Текст книги "Сон разума (сборник)"

Автор книги: Наль Подольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Удивительно! – восхитился профессор. – Это же Алиса в стране чудес! Абсурд, а звучит убедительно.

– Одного не понимаю, зачем вам работать ночью? – поинтересовался адвокат. – Почему нельзя попросту опустить шторы на окнах?

– Святая простота, – ласково улыбнулся ученый. – Ночь отличается от дня не только тем, что темно. Днем мы находимся в мощных излучениях солнца, нас бомбардирует множество разных частиц, происходит ионизация воздуха, меняется магнитное поле… и еще многое… За шторами от этого не спрячешься. А вот ночью выступают на сцену эффекты второго порядка, начинается игра тонкостей.

– А это не опасно, ночью, – встревожился Александр Петрович. – Вдруг он вас… извините…

Откинувшись в кресле, Вадим Михайлович долго и громко смеялся:

– Ну спасибо, развеселили… Я же всю жизнь имею дело с камнями… Вы, наверное, знаете – горожанин, если он вдалеке от врачей, может погибнуть от укуса простой гадюки. А специалисты спокойно укладываются спать с кобрами. Я – специалист в данном случае.

– Но ведь оно… то, что в этом камне… не зависит от человека? Подавляет его, что ли?

– Разумеется, нечто вроде гипноза. Резонансные замыкания в нервной системе. Но подверженность им зависит от интеллектуального индекса индивидуума, а я, ко всему, заранее знаю, чего можно от него ожидать. Так что все преимущества на моей стороне. Если вам этого мало, – он улыбнулся с некоторым лукавством и коснулся пальцем оправы очков, – добавлю, что у меня здесь стоят поляроиды, они исключают возможность всяких таких явлений.

– Ну что же, вы меня успокоили, – задумчиво произнес Александр Петрович.

Со следующего дня для адвоката настали сплошные трудовые будни: до процесса оставалось чуть больше месяца. В поисках разбросанных по свету свидетелей ему приходилось звонить во все концы страны, иногда десятки раз на день, ездить по немыслимым городам и весям и добывать нужные показания, действуя уговорами, посулами и даже, в исключительных случаях, угрозами. Он совершил недельное турне по Средней Азии, нашел солдата, с которым Серый в ту ночь курил на вышке, и военного дознавателя, разбиравшего тогда весь этот кошмар.

Супруга подзащитного, Диана, несмотря на вульгарность манер, внушала теперь адвокату симпатию. Она вела себя идеально: не торгуясь, оплачивала расходы, не дергала его по пустякам и не требовала каждодневных заверений в успехе. Она заявила, что знала о существовании камня, хотя муж его и прятал, и написала на эту тему достаточно правдоподобные показания. Она же помогла найти торгового работника, которому Серый показывал камень. Тот сперва наотрез отказался лезть в это дело, и Александру Петровичу пришлось добывать неприятную для свидетеля информацию, то есть попросту заняться шантажом.

При всей своей занятости адвокат часто посещал лабораторию петрографии. Ему оформили постоянный пропуск и считали почти за своего.

В кабинете профессора, в удалении от его начальственного стола с электронными весами и диктофонами, имелся рабочий уголок, не без ехидства прозванный лаборантами «уголком Петра Великого». Здесь были кое-какие инструменты, алмазная пила, шлифовальный круг и просто всякая всячина, как, например, геологический молоток или скальные крючья, – профессор был в прошлом известным альпинистом.

Теперь в этом углу подвергался исследованиям «афганский рубин». Каждый раз ученый встречал Александра Петровича сообщениями об очередных странностях этого камня. То оказывалось, что ночью и днем у него несколько разнятся спектральные характеристики, а то выяснялось и вовсе невероятное: камень реагировал на присутствие человека изменением магнитной проницаемости и магнитного поля, причем в последнем могла возникать низкочастотная пульсация. А это был уже путь к возможности воздействия на психику.

Адвоката подобные камерные сенсации не окрыляли: ему требовалось недвусмысленное авторитетное заключение, что данный камень может убить человека.

– А нельзя сделать так, – спрашивал Александр Петрович, – чтобы он убил кролика? Или мышку?

Горн в ответ только смеялся, полагая, что мэтр таким образом шутит.

Вскоре в лаборатории стал появляться ученый-физиолог, также специалист высочайшего класса. В результате совместной работы двух научных светил возник наконец всего за несколько дней до начала процесса документ, который хоть как-то устраивал адвоката. Там говорилось, что предъявленный для экспертизы рубин, весом сто сорок семь карат и таких-то размеров, обладает набором свойств, позволяющих ему вступать во взаимодействие с нервной системой человека, вследствие чего в нервных цепях последнего могут активизироваться процессы, соответствующие низкочастотному, так называемому альфа-ритму, вызывающему сначала подавленное состояние, а при дальнейшей активной раскачке – панический страх, шок и смерть. Александр Петрович заметно повеселел, тем более что Горн сказал, с его стороны возможен сюрприз, но отказался намекнуть какой. Он воспринимал теперь предстоящий суд как свое личное дело и говорил о нем в терминах «если мы выиграем» или «если мы проиграем».

Одновременно с подготовкой защиты Александр Петрович составил бумаги, относящиеся к передаче рубина в Алмазный фонд. Сие событие ожидалось сразу по окончании суда. Горн подписал, не читая, все, что адвокат принес по этому поводу, но удивился количеству бумажек. Они действительно в большинстве не имели пока никакого смысла, но должны были его обрести по дополнении личным ходатайством нашедшего камень гражданина Самойлова о выплате полагающегося вознаграждения. Больших надежд на успех этого предприятия Александр Петрович не питал, но шанс все-таки был, и пренебрегать им не следовало. Профессор Горн об этой стороне дела, естественно, ничего не знал.

Судебный процесс по делу Серова с самого начала привлек внимание прессы. Уже в первый день слушания было полно репортеров, а в последующие два дня появились телевизионные камеры, и под занавес прикатила даже съемочная группа Би-би-си.

В отличие от Горна, по натуре предрасположенного быть победителем и настроенного весьма бодро, Александр Петрович особого оптимизма не испытывал. Да и победу в создавшейся ситуации оба понимали неодинаково: для адвоката выигрыш дела означал оправдательный приговор или значительное смягчение наказания, а для ученого – признание камня убийцей. Тем не менее Диане Серовой, сильно приунывшей к началу процесса, Александр Петрович сказал:

– Погодите посыпать голову пеплом. Суд – всегда игра, а в игре случается разный расклад.

– Вы о чем это? – удивилась она.

– Я надеюсь на помощь со стороны обвинения.

Она недоуменно пожала плечами, но вопросов задавать больше не стала.

Обвинительное заключение читал прокурор. Его основная идея состояла в том, что в двух идентичных эпизодах идентичные зверства – дело рук одного человека. А раз так, то исчерпывающая доказанность второго, последнего, эпизода компенсирует недостаточность улик по первому эпизоду, афганскому. В военных условиях непросто обеспечить нужный уровень следствия, а такому ловкому человеку, как Серов, не составило большого труда обмануть запуганных им и измотанных войною солдат. Особо упоминалась забавная выдумка подсудимого – о гигантском драгоценном камне, которого никто ни разу не видел. Оказывается, не подсудимый, а именно этот камень совершил оба преступления и затем бесследно исчез.

Александр Петрович изображал лицом хмурую озабоченность, чтобы прокурор раньше времени не заметил, насколько его построения по душе адвокату. Ловушка для прокурора была готова, и следовало помочь ему как можно глубже в нее залезть.

Начался допрос свидетелей обвинения. Почти все они, соседи по дому, давали показания по второму, последнему, эпизоду. По первому эпизоду, афганскому, был вызван лишь военный врач, подтвердивший полную тождественность картины увечий в обоих случаях. В остальном по афганскому эпизоду обвинение пользовалось материалами дознания, полученными из архива военной прокуратуры.

Обвинитель вел себя напористо и бесцеремонно. Когда первый свидетель кончил рассказывать, как он выбежал из квартиры на крики и увидел Серова, державшего за плечи изуродованного им человека, прокурор спросил:

– Можно ли сомневаться в том, что увечья жертве нанес подсудимый?

– Нет.

– Почему вы так думаете? – решил вмешаться судья.

– Так у него же была кровь на руках, – обиженно объяснил свидетель. – И он держал его своими ручищами, знаете, как курицу, когда шею сворачивают.

– Скажите, – продолжал прокурор, – вы заметили на лице подсудимого смятение или страх перед содеянным?

– Нет, я даже удивился. Он смотрел на него вроде как с любопытством, может, думал, что бы с ним еще сделать.

– Вы как-нибудь объяснили себе этот факт?

– Я подумал… говорят, там, в Афгане, они вытворяли всякое… Может быть, такие разборки для них дело привычное.

– У меня все, – заключил обвинитель.

Последняя сентенция свидетеля вызвала брезгливую мину у судьи, у адвоката – улыбку, а в зале – легкий шумок. Все ждали, что адвокат немедленно прицепится к этой реплике, но он задал совсем другой вопрос:

– Скажите, свидетель, у вас есть причины плохо относиться к Серову?

– Конечно нет. Вот еще.

– Значит, ваше заявление в милицию надо считать признаком хорошего отношения?

– А что тут такого? Он мне угрожал.

– За что?

– Просто так, ни за что.

– В заявлении говорится другое. Когда же вы дали ложные показания, сейчас или тогда?

– Ему взбрендило, что я приставал к его жене. Только этого не было.

Среди публики прокатился смешок.

– У меня все. Прошу приобщить данную справку к делу. – Адвокат положил на стол секретаря бумажку и сел на место.

Показания остальных свидетелей отличались лишь мелочами. Всех их своими вопросами, отнюдь не всегда корректными, прокурор подводил к предположениям, что второй эпизод дела Серова есть прямое продолжение первого эпизода, афганского. Следуя своей концепции, обвинитель стремился спаять оба эпизода дела в одно неразрывное целое. Это было очевидно. Но одновременно происходило невероятное: адвокат, по общим понятиям призванный противодействовать обвинению во всем, вплоть до мелочей, не только ему не мешал, но даже иногда и подыгрывал. Получалась игра в одни ворота, приводившая суд и публику в недоумение, а прокурору причинявшая беспокойство. Он чувствовал здесь подвох и последнему из свидетелей уже не стал задавать своих любимых вопросов.

Тогда сам адвокат небрежно спросил:

– Как вы думаете, мог ли подсудимый нечто подобное совершить ранее?

Судья было вскинулся – вопрос не лез ни в какие ворота, – но промолчал.

Свидетель загнанно оглянулся на прокурора, почему-то покраснел и выпалил:

– Ясное дело, мог.

Публика отреагировала взрывом смеха, и судье пришлось назидательно постучать карандашом по стакану перед тем, как закрыть заседание.

На второй день пошли свидетели защиты. По первому эпизоду у адвоката имелись письменные показания двадцати трех человек, но на суд он вызвал всего шестерых. Как только начался их опрос, в зале суда стала воссоздаваться – это почувствовали все – атмосфера той душной афганской ночи, которая настолько прочно врезалась в память каждого свидетеля, что ответ «Я не помню» не прозвучал ни разу.

Подробному исследованию подверглись пятнадцать минут той ночи, пять минут до момента «ноль» – момента начала криков пострадавшего, и десять минут – после. Для каждого человека был составлен график его передвижений, наблюдений и действий в эти пятнадцать минут. Сопоставление графиков разных людей дало превосходный результат. Все события получили точную привязку во времени. Показания в зале суда должны были лишь подтвердить точность предъявленных графиков.

Адвокат вел допрос жестко, вынуждая свидетелей говорить о подробностях, иногда и неловких. Солдаты потели, краснели, но отвечали. Например, одна пара курила косяк на двоих, и они уже собирались «снять пятку», когда услышали далекую автоматную очередь, а последние затяжки сделали, когда послышались крики, то есть в момент «ноль». Затем они увидели, как с вышки спускается человек. Этим подтверждались показания часового, что Серов начал спуск с вышки в момент «плюс пять секунд». Другой солдат справлял малую нужду и слышал доносившиеся со склона горы тявканье и плач шакалов, а застегивал штаны уже наспех, потому что услышал автоматную очередь и думал: сейчас будет боевая тревога. Но часовой и Серов на вышке тоже слышали плач шакалов и обменялись по этому поводу репликами, чем устанавливалось, что в момент «минус сорок» сержант находился на вышке. Так образовалась прочная сетка событий, не оставлявшая места для произвольных предположений. Теперь алиби Серова подтверждалось не только показаниями часового, которого, по намекам прокурора, сержант мог запугать, но и еще по меньшей мере трех человек. Предположение прокурора о том, что Серов, изувечив несчастного узбека, мог успеть вымыть руки до прихода остальных, тоже никуда не влезало, ибо сержант был у своего барака в момент «плюс двенадцать», а первая группа из четырех солдат прибежала туда же в «плюс четырнадцать». Даже если бы Серов был чародеем и за две секунды мог слетать в умывальную, то на этот счет были показания солдата, который стирал там свои носки – и делал это с завидным хладнокровием на протяжении всего эпизода.

Одним словом, у Серова было теперь алиби не простое, а многократное, можно сказать двухсотпроцентное. О недостаточности улик говорить не приходилось, речь шла о полном доказательстве невиновности по первому эпизоду. Концепция обвинения разваливалась.

Прокурору предстояло дать задний ход. Будучи опытным юристом, он, конечно, выкрутится из неловкого положения, это адвокат понимал, но достигнуто было главное: суду стало ясно, что хорошо проработанной версии у обвинения нет. Это значило, что последние фразы обвинительного заключения судья уже не будет рассматривать как полуфабрикат приговора, а станет внимательно оценивать каждое слово, в основном с позиций, не повредит ли оно его, судьи, репутации и служебному авторитету.

Обвинитель начал обходной маневр. У последнего свидетеля защиты, афганца, он спросил:

– Как вы думаете, что же случилось с погибшим солдатом? Я имею в виду… с тем самым?

– Думаю, что он двинулся. Мы тогда так и решили.

– От чего это могло случиться?

– От чего? От всего. От жары, от страха… там такое иногда примерещится. Или от ветра – как задует, так кажется, в мозгах песка насыпано.

– Вы можете себе представить, чтобы с вами случилось то же, что с ним?

Солдат мрачно усмехнулся:

– Не хотел бы я этого.

– Я тоже. Но вы можете это представить?

Последовала довольно долгая пауза.

– Могу, наверное… В Афгане бывало всякое.

Александру Петровичу не хотелось, чтобы заседание завершилось именно этими словами. Он решил не упускать инициативу:

– Как вы думаете, мог ли Серов совершить то, в чем его обвиняют? Уже здесь, в городе?

– Нет, не мог.

– Почему вы так считаете?

– Это было бы крупной ошибкой. А Серый ошибок не делал.

– У меня все. – Адвокат удовлетворенно потер руки: лучшей реплики для финала заседания нельзя было придумать.

Третий день слушания был во всех отношениях необычный. В коридорах суда толпились люди, которым не нашлось места в зале. Такого обилия фоторепортеров и съемочных групп это мрачное серое здание еще не видало.

Почти весь день был посвящен камню. По сути дела, шел суд над подозреваемым в убийстве рубином, причем в роли защитника выступал прокурор, а обвинителя – адвокат Самойлов со товарищи.

Александр Петрович начал с допроса подсудимого, его жены и директора ювелирного магазина, которому Серов показывал камень.

Затем был вызван военный переводчик, успевший с тех пор демобилизоваться. Он дословно воспроизвел тогдашний разговор с сержантом и нелепую фразу на пушту – «он убивает ночью».

Адвокат уже привык к тому, что афганцы до сих пор помнят каждую мелочь тех времен, но на всякий случай спросил:

– Почему вы так хорошо запомнили все это?

– Потому что он спрашивал не просто от скуки или там из любознательности. У него был серьезный интерес.

– Откуда вы могли это знать? – вмешался прокурор.

– Такие вещи чувствуешь сразу. – Переводчик на секунду задумался. – Дело было в пути, по дороге в Шахджуй. В бэ-тэ-эре. Сержант сидел впереди, на месте стрелка. Я был со всеми, внизу. Там и пыли больше, жара, духотища. А он вдруг, вроде случайно, подсел ко мне. Значит, был интерес.

Затем Александр Петрович вывел на поле боя тяжелую артиллерию. В качестве свидетеля и эксперта выступил профессор Горн, и сразу за ним – физиолог, соавтор Горна по экспертизе.

Судье льстило присутствие знаменитостей. Он приосанился, перестал горбиться и даже оставил привычку, слушая говорящего, непрерывно жевать губами.

Ученых почтительно выслушали, задали корректные вопросы, и заключение экспертизы было приобщено к делу.

Далее суду был предъявлен рубин, подозреваемый в убийстве. Публика млела от восторга: мало того что этот камень сиял ярче всего сущего, мало того что он стоил немыслимо дорого и приехал в суд на специальном броневике – он явился в ореоле зловещей таинственной репутации. Начиная с этого момента все видеокамеры работали без передышки.

Едва аудитория успела оправиться от впечатления, вызванного рубином, ее ждало новое потрясение. Профессор Горн обещал сюрприз и сдержал свое слово. Когда адвокат заявил, что в качестве свидетеля приглашает господина Косамби, в зале явственно послышался чей-то стон. Из комнаты свидетелей вышел индус – элегантный, с вежливой холодноватой улыбкой, в европейском костюме и галстуке, но с национальным белоснежным тюрбаном на голове, – ну прямо вылитый раджа из приключенческого фильма. Он говорил по-английски, и Горн выступал в роли переводчика.

– Назовите пожалуйста ваше имя и род занятий, – попросил адвокат.

– Доктор Косамби, хранитель Национального музея в Мадрасе.

– Что вам известно о камнях-убийцах?

– Достаточно много. Они появились в Индии в шестнадцатом веке. Это крупные камни красного цвета, рубины и некоторые разновидности граната. Способы подготовки камней-убийц держались в строгой тайне и давно забыты. Одним из элементов этой подготовки была достаточно сложная тончайшая асимметрия огранки.

– Известны ли вам конкретные случаи убийства камнями людей?

– Известны. В моем городе Мадрасе примерно сто лет назад с помощью такого камня был убит английский полковник. Камень ему принес вечером бой-посыльный якобы из ювелирного магазина.

Прокурор демонстративно отвернулся и сделал пренебрежительный жест рукой: вот, мол, еще и колониальные россказни.

– Случалось ли вам лично быть свидетелем подобных трагедий?

Все присутствующие, включая обвинителя, непроизвольно подались вперед.

– Не только свидетелем, но и участником, к счастью косвенным, – улыбнулся доктор Косамби. – Дело в том, что в нашем музее хранится крупный рубин, тот самый камень, о котором я сейчас говорил. В позапрошлом году была попытка ограбления музея, и вор стал жертвой этого экспоната. В нашем музее при срабатывании сигнализации автоматически включается освещение и съемочная аппаратура. В момент начала съемки он лишил себя органов зрения, затем стал метаться между витринами и упал. Полиция увезла его уже мертвым.

– От чего наступила смерть?

– От инфаркта. Я могу вам предложить ксерокопию официального отчета мадрасской полиции.

– Благодарю вас. – Адвокат взял листки ксерокопии и обратился к судье: – Прошу данный документ приобщить к делу.

– Я протестую, – вскочил прокурор, – против приобщения к делу посторонних документов.

Судья задумался. В зале слышалось оживленное жужжание голосов: всем хотелось обменяться впечатлениями.

Александр Петрович с любопытством смотрел на Серова: понимает ли он, что именно сейчас, в ближайшие несколько секунд, решится его судьба? Тот смотрел равнодушно в пространство, и в глазах его не было ни малейшего проблеска интереса к происходящему. Адвокату не раз приходилось видеть, как его подзащитные во время суда приходили в состояние подобной апатии, и он знал, насколько это опасно. Человека в таком состоянии, с помощью нехитрых приемов, которыми владеет каждый юрист, легко вывести из себя, и тогда он способен сделать нелепые признания, заявления и, вообще, готов к любым выходкам. Александр Петрович осторожно покосился на прокурора – не заметил ли он, что творится с подсудимым, но обвинитель, к счастью, все внимание сосредоточил на судье, который, похоже, наконец решил что-то.

– Суд считает данный документ не относящимся к делу, – произнес судья несколько угрюмо. Это значило – он решил: оправдательного приговора не будет.

Предстояла речь обвинителя. Он перебирал в своей папке бумаги, и Александр Петрович с удовольствием наблюдал некоторую нервозность его движений. Конечно, одно очко прокурор только что отыграл, но на нем висел груз позавчерашних ошибок и необходимость справиться с последствиями устроенного адвокатом спектакля. В зале суда установилась специфическая атмосфера любопытства и возбуждения, атмосфера ожидания дальнейших чудес. Вместо привычных дел об украденной партии джинсов или мясных консервов в эти унылые стены вошла криминалистика экзотическая, праздничная, если можно так выразиться – конвертируемая. Этому настроению в той или иной степени поддались все, включая состав суда. И если прокурору в первые же три минуты не удастся сбить эмоциональный подъем и вернуть суд в накатанное годами рутинное русло, обвинение может потерпеть поражение.

Прокурор прекрасно все это понимал, более того, ему казалось, будто судья, старый хрен, поверил дурацким восточным басням, иначе не стал бы думать перед тем, как отклонить каракули индийской полиции. Поэтому он теперь ставил себе целью доказать не виновность подсудимого, а то, что оправдательный приговор или отправка дела на доследование могут повредить судье лично.

Он начал с того, что обнаружение рубина окончательно проясняет все обстоятельства. Ибо если до сих пор еще можно было задаваться вопросом, что же могло привести Серова, известного хладнокровием и расчетливостью, в состояние неконтролируемого бешенства, то теперь ответ налицо.

Александр Петрович насторожился: «неконтролируемое бешенство» – это состояние аффекта. Для чего же обвинитель по собственному почину выдвигает смягчающее обстоятельство?

Далее прокурор заявил, что не настаивает на обвинении по первому эпизоду, и признал ошибочность выводов следствия об идентичности обоих эпизодов. Одинаковый характер увечий жертв в двух разных случаях вполне объясняет известное в судебной психиатрии явление так называемой маниакальной фиксации. Заключается оно в том, что преступник, даже вопреки своим интересам, давая лишние нити следствию, на каждой очередной жертве воспроизводит одну и ту же картину увечий. Примечательно, что исходная картина, так сказать «клише», с которого «печатаются» последующие преступления, не обязательно дело рук самого преступника, оно может быть результатом «чужого» преступления или, например, транспортной катастрофы. Маниакальная фиксация действует на подсознательном уровне и потому наиболее наглядно сказывается в состоянии аффекта.

А, вот оно что, заметил про себя Александр Петрович.

– Каково бы ни было происхождение увечий жертвы первого эпизода, – продолжал прокурор, – соответствующая картина зафиксировалась в подсознании Серова и сработала, как только он впал в состояние аффекта.

Затем последовали еще рассуждения на ту же тему, в подтверждение каковых были предъявлены крупные, весьма впечатляющие фотографии, предъявлены так, чтобы все могли наглядеться вдоволь. Всем было ясно, что эти омерзительные снимки здесь ни к селу ни к городу, но они свое дело сделали: психологическая атмосфера резко изменилась.

Почувствовав это, обвинитель пошел в решающую атаку:

– Сегодня прекрасный адвокат, известный своей изобретательностью, и трое знаменитых ученых рассказали нам увлекательную восточную сказку. Замечу, что, по странному совпадению, мудрецов в восточных сказках обычно бывает именно трое. Но я спрашиваю, какое отношение имеет эта сказка к человеку, у которого на руках кровь жертвы, не в переносном, а в буквальном смысле слова? Не вполне понятна и научная логика этих построений. Если, например, камень А может в Индии убить человека, следует ли отсюда, что совершенно другой камень Б может убить человека в России? И с каких пор «может убить» означает «убил»? Кто-то должен был это видеть. Но свидетели видели, что убил не камень, а человек. Мы знаем судебные казусы, когда вместо подлинного преступника осуждали другого, невиновного человека. Но осудить вместо человека минерал, хотя бы и дорогостоящий, – таких новаций в юриспруденции еще не бывало. В голову сразу приходят средневековые процессы над мышами и саранчой, но они, по крайней мере, существа живые. Если же мы научимся сажать на скамью подсудимых неодушевленные предметы, если мы создадим такой прецедент, с правосудием, как таковым, будет покончено.

Прокурор покинул кафедру, и настала очередь защитника. Судья его речь слушал вполуха, хотя и доброжелательно. Он даже рассеянно кивал, когда адвокат говорил о том, что самого момента нанесения тяжких телесных повреждений никто не видел, и что улик недостаточно, и что подсудимый никакими маниакальными синдромами не страдает, о чем имеется заключение психиатрической экспертизы. Александр Петрович сказал все, что ему полагалось сказать, но чувствовал: его слова не достигают сознания судьи. Тот уже полностью сориентировался в сложившейся ситуации.

Суд удалился на совещание.

Александр Петрович исподтишка наблюдал за прокурором, который выглядел весьма довольным. Еще бы, ведь он сумел нажать одновременно на две уязвимые точки судьи: нежелательность осложнений с начальством за два года до ухода на пенсию и всем известную нелюбовь к новаторам и оригиналам. Прокурор скорее всего не понимал, что главное-то было не в этих конкретных соображениях, хотя они, конечно, работали, а в жесткой запрограммированности мозга судьи на отграничение рационального от иррационального. Все, что делал адвокат на процессе, по сути, было попыткой внушить судье, что иррациональное – всего лишь чужое рациональное, и, к сожалению, неудачной попыткой.

Впрочем, Александр Петрович испытывал в основном положительные эмоции: как-никак, он за эти три дня заставил обвинителя совершенно изменить свою цель. Если в начале тот имел в виду максимальное наказание и надеялся даже вырулить на расстрел, то теперь ему было на подсудимого наплевать, и хотел он одного – не допустить, чтобы вместо человека осудили камень. Ради этого он оставил судье лазейку в виде относительно мягкого приговора. А вот профессор Горн, наоборот, добивался осуждения камня-убийцы, и только этого. Получалась забавная ситуация. В случае мягкого приговора, в чем адвокат был почти уверен, получится, что защитник и обвинитель, оба сразу, хотя каждый по-своему, выиграют, а профессор, в общем-то в этом деле посторонний, – проиграет.

Адвокат нашел взглядом Горна и поразился. Профессор был в ярости: губы плотно сжаты, нижняя челюсть подалась вперед, на скулах играли желваки мускулов, по всему лицу проступили красноватые пятна. Этот человек не привык и не умел терпеть поражения. Он был, видно, из тех, кто, проиграв теннисный матч, разбивает ракетку об землю тут же на корте.

– Суд идет, – объявил секретарь.

Горн чуть помедлил и потом не встал, а, казалось, был выброшен пружиной из кресла и сразу застыл в упругой стойке. Боец, воин, подумал Александр Петрович, недаром предки мечами размахивали.

Судья огласил приговор. По первому эпизоду подсудимый оправдан, по второму – признан виновным. Мера наказания – восемь лет строгого режима.

Александр Петрович сразу же подошел поблагодарить судью за прекрасное ведение процесса: он никогда не пренебрегал мелочами.

– У вас тоже получилось неплохо, – ответил тот, флегматично пожевав губами, – вам бы режиссером работать… в театре.

Далее адвокат успел сказать осужденному ободряющие слова насчет апелляции, тот выслушал его равнодушно и, ничего не ответив, отвернулся. Примерно такая же реакция последовала на попытку поговорить с ним его жены, Дианы, что ее, как показалось Александру Петровичу, не очень огорчило. Условившись с ней обсудить дальнейшие действия завтра, он отправился искать Горна.

Профессор беседовал в коридоре со своими коллегами и, когда адвокат попробовал обратиться к ним с несколько церемонными словами благодарности, беззаботно засмеялся:

– Не смешите нас, Александр Петрович. Здесь все – нормальные люди. Я думаю, раз уж нас обозвали восточными мудрецами и вообще записали в одну команду, нам надлежит вместе поужинать.

По пути адвокат подметил небольшую странность в поведении Горна. Обычная для него легкая рассеянность уступила место собранности, взгляд внимательно отслеживал обстановку на улице, а движения сделались экономными и пружинистыми. Горн скорее всего бессознательно привел свой организм, как биологическую машину, в состояние готовности к любым неожиданностям. Александр Петрович с огорчением думал, сколько же адреналина сейчас в крови у этого человека: вот так и случаются инфаркты.

За столом все четверо сначала избегали говорить о камнях и убийствах, но в конце концов, по извечным законам психологии, и то и другое проникло в их беседу. Однако об этом никто не жалел, настолько интересные вещи рассказывал доктор Косамби. Адвокат понимал по-английски с трудом, и Горну приходилось давать ему пояснения. Речь шла о воспитателях камней. Тайны этой редчайшей профессии передавались в семье от отца к старшему сыну, и за всю историю Индии было только два таких рода. Известны не только камни-стражи и камни-убийцы, они использовались и для других целей, как-то: защита от яда в пище и от укусов змей, поддержание мужской силы, остроты зрения и лечение некоторых болезней. Применялись помимо красных камней изумруды, сапфиры, топазы и бирюза. Отсюда, надо думать, и пошли многочисленные поверья, что такие-то камни оберегают от таких-то болезней – это уже фольклорная интерпретация. Случаи воспитания алмазов неизвестны, – возможно, они ему не поддавались. Любопытно, что сами воспитатели охранных камней не боялись и могли входить к ним ночью, – правда, при условии соблюдения предписанных ритуалов и постов.

Горн слушал индуса с таким напряженным вниманием, что забыл о еде, но продолжал вертеть в руках вилку, и вдруг, повинуясь игре его пальцев, массивная вилка из нержавеющей стали согнулась почти под прямым углом. Уловив недоуменный взгляд адвоката, а затем и двух остальных собеседников, Вадим Михайлович подверг вилку тщательному осмотру, не спеша ее разогнул и счел необходимым прокомментировать событие: