Текст книги "Торжество возвышенного"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Я слаба, я заплакала. Напряженная, унизительная, голая правда встала между нами. Я тихо произнесла:

– Я виновата… Не смогла сказать тебе раньше…

Его взгляд застыл в задумчивости. Чего я боялась, то и случилось. Я выговорила:

– Я боялась потерять тебя. Поверь, меня изнасиловали…

Опустила глаза в пол, сгорая от волнения. Что-то произнесла, и он что-то ответил, слова расплавились в пламени боли. Однако его голос отдавался глубоко в моем сознании:

– Мне нет дела до прошлого…

Я заплакала еще сильнее. Неожиданно меня словно озарило восходящим солнцем. Я сказала, что он благороден, и я посвящу себя тому, чтобы сделать его счастливым. Прошептала, утирая слезы:

– Как же легко пропасть невинному человеку…

* * *

Как теснит грудь… я возвращаюсь к нему. Вошла в лавку и села. Скажу ему только, что виделась с Фуадом Шельби, но не больше. Я не доставлю ему удовольствия. Он не любит Аббаса. Притворяется, что это его не касается. Если б он страдал, как я. Мы торгуем удовольствием, а наше единственное развлечение – обмен оскорблениями.

* * *

Я падаю все ниже и ниже. Новое зло сотрясает дом.

– Опиум – адская вещь, ты угробишь себя!

– Спасибо ему в любом случае.

– Ты слишком быстро отдаляешься от этого мира.

– Еще раз ему спасибо!

– Я выбиваюсь из сил. А как же Аббас, ты же любишь его?

Он продолжил отпивать из стакана черный чай, не замечая меня.

– Одной моей зарплаты мало, чтобы покрыть расходы на хозяйство.

– Ты сдаешь комнату Рамадану.

– Этого не хватает, все словно взбесились…

Теперь я знаю тебя, поэтому боюсь. Ты не такой, каким я тебя представляла в самом начале. Ты растерял все, даже ту силу, которой так гордился. Мы разошлись по отдельным комнатам. Любви нет, в доме – пусто. Ты, ты, остался только ты, Аббас. Не слушай, что говорит отец… Не верь ему, он болен. И к лучшему, что ты один-единственный. С тобой Бог. В нем все. Будь ангелом. Пусть твоими друзьями будут учитель, книга и театр. Будь моим сыном и сыном других добрых людей. Ты – единственный луч света в этом доме, погруженном во тьму. Будь единственным во всем…

* * *

Иногда он смотрит украдкой, думает, я ему откроюсь. Вряд ли. Спорю, ты ненавидишь меня больше. Он спросил:

– Когда наступит зима, как мы будем в этой хилой лавке?

Я уверенно ответила:

– Когда к Аббасу придет успех, вся жизнь переменится.

Он горько усмехнулся:

– Когда к Аббасу придет успех!

Я бросила с вызовом:

– Я уйду вместе с ним. Он же не пожалеет денег тебе на пальто или плащ.

* * *

Красный буфет остался таким же. Он надсмехается над переменами, произошедшими с его постоянными посетителями. Он слышал много разговоров, но не верит никому. Дядюшка Ахмед Бургуль говорит мне:

– Вот лепешка, сейчас сделаю чай…

Подходит молодой человек и садится на кресло рядом со мной, тоже заказывает лепешку с бобами и чай. Судя по всему, он из театра, но не актер. Симпатичный молодой человек, с крупной головой и большим носом. Дядюшка Бургуль спрашивает меня:

– Опять насчет квартиры, барышня Халима?

И я отвечаю ему, смущаясь в присутствии незнакомца:

– Легче найти иголку в стоге сена.

Молодой человек вдруг спрашивает меня:

– Ищешь квартиру?

Я говорю, что да, и дядюшка Ахмед знакомит нас. Он дерзко спросил:

– Все ради замужества?

Ох… Начинаются заигрывания. В театре это происходит быстро. Он, не колеблясь, идет напролом. Жертву убивают под мелодию народной дудочки.

