Текст книги "Путь волшебницы. История в зеркалах(СИ)"

Автор книги: Наиля Баннаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Самый крупный осколок – с ноготь величиной – выпал из оправы и оцарапал грудь Сивилле. Кровь закапала на кружева сорочки под корсажем. И тут же, словно эти алые капельки прожгли ее тело насквозь, внезапно возникла жгучая боль в животе, скрутившая ее в комок. Волшебница зажмурилась в ожидании самого худшего. У нее больше не было сил сражаться. Она приготовилась ощутить следующую, финальную вспышку энергии со стороны мадам Бошер. Ведь второго амулета такой силы, как королевский, у нее при себе нет – уже ничто не спасет ее от превосходящей по силе противницы...

Кстати, а почему талисман короля спас ей, Сивилле, жизнь? Ведь это его персональный охранный амулет, который, по идее, должен был оберегать только его самого! Мысль эта, сама по себе очень важная, была совершенно не ко времени. До размышлений ли о своем ремесле тому, чья жизнь вот-вот оборвется? Но молодая волшебница додумала эту несвоевременную мысль до конца. И решила, что причина в том, что амулет хранил в себе ее собственную энергию, вложенную в него – которую и высвободил в нужный момент, превратившись в энергетический щит...

Что же ей доведется увидеть перед смертью? Пылающие холодной злостью глаза мадам Бошер? Пусть так... Она без страха посмотрит в эти глаза, не опустит взгляда напоследок! Не в силах подняться с пола, Сивилла медленно подняла голову.

Первое, что она увидела – тускло блестящие черные подошвы и серебристые подковки на каблуках. Потом – разметавшиеся по полу черные складки длинной юбки. Мадам Бошер неподвижно лежала навзничь, раскинув руки.

Несколько секунд молодая волшебница тупо глядела на эту картину, не в силах оторваться. Ей всё казалось, что ее противница вот-вот пошевелится – но этого не происходило. И тогда Сивилла медленно, как во сне, огляделась по сторонам. Справа, возле одного из зеркал, под тяжелым напольным подсвечником, скорчившись, лежал лицом вниз распорядитель комитета. Сивилле подумалось, что сейчас он даже и на человека-то не похож – так, груда черного тряпья и рыжий парик, небрежно брошенные на пол...

Ей вдруг стало очень страшно – страшнее даже, чем когда она ждала последнего удара от мадам Бошер. Она хотела было позвать юношу по имени, но вдруг поняла, что не знает, как его зовут. Его все называли просто "распорядитель", словно имени у него вообще не было.

Внезапно Сивилла поймала себя на том, что согласна из последних сил продолжить дуэль – лишь бы эти двое наконец пошевелились и очнулись. Но они были недвижимы. И молодой волшебнице показалось, что на свете не осталось больше никого и ничего – только эта комната, а в ней – только они трое... Причем двое из них неизвестно, живы или нет.

Тогда она решила окликнуть мадам Бошер. Но не успела произнести ни слова – живот вновь пронзила резкая боль. И мир померк в глазах Сивиллы.

...Когда она вновь открыла глаза, то увидела золоченые завитушки лепнины на потолке своего будуара и золотистые розы на тканых обоях цвета утренней зари. Она лежала в своей постели. В камине полыхал огонь, бросая тусклые оранжевые блики на розовые стены.

Сивилле было тепло, мягко и спокойно. Но что-то темное подступало к ее сознанию, как шторм к тихому морскому пляжу. И вот нахлынуло! Сивилла вспомнила всё. Оживший мозаичный дракон, мелькнувшая в зеркалах голубоватая вспышка, серебристые подковки туфлей мадам Бошер, рыжие лохмы распорядителя, лежащего на полу... Она вскочила, рывком усевшись на кровати. И тут же, застонав, упала обратно на подушки – живот пронзило глухой болью.

На лоб ей легла мягкая рука, затем кто-то заботливо укрыл ее одеялом. Волшебница приоткрыла глаза: на нее смотрела доброе пухлое лицо незнакомой женщины. Сиделка – поняла Сивилла.

– Что со мной случилось? – спросила она у женщины. Но та лишь приложила палец к губам, погладила Сивиллу по голове, словно ребенка, и вышла. Волшебница обессилено прикрыла глаза.

Долгое время никого в комнате не было. А может, Сивилле лишь показалось, что это длилось долго – ведь все это время она и сама не понимала, дремлет или бодрствует... Тишина была и желанна, и невыносима одновременно. Было приятно не думать ни о чем, прячась от воспоминаний под ее непроницаемым пологом. И было жутко вспоминать ту, другую тишину – в комнате с мозаичным полом, на котором лежали трое людей...

Тихий стук прозвучал как удар колокола. Кто-то осторожно вошел в будуар, прикрыв за собою дверь. Неужели это мадам Бошер прокралась к ней? Значит, сейчас их дуэль продолжится. Точнее, наконец завершится.

Но это была не мадам Бошер. С усилием открыв глаза, Сивилла увидела прямо над собой склонившегося к ней короля. По его бледным щекам текли слезы. Король опустился на колени перед ее кроватью и прижался лицом к ее руке. Сивилла погладила его по голове. Больше у нее ни на что не хватило сил. А потом она снова провалилась в спасительное забытье...

Через две недели, когда Сивилла немного оправилась от последствий дуэли, состоялся королевский суд над мадам Бошер – главная придворная волшебница обвинялась в государственной измене и убийстве королевы.

Сивилла выступала на суде свидетельницей обвинения. Она была потрясена, когда стража подвела к креслу в центре зала обвиняемую. Мадам Бошер можно было узнать только по одежде. Черное платье и гранатовые бусы остались неизменными – в отличие от их хозяйки, которая из надменной красавицы зрелого возраста превратилась в пожилую женщину с полубезумным взглядом. Огромное зеркало в простенке между окнами судилища бесстрастно отражало ее сгорбленную фигуру, вжавшуюся в низенькое неудобное кресло.

Свою вину мадам Бошер признать отказалась. Она упорно молчала, что бы у нее ни спрашивали, и лишь смотрела в никуда остановившимися глазами. Создавалось впечатление, что она вообще не понимает, что происходит вокруг. В ходе процесса Сивилле пришлось по указанию судейских несколько раз повторить свои показания, и каждый раз она внутренне готовилась к тому, что ей придется вытерпеть еще одну дуэль с мадам Бошер – теперь уже словесную. Но этого не так и не произошло.

Кроме самой мадам Бошер, возражать Сивилле было некому. Возможно, что третий участник событий, связанных с дуэлью – сын мадам Бошер, бывший распорядитель комитета – и вступился бы за мать, дав ложные показания. Но судьба не оставила ему такого шанса: дуэль, которая могла стать последней как для его матери, так и для ее молодой противницы, оказалась роковой для него самого.

Магическая отдача от столкнувшихся заклинаний ударила по обеим дуэлянткам. Главная придворная волшебница в результате воздействия этой мощной вспышки энергии утратила большую часть своих магических умений, превратившись в жалкое подобие самой себя – слабую ведьму с минимумом способностей. А Сивилла, которую защитил королевский амулет, сохранила свои магические способности, но потеряла ребенка...

Что же касается распорядителя комитета, то он погиб. Но не от волшебства как такового – отдача заклинания его не коснулась, так как он находился за пределами магического круга. Его нашли на полу у стены, с проломленным виском. Судя по всему, в решающий момент дуэли он шарахнулся от того, что происходило в магическом круге, споткнулся и упал, ударившись при этом головой о тяжелый напольный канделябр.

Еще до суда, как только Сивилла более-менее пришла в себя после дуэли, они с королем многое рассказали друг другу. Она ему – о дуэли, а он ей – о том, что произошло после. После чего его величество тоном, не терпящим возражений, сообщил Сивилле, что назначает ее главной придворной волшебницей. Впрочем, она и не собиралась возражать.

– У тебя красивая фамилия – Салиман! Главная придворная волшебница мадам Салиман... Звучит роскошно, не правда ли? – гордо улыбнулся король.

А затем поделился своими планами по поводу мадам Бошер. Он собирался казнить преступницу, отправившую на тот свет его мать и чуть не убившую его самого и его любимую женщину. Каково же было его удивление, когда Сивилла замотала головой и едва слышно произнесла:

– Не надо...

– Я не ослышался? Ты действительно хочешь сохранить ей жизнь? – гневно спросил король.

– Да... Мы с ней обе потеряли своих детей. Это достаточное наказание, – тихо, но твердо сказала Сивилла. Король покраснел, опустил голову и ничего не ответил.

Суд над государственной преступницей завершился чрезмерно мягким, на взгляд придворных, приговором (во дворце даже поползли слухи о слабохарактерности его величества и о том, что король подпал под влияние фаворитки). Мадам Бошер была сослана на болотистую пустошь в одной из отдаленных провинций без права покидать эту провинцию без особого на то разрешения короля. Кроме того, ей запрещалось применять свои колдовские способности – вернее, то, что от них осталось – к кому-либо, кроме себя самой.

В отличие от придворных, простой народ отдал должное поступку короля, сумевшего найти в себе силы не казнить слабую и несчастную женщину, несмотря на то, что она была убийцей его матери. Пожалуй, репутации монарха в глазах большинства его подданных недоставало именно такого штриха, как милосердие, а весомого повода проявить его молодому правителю всё как-то не подворачивалось. И вот такой случай наконец представился.

Когда о восторженной реакции народа на приговор мадам Бошер стало известно во дворце, придворные зашептались о том, что король, пожалуй, вовсе не слаб духом – скорее, наоборот, мудр не по годам. Действительно, мол, стоило бросить черни такую крупную подачку, чтобы избежать народного ропота в преддверии очередной войны...

Глава 11. Зеркало за спиной: иллюзия

– Мадам, пора вставать... – почтительно и мягко прозвучал над самым ухом юношеский голос. Главная королевская волшебница нехотя открыла глаза и лениво убрала с лица всклокоченную седую прядь.

По заведенному с некоторых пор обычаю, мелодичные голоса юных пажей заменяли ей резкий звон будильника – с возрастом она все хуже переносила раздражающие звуки. Иногда, во время заседаний военного совета, когда его величество взбудораженно доказывал что-то своим генералам, энергично тыча пальцем в красные флажки на карте, мадам Салиман ужасно хотелось собственноручно заткнуть рот этому венценосному юнцу – чтобы не слышать его резкого, лающего голоса, от которого у нее буквально раскалывались виски...

Что ж, ей удалось неплохо выспаться сегодня днем. В последние два десятилетия дневной сон был еще одним полезным обычаем, который мадам Салиман неукоснительно соблюдала, невзирая ни на что.

Майское солнце нежно гладило теплыми лучами стены будуара. На плотном шелке шоколадного оттенка распускались пышные белые хризантемы. При ярком солнечном освещении их изогнутые лепестки казались припорошенными золотой пыльцой... "Пыль веков", – подумалось о них женщине, расслабленно лежащей в постели. Иногда она ощущала себя такой старой и уставшей, словно прожила на этом свете несколько жизней подряд. Порой, под особенно дурное настроение, ей казалось, что коричневые стены ее будуара напоминают стены могильной ямы... Странно, но эта мысль, приходящая ей на ум довольно часто, никоим образом не вызывала в ней желания сменить интерьер этого уголка своих покоев. Возможно, оттого, что эта темное убежище идеально гармонировало с внутренним миром мадам Салиман. Чувство вины – оно ведь тоже глухого коричневого оттенка. А безнадежность – она белого цвета. Как ноль, как грань между мирами, как единение всех цветов, за которым – зияющая пустота...

Не оттого ли главную придворную волшебницу, казалось, совершенно не заботили те следы, какие время оставляло на ее внешности? Ее роскошные волосы слишком рано побелели, а некогда стройная фигура расплылась от малоподвижного образа жизни. Вот уже более десяти лет главную королевскую волшебницу почти не слушались ноги, и юные пажи возили ее по дворцу в большом удобном кресле на колесах.

Безусловно, она могла бы применить к себе заклинание молодости и выглядеть если не на двадцать лет, что было бы смешно и даже как-то неприлично, то хотя бы на свой нынешний возраст, а не казаться совсем уж немощной старухой. Да и больные ноги тоже можно было бы без труда излечить при помощи волшебства. Но мадам Салиман принципиально не снисходила до того, чтобы позаботиться о себе таким образом.

Это вызывало недоверие к ее колдовской силе у тех, кто плохо знал эту женщину, и недоумение у тех, кому своими глазами посчастливилось видеть, как мадам Салиман ставит мощные защитные чары на огромный воздушный корабль или одним сильным заклинанием поднимает с постели безнадежного больного.

Не только в кругу придворных, но и среди других жителей столицы и даже провинций неизменно находились желающие посплетничать о загадочной избирательности чар главной придворной волшебницы. Мол, она, обладая столь огромным могуществом, по непонятной причине не использует свои возможности для того, чтобы вернуть себе молодость и здоровье.

В конце концов, мадам Салиман сочла необходимым пресечь слухи о несовершенстве своих чар. Для этого она предприняла искусный и в то же время простой ход. На одном из дворцовых приемов, в ответ на дежурный вопрос главного королевского церемониймейстера о ее здоровье, волшебница разразилась печальной тирадой о том, что здоровье ее могло бы быть и получше, но она не хочет походить на свою предшественницу, которая прятала свой возраст за чарами. Ей, Салиман, нечего скрывать от людей.

Расчет ее полностью оправдался: главный церемониймейстер, не зря считавшийся первым сплетником при дворе, быстро довел до сведения обитателей дворца эти ее слова. Из столицы этот слух расползся дальше, постепенно дойдя до самых отдаленных уголков королевства... Вскоре после этого вопрос о профессиональной несостоятельности мадам Салиман как-то сам собой перестал быть предметом всеобщих обсуждений. С того времени авторитет главной королевской волшебницы был незыблем.

...Лучи солнца, стоящего в зените, щедро лились в окно, щекотали ресницы и звали к новым свершениям. Салиман неторопливо, с удовольствием потянулась и мысленно пробежалась по списку сегодняшних дел. Между прочим, у нее сегодня аудиенция... Надо поторопиться. Негоже было бы опоздать на такую знаменательную встречу.

Неужели он все-таки придет? Да, наверное, придет. Просто не сможет не придти... Еще бы ему не придти после того, как она завалила его королевскими повестками на все его фальшивые имена!

Размышляя о Хауле, мадам Салиман никак не могла решить для себя, чего ей больше хочется: чтобы он пришел или чтобы он не пришел? С одной стороны, ее неудержимо тянуло посмотреть на него снова – насколько он изменился за годы разлуки? С другой – ей было бы грустно вновь увидеть бывшего ученика, который значил для нее в свое время гораздо больше, чем просто ученик... Впрочем, в настоящий момент встреча с Хаулом была для нее не только личной, но и государственной необходимостью.

Когда-то ее, зрелую женщину, неудержимо влекло к этому одаренному и красивому подростку, так быстро превратившемуся в талантливого молодого волшебника и неисправимого ловеласа. Казалось, еще вчера она показывала своему пятнадцатилетнему ученику, как разогнать тучи и наколдовать хорошую погоду, и при этом с затаенным восторгом любовалась лучами солнца, играющими в его золотых волосах (заклятья, улучшающие внешность, давались ему особенно легко!)...

Но несколько счастливых лет, когда ничего не подозревающий о ее чувствах Хаул каждый день был рядом с ней, промелькнули как один миг. Он ушел во взрослую жизнь – и вот уже она с недрогнувшим лицом выслушивает насмешки придворных сплетников в адрес своего бывшего ученика. Во дворце обсуждают его наводящее ужас на обывателей диковинное жилище – Ходячий замок, его бурную личную жизнь, усеянную осколками разбитых сердец, его эпатажную и безумно притягательную для женщин внешность... И, что самое печальное, – его упорное нежелание использовать свои магические способности на благо короля и отечества.

Никто не посмел бы даже за глаза упрекнуть главную королевскую волшебницу в том, что она не сумела привить своему самому любимому и наиболее талантливому ученику должное уважение к короне. Но Салиман сама грызла себя за это, что было гораздо больнее... Чувство вины сплеталось в ее душе с чувством обиды. Она понимала, что сожалеет об этой непонятной причуде Хаула (назвать его дезертирство как-то иначе, более беспощадно, у нее не получалось!) не только и не столько потому, что король в его лице потерял видного мага. Гораздо сильнее ее удручала мысль, что Хаул больше не с нею. А ведь мог бы остаться при дворе и работать под ее началом в комитете... Но нет – он предпочел вольную жизнь без всяких обязательств перед кем бы то ни было! Понятное дело: ведь там, за стенами дворца, полным-полно молодых красоток – только выбирай...

От этой мысли у мадам Салиман вновь, как когда-то, защемило сердце. Отгоняя непрошеную тень былого чувства, она нетерпеливо позвонила в деревянный колокольчик. Звук был глухой и мягкий, приятный уху, но при этом достаточно отчетливый. В комнате тут же бесшумно возникли две горничные. По причине нелюбви хозяйки к громким звукам эти девушки носили не туфли на каблуках, а мягкие тапочки. Даже кружевные фартуки горничных были, вопреки традиции, не накрахмалены: мадам Салиман раздражало шуршание крахмальных одежд.

Горничные принялись сноровисто упаковывать свою госпожу, придавая ей товарный вид – во всяком случае, именно так виделся этот процесс самой Салиман, не чуждой легкого цинизма. И вот уже затянуты многочисленные шнурки корсета. И надета поверх обычных нижних юбок самая верхняя из них – парадная, с водопадом дорогих кружев по широкому подолу.

Настал черед платья. Для сегодняшнего торжественного случая главная придворная волшебница выбрала бархатное алое, с широкими кружевными манжетами. Дряблую шею ласкает стоячий воротник с отделкой из меха норки светлого оттенка "шампань", в тон золотистому кружеву манжет. Пышные седые волосы убраны в любимую прическу – тяжелый узел на затылке, затянутый тонкой тканью.

Ловкая горничная по ее приказу абсолютно бесшумно выудила из огромной шкатулки, битком набитой драгоценностями, те серьги, какие пожелала надеть госпожа – маленькие золотые капли, простые по форме, без всяких драгоценных камней. Эти серьги ей преподнес когда-то Хаул – свой первый в жизни гонорар он потратил на дорогой сюрприз для любимой наставницы. В тот счастливый день главная придворная волшебница, получив подарок, тут же надела его и с неприличным для ее возраста каким-то девичьим восторгом подумала, что будет носить эти серьги всю жизнь – сколько бы ей ни осталось этой самой жизни...

Но ей довелось носить их лишь год. Тот самый год, который прошел между выполнением Хаулом его первого в жизни заказа и уходом его из дворца на вольные хлеба. После того, как ее любимый ученик покинул дворец, мадам Салиман не прикасалась к этим серьгам – ей тяжело было на них смотреть. Но сегодня вновь пришел их черед...

И вот туалет главной придворной волшебницы почти завершен. С трудом держась на слабых ногах, хозяйка будуара встала перед трюмо, а горничные подняли за ее спиной другое, почти такое же большое зеркало – чтобы госпожа смогла оценить, как она выглядит сзади. Эта деталь привычного ритуала выглядит почти издевкой, ибо оценивать, как мадам Салиман выглядит сзади, кроме нее самой и ее служанок, уже давно никому не приходится: на людях она в последние годы показывается не иначе как в кресле-каталке с высокой спинкой...

Но традиция есть традиция, и немолодая женщина равнодушно посмотрела на свою чуть сгорбленную спину, обтянутую алым бархатом. Потом перевела взгляд выше, чтобы поглядеть, аккуратно ли уложена прическа – и сердце ее внезапно замерло: седина исчезла! Пышная корона волос вновь сияет золотистым светом, как в юности... Не веря своим глазам, мадам Салиман вгляделась в это чудо – и секунду спустя поняла, что глазам действительно не стоило верить: это лишь озорное майское солнце играло в ее серебристых волосах...

Вздохнув, мадам Салиман коротко взмахнула рукой – и сноровистые горничные тут же убрали зеркало прочь.

Глава 12. Зеркало в зимнем саду: старость

Последний штрих церемониального туалета главной придворной волшебницы – ожерелье из огромных сапфиров. Это сильнейший амулет, который мадам Салиман лично достает из большого ларца и надевает сама, не позволяя горничным прикасаться к нему.

В тайнике под центральным камнем этого пышного украшения спрятаны мелкие зеркальные осколки. Они – всё, что осталось от младенческого талисмана прежнего короля. Салиман давным-давно разгадала загадку уничтоженного артефакта и поняла, почему он защитил ее от смертельного удара мадам Бошер. Ведь она, Сивилла, носила ребенка короля! Охранный амулет спасал не ее, а того, в ком текла кровь его хозяина. Но мадам Бошер оказалась сильнее...

Второй раз восстанавливать волшебное зеркальце ей не пришлось – король сказал, что ему больше не нужен амулет, который не сумел защитить его ребенка. Позднее мадам Салиман создала для правителя новый личный талисман – еще более мощный, чем прежний. Но подарить королю еще одного ребенка она уже не сумела, хотя очень этого хотела...

Зато это смогла сделать та, которую король назвал своей женой. Кажется, словно вчера это было: она, Сивилла, надевает только что созданный ею амулет на шею громко орущего рыжеволосого младенца, и король с королевой ласково смотрят на наследника... А вот уже нет давно ни короля, ни королевы. Его величество повторил судьбу своего отца, сложив голову на войне: никакие амулеты не защитят от родовой судьбы! Королева ненадолго пережила его, скончавшись от неведомой болезни.

– Зачахла от тоски по мужу, – шептались придворные.

Словом, история почти повторилась... Но она, Салиман – не мадам Бошер. И в смерти королевы ее вины нет. Впрочем, главная придворная волшебница, хотя и не приложила руку к болезни королевы, но и в лечении ее величества не особо усердствовала...

А вот за то, что не уберегла короля, Салиман винит себя до сих пор. Уже который год терзает сердце боль. И абсолютно не утешают слова покойного наставника, которые она вспоминала за свою жизнь бессчетное число раз: "Запомни, девочка: мы, маги, почти всесильны. Но судьба сильнее нас. Не забывай об этом".

После гибели короля мадам Салиман стала быстрее стареть, словно невольно разрушала себя изнутри неведомым заклинанием. Словно казнила себя за то, что не смогла оказаться сильнее судьбы, чтобы спасти того, кого любила. И каждый свой шаг к старости, к разрушению тела, к могиле она воспринимала с радостью, потому что это были ее шаги к воссоединению с любимым в другом мире – там, где они смогут быть счастливы вместе, невзирая ни на какие условности. По крайней мере, ей хотелось так думать.

Все резко изменилось, когда в ее жизни появился Хаул. В тот момент, когда из-под длинной темной челки на нее глянули изумрудные мальчишеские глаза, Сивилле показалось, что время ее жизни повернуло вспять. И она была счастлива несколько лет. Несколько драгоценных лет!

Но и эта радость канула в прошлое... Что ей осталось от той поздней неприкаянной любви? Только серьги в форме золотых капель да услужливые пажи, так похожие на Хаула в юности (о, она тщательно отбирает этих юнцов, чтобы в каждом из них видеть отражение того, кто был ей когда-то так дорог!).

В чем смысл ее жизни сейчас? Помогать тому, кто сидит на престоле? Ах, да какое ей дело до престола... Конечно, она дает полезные советы этому шумному и крикливому молодому королю. И он прислушивается к ее мнению, высоко ценя опыт и магические умения главной придворной волшебницы. Но против правды не попрешь: его величество чудовищно упрям, да и в смысле сообразительности, прямо скажем, звезд с неба не хватает. А уж воинственностью может поспорить с любым из своих предков. Тяжело с таким, ох, как тяжело...

Одно только радует: внешне он вылитый отец. И иногда, когда он молчит, ей на какие-то мгновения начинает казаться, что она снова молода, и прежний король рядом с нею, и всё у них еще впереди. Но стоит правителю заговорить – и сладостная иллюзия моментально рассеивается... Ах, как же Салиман ненавидит его голос! Как же она вообще ненавидит громкие звуки!

Хорошо, что война, в которую они с королем сейчас так самозабвенно играют, идет где-то далеко-далеко от столицы. Сюда не доносятся разрывы снарядов, шум моторов и стоны раненых... Для них, обитателей дворца, война – это шелест документов в штабе, флажки на настенной карте и фигурки на макете местности.

Впрочем, не только. Лично для нее, Салиман, война – это неоценимая возможность чем-то занять мысли, отвлечься от своих печалей. А еще война – это повод увидеть Хаула... Он сегодня обязательно придет. Он просто не может не придти!

...И вот аудиенция позади. Мадам Салиман, запрокинув голову, смотрит вверх. Белые облака, подгоняемые ветром, стремительно скользят по голубой эмали небосвода. Их очень хорошо видно сквозь звездообразную дыру в стеклянном потолке зимнего сада. Да, Хаул всегда любил театральные эффекты... Пробить крышу головой – это так в его духе! Он сбежал, снова сбежал от нее... От нее – и от войны. Интересно, а что ему вообще нужно в этой жизни? И кто ему нужен? Неужели вот эта глупенькая девочка, которая так неловко пыталась прикинуться старушкой? Еще и Ведьму пустоши (так теперь величают мадам Бошер) эти двое с собой прихватили... Она-то им зачем сдалась? С ней ведь уже покончено! Сегодня Салиман полностью лишила ее колдовской силы – и, кстати, не без злорадства проделала это в том самом зале, где когда-то находилась приемная бывшей главной придворной волшебницы. Поделом старой ведьме: нечего было гоняться за Хаулом... Хаул принадлежит только ей, Салиман!

Сивилла задумчиво уставилась на шляпку, которую держала в руке. Единственный трофей, который остался ей от этой встречи, такой будоражащей и такой бесплодной. Дешевая девичья шляпка, украшенная вишенками... Символ беспечной молодости.

Сивилле вдруг стало очень холодно, и она, нахмурившись, покосилась на разбитый потолок – не оттуда ли дует? Хотя к чему обманывать себя – холод шел изнутри. Ей все чаще становилось зябко даже в знойный летний полдень. Вот и сейчас, теплым майским днем, она мерзнет в своем тяжелом бархатном платье. Это близкая могила дышит на нее своим холодом. Это король зовет ее к себе...

– Мадам Салиман, его величество ожидает вас у себя! – раздался под ухом мягкий голос юноши, похожего на Хаула. Сивилла вздрогнула, выронив шляпку. Потом, взяв себя в руки, сделала повелительный знак, и услужливые пажи покатили ее кресло в королевский штаб. Проезжая мимо зеркала, установленного у самого входа в зимний сад, между двух пальм, мадам Салиман по неистребимой женской привычке глянула в него – и тут же отвернулась: ей показалось, что за последний час она постарела на десять лет.

Глава 13. Зеркало в хрустальном шаре: прощание

Как быстро летит время! Два дня – как одно мгновение! А Хаула все нет и нет. Неужели он так и не соизволит лично известить ее о том, что пересмотрел свои принципы и откликнулся на королевский призыв? Ведь ее агент сообщил, что Хаул все-таки решил сражаться... Подумать только, Хаул отправился на войну! Это так непохоже на него! Кто же сумел так повлиять на этого убежденного себялюбца?

И вдруг сердце волшебницы пронзила догадка. Она даже удивилась, как раньше не понимала всего этого... Живя здесь, во дворце, а потом – одиноким и свободным в своем замке, Хаул не торопился воевать за интересы государства, потому что не ощущал необходимости в этом. Ему некого было защищать (более того – при необходимости Салиман могла защитить и его самого!). А теперь у него появился тот, кого он может и хочет защищать. Точнее, не "тот", а "та". Вот оно, значит, как...

На полу рядом с креслом мадам Салиман в зимнем саду все еще лежит та самая шляпка – волшебница не велела ее убирать. Три багряных вишенки. Дешевые стекляшки на алой ленте. Но той, кому они принадлежат, не нужны самоцветы – у нее есть нечто гораздо более ценное. У нее есть Хаул. Вот за кого он сражается сейчас, бывший хладнокровный эгоист – за эту девочку, которая даже толком не осознает ни своей красоты (истинной красоты – духовной, а не внешней!), ни своей огромной силы волшебницы...

Тонким перезвоном запел хрустальный шар. Через него Салиман поддерживала ментальную связь со своими агентами. Это сигналил Хин. Верный пес и преданный агент. Его когда-то еще щенком принес во дворец Хаул – оба они, и подросток и щенок, были такими юными! А теперь пес постарел, как и она сама... Хин по ее приказу отправился за Хаулом и сейчас должен быть рядом с ним! Салиман нетерпеливо повела рукой, активировав шар на передачу звука.

– Почему от тебя так долго не было вестей? Чем ты там занимался?

Она не стал переключать шар на прием, поскольку не ждала никаких слов в ответ: Хин, при всех своих достоинствах, не обладал даром речи. Увы, собаки могут говорить только в сказках, и даже волшебство не способно наделить их этим умением... Вместо ответа Хин лишь посторонился из кадра, открывая хозяйке обзор на то, что происходило за его спиной, на заднем плане.

Они были там – вся эта странная компания в полном составе: Хаул, его юный подмастерье, та девушка и мадам Бошер. Более того, с ними почему-то был принц соседнего государства – того самого, с которым их страна вела войну! Но королевскую волшебницу сейчас меньше всего волновали вопросы политики.

Они стояли рядом – Хаул и та девушка. И наблюдая за ними в хрустальный шар из своего дальнего далека, мадам Салиман отчетливо поняла, что эти двое отныне будут рядом навсегда.

Радостные повизгивания Хина внезапно стали тише, словно пес постепенно отключал ментальную связь с хозяйкой. Но Хину было бы не под силу разорвать эту связь до тех пор, пока этого не захотела бы сама волшебница. Это сознание мадам Салиман пыталось уберечь ее от тех ранящих осколков, на которые на глазах рассыпалась ее жизнь... Сердце волшебницы обожгло болью, а потом вдруг словно сковало броней льда.

Собрав волю в кулак, чтобы не потерять лица перед пажами, которые безмолвно стояли вокруг, ожидая ее приказаний, главная придворная волшебница добродушно сказала Хину:

– Ясно. Счастливый конец... – и, не сдержавшись, со скрытой горечью полушутливо добавила: – Предатель ты!

Не в силах больше смотреть на идиллию тех, кто стали семьей для ее любимого Хаула, мадам Салиман отключила ментальную связь с Хином. Картина чужого счастья исчезла. В полированной поверхности шара отразились переплеты потолочных рам зимнего сада и пышные листья ближайшей пальмы.