355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наоми Новик » Зимнее серебро » Текст книги (страница 6)
Зимнее серебро
  • Текст добавлен: 19 июня 2019, 05:00

Текст книги "Зимнее серебро"


Автор книги: Наоми Новик



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 7

Кошель, полный блестящих монет, что вручил мне Зимояр, был в десять раз тяжелее прежнего. Я высыпала его содержимое на стол и принялась возводить из монет гладкие башенки – это помогало привести мысли в порядок.

– Мы уедем, – глухо произнесла мать, глядя, как я складываю монеты столбиками. Я не сказала ей ни про обещание Зимояра, ни про его угрозу. Но мать все равно перепугалась: шутка ли – к ее дочери является владыка зимы и требует золота! – Мы уедем к моему отцу, а если понадобится, то и дальше.

Но я-то понимала, что это нас не спасет. Куда убежишь от зимы? Пусть даже мы скроемся в какой-нибудь стране за тысячу миль отсюда – сколько взяток мы заплатим, пересекая границы, и окажется ли гостеприимным наш новый дом? В далеких краях наш народ не всегда привечают – и мы об этом немало наслышаны. Чужестранные короли и епископы вечно требуют, чтобы мы прощали им долги, а сами не прочь набить сундуки за наш счет. Один из дедовых братьев приехал из летней страны, где у него был дом с закрытым двориком. Там росли апельсиновые деревья. Их посадила и вырастила моя родня, а теперь кто-то другой рвет плоды с их веток. Дедушкиному брату повезло, что ему удалось выбраться оттуда живым и очутиться здесь.

Но даже в стране, где царит лето, я не смогу прятаться вечно. Наступит день, когда задует ветер, и воздух остынет, и посреди ночи мороз подкрадется к моему порогу. Зимояр сдержит свое обещание. Я всю жизнь буду бегать от него, едва переводя дух, трепеща от страха, а он все равно явится и оставит мое обледеневшее тело лежать на пустом крыльце.

Поэтому я ссыпала все шесть башенок – по десять монет в каждой – обратно в кошелек. Тут как раз пришел Сергей, и я сразу отправила его к Олегу спросить, не отвезет ли он меня в Вышню прямо нынче вечером.

– Скажи ему, я вычту копейку из его долга, если он отвезет меня сегодня в город, а в субботу вечером назад, – сумрачно произнесла я. Переплата за извоз получалась двойная, но время сейчас дороже денег. Зимояр, конечно, дал мне три дня, но на самом-то деле времени у меня было только до пятничного заката. Вряд ли мне удастся втолковать Зимояру, что я задержалась из-за шаббата.

Назавтра с первым лучом солнца я была уже на рынке. Едва завидев меня возле своего прилавка, Исаак приветливо осведомился:

– Принесли еще серебра? – Но тут же, вспомнив о манерах, вспыхнул и добавил: – То есть я хотел сказать, что рад вас видеть снова.

– Да, серебра я принесла, – ответила я, перевернула кошелек, и монеты легли сверкающей горкой на черный бархат прилавка – Исаак даже не успел еще разложить товар. – В этот раз я должна отдать шестьдесят золотых.

Исаак уже вертел монеты в руках, его глаза блестели голодным блеском.

– Я никак не вспомню… – пробормотал он скорее себе, чем мне. Услышав мои слова, он изумленно распахнул глаза. – Не прогадать бы на такой работенке!

– Здесь довольно серебра на десять колец, каждое по десять злотеков.

– Я столько не продам.

– Да нет же, конечно, продадите, – возразила я. У герцога есть кольцо из волшебного серебра: понятно, что все городские богатеи – хоть мужчины, хоть женщины – захотят иметь такое же, да поскорее.

Исаак насупился, пошевелил монеты пальцами и наконец вздохнул:

– Я сделаю ожерелье, и посмотрим, что мы с этого будем иметь.

– Вам правда не по силам продать десять колец? – удивилась я. Неужели же я в нем ошиблась?!

– Я сделаю ожерелье, – настойчиво повторил Исаак.

По-моему, смысла в этом не было ни на пенни. Наверное, Исаак хочет покичиться своей работой и сделать себе имя. Что ж, я не против – мне главное заплатить моему Зимояру и выиграть при этом время.

– И нужно закончить работу до шаббата, – добавила я.

– Я чудеса творить не умею! – простонал он.

– Чудеса уже до вас сотворили, – отрезала я, кивнув на монеты. Больше спорить он не стал.

Пока Исаак трудился, я сидела за его прилавком и обслуживала покупателей, приходивших к нему за разными вещами. Сам Исаак не хотел никого видеть и слышать – он целиком погрузился в работу. Покупателями были по большей части слуги – очень занятые, очень раздраженные. Многим из них не терпелось забрать заказы. Они говорили сердито, испепеляли меня взглядами и пытались сделать так, чтобы я съежилась и исчезла. Но я сдерживала их натиск и холодно отвечала им:

– Вы, разумеется, видите, над чем трудится мастер Исаак, и прерывать его не стоит. Я уверена, ваша хозяйка или хозяин не хотели бы прогневать господина, чье имя я назвать не могу, который купит это украшение.

И я указывала на верстак, где в лучах полуденного солнца сияло волшебное серебро. Холодный блеск завораживал строптивых покупателей; они замирали, глядя на серебро, а потом уходили, не проронив больше ни слова.

Исаак не прекращал работу, пока не угас последний луч солнца, а наутро, едва рассвело, он снова уселся за верстак. Я заметила, как он отложил несколько серебряных монет в сторону, как будто на память, чтобы потом не забыть. Я даже подумала: может, надо попросить, чтобы он и мне оставил одну? Но все равно из этого ничего не вышло. В полдень Исаак со вздохом расплавил последнюю из сохраненных монет – и последний виток серебряного кружева лег на ожерелье.

– Готово, – объявил он и поднял украшение обеими руками. Серебряные сосульки свисали с его широких ладоней. Несколько мгновений мы с Исааком просто стояли и смотрели, не в силах отвести взгляд от ожерелья.

– Теперь отправите его к герцогу? – спросила я наконец.

Исаак помотал головой. Он вытащил из-под стола квадратную деревянную шкатулку с резьбой и черным бархатом внутри и аккуратно разложил в ней ожерелье.

– Нет, – сказал он. – Ради этой вещи я пойду к нему сам. Хотите со мной?

И мы вместе направились к воротам нашего квартала, а потом пошли по городским улицам. Пешком я никогда прежде здесь не ходила. Ближе к стене домишки были низенькие, плохонькие, обветшалые, но потом Исаак вывел меня на широкие улицы. Мы миновали огромную церковь из серого камня с окнами, подобными драгоценным камням, и вышли к огромным особнякам, где жила знать. Я никак не могла сдержаться и вовсю глазела на железные решетки с фигурами львов и извивающихся драконов, на стены, увитые каменным виноградом и усыпанные каменными цветами. Мне очень хотелось шагать по этим улицам с гордо поднятой головой – ведь я все-таки внучка своего деда и в банке у меня лежит золото. Но я лишь радовалась про себя, что я не одна, когда мы поднимались по чисто выметенным широким ступеням.

Исаак поговорил с кем-то из слуг. Нас провели в маленькую комнатку и оставили ждать; никто не предложил нам ни напитков, ни стульев, чтобы присесть. Слуга взирал на нас крайне неодобрительно. Я была ему почти благодарна за это. Потому что от злости я чувствовала себя не такой ничтожной и меньше таращилась по сторонам. Наконец к нам вышел слуга, который в прошлый раз приходил на рынок, и надменно осведомился, с чем мы пожаловали. Исаак достал шкатулку и показал ему ожерелье. Слуга некоторое время разглядывал его, потом отрывисто бросил:

– Очень хорошо. – С этими словами он удалился.

Спустя полчаса слуга появился снова и приказал нам следовать за ним. Он провел нас вверх по черной лестнице, и мы очутились в зале, роскошнее которого я не видывала: на стенах красовались гобелены ярких расцветок, а на полу лежал ковер с изумительным узором.

Ковер скрадывал шум шагов. По нему мы прошли дальше, в гостиную, которая оказалась еще великолепнее. Посреди гостиной стоял письменный стол и огромное золотое кресло, обитое бархатом. В нем сидел богато одетый человек с золотой цепью на шее. На указательном пальце правой руки поблескивало кольцо из волшебного серебра. Человек не смотрел на кольцо, но все время поглаживал его большим пальцем, словно проверяя, на месте ли оно.

– Ну что ж, давайте посмотрим, – произнес он.

– Прошу, ваша светлость. – Исаак с поклоном протянул герцогу открытую шкатулку.

Герцог вперил в нее взгляд. На его лице ничего не отразилось. Он осторожно пошевелил пальцем украшение на дне шкатулки, лишь легонько коснувшись изящно перевитых серебряных прядей. Наконец он глубоко вдохнул и выдохнул:

– И сколько ты за него просишь?

– Ваша светлость, я не могу продать его меньше, чем за полторы сотни.

– Бред! – рявкнул герцог. Даже я едва не закусила губу. Вот уж правда: загнул так загнул!

– Тогда мне придется переплавить ожерелье на кольца! – воскликнул Исаак, с мольбой простирая руки к герцогу. Я решила про себя, что ювелир торгуется очень даже грамотно: не захочет же герцог, чтобы кто-то еще щеголял в таком кольце.

– Откуда у тебя это серебро? – властно осведомился герцог. – Оно весьма необычно. – Исаак нерешительно покосился на меня. Герцог перехватил его взгляд. – Ну же?..

Я изобразила реверанс – настолько глубокий, насколько сумела, – и, слегка попятившись, заявила:

– Мне его дал один Зимояр, ваша милость. Он желает обменять серебро на золото.

Поверит или нет? Герцог буравил меня взглядом. Но он не рявкнул «Что за чушь!» и не сказал, что я лгунья.

– А ты желаешь, чтобы и я поучаствовал в обмене, – проворчал он, снова опустив взгляд на ожерелье. – Все ясно. И много еще будет такого серебра?

Я бы и сама хотела это знать. Принесет ли Зимояр еще больше серебра? И если да – что я буду делать? В первый раз шесть монет, во второй – шестьдесят… А потом мне придется добывать для Зимояра шесть сотен злотеков, так получается? Я сглотнула комок в горле и просипела:

– Наверное, будет много… гораздо больше.

– Хмм. – Герцог снова посмотрел на ожерелье. Потом он дотянулся до колокольчика и позвонил: на пороге немедленно возник слуга. – Ступай скажи Ирине, что я жду ее.

Слуга с поклоном вышел. Мы ждали не очень Долго, каких-то несколько минут, и появилась девушка. Примерно на год моложе меня, тоненькая, сдержанная, в простом платье из серой шерсти с целомудренно высоким воротником. Голову девушки прикрывала серая шелковая вуаль. Следом шла пожилая нянька; при виде меня и особенно Исаака она неприязненно наморщила лоб.

Ирина, не поднимая глаз, присела в реверансе. Герцог взял ожерелье и, приблизившись к дочери, надел украшение ей на шею, а потом отступил на три шага и полюбовался ею. Ирина не была красавицей – девушка как девушка, самой обыкновенной внешности. Только волосы у нее были роскошные – длинные, густые, блестящие. Но с ожерельем это все словно стало не важным. От Ирины невозможно было отвести глаз. Зима сомкнула объятия на ее шее, и, когда Ирина посмотрела на себя в зеркало, серебро изумительно засияло в соседстве с серой вуалью и темными глазами.

– Ах, Иринушка! – восхищенно прошептала нянька.

Герцог кивнул. Не отрывая взгляда от дочери, он произнес:

– Пробил твой счастливый час, ювелир. Я даю сотню золотых монет за ожерелье. А в следующий раз ты сделаешь мне корону, достойную царицы, и это будет приданым моей дочери. Получишь вдесятеро больше, чем сегодня, когда эта корона украсит ее чело.

* * *

– Его светлость желают вас видеть, ваша милость, – сказала горничная и присела в реверансе. Старшие слуги обычно мне не кланялись, а «вашей милостью» для них была моя мачеха, но уж никак не я. Сам вид этой служанки и ее опрятное серое платье уже о многом говорили. Судя по наряду, ко мне явилась старшая горничная, из тех, кому дозволялось полировать мебель, в отличие от деревенских девок-судомоек, которым доверяли разве что скрести полы да ворочать кочергой. Вот они-то обыкновенно и прибирали у меня в комнатах. Ценного у меня ничего нет, если и поломают что-нибудь – потеря невелика.

– Быстренько, быстренько, – засуетилась Магрета, подтолкнула меня, чтобы я встала, проверила, не растрепалась ли уложенная два дня назад коса. Будь ее воля, Магрета расчесала бы и заплела косу заново, но теперь времени не оставалось, поэтому она просто кивнула, заставила меня снять передник, прошлась щеткой по туфлям и пуговицам на платье. Я стояла смирно, позволяя ей проделывать все это, а сама мысленно сетовала, что не могу прямо сейчас провалиться сквозь землю.

Чтобы отец призвал меня среди бела дня к себе в кабинет – такого прежде не бывало. Мы в любом случае увиделись бы нынче за ужином. Причина такой срочности могла быть только одна – кто-то наконец пожелал взять меня в жены и, видимо, дело уже шло полным ходом. Отец, возможно, уже объявил, какое дает приданое, или, по крайней мере, переговоры в самом разгаре. За последним нашим ужином отец не обронил ни словечка о моем будущем браке, но я не сомневалась, что все дело в этом.

И вся эта спешка очень даже объяснима. Расходов на прием царя отец избежать не может – ну так он убьет двух зайцев разом: сыграет мою свадьбу, а царь с придворными будут гостями. Более того, отец внакладе не останется: все эти именитые гости должны будут поздравить меня и жениха и вручить нам свадебные подарки. Их стоимость, я уверена, отец заведомо включил в мое приданое, о котором сейчас с кем-то договаривается.

Едва ли супружеская жизнь придется мне по сердцу. Разумеется, приятно быть хозяйкой в собственном доме. Все лучше, чем коротать беспросветные дни в отцовском дворце. И все же эта спешка не сулила мне ничего хорошего. Видимо, отец устраивает все по своему хотению. Тот, кто ко мне сватается, наверняка мечтает отхватить куш пожирнее, а невеста – лишь довесок. Получит он кусок глины в форме девицы и слепит из этой глины что душе угодно. Ценить меня по достоинству он не будет, да это и ни к чему: разве мой отец меня ценит? По мне, если уж выходить замуж, то лучше за кого-то не особенно родовитого. Вполне сгодился бы воевода – богатый, честолюбивый и связанный с отцом клятвой верности. Чтобы самому подняться до герцога, такой взял бы за себя герцогскую дочку по договорной цене. Для воеводы я хоть что-то бы значила. Но подобных претендентов на мою руку не находилось. После семи суровых зим воевод больше заботили не придворные чины, а тощие кошельки. Такая жена, как я, им нынче не по карману.

Как бы то ни было, отцу от такого зятя пользы не много. Скорее всего, отец подыскал какого-нибудь дворянина, которому молодая жена его сословия попросту не досталась бы. Бывают женихи до того гадкие, что хороший отец сто раз подумает, прежде чем отдать за такого свое дитя. А бывают вовсе лютого нрава – таким только на руку, что папаша не слишком печется о своей дочурке.

Однако я послушно спустилась вниз, в отцовский кабинет: ведь выбора у меня все равно не было. Магрета вся тряслась мелкой дрожью. Она не хуже моего понимала, что затевается, но старалась не думать о плохом прежде времени. Магрета предвкушала, как я чудно и счастливо выйду замуж, а она отправится наконец на покой и на правах старой нянюшки поселится в моем новом доме. И больше не будет она ютиться где-то под крышей с нелюбимой господской дочкой. Пусть себе мечтает, мысленно разрешила я, а сама задумалась: интересно, увижу ли я самого жениха воочию? Если да, то можно дать ему понять, что я не такой уж лакомый кусочек. Правда, отец наверняка рассвирепеет. В общем, не самая надежная из спасительных соломинок. И я гадала про себя, стоит ли игра свеч.

Но вот дверь в кабинет отворилась, и за этой дверью меня не ожидала ни помолвка, ни даже сваха. В кабинете стояли двое евреев: мужчина и молодая женщина – стройная, темноволосая и темноглазая. А у мужчины в руках была шкатулка, полная зимы. И я тут же забыла обо всем, о чем только что думала; я вообще забыла, что могу думать. Серебро полыхало ледяным пламенем на черном бархате, и я снова стояла у окна, опираясь пальцами на подоконник, а передо мной раскинулся сад, и зима веяла мне на щеки морозным дыханием, и я все больше и больше клонилась вперед, томимая тоской по чему-то неведомому.

Я едва сдержалась, чтобы не потянуться к ожерелью, не шагнуть к нему. Но я вовремя стиснула обеими руками подол и присела в реверансе, с трудом на краткий миг отведя взгляд от шкатулки. И, едва выпрямившись, снова впилась в нее глазами. Я по-прежнему ни о чем не думала, совсем ни о чем. И продолжала ни о чем не думать, когда отец поднялся с кресла и приблизился ко мне с ожерельем. Тут я посмотрела на него с немым изумлением: не может же это быть правдой. Не может отец преподносить мне подобные подарки. Но он нетерпеливо махнул рукой, и, немного помедлив, я повернулась к нему спиной и позволила застегнуть на себе украшение.

В кабинете отца было тепло, куда теплее, чем в моих тесных покоях. Тут в камине весело потрескивал огонь. Но металл плеснул прохладой мне на кожу, и это было так свежо, так приятно – точно кто-то коснулся холодной ладонью моей щеки в знойный полдень. Я подняла голову и развернулась: отец пристально смотрел на меня. Да и все, кто был в кабинете, дружно на меня уставились.

– Ах, Иринушка! – тихонько умилилась Магрета.

Я провела пальцами по изящным извивам. Даже на коже серебро оставалось холодным. Я заглянула в зеркало. Но отражение показывало мне не стены отцовского кабинета. Я стояла посреди темной зимней рощи под блекло-серым небом и почти ощущала касания снежинок.

Я стояла так долго-долго. Я вбирала всеми легкими студеный сладковатый воздух, полный ароматов свежих сосновых веток, и глубокого снега, и дремучего леса, что высился вокруг меня. А где-то далеко мой отец обещал евреям, что заплатит им тысячу золотых, если они принесут мне в приданое корону. Значит, я не ошиблась: все-таки отец затеял помолвку и теперь к ней предстояло спешно готовиться.

Ожерелье он мне, конечно же, не оставил. После того как евреи откланялись, он сделал мне было знак, что я тоже могу идти, но тут же остановил и, посмотрев на меня еще раз, снял ожерелье с моей шеи и уложил назад в шкатулку. Потом он смерил меня тяжелым взглядом, словно привыкая заново ко мне без ожерелья, тряхнул головой и решительно произнес:

– Царь прибудет к нам через две недели. Поупражняйся в танцах. Отныне будешь ужинать со мною каждый вечер. А ты позаботься о ее гардеробе, – прибавил он, обращаясь уже к Магрете. – Ей понадобятся три новых платья.

Я сделала реверанс и двинулась обратно наверх, а Магрета семенила за мною по пятам и щебетала без умолку, как целая стая пичуг, что забилась в дупло и бестолково мечется там, пока парящий в небе ястреб не дает им вернуться на привычные ветки.

– Пускай горничные мне помогают, – бормотала она, хищно накидываясь на вязанье, чтобы в тревоге чем-то занять руки. – Столько всего надо переделать! Ничего-то у нас не готово. Сундук твой наполовину пустой. И еще три платья шить!

– Да, – согласилась я, – надо тебе поговорить с домоправительницей.

– Верно, верно, – закивала Магрета, и ее тут же как ветром сдуло. Наконец-то я осталась одна и могла посидеть у огня с шитьем – с белой ночной сорочкой, которую я украшала вышивкой для свадебного ложа.

Мы встречались с царем семь лет назад, когда умерли его отец и старший брат. Мой отец отправился в Коронь – поприсутствовать на коронации и присягнуть на верность новому царю, или, точнее, его регенту, эрцгерцогу Дмитиру. Мирнатиуса я впервые увидела в церкви; священник нудным голосом вел службу, но я почти не смотрела ни на него, ни на царя. Я отчаянно скучала; мне было неудобно и жарко в своем платье, поэтому, сидя рядом с Галиной, я задремала. Когда царя наконец стали короновать, я резко проснулась, будто меня больно укололи иголкой, и вскочила на ноги за миг до того, как все вокруг начали подниматься и приветствовать юного монарха.

А после церемонии о нем как-то позабыли. Владыки мира сего пировали и беседовали за царским столом, всячески угождая Дмитиру, а Мирнатиус тем временем незаметно ускользнул на задворки, в сад. Я как раз играла в том саду – про меня ведь тоже все благополучно забыли. У Мирнатиуса был маленький лук со стрелами, и он подстрелил пару белок. Он разглядывал тушки убитых зверьков с удовольствием. Мирнатиус не просто радовался, как радуется мальчишка, гордый тем, какой он умелый охотник, – он поднял мертвых белок за торчащие в тушках стрелы и принялся их трясти, заставляя дергаться и выгибаться. И глаза у него при этом так и светились неизъяснимым восторгом.

Он заметил мой негодующий взгляд. Я тогда по малолетству еще не научилась осторожности.

– Чего пялишься?! – огрызнулся Мирнатиус. – Они просто не сдохли еще, вот и шевелятся. Никакое это не колдовство.

В колдовских делах он уж наверняка разбирался: мать у него была ведьма, сумевшая вскружить голову царю после смерти первой царицы. Этот брак никто не одобрил, и спустя лишь несколько лет мать Мирнатиуса сожгли на костре за покушение на жизнь старшего царевича. Ведьма стремилась избавить своего сына от соперника, но ее поймали с поличным. Впрочем, как выяснилось впоследствии, подожди она немного – и не пришлось бы всходить на костер. Царя и его старшего сына свела в могилу лихорадка, и сын ведьмы унаследовал-таки престол. Магрета по этому поводу не упускала случая заметить, что колдовство и мудрость отнюдь не одно и то же.

Я в те годы мудростью тоже не отличалась – но ведь маленькой девочке это простительно. А потому царское величие Мирнатиуса меня ничуть не смутило. И я дерзко заявила ему:

– Ты их уже убил. Почему бы тебе не оставить их в покое?

Это прозвучало немного нелепо, но я хорошо сознавала, о чем говорю: нечего вот так, забавы ради, истязать несчастных зверьков, пусть даже и мертвых.

Царь прищурился, и его красивые глаза стали по-поросячьи маленькими и злющими. Он поднял лук и прицелился в меня. И я, хоть и была еще ребенком, ощутила, что смотрю в глаза своей смерти. Мне хотелось пуститься наутек, но вместо этого я точно примерзла к месту и оцепенела, мое сердце замерло, а Мирнатиус расхохотался, опустил лук и издевательски произнес:

– Честь и хвала великой заступнице дохлых белок!

Он поклонился мне, как обычно кланяются на свадьбах, а потом ушел. И весь остаток недели, когда бы я ни играла в саду, я неизменно натыкалась на мертвых белок. Они всегда были засунуты куда-нибудь подальше от глаз садовника – но стоило мне затеять игру в прятки с Магретой и затаиться в кустах или побежать за укатившимся мячом, я все время находила растерзанную белку, словно поджидавшую меня.

Надо пожаловаться взрослым, думала я. Мне все поверили бы – из-за матери Мирнатиуса, из-за его необычной красоты. О молодом царе и так уже шептались по углам. Для начала я поведала обо всем Магрете, и она, выслушав историю целиком, наказала мне не связываться с царем, чтобы не накликать лихо: ведь мертвые белки – это верный знак. С тех пор она не выпускала меня из нашей комнаты. Пока мы гостили у царя, я сидела взаперти и пряла и выходила только ради торопливых трапез.

Мы больше об этом не разговаривали, но я знала наверное: Магрета все помнит не хуже меня. Через четыре года мы вновь отправились в Коронь на пышные похороны эрцгерцога Дмитира. Мирнатиус повелел всей знати явиться пред его царские очи: очевидно, хотел показать всем, что больше не нуждается ни в каком регенте. И настоял на том, чтобы все повторно присягнули ему на верность. Мы пробыли там две недели. Магрета не спускала с меня глаз и следила за тем, чтобы я не выходила из комнаты без вуали, хотя я не была еще замужней женщиной. Всю еду с кухни она приносила мне сама и давала собственными руками. Мирнатиус на похоронах скорбел пуще всех. Ему уже минуло шестнадцать; он стал высоким, совсем взрослым и сделался даже еще красивее, чем прежде. Черные волосы, светлые глаза, сверкающие на смуглой татарской коже как драгоценные камни, ровные белые зубы, да еще корона и золотая мантия – он казался то ли великолепной статуей, то ли святым. Я рассматривала его сквозь дымку вуали, но вдруг он повернулся в мою сторону, и я быстро потупила взор и притворилась крошечной незаметной фигуркой где-то в третьем ряду княжон и герцогских дочерей.

Но через две недели царь приедет в дом моего отца, и никакого прикрытия у меня уже не будет. Отец мог бы закатить три краткие добрые пирушки и увезти гостя в темный лес охотиться на кабана – тем самым он сократил бы расходы. Но вместо этого отец закатит всего один пир, зато немыслимо роскошный. Жонглеры, маги, танцовщицы – все что угодно, лишь бы царь и его двор три дня без устали веселились в доме, подле меня. Я каждый день буду красоваться перед гостями в новом платье, а отец будет из кожи вон лезть, чтобы сбыть меня с рук. Он и правда надеется, что кольцо, ожерелье и корона из волшебного серебра помогут поймать царя на крючок.

Я разглядывала свое отражение в окне и размышляла: что же увидели суровые глаза моего отца, когда на моей шее сомкнулось ожерелье? Что заставило его решиться на эту затею с царем? Для меня это оставалось тайной. Я не видела собственного лица, пока на мне было ожерелье. Но мысль о том, что отец попал впросак, ничуть меня не грела.

Я так и стояла у окна, опираясь руками на холодный камень; мое шитье лежало, позабытое, в стороне. Вошла Магрета, все так же неустанно щебеча; она всунула мне в руки чашку горячего чая. Еще она принесла изрядный ломоть пирога с маком, моего любимого, – должно быть, стянула его на кухне. Такое лакомство мне не часто перепадало. За Магретой по пятам шла горничная: она подкинула в камин несколько поленьев. Я позволила подвести себя к огню. Спасибо им за заботу, но мне нужно вовсе не это. Мне нужно заполучить серебряное ожерелье, чтобы оно опять обволокло мою шею, и пускай даже в нем таится моя погибель. Мне нужно надеть ожерелье, отыскать высокое зеркало и ускользнуть во мрак дремучего зимнего леса.

* * *

В субботу после заката я вскарабкалась в Олеговы сани. Двадцать злотеков пополнили мой запас в дедушкином банке, а с собой я везла плотно набитый белый кошель, со вспухшими от золота боками. Едва мы въехали под сень леса, я вся насторожилась. Появится ли Зимояр? Откуда он придет? Каждую минуту я ждала, что он покажется меж деревьев. Вот сани замедлили ход и встали под темными ветвями. Я затряслась как кролик и заозиралась, выискивая взглядом Зимояра. Но Зимояра не было. Лошадь рыла копытом снег и фыркала паром, а Олег не думал превращаться в обмякшее тело. Он просто взял и кинул поводья на облучок.

– Ты слышал что-нибудь? – спросила я хриплым от волнения шепотом.

Но Олег, не ответив, соскочил с саней и выдернул из-под тулупа нож. Со всеми этими волшебными делами я и думать забыла, что существуют в мире и другие опасности. А когда сообразила, было уже поздно. Я швырнула возчику в лицо кучу одеял и, оскальзываясь на соломе, кое-как выбралась из саней с другой стороны.

– Не надо! – выпалила я. – Олег, не надо! – Мои тяжелые юбки увязали в снегу, а Олег все приближался. – Олег, ну пожалуйста! – Но его лицо словно заледенело, сделалось холоднее зимы. – Это не мое золото! – отчаянно выкрикнула я, показывая ему белый кошелек. – Оно не мое, я должна его отдать!

Но его это не остановило.

– Ясно, не твое! – прорычал он. – Ничего тут твоего нет! Стервятница ты ненасытная – лишь бы обобрать трудового человека!

Эти слова мне доводилось слышать, и каждое резало точно нож. История о заимодавцах – прислужниках дьявола, немножко на новый лад. Олег сам себя убедил, будто эти байки не врут, будто он вправе отнять у меня что угодно силой или обманом. Я могу во весь голос умолять о пощаде – не поможет. Он бросит мое тело волкам на съедение и вернется домой с золотом за пазухой. И скажет, что я отстала в лесу и заблудилась.

Я уронила кошель и, подхватив юбки обеими руками, как могла припустила бегом по глубокому снегу, доходившему мне до бедер. Олег кинулся на меня, и я, отпрянув, упала навзничь. Наст подо мной просел, щеку царапнули ветки кустарника. Встать я уже не могла. Олег возвышался надо мной, держа нож в одной руке, другой он тянулся, чтобы схватить меня, но вдруг он замер и руки его безвольно повисли по бокам.

Но это не потому, что он сжалился надо мной. Мертвенный холод сковывал его лицо, губы теряли цвет и синели, а по густой каштановой бороде расползалась изморозь. Я с трудом поднялась на ноги, вся дрожа. За спиной возчика стоял Зимояр, положив руку ему на шею – так хозяин придерживает за холку пса.

Через миг он отпустил руку. Олег недвижно стоял между ним и мной словно обмороженный, в лице ни кровинки. Еще через миг возчик развернулся, медленно затопал к саням и влез на облучок. Зимояр даже не смотрел в его сторону, точно все случившееся его не заботило. Он не сводил взгляда с меня, и глаза его сверкали не хуже Олегова ножа. Меня трясло и мутило. На ресницах застыли слезы, и я никак не могла толком их разлепить. Я с трудом проморгалась, стиснула покрепче руки, чтобы они перестали дрожать, нагнулась и, подняв из снега кошель, протянула Зимояру.

Зимояр подошел поближе и принял кошель из моей руки. Он не высыпал золото на ладонь – кошель был набит слишком плотно. Вместо этого он запустил руку внутрь, вытащил пригоршню монет и по одной принялся сбрасывать их назад. Злотеки со звоном падали в белый мешочек – и вот уже пальцы в белых перчатках держат последнюю монетку, сияющую как солнце. Зимояр мрачно посмотрел на полный кошель, потом на меня.

– Здесь все сполна, все шестьдесят, – выдохнула я. Сердце, к счастью, стало стучать потише, иначе его бы просто разорвало.

– Как и должно быть, – отозвался он. – Ибо если не исполнишь моего повеления – быть тебе ледяной глыбой, а если исполнишь – то владеть тебе моей рукой и короной. – Он почему-то говорил сердито, хотя он ведь сам это все придумал. Похоже, ему больше хотелось меня заморозить, чем получить свое золото. – А теперь ступай домой, смертная дева, и жди. Я явлюсь к тебе вновь.

Я беспомощно посмотрела на сани. Олег сидел на облучке, обратив к зиме отрешенное ледяное лицо. Меньше всего на свете мне хотелось садиться к нему в сани. Но отсюда мне было не добраться пешком ни до дома, ни до ближайшей деревни, где я наняла бы другого возчика. Олег свернул с дороги и завез меня сюда; я понятия не имела, где мы. Я хотела было высказать это все Зимояру, но тот уже исчез. А я осталась стоять в одиночестве под тяжкими снежными ветвями сосен, и вокруг меня была только тишина, да следы, да вмятина на снегу от моего тела, хранившая мое движение, будто бы ребенок, играя, упал на снег.

Повалил густой плотный снег. Снегопад не оставил мне выбора. Я с оглядкой, опасливо пробралась по снегу и уселась в сани. Олег, не говоря ни слова, тряхнул поводьями, и кобылка затрусила вперед. Он дернул поводья, уводя лошадь к деревьям, – дальше от дороги, глубже в чащу. Надо бы его окликнуть, думала я, только никак не могла решить, что мне страшнее: услышать ответ или не услышать. Может, вообще соскочить с саней, пока не поздно? И вдруг через узкий просвет среди деревьев мы вылетели на какую-то новую дорогу: блеклую, гладкую, как лед, светящуюся белым. Въезжая на накатанную дорогу, полозья стукнули разок – и после этого стало совсем тихо. Тяжелые подковы касались льда, сани проворно бежали за лошадкой. Вокруг нас высились деревья – высокие, белые, как березы, с шелестящими кронами. Таких деревьев не встретишь в наших лесах, да и листьев на деревьях зимой не бывает. Белые птицы и белки резвились меж ветвей, и наши колокольчики выпевали диковинную песенку – радостную, и искристую, и студеную.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю