Текст книги "Торжество возвышенного"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Он расхохотался:

– Тарик Рамадан! Даже у сумасшествия есть предел!

* * *

Успех «Торжества возвышенного» постоянен. Мой триумф повторяется от вечера к вечеру. Наконец-то аль-Хиляли подвернулась пьеса, которая принесет прибыль его театру. Он положил мне ежедневный гонорар, поддерживающий меня и физически, и морально. Фуад Шельби спросил:

– Понравилось, что я о тебе написал?

Я признательно пожал ему руку и ответил:

– Спустя более четверти века в журнале появилась моя фотография…

– Это только цветочки, ягодки впереди. Ты не слышал? Обнаружился пропавший автор.

– Правда?!

– Вчера он явился к аль-Хиляли домой. Знаешь, зачем?

– Ну?

– Потребовал свою долю прибыли…

Я захохотал так громко, что напугал дядюшку Ахмеда Бургуля за буфетной стойкой. Я сказал:

– Сын Халимы! А что же ответил на это аль-Хиляли?

– Он дал ему сто фунтов.

– Обидно…

– Он остался без работы и корпит над новой пьесой.

– Скопирует что-нибудь. Вряд ли напишет что-то стоящее.

– Не приведи Господь, не говори так…

– Где ж он прятался?

– Он никого в это не посвящал…

– Уважаемый Фуад, неужели вы сомневаетесь в его виновности?

– Зачем ему убивать Тахию?

* * *

Когда я увидел гроб, плывущий от крыльца здания по рукам, у меня внутри разверзлась устрашающая пустота, и так продолжалось, пока меня не выбросило в небытие. В меня предательски вцепился плач, и я разрыдался. Одинокий звук, он привлек внимание прощающихся. Даже Аббас смотрел сухими глазами. Я вернулся к машине аль-Хиляли. Он сказал мне:

– Когда услышал, как ты рыдаешь… когда взглянул на тебя… Я чуть не рассмеялся, но Бог уберег…

Я отрезал:

– Для меня это тоже было неожиданностью.

– Не помню, чтобы видел тебя когда-либо плачущим.

Я ответил, улыбаясь:

– И хороший конь спотыкается.

Смерть возвращает к воспоминаниям о несчастной любви.

* * *

Новость я узнал в арт-кафе еще до того, как попал в театр, и поспешил в кабинет к Сархану аль-Хиляли. Я задал ему вопрос:

– Это правда?

Он ответил с прискорбием:

– Да, Аббас находился в пансионе в Хелуане. Долго отсутствовал. В его комнате нашли письмо, в котором он признается, что намерен покончить с собой.

– Его тело нашли?

– Конечно, нет, никаких признаков…

– Он упомянул, какие у него причины для самоубийства?

– Нет.

– Это точно, что он покончил с собой?

– Зачем ему исчезать, когда успех обязывает его к публичности и работе?

Нас разделяло печальное молчание, пока я не услышал его вопроса:

– Зачем ему убивать себя?

Я ответил:

– По тем же причинам, по которым себя убивает герой пьесы.

– Ты исходишь из его виновности.

– Спорим, ты не найдешь другой причины.

Новость всколыхнула артистические круги и театральную публику. Поиски ничего не дали. Были приняты обычные в таких случаях меры. Меня посетило чувство глубокого удовлетворения. Сам себе я сказал:

– Грядущему успеху пьесы не будет ни конца, ни края…

Карам Юнес

За осенью – неизбежность. Переживем ли мы холодную зиму? Жизнь проходит в торговле арахисом, семечками и кукурузными хлопьями. И эта женщина, к которой я приговорен как к тюрьме. Почему именно мы попали за решетку в этой стране, где тюрьма плачет практически по каждому? Закон безумных, уважают ли они самих себя? Что будет делать вся эта молодежь? Жди, пока не увидишь, как взрывают эти старые дома. История становится все более печальной оттого, что превращается в мусор. Жена не перестает мечтать. Но что это? Кто это? Призрак прошлого? За мной, с отравленным клинком? Что тебе надо, гнилая дрянь? Я сказал Халиме с отвращением:

– Смотри…

Она удивилась. Мы задались вопросом:

«Он пришел поздравить или порадоваться чужому несчастью?»

Вот он стоит, омерзительно улыбаясь. С глазами-щелками, мясистым носом, мощной широкой челюстью. Будь с ним жесток, как бег времени.

– Тарик Рамадан! Что тебя принесло?

Халима сказала, разволновавшись:

– Первый визит старых знакомых после нашего возвращения в этот мир.

Тарик спросил:

– Кто я, если не утопленник?

Я ответил со злостью:

– Ты явился из прошлого как самый страшный мой кошмар.

Я отвлекся на покупателя, потом посмотрел на него с презрением.

Он сказал:

– У меня плохие новости.

Халима ответила:

– Плохие новости нас уже не огорчают.

– Даже если это касается досточтимого Аббаса Юнеса?

Я возразил:

– Он любящий сын… Мне предложили вернуться в театр, а когда я отказался, он открыл нам лавку…

Жена добавила:

– Его пьесу уже утвердили!

Однако он пришел исключительно из-за пьесы. Ослепила ли его ревность? Он пережил смерть, но не может перенести успеха Аббаса. Пусть захлебнется от злости. Ты – источник всех бед. Тебя поймет только человек вроде меня, мы с тобой из одной выгребной ямы. Он пояснил:

– Действие пьесы происходит в этом доме. Она о вас. Она рассказывает о новых преступлениях, о которых никто и не догадывался.

Возможно ли это? Аббас не сказал нам ни слова о сюжете пьесы. Он идеалист. Я задал вопрос:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Всё… всё. Ты не пытаешься понять?

Что это значит? Почему Аббас изобличает сам себя? Я обратился к нему:

– Даже тюрьму?

– Это он донес на вас в полицию, и он убил Тахию.

– Что за бред!

Жена выступила:

– Что ты имеешь в виду, враг Аббаса?

И я спросил, несмотря на то, что сердце мое сжалось:

– Разве это не просто пьеса?

Халима сказала:

– У него есть разумное объяснение…

– Сами посмотрите спектакль.

– Злость ослепила тебя.

– Но преступление…

– Ты сам преступник!

Я говорил, а сердце мое все не отпускало:

– Сумасшедший завистник… Мой сын может и глупец, но он не предатель и не убийца…

Он выкрикнул:

– Убийцу Тахии нужно арестовать!

Он схлестнулся с женой в ядовитой перепалке, а я стоял в растерянности, пока не сказал ему грубо:

– Чего тебе надо?

Я прогнал его с проклятием!

* * *

Именно тогда я стал тонуть в море подозрений. Не может быть, чтобы он принес с другого конца света ложь, которую легко проверить. Он мерзавец, но не дурак. Не в силах оставаться один на один со своими опасениями, я посмотрел на жену и ощутил на себе ее взгляд. Мы – чужие, которых соединил старый дом. Если бы не боялся разозлить Аббаса, дал бы ей развод. Аббас единственный, кто придает этой горькой жизни съедобный вкус. Он – единственная оставшаяся надежда. Жена промолвила:

– Он врет.

Я спросил, схватившись за спасительную нить:

– А зачем ему врать?

– Он не перестал завидовать Аббасу.

– Но есть же пьеса.

– Мы ничего о ней не знаем. Сходи к Аббасу.

– Так или иначе, я с ним увижусь…

– Но ты ничего не предпринимаешь. Я боюсь. Она глупа и упряма. Я сказал:

– Куда спешить?

– Он должен знать, что плетут у него за спиной.

– А если он признается?

– В каком смысле?

– Если признает, что в пьесе есть все, о чем говорил этот мерзавец?

– Ты найдешь разумное объяснение.

– Вот не знаю.

– Зачем ему разоблачать себя, если бы он действительно был убийцей?

– Не знаю.

– Делай же что-нибудь! Время не ждет.

– Я соберусь, конечно.

– Иначе я пойду сама.

– У тебя нет приличной одежды… Они забрали наши деньги… Полицейский избил меня, сучий потрох.

– Это старая история. Подумай о том, что происходит сейчас.

– Мерзавец лжет.

– Ты должен услышать своими ушами.

– Он не одобрял нашей жизни… Был идеалистом, будто подкидыш… Но он от нас не отрекается. И потом, зачем ему убивать Тахию?

– Ты меню спрашиваешь?

– Я размышляю.

– Ты поверил словам этого мерзавца.

– Ты тоже ему веришь.

– Мы должны его выслушать.

– На самом деле я не верю.

– Ты бредишь.

– Проклятье.

– Будь проклят тот день, когда я связалась с тобой!

– И когда я – с тобой.

– Я была красавица…

– Разве тебя хотел кто-то, кроме меня?

– Я всегда была желанна… Мне просто не повезло.

– Твой отец был почтальоном, а мой – чиновником в муниципалитете аль-Шамшарги.

– Значит, он был прислужником.

– Я из семейства…

– А твоя мать?

– Равно как и ты…

– Болтун… Ты не хочешь идти.

– Я пойду, когда сам захочу.

Мысли мои рассеяны. Будь, что будет. Хуже того, что случилось, уже не случится. Разве мы – я и моя жена – не начинали со встречи, полной тепла, желания и прекрасных мечтаний? Куда все это делось? Все равно мне надо идти. Лучше всего – после полудня.

* * *

Раньше я не знал, где живет мой сын. После его свадьбы наши пути разошлись. В наших отношениях не было ничего хорошего. Он не принимал нашей жизни, презирал ее. А я, прогнав его, возненавидел. С его переездом в дом Тахии я избавился от презрительных взглядов. Сейчас, после того как надежда осталась только на него, я иду к нему. После нашего освобождения из тюрьмы он встретил нас с любовью, проявив свое сочувствие. А как иначе? Ведь это он отправил нас туда. Я спросил о нем привратника, и тот сказал:

– Часа два назад, как вышел с чемоданом…

– Уехал?

– Сказал, что будет отсутствовать какое-то время…

– Он не оставил нового адреса?

– Нет.

Я опешил. Такого я не ожидал. Почему он не сообщил нам? Дошли ли до него обвинения Тарика? Мое беспокойство нарастало, и я решил встретиться с Сарханом аль-Хиляли. Войдя в театр «Завтра» на Имад ад-Дин, я попросил встречи и быстро получил согласие. Он встал, приветствуя меня, и произнес:

– Добро пожаловать! Слава Богу, у вас все в порядке… Если б не был занят, пришел бы тебя поздравить.

– Сархан-бей, извинение не принимается…

Он засмеялся, его ничто не смутило, не поставило в тупик. Он сказал:

– Это твое право.

– Как давно мы дружим. Я провел жизнь суфлером в твоей труппе. Мой дом был открыт для тебя, пока меня не посадили…

– Я был несправедлив к тебе… Выпьешь кофе?

– Не надо ни кофе, ни чая. Я пришел насчет своего сына Аббаса.

– Он интересный драматург! Его пьеса будет иметь небывалый успех, Карам. Тебе ли не знать? Я чувствую…

– Отлично. Но я не нашел его дома. Привратник сказал, что он взял чемодан и уехал.

– А зачем волноваться? Он приступает к сочинению новой пьесы. Наверняка, нашел тихий уголок.

– До меня дошли кое-какие слухи о его пьесе. И я испугался, что его отъезд может быть с этим связан.

– Ошибаешься, Карам.

– Тарик злится, он…

Но аль-Хиляли перебил меня:

– Не говори мне о нем, я и сам все знаю. Нет повода беспокоиться за сына.

– Я опасаюсь, что, возможно…

Я замолчал, а он рассмеялся:

– Пьеса полна вымысла, и даже если было…

– Говори откровенно!

– У меня все мысли только об этой пьесе. То, что герой совершает в пьесе, ей только на пользу. Вот что меня волнует.

– Разве не он донес на родителей и убил жену?

– Это тоже очень хорошо.

– В каком смысле?

– Это и рождает трагедию!

– А тебе не кажется, что такое действительно произошло в жизни?

– Меня это не касается.

– Я хочу знать правду.

– Правда в том, что пьеса великолепна. Я, как тебе известно, театральный режиссер, а не помощник прокурора.

– Что за мучение!

Аль-Хиляли засмеялся:

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. И потом, ты же его недолюбливал?

– Сейчас не тот случай, и тебе лучше других известно…

– Это всего лишь пьеса! Иначе, следуя закону, можно было бы посадить за решетку девяносто процентов авторов.

– Ты не хочешь меня успокоить…

– Если бы это было в моей власти, Карам! Не бери в голову пустые догадки. Ты не найдешь единомышленников за исключением нескольких причастных к этому друзей. А публика воспримет это в рамках пьесы… Почему ты отказался вернуться на прежнее место суфлером труппы?

– Спасибо за заботу. Аббас предлагал мне, заручившись твоим согласием. Но я не хочу возвращаться к прошлому…

– Понимаю. Сейчас ты сам себе хозяин. Наверно, лавка – прибыльное дело. Пусть так, дорогой. Но не беспокойся за Аббаса. Он творит сам себя, в нужное время он объявится, – заключил аль-Хиляли со смехом.

Встреча закончилась. Я покинул его, испытывая какое-то ненавистное чувство ко всему человеческому роду. Никто меня не любит, и я никого не люблю. Даже Аббаса, хотя надеюсь на его поддержку… Предатель и убийца… А, впрочем, как я могу его упрекать, ведь я такой же, как он. С него сошло наносное, и обнажился характер, унаследованный от отца. В этом – истинная суть нашего времени, без лицемерия. Что же тогда благо, как не лживый лозунг, повторяющийся и в театре, и в мечети? Как он посмел бросить меня в тюрьму, в то время как улица аль-Харам полна съемных квартир и увеселительных заведений? Откуда это?.. Я столкнулся с Тариком Рамаданом у входа в буфет. Он по-змеиному протянул мне руку, а я отвернулся. Сказал, чтобы он убирался с моих глаз.

* * *

Я не делаю ничего дурного. Разве сейчас не век наркоты? А я человек без предрассудков. Просто следую своему инстинкту. Чем я хуже других? Но на всех удачи не хватает. Халима говорит:

– Ты думаешь, что одной моей зарплаты хватит, чтобы покрыть расходы на твой дом и твоего сына?

– Сейчас я готов сцепиться.

– Опиум съедает все…

– Ну и что?

– А твой сын? Он прекрасный мальчик, о нем надо заботиться.

Это не моя вина. Мать заложила во мне базовые принципы. Халима напрягается, исполняя роль уважаемой дамы, и делает вид, что ее развратное прошлое забыто. Я не позволю лицемерию прижиться у себя в доме.

Я сказал аль-Хиляли:

– Иногда вам трудно найти подходящий дом. Добро пожаловать в мой.

Он испытующе посмотрел на меня, и я добавил:

– Это ведь далеко, в Баб-аль-Шиария, сам черт не найдет.

Я не ошибся. Старый дом обновляется по новым правилам. С него слетает пыль. Самая просторная комната подготавливается к встрече гостей из преисподней. Я уважаю тех великих, кто свободен в выборе, без всякого лицемерия. Аль-Хиляли, аль-Агруди, Шельби, Исмаил, Тарик, Тахия. Здесь же я ставлю закуски, напитки и наркотики. Халима приготовилась претворяться. Я буду беспощаден с лицемерами. Но это ее истинное лицо. Она превращается в отличную домохозяйку. Красавица, умница и свободолюбивая как я, и даже больше. Такая достойна управлять притоном… С неба полился золотой дождь. Но почему наш сын смотрит на нас с упреком? Чей ты? Кто твой отец? Кто твоя мать? Кто твоя бабка?.. Ты, сукин сын, знаешь только школу и театр. Идиот, готовый обманываться. Халима говорит:

– Мальчик умрет от отчаяния.

– Пусть умрет, коли дурак.

– Ему это не нравится.

– Я не люблю это слово.

– Он заслуживает сострадания.

– Он заслуживает, чтобы его прикончили.

Он стал ненавидеть меня, былую любовь выкорчевывают из моего сердца.

– Как ты живешь? Спустись на землю… Очень немногие так сытно питаются… Посмотри на соседей… Ты не слышал о том, что творится в стране? Не догадываешься? Да кто ты такой?

В его глазах отражается отчуждение. Он живет без ощущения времени. Чего он хочет? Послушай исповедь. Этот дом построил твой дед. О нем я ничего не знаю. Твоя бабка сделала в этом доме ложе своей любви. Молодая вдова – похожая на твою мать. Твой отец вырос, глядя правде в лицо. Я хочу рассказать тебе все. Страшно?! Если бы не скоропостижная смерть твоей бабки, на ней женился бы сержант, и дом бы пропал. После ее кончины он хотел забрать меня к себе, но я избил его. Поэтому его стараниями меня забрали в армию, но дом достался мне. Умм Хани, родственница моей матери и работающая на аль-Хиляли, посодействовала, чтобы меня взяли суфлером в труппу. Когда-нибудь я хочу тебе все рассказать, чтобы ты знал о своем происхождении. Не надо лгать и претворяться, держись своих настоящих корней. Будь как твой отец, и любовь соединит нас, как тогда, в твоем детстве. Не позволяй своей матери лицемерить с тобой, обманывать. Когда-нибудь ты все узнаешь. Тебе страшно, сынок?

Я вернулся в лавку, и Халима нетерпеливо спросила меня:

– Что он тебе сказал?

– Я с ним не встретился, он съехал с квартиры неизвестно куда, с чемоданом.

Она хлопнула себя по бедрам:

– Неизвестно куда! Почему нам ничего не сообщил?

– С чего ты взяла, что он вообще думает о нас?

– Он же открыл для нас эту лавку.

– И тем от нас избавился. Сегодня мы для него – прошлое, которое лучше забыть.

– Тебе не понять моего сына. Если бы ты сходил к аль-Хиляли…

Я ничего не смог ответить – внезапный гнев сдавил мне горло. Она продолжала:

– Ты все делаешь назло!

Я выдавил с презрением:

– Как же мне хочется размозжить тебе голову…

– Ты опять взялся за опиум?

Я уже издевался:

– Я не министр, куда мне?

Затем добавил:

– Аль-Хиляли ничего не знает о том, где он сейчас.

Она забеспокоилась:

– Ты к нему ходил?

– Говорю же, он ничего не знает…

– Куда уехал мой сын? Он выселился из квартиры?

– Нет.

– Он вернется. Наверняка, все дело в бабе.

– Мнение такой же бабы!

Она закричала:

– Тебе плевать на него, ты думаешь только о себе!

– После освобождения меня как будто приговорили к еще одному сроку…

Она злобно бросила:

– А я живу как в тюремной камере!

Ей было так обидно, что она разрыдалась, и моя ненависть к ней удвоилась. «Как однажды я мог влюбиться в нее?» – недоумевал я.

* * *

Красный буфет. Его стены и потолок выкрашены темно-красной краской, скатерти и ворсистый ковер – в тех же тонах. Я занял свое место за стойкой бара дядюшки Ахмеда Бургуля на высоком кожаном кресле, рядом с женщиной, которую раньше не замечал. Как всегда, он принес мне лепешку с бобами и стакан чая. Я, естественно, окинул женщину любопытствующим взглядом, и… меня ослепили молодость и чистейшая красота. Я догадался, что она, как и я, из театра, потому что в восемь здесь уже нет посторонних. Я услышал, как дядюшка Бургуль спрашивает ее:

– Опять насчет квартиры, барышня Халима?

Она ответила ему сдавленным голосом:

– Легче найти иголку в стоге сена.

Все еще зачарованный этой женщиной, я вмешался:

– Ты ищешь квартиру?

Она утвердительно кивнула головой, сделав глоток чая. Дядюшка Бургуль представил нас друг другу:

– Господин Карам Юнес, суфлер труппы… Барышня Халима аль-Кабш, новая билетерша.

Дерзости мне было не занимать, и я спросил:

– Все ради замужества?

За нее ответил Дядюшка Бургуль:

– Она живет с теткой в тесной квартире, мечтает о собственной, маленькой, и чтобы жить одной, но за это нужно платить.

Я сказал, не задумываясь:

– У меня есть дом…

Она впервые взглянула на меня с интересом:

– Правда?

– Большой дом. Он старый, но там два этажа.

– По квартире на каждом этаже?

– Да нет… Он не поделен на квартиры.

Ахмед удивился:

– И она сможет занять целый этаж?

– А почему бы нет?

Тогда она спросила:

– Это не стеснит Вашу семью?

– А я один живу.

Она вскинула брови, отворачиваясь от меня, но я тут же защитил свои добрые намерения:

– Вот увидишь, места хватит и тебе, и твоей семье.

Она не ответила, посчитав тему закрытой, но дядюшка Ахмед спросил меня:

– Какова плата?

– Никто раньше не снимал у меня, да я и не жадный!

Он спросил серьезно:

– Хочешь, приведу тебе жильца?

И я заявил:

– Не хочу! Это дом моих родителей, с ним связаны мои воспоминания. Я просто хотел помочь барышне, поскольку она моя коллега.

Дядюшка Ахмед Бургуль рассмеялся:

– Дай нам подумать, с божьей помощью…

И она ушла, оставив в моей душе оживление, смятение и неистовое желание.

* * *

Вот она сгорбилась на своем стуле и скрестила руки. Ее взгляд полон отвращения и недовольства. На лбу у нее, словно проклятье, собираются морщины. Не лучше ли одиночество, чем тяготиться друг другом? Где же прежняя ослепленность? Где же радостное упоение? В каком уголке Вселенной оно похоронено?

* * *

Каждый раз, когда я видел ее в красном буфете, говорил себе: «Эта девушка мучает меня так же, как голод». Словно в бреду я вижу, как она веселиться в старом доме, возвращая мне молодость, разгоняя кровь. Я мечтаю, что она избавит меня от всех неизлечимых болезней.

Дядюшка Ахмед Бургуль старался подтолкнуть меня всякий раз, как оставался со мной один на один. Однажды он сказал:

– Халима мне родственница со стороны матери. Образована, умна. Я попросил аль-Хиляли, чтобы ее взяли на работу.

Совершенно искренне я произнес:

– Действительно, замечательная девушка!

– Ее тетя – хорошая женщина, и она тоже барышня… с принципами…

– Не сомневаюсь.

Он посмотрел на меня с улыбкой, от которой мое уже созревшее желание возросло еще больше. Я поддался соблазну, созданному собственным воображением, позволил убаюкать себя мечтами наяву. Мной владели неуправляемые чувства. И однажды я обратился к нему:

– Дядюшка Ахмед, я искренне желаю…

Уже в следующую секунду он понял, что я хотел сказать, и с радостью проговорил:

– Прекрасно и мудро.

– У меня нет иного дохода, кроме зарплаты, но есть жилье, а это, по нашим меркам, огромный плюс.

– Твердая почва под ногами лучше внешнего лоска.

На той же неделе он встретил меня со словами:

– Поздравляю, Карам!

Меня укрыла прохладная тень – я на территории невинного сватовства. В атмосфере чистоты, в шелковую ткань которой вплетаются блеск мечты и сладость реальности. Она подарила мне кожаный несессер, в котором были в ряд разложены по кармашкам или прикреплены бритвенные принадлежности. Я радовался, как ребенок. А Сархан аль-Хиляли поздравил меня с началом новой жизни и повышением зарплаты на два фунта. Коллеги по театру праздновали с нами в буфете и осыпали нас цветами и сладостями.

* * *

О чем думает жена? Рассеяно перебирает потной рукой кукурузные хлопья. В ее голове не зародилось ни одной светлой мысли. Нам было суждено раздражать друг друга в этой клетке. Отбросы рассыпаны по плоти старой улицы, что придает ей иной вид в лучах света. Порывы ветра гонят мелкий мусор, и бесчисленные ребячьи ноги топчут его. О чем думает женщина?

* * *

Брачная ночь? Непременно, с петушиным криком. Жестокая реальность подвела нас к краю бездны. Радостный свет нового дня перестал будить нас по утрам, – осталась только память о нем. Я настолько оцепенел, что, если бы ни звук ее сдавленных рыданий, я бы подумал, что умер. Плач выдал все. Она проронила:

– Я никогда не прощу себе.

«Правда?»

И потом:

– Надо было…

«Зачем? Только не продолжай больше…»

И еще промямлила:

– Но я в тебя влюбилась.

Я узнал ее секрет, а она мой – пока нет. Откуда ей знать, что и у ее мужа было тоже кое-что в прошлом? Откуда ей знать, насколько он развращен? Я не поддался на ее игру. Просто был удивлен, но и это удивление счел за благо.

Я сказал с едким сарказмом:

– До прошлого мне нет дела.

Она наклонила голову, возможно, чтобы скрыть свое удовлетворение, и сказала:

– Я ненавижу прошлое, я рождаюсь заново.

Будничным тоном я произнес:

– Это хорошо.

Отброшено последнее желание узнать больше. Я не сержусь, но и особой радости не испытываю. Все же я люблю ее. Я начинал свою новую жизнь с серьезным намерением.

* * *

Проходят часы, а мы не обменялись и словом. Как два арахиса в одной скорлупе. Покупатели заходят разве что пожаловаться на дороговизну, на разлитые сточные воды и убийственную очередь в кооперативные лавки. Я выражаю сочувствие. Еще покупатель может взглянуть на жену и спросить:

– Что с тобой, чего молчишь, мать Аббаса?!

На что я надеюсь? Она, по крайней мере, ждет возвращения Аббаса.

* * *

Я вступил в семейную жизнь с полной ответственностью. Разволновался, когда Халима принесла мне радостную новость о своем материнстве, но это волнение оказалось поверхностным.

Когда Аббас был маленьким, я обожал его. Все стало меняться с тех пор как однажды Тарик Рамадан сказал мне:

– Монолог Гамлета трудный. Раствори это в чашке с чаем…

Началось новое безумное плаванье. На соблазн попался человек, которому было все равно. Источники заработка стали мелеть, и, наконец, вся радость жизни оказалась задушена в безжалостных тисках ломки. Халима говорит:

– Собираешься пустить всю свою зарплату на этот яд и оставить меня одну тянуть лямку?

Какой мерзкий голос, как будто он идет из канализационных труб. Мы стали как два облетевших дерева. Голод стучит в дверь старого дома.

Однажды я сказал ей самодовольно:

– Все хорошо, что хорошо кончается.

– О чем ты?

– Давай оборудуем восточную комнату для игры…

– Что?!

– Будут приходить каждый вечер, мы не будем знать нужды.

Она посмотрела на меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и я сказал:

– Аль-Хиляли, аль-Агруди, Шельби, Исмаил. Ты понимаешь, нужно предоставить им все необходимое.

– Это опасное решение.

– Но умное. Сказочная прибыль.

– Нам хватает того, что у нас живут Тарик и Тахия. Мы катимся вниз.

– Мы поднимемся. Только перестаньте кричать, – ты и твой ребенок…

– Мой сын – ангел. Для него это будет кошмаром.

– Да будь он проклят, если посмеет спорить с отцом! Ты портишь его своими идиотскими опасениями.

Она нехотя уступает. Забыла ли она брачную ночь? Удивительно, что люди мечтают освободиться от гнета правительства и в то же время заковывают свои души в невидимые цепи…

* * *

Вот она возвращается. Если бы она не заботилась о доме, то лучше бы совсем не возвращалась. По лицу видно, что неудачно. Я не спросил ее ни о чем. Не замечал ее, пока она не сказала со вздохом:

– Квартира до сих пор заперта…

Чтобы не вступать с ней в разговор, я поздоровался с покупателем. Когда он ушел, она довольно резко сказала:

– Сделай же что-нибудь!

Я был от нее далеко, в своих мыслях, которые не давали мне покоя. Размышлял о том, что правительство сажает нас в тюрьму за свои же неприкрытые преступления. Не оно ли управляет игорными домами? Не оно ли поощряет притоны, ожидающие посетителей? Я в шоке от их действий и против их чудовищного лицемерия. Раздается голос жены, она просит:

– Сходи еще раз к директору.

Я говорю с издевкой:

– Сама к нему иди, он твой близкий знакомый, а не мой.

Она заводится, кричит:

– Господи, прости мать, родившую тебя!

– Она, по крайней мере, не лицемерила, как ты.

Она заохала:

– Ты не любишь своего сына, ты никогда его не любил…

– Я не люблю лицемеров. Но и не стану отрицать, что он нам помогает.

Она повернулась ко мне спиной, причитая:

– Где же ты, Аббас?

* * *

Где Сархан аль-Хиляли? Он вышел и не вернулся. Не мог же он заснуть в туалете? Игра продолжается, и я снимаю свой выигрыш после каждой партии. Где Халима? Разве ей не пора предложить нам что-нибудь выпить?

Я спрашиваю:

– Где директор?

Никто не отвечает. Все заняты своими картами. Чего так ехидно уставился на меня Тарик Рамадан?! Халима должна разносить напитки.

– Халима!

Нет ответа. Я не могу оставить свое место, иначе меня обманут.

– Халима!!!

Гремит мой голос. Но вот она, наконец, подошла.

– Ты где была?

– Разморило…

– Приготовь выпить… Подмени меня, пока я не вернусь…

Я вышел из игрового зала. В холле на первом этаже столкнулся с Аббасом. Спросил его:

– Что подняло тебя в такую рань?

– Бессонница напала…

– Ты видел Сархана аль-Хиляли?

– Он ушел.

– Когда?

– Только что… точно не знаю…

– Мать его видела?

– Не знаю!

Почему он ушел? Почему сын смотрит на меня и молчит? Я чувствую незнакомый запах. Я – кто угодно, только не болван. Когда в доме остались лишь окурки и пустые стаканы, я долго смотрел на жену, а потом спросил:

– Что произошло у нас за спиной?

Она уставилась на меня с презрением и ничего не ответила. Я стал настойчивее:

– Аббас видел?

Она не ответила, только разозлилась.

Я продолжил:

– Это он дал тебе работу…

Она топнула ногой, и я усмехнулся:

– Ничего не дается даром, вот что обидно. А что касается тебя… что тебя ревновать-то?!

Она направилась в свою комнату со словами:

– Ты худший из паразитов!

– Не считая тебя…

* * *

Она снова возвращается. Мучайся и сходи с ума! Застыла посреди лавки и заговорила:

– Фуад Шельби совсем не переживает.

– Ты встречалась с ним?

– В арт-кафе.

– Откуда он знает?

– Он сказал, что это причуда автора, и что в нужное время он объявится с новой пьесой…

– Он это сказал, чтобы успокоить выжившую из ума бабу.

Она оттащила свой стул в дальний угол лавки, села и продолжила сама с собой:

– Если бы Господь захотел, то даровал бы мне счастливую судьбу, но он отдал меня подлецу, да еще и наркоману…

Я сказал с усмешкой:

– Это удел тех, кто берет в жены проституток.

– Господи, прости мать, родившую тебя! Когда Аббас вернется, я уйду вместе с ним.

– Ради бога, пусть быстрей возвращается.

– Никто и не считает, что ты – его отец.

– Если он грохнул свою жену и бросил родителей за решетку, то он мой сын, и я им горжусь!

– Он ангел, он мое создание…

Мне ужасно хотелось, чтобы она говорила сама с собой, пока не сойдет с ума. Я вспомнил, как полицейский дал мне затрещину и двинул ногой по лицу так, что из носа хлынула кровь. Облава была похожа на мощнейшее землетрясение. Даже Сархан аль-Хиляли зажмурился от страха. А конфискация скопленных денег, от любви к которым мы заложили свои души? Аж дрожь пробежала.

* * *

Что, черт побери, происходит в зале?

Я вышел из комнаты и увидел дерущихся Тарика и Аббаса. Халима визжала. Я буквально озверел:

– Что происходит?

Тарик орал:

– Комедия какая-то… Дитятя женится на Тахии…

Все казалось нелепостью – нараставшее наркотическое опьянение грозило закончиться. Халима закричала:

– Это помешательство! Она старше тебя на десять лет!

Изо рта Тарика вместе со слюной хлынули угрозы. Халима сказала:

– Не надо все усугублять.

Тарик продолжил:

– Я разнесу этот дом вместе со всеми вами!

Мой гнев стих, и я стал погружаться в безразличие и цинизм. Не успел я и слова произнести, как Халима сказала Тарику:

– Собирай свои вещи и – прощай.

Он закричал:

– За моей спиной, в этой клоаке!

Я спокойно ответил ему, что, конечно, прозвучало странно в этой бешеной атмосфере:

– Дом стал клоакой, потому что здесь живете вы!

Он даже не посмотрел в мою сторону. Халима же спросила Аббаса:

– Это правда, что он говорит?

И сын ответил:

– Мы все решили.

Я спросил с безразличием:

– Почему не соизволил с нами посоветоваться?

Он промолчал, и я поставил вопрос иначе:

– Хватит ли твоей зарплаты, чтобы содержать дом и жену?

Аббас ответил:

– Я займу твое место суфлера труппы…

– Был автором, а станешь суфлером?

– Одно другому не мешает.

Халима закричала срывающимся голосом:

– Мой сын сошел с ума!

И обратилась к Тарику:

– Не будь таким же ненормальным.

Он продолжал угрожать, и она закричала ему:

– Убирайся из нашего дома!

Он ушел со словами:

– Вы не отделаетесь от меня до самой смерти…

Он ушел, оставив дом нашей благочестивой семье.

Я переводил взгляд с одной на другого, злорадствуя и потирая руки. Халима умоляла его:

– Я знаю о ней только то, что она была любовницей того, этого…

Я захохотал:

– У твоей матери большой опыт. Слушай и наматывай на ус.

Она продолжала умолять:

– Отец твой, как ты сам видишь, полный ноль, на тебя наша надежда.

Аббас сказал:

– Мы начнем новую жизнь.

Я спросил его, смеясь:

– Почему ты так долго вводил нас в заблуждение своим идеализмом?

Аббас ушел из дома, и Халима разрыдалась. В душе я радовался его внезапному и окончательному уходу. Я ликовал, что их союз с матерью против меня был разрушен. Этот голос, который все время говорит наперекор. Он был мне не просто неприятен – я ненавидел его, и вот он исчезает, а дом обретает спокойствие и гармонию. Иногда я его боялся. Его высказывания были невыносимы, его действия вызывали у меня злость. Халима стала оплакивать свою судьбу, завывая:

– Одна как перст…

Я спокойно сказал ей: