине 1980-х годов суммарный коэффициент рождаемости у американских белых составлял 1,71, тогда как у афро-американцев – 2,15. Традиционно еще более высокие репродуктивные показатели в США имеют представители иных цветных этносов (к примеру, мексиканцы). Суммарный коэффициент рождаемости за тот же период у целостно рассчитываемого небелого населения Соединенных Штатов составил 2,22.

Именно репродуктивная активность цветных обеспечивает на настоящее время для США некоторое превышение границы простого воспроизводства населения. Тот же вывод можно сделать и в отношении современной Франции. Как и по всей Европе, иммигранты из стран “третьего мира” обладают несоизмеримо более высоким уровнем репродуктивности, нежели коренные европейские жители. Численность детей у проживающих во Франции арабов в 3,3 раза больше в среднестатистическом измерении, нежели у французских семей. Выправившаяся, казалось бы, в настоящее время демографическая ситуация во Франции есть прежде всего результат активной рождаемости у иммигрантов. Сами-то французы, имеющие суммарный коэффициент 1,84, не обеспечивают даже простого воспроизводства¹.

IV. Специфика демографического кризиса в России

Кризис рождаемости в современной России, совпадая по основным статистическим характеристикам с динамикой снижения репродуктивности в Западной Европе, имеет, в отличие от неё, совершенно иную природу. Причины репродуктивного кризиса в России заключаются отнюдь не в урбанизации (переписи 1989 и 2002 гг. фиксируют абсолютно сходный показатель долевой численности горожан), а в специфике осуществляемых реформ. Социально-экономический коллапс блокировал для значительной части россиян их стремление к воспроизводству².

Сходный по характеру репродуктивный кризис испытали и все другие бывшие социалистические государства Европы. Если до начала реформ рождаемость в них в целом была заметно выше, чем в капиталистических европейских государствах (суммарный коэффициент рождаемости по Восточной Европе – 2,14, Западной – 1,63, Северной – 1,86, Южной – 1,93), то в настоящее время её уровень однозначно ниже. Помимо демографического кризиса на постсоветском пространстве обращает на себя внимание и другой тренд – смена регионального лидера по показателю репродуктивности, место которого заняла отличающаяся социальной ориентированностью государственной политики Северная Европа. Таким образом, при среднесрочном измерении демографических показателей обнаруживается связь снижения репродуктивной активности населения с отказом от принципа регулирования государством социально-экономических процессов³.

М а л о д е т н о с т ь

При долгосрочном ретроспективном анализе выявляются более глубинные истоки феномена малодетности в России, рассматриваемые через парадигму глобальной ценностной трансформации. Кризис традиционных семейных ценностей характеризовал еще, казалось бы, сравнительно благополучную в статистическом выражении демографическую ситуацию в Советском Союзе. Целенаправленное насаждение материалистического миропонимания привело к вытеснению из общественного сознания сакрального отношения к процессу воспроизводства. Пожалуй, наиболее острые формы эта десакрализация приобрела у русского народа, явившегося основным объектом советской идеологической нагрузки. Столетнее измерение демографического тренда четко фиксирует тенденцию понижения потенциалов рождаемости у русского населения в сравнении с другими, объединенными с ним в единое государство народами. Его государствообразующая роль в Российской империи отражалась наивысшими показателями рождаемости. Репродуктивность женщин православного исповедания была в ней в конце XIX в. почти в полтора раза выше, чем у мусульманок. Через полстолетия РСФСР, по статистике на 1940 г., занимала четвертое место среди союзных республик. Впереди нее по этому показателю находились Армянская, Казахская и Узбекская ССР. Показательно, что первая строчка принадлежала стране христианского культурного ареала – Армении, опровергая тем самым популярный тезис об исключительной репродуктивной ориентированности народов исламского мира. При истечении следующих 50 лет (по данным на 1986 г.) РСФСР опустилась уже на десятое место среди пятнадцати союзных республик. При общем снижении уровня репродуктивности в Советском Союзе в трех из союзных республик – Таджикской ССР, Узбекской ССР и Туркменской ССР – он возрастал. Рождаемость у таджиков к концу советского периода была, в опровержение теории демографического перехода, заметно выше, чем у них же столетием ранее. Таким образом, высокий уровень репродуктивности в СССР удалось сохранить (а то и увеличить) лишь тем народам, которые сумели сохранить приверженность этническим традициям. Тогда как разрушение традиций русского народа затрагивало сами ментальные стороны его существования¹.

Желание иметь потомство у русских женщин к концу советской эпохи было подавлено в большей степени, чем у любой титульной национальности в союзных республиках. Репродуктивная ориентированность у них оказывалась даже ниже реального уровня рождаемости. На предпоследнем месте по этому показателю находились близкие в культурном отношении украинки. Тогда как замужние туркменки (первое место) ожидали родить на тысячу женщин 6356 детей. Расхождения между ожидаемой и желаемой численностью потомства, согласно утверждению демографов, как правило, незначительны².

Р а з в о д ы

Православная традиция, равно как и католическая, крайне негативно относилась к бракоразводной процедуре и повторным бракам. Популярная русская сентенция гласила, что первая жена дана от Бога, вторая – от человека, третья – от черта. Народное представление соотносилось с официальной позицией Церкви. Московский митрополит Фотий излагал ее посредством другого афористического перифраза: первая жена – по закону, вторая – от слабости человека, третья – законопреступление, четвертая – нечестивое, свинское житие³.

На начало XX в. европейское законодательство в отношении разводов варьировалось в соответствии с конфессиональными традициями. В протестантском семейном праве бракоразводные процедуры в полной мере легитимизировались; в православном – хотя и допускались, но были максимально затруднены; в католическом – категорически воспрещались. Как следствие, даже в современной Европе ряд стран – католические Испания, Португалия, Италия, православная Греция – имеет исключительно низкий (близкий к нулевому) уровень разводимости. Напротив, крайне высокая динамика разводов в России прямо свидетельствует о разрыве страны с духовной традицией православия. Если в Российской империи, по данным на 1897 г., общий коэффициент разводимости составлял 0,06%, то уже в 1926-1927 гг. в Советском Союзе (его европейской части) – 11%. Чаще, чем в СССР, в 1920-е годы разводились только в США. Причем динамика разводов в Украинской ССР была даже выше американской. Но ведь одно дело США, имеющие за плечами длительный опыт эмансипаторской политики, и совсем другое Советский Союз, пошедший на резкий контрастирующий разрыв с еще недавно преобладающим патриархальным семейным укладом.

В дальнейшем динамика разводов в СССР существенно снизилась, чему немало способствовало проведение Указом о браке и семье от 8 июля 1944 г. существенное усложнение бракоразводной процедуры. Чтобы развестись, требовалось пройти через две судебные инстанции, при предварительной публикации в местных газетах извещения о готовящемся процессе. Новое упрощение процедуры разводов в 1965 г. привело к очередному скачкообразному росту разводимости. Если в 1965 г. было зарегистрировано 360 тыс. разводов, то уже в 1966 г. – 646 тыс. Коэффициент разводимости возрос за десятилетие от уровня 5,3% в 1958-1959 гг. до 11,5% в 1969-1970 гг., к концу 1970-х годов он уже составлял 15,2%. Это было существенно выше соответствующих показателей любой из европейских стран. Причем среди союзных республик Российская Федерация уступала по нему лишь Латвии. По коэффициенту разводимости СССР занимал третье место в мире, пропустив вперед себя лишь США и Кубу. В современной Российской Федерации по отношению к советскому времени показатели разводимости еще более возросли. Если в 1990 г. в РСФСР было зафиксировано 559 918 разводов, то в 2002 г. – уже 853 647.

Семейная нестабильность является важным фактором в сдерживании рождаемости. В контексте демографического кризиса русского народа обращение к церковному варианту истолкования семейного права, в синтезе его с установленной светской гражданской традицией, представляется неким спасительным исходом. Целесообразно также обсудить вопрос о степени возможного участия институтов Церкви в регистрационных процедурах брачно-семейных отношений (брак, развод, рождение ребенка)¹.

Разводы по сей день законодательно запрещены в Ирландии, ряде стран Латинской Америки, отличающихся значительным уровнем влияния католической церкви. Данное ограничение в семейном законодательстве отнюдь не квалифицируется в качестве противоречия принципу соблюдения прав человека, являясь, напротив, его развитием с позиций традиционной нравственности. Аргументом же в пользу сохранения запрета на разводы служит более высокий уровень рождаемости в указанных странах в сравнении с теми (из принадлежащих к той же католической культурной традиции), в которых он был исторически снят.

П р о б л е м а о д и н о к и х л ю д е й

Другим фактором демографического развития СССР являлась непомерно значительная доля в общей структуре населения одиноких людей. В дореволюционной России общинный мир принципиально исключал социальное одиночество. Даже тривиальные семейные ссоры в целях пресечения их конфликтогенности разрешались, на сходе. В контрасте с такого рода практикой доля одиноких людей в структуре позднего советского общества составляла 11,3%. И это несмотря на сравнительно высокий, по западным меркам, уровень брачности. Тезис о семье как основной первичной ячейке социалистического общества являлся чисто декларативным. СССР по показателю численности одиноких людей занимал третье место в мире, уступая только Швейцарии и ФРГ.

Популярные суждения об особой семейственности русского народа материалами демографической статистики не подтверждаются. К концу советской эпохи о ней можно было говорить лишь в прошедшем времени. Средний размер семьи в РСФСР составлял 3,24 чел. Худшие показатели имели только Эстонская и Латвийская ССР. Для сравнения: среднестатистическая семья в Таджикистане включала в свой состав 5,95 чел. Все среднеазиатские республики имели в советское время общий тренд увеличения размеров семей¹.

Г е н д е р н ы й р а з р ы в п р о д о л ж и т е л ь н о с т и ж и з н и и с п е ц и ф и к а с е м е й н ы х о т н о ш е н и й в Р о с с и и

Современная Российская Федерация унаследовала от Советского Союза первенство по показателю наибольшего разрыва в продолжительности жизни мужского и женского населения. По данным на 2004 г., он составляет 13,41 года. Причины такой разницы не сводятся исключительно к пресловутому спиванию российских мужиков. Применительно к другим странам с традиционно высоким уровнем употребления алкоголя такого разрыва не наблюдается. Характерно, что в императорский период истории России несовпадение в продолжительности жизни мужчин и женщин, по статистике на 1897 г., составляло всего 2,9 года, что соотносилось с общемировыми показателями. Между тем алкоголизация русского мужского населения имела до революции не менее широкое распространение. Следовательно, дело заключалось не только и не столько в пьянстве. Резкий гендерный разрыв в продолжительности жизни возник в советское время и, следовательно, отражал его социально-психологическую специфику².

Социокультурные ролевые функции взаимоотношения полов в секуляризованной России имеют принципиальные отличия от соответствующих нормативов как в странах Запада, так и Востока. Эмансипированный статус женщины в западных сообществах подразумевает отсутствие у неё каких-либо не закрепленных законом преференций в семейной сфере. Эмансипация нивелирует принципиальные различия гендерных ролей. Если уж равенство – то равенство во всем, в том числе и в составлении семейного бюджета. Процесс эмансипации женщин на Западе снизил одновременно и социальную ролевую нагрузку на мужчин. На Востоке социокультурные тендерные роли закрепляются не столько правом, сколько силой традиции. Оборотной стороной восточной патриархальности является актуализация в применении к мужчинам архетипа “добытчика”. Подчиненное положение женщин одновременно освобождает их от ряда социально-экономических функций. Повышенная ответственность, возлагаемая на мужчин, компенсируется реальным положением его в качестве главы семьи.

Российская модель семейных отношений конструируется на основе эклектического совмещения компонентов обеих гендерных систем. Такое сочетание поставило женское население России в преференционное в социокультурном ролевом распределении положение. В соответствии с западной моделью, женщина наделяется всеми правами, предусмотренными идеологией эмансипации. Вместе с тем был сохранен весь комплекс возлагаемых на мужчин социальных обязанностей, не подкрепленных какими-либо компенсаторскими преференциями. Связанный со спецификой семейных отношений в России социально-психологический прессинг, постоянно довлеющий над значительной частью мужского населения, может быть, вероятно, расценен в качестве одного из основных факторов непропорционально высокой смертности мужчин в России.

А б о р т ы

Следует ли говорить, что в православной религиозной традиции практика абортов резко осуждается. Столь же категорический запрет в отношении искусственного прерывании беременности выдвигается и в католицизме. Оно приравнивается к умышленному убийству. Распространение абортов в предреволюционной России, ограниченное пределами субкультуры крупного города, явилось одним из знаковых проявлений ослабления религиозных скреп в обществе. В Петербурге соотношение абортов к числу рождений составляло 20%. В Харькове данный показатель был даже выше – 22,1%. Но только при советской власти практика искусственного прерывания беременности приобрела общероссийские масштабы. Снятие постановлением Наркомздрава и Наркомюста от 18 ноября 1920 г. запрета на аборты явилось катализатором их активного применения. К 1926 г. доля абортов в отношении к общему числу живорожденных составляла уже 46,3% , в Ленинграде – 42,4% (более чем в два раза выше в сравнении с дореволюционным петербургским уровнем), в губернских городах РСФСР (судя по имеющимся материалам восьми городов) – 32%. При этом на селе, остававшемся еще под властью христианской семейной традиции, аборты по-прежнему расценивались как аномальное явление, соответствуя показателю в 2,1%.

В 1920-е годы в СССР формировался новый тип семейных отношений, для которых деторождение не носило приоритетного и обязательного характера. Ситуация стала настолько угрожающей, что правительство СССР вынуждено было в 1936 г. запретить аборты. Именно с этим некоторые исследователи связывают феномен “сталинского демографического ренессанса”¹.

Новая легализация абортов соотносилась не только с контекстом десталинизации общественной жизни, но и очередного антирелигиозного наступления. В результате Советский Союз прочно закрепился на неблаговидных позициях мирового лидера по количеству абортов. По данным за 1990 г. было зафиксировано 4103,4 тыс. абортов, тогда как родилось всего 1988,9 тыс. детей. Отношение абортов к родам составило, таким образом, 205,9%. Правда, в постсоветское время статистика искусственного прерывания беременности имела тенденцию заметного снижения. Данное обстоятельство вполне объяснимо, имея в виду распространение использования в половых отношениях обычных средств контрацепции. Но даже в весьма благополучном в рассматриваемом отношении, при сравнении с соответствующими советскими показателями, 2004 году абортов совершалось больше, нежели рождалось детей. Проблема преодоления демографического кризиса русского народа могла быть во многом решена, если бы государство законодательно ограничило практику искусственного прерывания беременности².

С р е д с т в а к о н т р а ц е п ц и и

Традиционной репродуктивной ориентированности брачных отношений противоречит массовое использование средств контрацепции. Из находящихся в репродуктивном возрасте российских женщин, по данным на 2004 г., 14,1% применяют внутриматочные спирали, 8,9% – гормональную контрацепцию. 18 тысяч проходят ежегодно операцию по стерилизации. Всего 73% россиянок (включая использующих обычные средства контрацепции) оказываются заведомо исключенными из процесса воспроизводства. При этом 53% потенциальных матерей применяют современные методы контрацепции. Принципиальный отказ значительной части российских женщин от потенциального дара материнства – яркая иллюстрация нравственного состояния нашего общества³.

Приведенная аргументация вовсе не направлена на опровержение теории демографического перехода. Было бы наивно отвергать влияние на репродуктивность материальных факторов. Задача заключалась не в отрицании их, а в доказательстве одновременного воздействия на репродуктивное поведение населения духовных потенциалов и, соответственно, недетерминированности процесса снижения рождаемости в современном мире, принципиальной возможности изменения сложившейся демографической ситуации. Лидерами в динамике воспроизводства населения в настоящее время являются Афганистан и Саудовская Аравия, хотя первое из государств характеризуется крайне низким уровнем жизни, а второе – столь же высоким. Очевидно, что в обоих случаях исламская традиция сакрализации деторождения оказалась более значимым условием, нежели материальные параметры развития стран.

Апелляция к традиции не означает и отрицания целиком демографического опыта Запада. Задача заключается в конструктивном синтезе применительно к демографии модернизма с традиционализмом высокого уровня продолжительности жизни с высокой репродуктивностью. Целевая установка демографической политики может быть выражена посредством формулы: жить так же долго, как на Западе, рожать так же много, как на Востоке!