– У меня старый двухэтажный дом.

– По квартире на каждом этаже?

– Да нет. Он не поделен на квартиры.

Дядюшка Ахмед уточняет, могу ли я занять один этаж, и тот кивает. Я спросила у него:

– А это не помешает семье?

И он ответил с присущей ему наглостью:

– А я один живу…

Я возмущенно отвернулась, а он коварно продолжал:

– Вот увидишь, этаж подойдет тебе и твоей семье.

Я поблагодарила его и промолчала. Почему остался неприятный осадок? Чего он хочет? Он понятия не имеет о моей трагедии. И о моей любви. И о моем неверии людям.

* * *

Я сказала, что иду к Умм Хани, в ее маленькую квартирку в аль-Имам, где с ней живет Тарик Рамадан. Она встретила меня тепло. Мне пришлось подождать, пока Тарик проснется. Он вышел из комнаты взъерошенный, как черт, и ехидно усмехнулся:

– Молодец, что пришла.

Я выложила напрямую:

– Полагаю, до отъезда Аббаса ты был у него?

– Было дело…

– Не исключаю, что то, что ты ему наговорил, заставило его уехать…

Он цинично парировал:

– Попал в ловушку и дал деру.

Я разозлилась так, что прослезилась. Умм Хани закричала:

– У тебя нет сердца! Что я слышу! Я видела смерть Тахии, видела горе обезумевшего Аббаса!

Меня удивила сказанная правда и я спросила ее:

– Так ли об этом говорят, как ты это видела?

– Ничего подобного…

Тарик сказал:

– Ему оставалось только убить ее у тебя на глазах, дура.

– Дурость – считать Аббаса убийцей.

– Его признание каждый вечер звучит со сцены театра.

Умм Хани сказала:

– Благодаря ему ты стал актером, которому публика аплодирует неистовее, чем самому Исмаилу.

– Благодаря его преступлению. Преступлению, из-за которого он сбежал.

Я упрямо сказала:

– Он сидит в тихом месте и заканчивает новую пьесу.

Тарик расхохотался:

– Свою новую пьесу?! Спустись на землю, мать Аббаса!

* * *

Да… Когда-то он был адекватным и разумным, несмотря ни на что…

– Халима, как ты думаешь? Тарик Рамадан хочет снять у нас комнату.

Я запротестовала:

– Нет-нет! Пусть живет у себя.

– Он поссорился с Умм Хани и ушел из дома. Болтается по улицам без угла, а цены с каждым днем растут.

– Неприятно, если чужой будет жить с нами.

– Он нуждается в нас, а мы – в деньгах.

– Он похож на бродягу.

– Ему нужна наша милость, особенно твоя. У нас пустых комнат – на целую армию!

Я нехотя подчинилась. Хотя совершенно его не уважала. Актер-неудачник, живущий за счет женщин. Но и представить себе не могла, что он сделает с нами…

* * *

Неожиданно для нас в лавке появилась Умм Хани. Она пришла на следующий день после моего визита. Очевидно, ответным визитом она хочет извиниться за своего мужика, который дурно обошелся со мной. Ей за пятьдесят, как и Тарику, но она пышная, нельзя сказать, что несимпатичная, и живет неплохо. Она сказала:

– Все говорят о триумфе пьесы. Такого успеха еще ни один спектакль не имел.

Я произнесла с сожалением:

– Однако автор не желает объявляться.

– Он приедет, когда допишет новый сюжет.

Женщина немного помолчала, потом продолжила:

– Что за чушь распространяют? Тарик Рамадан – ненормальный!

Карам спросил, язвительно:

– Не лучше бы ему было убить свою мать?!

Я симпатизировала Умм Хани, и моя симпатия не убавлялась оттого, что она родственница мужа.

* * *

Дом в аль-Тамбакшия полон людей. Как в автобусе, от которого несет резиной. Тетка выгоняет всех, чтобы принять дядюшку Ахмеда Бургуля. Она говорит ему:

– Не забудь еду. После Бога – на тебя первого наша надежда.

Он весьма озабоченно отвечает:

– Я пришел по более важному делу.

– Тогда не молчи!

– Дело в Халиме…

Тетка смотрела то на него, то на меня. Это заставило меня покраснеть. Она спросила:

– Что? Жених?

– Угадала!

Она вопросительно посмотрела на него, и он сказал:

– Карам Юнес.

Тетка спросила:

– Кто такой Карам Юнес?

– Суфлер труппы.

– Кто?

– Не последний служащий театра.

– Дядюшка Ахмед, вы думаете, он подходит?

– Думаю да, но важно услышать мнение невесты.

– Невеста прекрасна, как луна. Но мы бедняки, дядя.

Настал мой черед говорить. Сердце мое было разбито, я скрывала свою кровоточащую правду. Я не люблю жениха, но неприязни к нему нет. Подходящий молодой человек. Возможно, я обрету с ним покой, может быть, даже счастье. Когда все посмотрели на меня, я сказала:

– Я не знаю о нем практически ничего.

– Служащий, с квартирой, говорят, хороший человек.

Тетка сказала:

– Ну, с Богом!

Она хоть любит меня, но рада избавиться. Я тоже хочу сбежать из ее гудящего улья. Сархан аль-Хиляли – мерзавец, на него надежды нет…

* * *

– Жизнь невыносима, нам угрожает голод.

Он уставился на меня с насмешкой и сказал:

– Я нашел способ заставить тебя замолчать.

– Ты выбросил эту адскую смесь?

– Аль-Хиляли согласился проводить вечера со своей компанией у нас дома!

Я не сразу поняла, что он имеет ввиду, и он продолжил:

– Мы обустроим им комнату для игры в карты, это принесет нам хороший доход.

Я спросила в недоумении:

– Картежный клуб?

– У тебя всегда мерзкие определения. Просто место встречи друзей.

– Но ведь…

Он не дал мне договорить:

– Ты не хочешь лучшей жизни?

– Хочу, но чистой жизни.

– Если намерение доброе, оно чисто. Лицемерие – вот грязь.

Я пробормотала обеспокоено:

– Но ведь здесь Аббас!

Он гневно закричал:

– Хозяин дома – я, а не Аббас. Твой сын умалишенный. Твое дело – его накормить и одеть.

* * *

Этой осенью солнце показывается нечасто, мое сердце окутано тяжелой печалью. По узкой улице в день проходит не одна похоронная процессия, она движется к святому аль-Шаарани. Муж, когда нет покупателей, заводит беседу сам с собой. Я живу надеждой, которую мне подсовывает Аббас, а мужу не о чем и помечтать.

* * *

Почему мы не записываем счастливые моменты нашей жизни, чтобы потом удостовериться в них? Разве это тот же самый человек? Был ли он искренним на самом деле?

– Я обязан дядюшке Ахмеду Бургулю своим сверхчеловеческим счастьем.

Я запрокинула голову, чтобы сказать:

– Не преувеличивай!

Он сказал голосом, отзвуки которого затерялись в бесконечности:

– Халима… Как счастлив тот, чье сердце бьется не напрасно!

Хоть я его и не люблю, слова его тронули меня, и я согрелась его теплом…

* * *

Пришел назначенный день. Мое сердце билось от радости и страха. Я сходила в индийскую баню. Умм Хани выручила меня платьем, пальто и обувью. Из парикмахерской я вернулась с великолепной прической, которая долго оставалась незамеченной. Муж уставился на меня с усмешкой:

– Ты все еще готова развратничать? Почему бы тебе не воспользоваться случаем и не гульнуть в наше располагающее к распутству время?

Я решила ни за что не портить этот светлый вечер. Мы пошли в театр, и нас встретили, как полагается. Сархан аль-Хиляли с удивлением посмотрел на меня. Я сказала:

– Но я не вижу автора…

Он ответил, улыбнувшись:

– Он не пришел, я же говорил тебе…

Первая надежда исчезла. Внутренний свет, молодивший меня, угас. Мы пошли навестить дядюшку Ахмеда. По старой привычке нам подали чай и сэндвичи. Он проговорил сквозь смех:

– Как в былые дни…

О чем ты говоришь, дядя Ахмед? Если бы всего этого не случилось! Даже мое единственное утешение пропало без вести. От пребывания здесь мои нервы напряглись и охватила печаль. В положенное время мы вошли в зал. Когда я неожиданно для себя увидела, что зал полон, мне стало легче дышать. Я произнесла:

– Это успех.

Я не слушаю, что отвечает муж. Вижу, как занавес приоткрывает старый дом. События начали разворачиваться. Перед моими глазами прошли страдания всей моей жизни. Они ожили вновь, после того как от них остались только горестные стенания. Я еще раз увидела себя в аду. Я клеймила себя так, как никогда раньше. Говорила, что здесь должна была бросить его, а здесь – отказать. Я уже не считала себя жертвой. Но что это за цепь преступлений, о которых никто и не знал? Почему он меня так изобразил? Неужели он и правда так меня видит? Что это, сынок? Ты пренебрегаешь своей матерью больше, чем отец, и еще больше унижаешь меня? Разве я была против твоего брака с Тахией из-за своего эгоизма и ревности? Какая ревность, какой эгоизм? Нет… нет… Это кромешный ад! Из своего отца ты делаешь едва ли не мою жертву. Твой отец был жертвой только собственной матери. Ты думаешь, что я шлюха и сводня? Сводня, которая бросила твою жену в объятья туристу, позарившись на деньги? Мне только кажется, или я действительно в аду? Ты режешь меня без ножа, Аббас. Ты сделал из меня демона своей пьесы. Люди аплодируют… Аплодируют!

Когда я была уже ни жива, ни мертва, нас пригласили в буфет. Муж спросил:

– Остаемся или уходим?

Он бросает мне вызов, смеется надо мной. И я отвечаю ему также вызывающе:

– Как мы можем не участвовать?!

На самом деле, я не принимала участия. Я была в полуобморочном состоянии. В голове вперемешку звенели голоса. Перед глазами проплывали чужие лица, визжащие и смеющиеся без причины. Моя голова вот-вот расколется, и наступит Судный день. Пусть наступит Судный день. Пусть наступит Судный день. Только Бог может меня осудить по справедливости. Ты убил, предал, покончил с собой. Когда я тебя увижу? Доведется ли мне увидеться с тобой?

На рассвете мы вернулись в старый дом. Я свалилась на диван в зале, а он стал разжигать печь. До меня донесся его голос:

– Понравилась пьеса?

Я ответила уклончиво:

– Она всем понравилась.

– А сюжет?

– Сильный сюжет.

– Почему мы изображены другими, не как в жизни?

– Ты думаешь, как Тарик Рамадан, который нас ненавидит.

– Все – правда, более, чем правда…

Я сказала в сердцах:

– Ничего общего между мной настоящей и персонажем пьесы.

Он мерзко рассмеялся, и я ответила, сдерживая свой гнев:

– Это всего лишь вымысел!

– Все такие, какими мы их знали в жизни.

– Здесь больше вымысла, чем правды.

– Почему он изобразил тебя такой?

– Автор – не мой сын, он независимая личность.

– А мне казалось, что он тебя любит и уважает!

– Никто и не сомневается.

– А вот на твоем лице написано совсем другое.

– Я знаю, что права.

– Даже Тарик! Жена – каких мало!

Я закричала:

– Избавь меня от своих грязных догадок!

– Мальчишка, который бросил нас за решетку!

– Он не себя изображал – тебя!

– Как он притворялся идеалистом!

Я сказала, превозмогая отчаяние:

– Когда он вернется, я уйду с ним.

Я ушла в свою комнату. Закрыла дверь и разрыдалась. Как же ты можешь не знать своей матери, Аббас?!

* * *

Пошатываясь, он в бессознательном состоянии спускается по лестнице. Видит меня и говорит:

– Одеколон… Мне ужасно плохо…

Я иду в свою комнату, чтобы принести ему одеколон. Он следует за мной.

– Вот, возьми.

– Спасибо. Я выпил больше меры.

– Тебе не везло с самого начала вечера.

Он постепенно приходит в себя. Смотрит на меня. Подходит к двери и закрывает ее. Я приготовилась к отпору.

Он говорит:

– Халима… Ты прекрасна!

– Иди наверх.

Он приблизился ко мне, а я, смутившись, попятилась.

– Ты верна этому животному?

Я серьезно отвечаю:

– Я – добропорядочная жена и мать.

Подбежав к двери, я распахнула ее. Секунду он колебался, потом вышел из комнаты и ушел из дома.

* * *

Всем тем, кто меня соблазнял, я отказала. Шлюха?! Однажды я была изнасилована, недолго жила с твоим отцом, потом стала монашкой. Я монашка, а не шлюха, сынок. Отец тебе так лживо меня нарисовал? Я обездоленная, несчастная женщина. Моя надежда только на тебя. Как же ты можешь выставлять меня в таком виде?! Я обо всем тебе расскажу, но когда же ты вернешься?!

* * *

Мерзавцы проникают в наш старый дом под покровом ночи. Своими грешными циничными сердцами они оскверняют дорогу, ведущую к святому аль-Шаарани. Сердце мое замирает, я слежу за их развратными взглядами. Испуганный Аббас кружит около комнаты. Ты сокровище, сынок, тебе нельзя задыхаться в грязи и бедности. Сейчас я приветствую их с притворной радостью и провожаю в комнату на верхнем этаже, которую, взяв кредит, для них оборудовала. Я прислуживаю им официанткой, подавая закуски и выпивку. Уже не знаю, на какой ступени к аду я стою.

– Не волнуйся, милый. Это друзья твоего отца. Все мужчины это делают…

– А ты, мама, какое имеешь к этому отношение?

– Они мои коллеги по театру, я не могу их не принимать.

Сархан аль-Хиляли говорит, занимая свое место за столом:

– Хорошее гнездышко, безопасное.

Исмаил тасует карты. Фуад Шельби смеется:

– Тахии нельзя сидеть рядом с Тариком.

Карам стоит за ящиком с наличными у края стола. Тарик комментирует со смехом:

– Для сбора пожертвований святому Караму Юнесу!

Сархан аль-Хиляли предупреждает:

– Не шуметь во время игры!

Карам растворяет опиум в черном чае. Лиха беда начало!

* * *

Я вернулась в лавку также как одежда, взятая мною напрокат, вернулась к своей хозяйке. Вот он сидит с рассеянно-печальным лицом. Продает орехи и семечки, вместе с покупателями жалуется на времена. Я заговорила, будто обращаясь к самой себе:

– Пьеса имеет успех – какое утешение!

Он сказал:

– Через неделю можно будет судить.

– Публика потрясена, это – главное.

– Знаешь, сколько аль-Хиляли дал ему за пьесу?

– Первую работу покупают задешево, Аббас не при деньгах.

Он захохотал. В душе я его прокляла.

* * *

В просторной комнате на меня уставился злой гений. Он улыбается и бормочет:

– Добро пожаловать, Халима. Дай-ка угадаю. Твой сын принес новую пьесу?

– Точно.

Он обращается к Аббасу:

– Предыдущие пьесы ничего не стоили.

Аббас говорит:

– Я каждый раз прислушиваюсь к вашим рекомендациям.

– Хвалю тебя, по крайней мере, ради матери.

* * *

Недели проходят одна за другой, и успех все очевиднее. Раньше у театра не было такой популярности. Проходят недели и месяцы. Когда объявится автор? Пусть будет, как ты задумал, пусть я буду страдать, сколько ты мне отмерил, но где же ты? Я сказала громко, чтобы услышал муж:

– Наверняка, у них в театре есть новости о пропавшем.

– Последний раз я ходил туда десять дней назад.

Я больше ничего не требовала, только бы не попасться на его острый язык. Время от времени он наведывался в театр, я же после премьеры не решалась туда зайти. А он пошел на утро следующего дня. Теплый день, солнечный. Мое сердце бьется, одержимое надеждой.

* * *

Я могу поверить в любые небылицы, но то, что Аббас женится на Тахии, я принять не могу. Аббас уйдет, а Тарик Рамадан останется. Где же высшая справедливость?

– Аббас, она старше тебя, по меньшей мере, лет на десять!

Он безразлично улыбается. Я продолжаю:

– Она немало пожила, многое уже повидала… Да ты, видать, не понимаешь, что это значит?

– Просто ты никогда не знала любви.

У меня все внутри сжалось от обиды, похороненные в глубине души печали напомнили о себе. Он опять сказал:

– Мы начнем новую жизнь.

– Человек не в силах изменить свое прошлое.

– Тахия все равно невинна.

Я была несправедлива, я позабыла саму себя. Желала ему лучшей доли. Ко мне пришла Тахия. Грустная и полная решимости. Она говорила, умоляя:

– Не стой на пути моего счастья.

Я ответила ей резко:

– Ты крадешь невинность.

– Я буду ему достойной женой.

– Ты?!

Она смутилась от моих слов, побледнела и произнесла:

– Все женщины в театре начинали с Сархана аль-Хиляли!

Я схватилась за сердце. Да, все судят по собственному опыту, да еще о том, о чем и понятия не имеют. Она как будто угрожает мне. Ненавижу ее. Но сын останется мне сыном, что бы ни случилось.

* * *

Почему муж задерживается?

Почему? Солнечные лучи уже сползают со стен домов по узкой улице, что же задержало его? Он узнал, где сын, и направился туда? Может, они вернутся вдвоем? Я представляю виноватое выражение на его улыбающемся лице, когда он будет просить прощения. Я верю, что эта мука не может продолжаться вечно. Да, пьеса действительно открыла мне глаза на то, что мои плоть и кровь уже слабы. Кто думал, что Халима, красавица, сама невинность, проживет такую жизнь? Сейчас мое сердце бьется только прощением и любовью. Рассуди, Господь, в чем ты нам судья. Даже Караму я прощу его жестокость, потому что он жалок. Я прощу ему все, когда он вернется, ведя под руку моего любимого заблудшего сына. Мое сердце бьется в неожиданном вдохновении, но каждый его удар приближает разочарование… Покупатель сказал мне, взяв свой кулек:

– Ты, мать Аббаса, витаешь в другом мире.

До меня доносится призыв на вечернюю молитву. Короткий зимний день накрывает тьма. Он не мог опоздать без причины. Ему ли не знать цены моего невыносимого ожидания? Но что так его задерживает? Свеча догорает, зимний ветер уносит ее огарок. Я встала, не нахожу себе места. Сердце забилось как-то иначе. Он предал меня без сожаления. Мое терпение кончилось, я иду… Первый, с кем я столкнулась у входа в театр, был Фуад Шельби. Он начал необычно мягко, протягивая ко мне руки со словами:

– Я хочу, чтобы это оказалось неправдой.

Я спросила, теряя последнюю надежду:

– Что случилось?

Он замялся и не произнес ни слова. Я спросила:

– Касается Аббаса?

Он кивнул, но ничего не добавил. Я потеряла сознание.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу на диване в буфете, а дядюшка Ахмед хлопочет надо мной. Здесь же были Фуад Шельби и Тарик Рамадан. Дядя Ахмед сообщил мне новость голосом полным сочувствия. Он закончил:

– Никто не верит.

Фуад Шельби довез меня на своей машине. По дороге спросил:

– Если он покончил с собой, где же тело?

Я спросила:

– Зачем он написал это письмо?

И он ответил:

– Это его тайна. Придет время, и мы ее узнаем.

Но я знаю его тайну. Я знаю свое сердце. Я знаю свою судьбу. Аббас мертв. Это зло наиграла дудочка.