Текст книги "Семья Усамы бен Ладена"

Автор книги: Наджва бен Ладен

Соавторы: Джин Сэссон,Омар бен Ладен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Ислам запрещает слушать стихи, положенные на музыку?

Шейх подарил мне луч надежды и радости, осветивший мое мрачное существование, сказав:

– Один из самых почитаемых шейхов ислама считает, что это дозволено, если только в стихах не говорится о теле, о красоте женщины или нет каких-то грубых, недозволенных слов.

И с того момента стихи и песни стали отдушиной, которая скрашивала мою жалкую жизнь. Все свободные минуты я слушал, как Умм Кульсум поет о любви, надеждах и утратах. Меня так вдохновили мечты о любви, что я даже ощутил необходимость написать несколько стихотворений.

И все желания, вызванные теми любовными песнями и стихами, слились у меня в душе с отчаянной жаждой обрести новую жизнь. Послание, которое принес мне голос Умм Кульсум, заставило меня осознать, что существует другая вселенная, параллельная ограниченному и тесному миру ненависти и мести, в котором жила семья Усамы бен Ладена, – вселенная, прежде мне не известная, где люди поют о любви и живут ради нее.

Пока я предавался таким романтическим мечтам, во мне возродилась надежда, что я когда-нибудь вернусь в Саудовскую Аравию и женюсь на одной из двоюродных сестер – как сделал мой брат Абдулла. Я часами вспоминал об одной кузине – прелестной и нежной девочке, с которой был знаком в детстве. Представлял, как мы влюбляемся друг в друга, женимся и живем в уютном доме, наполненном голосами наших ребятишек. Я не назову ее имя, потому что это может ей навредить, привлечь нежелательное внимание, ведь весь мир полагает, что на детях Усамы бен Ладена пятно бесчестья из-за поступков их отца.

Слишком многие избегают нас из-за него.

Я нашел утешение в обществе моей дорогой матери, чье сердце подсказывало, что с ее сыном не все ладно. Как-то я случайно обнаружил, что у нее появилась привычка выходить по ночам из дома и сидеть на уступе горы, вдыхая холодный горный воздух и наблюдая за мерцающими в ночном небе звездами. Я стал присоединяться к ней. Иногда мы проводили в тишине несколько прекрасных часов, а порой нам хотелось поговорить, обсудить нашу жизнь и то, как странно всё обернулось: из роскошного дворца в Джидде мы перебрались в убогие каменные лачуги в горах Афганистана. Я и раньше любил мать больше всех на свете, а благодаря этим разговорам наши отношения стали ближе, чем когда-либо.

Через несколько месяцев, когда я подслушал разговор отца о том, что он планирует важные перемены, мать узнала об этом первой. Я давно обнаружил, что он больше не доверял матери свои мысли, как в первые годы брака. Отец был человеком, интересы которого все время тянули его в разные стороны, и, в конце концов, личные отношения, даже проникнутые прежде такой любовью и взаимопониманием отношения с матерью, стали занимать в его жизни очень мало места, съежившись, как высушенный на солнце инжир.

Прожив в Афганистане почти год, отец наконец отправился в Кандагар, чтобы встретиться с лидером талибов муллой Омаром. С самой первой встречи отец и мулла Омар обнаружили, что у них схожие взгляды на ислам. Оба они пришли к выводу, что отцу следует на короткое время вернуться в Джелалабад, пока не завершатся все необходимые приготовления, чтобы принять нас в Кабуле, бывшей столице Афганистана. А потом, возможно, отец переедет в Кандагар, где жил мулла Омар.

Мне понравилась мысль, что я увижу столько новых мест в Афганистане. Мне уже так наскучило сидеть на нашей горе, что меня обрадовало даже приглашение поехать в зону активных боевых действий, ведь та часть страны еще бурлила в котле гражданской войны.

Мать почти ничего не сказала, когда я сообщил ей, что мы вскоре покинем гору бен Ладена и вернемся к городской жизни. Она никогда не осуждала отца, даже в разговорах со мной, ее сыном. Но я видел, что плечи ее выпрямились, и надеялся – этот жест означает, что она сбросила с себя тяжкий груз. Надеялся, что ее тревоги уменьшились. Я знал, что она беспокоится о безопасности младших детей, особенно своих маленьких дочерей. К тому времени мать была на большом сроке беременности, ожидая уже десятого малыша, и я молил Бога, чтобы мы уехали с этой горы раньше, чем наступит срок родов.

Несмотря на то что в стране кипела гражданская война, я был уверен, что любая жизнь лучше, чем та, какую мы вели в последнее время. В первый раз за много месяцев я воспрял духом. Чудесная мысль зародилась у меня в голове: возможно, выбравшись наконец с проклятой горы, я найду какой-нибудь способ бежать из этой страны.

ГЛАВА 19. Жизнь в горах
Наджва бен Ладен

Пока мы жили на горе моего мужа, я наблюдала, как мои старшие сыновья постепенно становятся взрослыми. Абдул-Рахман в свои девятнадцать стал уже настоящим мужчиной, Сааду было почти восемнадцать. А Омару, казавшемуся гораздо старше тех лет, которые он на самом деле провел на этом свете, должно было вскоре исполниться шестнадцать. Осман вырос высоким как гора к своим четырнадцати годам. Похоже, он собирался вскоре догнать отца. Моему милому, тихому Мухаммеду исполнилось двенадцать, и он старался ни в чем не отставать от старших братьев.

Я проводила много часов с младшими детьми, потому что в основном мы оставались изолированными в наших комнатах. Фатима уже превратилась в серьезную десятилетнюю девочку, а семилетняя Иман походила на ее тень, во всем копируя сестру. Ладину, которого Усама продолжал называть Бакром, исполнилось три – он был энергичным, подвижным малышом. Дочери обожали младшего братишку и любили играть в маленьких матерей – многие девочки нянчатся с младшими братьями и сестрами.

Нам с дочками удалось раздобыть кое-какие принадлежности для шитья с помощью сыновей, которым разрешалось время от времени спускаться с горы в деревню для пополнения запасов. И мы с дочками сидели вместе, болтали и штопали старую одежду. А еще пытались сшить новую, хоть это и было непросто без электричества и швейных машинок.

В ночное время в горах становилось страшно. Кроме лунного света только газовые фонари освещали нам путь. Я продолжала готовить на маленькой плитке с одной конфоркой, и было почти невозможно накормить при помощи этой плитки столько голодных детей.

Голод и холод беспокоили нас сильнее всего. Моему мужу надо было накормить множество голодных людей, а ресурсы у него были скудные. И хотя временами меня пошатывало от слабости, вызванной нехваткой пищи, я тревожилась не о себе, а о ребенке, которого носила, и еще о самых маленьких детях. В самом страшном сне я не могла представить, что когда-нибудь услышу голодный плач моих малюток. Никогда в жизни я еще не чувствовала такой угнетающей беспомощности.

Холодный климат в горах тоже был серьезной проблемой. Единственное тепло в доме давала металлическая печка, которую мы топили дровами. Но, несмотря на то что мы поддерживали в ней огонь и днем и ночью, мы часто мерзли. Когда снег заваливал хижину до самой крыши, трудно было прогреть даже три крошечные комнатки. Часами мы с детьми жались возле печки, дрожа от холода, и боялись, что отморозим себе руки и ноги.

Другие жены переживали те же трудности. Не знаю, что бы мы делали друг без друга. Наш муж был так занят своими делами, что чаще бывал в разъездах, чем на этой горе. Слава Богу, мои сыновья были достаточно взрослыми и смогли взять на себя часть обязанностей мужа и позаботиться о своей матери, тетях и братьях с сестрами.

Изоляция, в которой мы жили, еще сильнее сблизила меня с Омаром. В первый раз у меня появилась возможность вблизи наблюдать жизнь всех моих детей. Поведение Омара показало мне, что он превратился в очень сильную личность, стал мужчиной во всех отношениях. При этом его характер имел много граней. Мой добрый сын был надежным, преданным, порядочным, но вместе с тем бывал вспыльчив и мог принять поспешное решение, которому упорно следовал до конца, даже если становилось очевидно, что он неправ.

Мы все спали вместе на этой горе. В комнатах было так тесно, что детям приходилось жаться друг к другу. Я много раз просыпалась посреди ночи и видела, что Омар стоит на коленях и неистово молится Аллаху. Я знала: мой сын несчастлив. Но что я могла сделать? Только сказать ему, что вся наша жизнь в руках Господа, поэтому нам не следует волноваться.

Несмотря на свои страдания, Омар в основном думал о других. Он не мог вынести, когда с кем-нибудь обходились плохо, будь то человек или животное. Всегда вставал на защиту других – даже змей, отвратительных тварей, которых я боюсь с детства.

Как-то раз на горе моего мужа разразилась жуткая буря. Ветер дул с такой силой, что с окон и дверей нашей хижины слетели все шкуры, хоть как-то защищавшие нас от непогоды. И мы остались сидеть без всякой защиты на леденящем ветру, а в зияющие проемы хлестал дождь. Младшие дети завизжали от ужаса. На вершине горы буря бушевала так, что нам казалось, будто мы внутри стремительного водоворота. Никто из нас до сих пор не видел такого неистовства природы. Мы привыкли разве что к песчаным бурям. Они тоже порой выглядели устрашающе, но не шли ни в какое сравнение с жуткими раскатами грома, вспышками молний, пронизывающим ветром и проливным дождем. В конце концов моим старшим сыновьям удалось завесить дверь одеялом, а окна полотенцами. А я с младшими детьми прижималась к стене, отодвинувшись как можно дальше от окон и дверей.

Потом старшие мальчики побежали к тетям – проверить, все ли с ними в порядке. И тут я вдруг услышала странный шипящий звук. Сначала подумала, что это газ утекает из баллона, который мы использовали для заправки светильников. Я пошла посмотреть, в чем проблема, и тут мой взгляд упал на огромную змею, уютно свернувшуюся у самого порога хижины: она вела себя так, словно ее пригласили. Конечно, я понимала, что она просто пряталась от бури. Я громко произнесла имя Господа и стала медленно отходить назад. Муж и сыновья предупреждали меня, что следует быть осторожной – в горах водились змеи, от яда которых умирали очень быстро, а отсюда пришлось бы долго трястись по ухабистой дороге до больницы Джелалабада. Я не хотела умирать и лишать моих маленьких детей их матери.

Перепуганная насмерть, я неуверенно пятилась назад. Я с детства боялась змей, а со временем мои страхи так усилились, что я не могла видеть змей даже на цветных иллюстрациях в книгах. Спрятаться в тесной хижине было некуда, и я стала звать сыновей. Ко мне тут же прибежал Омар, сжимая в руке «Калашников». Впервые за все время я порадовалась тому, что муж подарил мальчикам это страшное оружие.

Я закричала:

– Омар, берегись! Там гигантская змея. Там, возле двери! Убей ее!

Омар взглянул в ту сторону и начал укорять меня:

– Бедная змейка. Неужели ты хочешь ее убить? Пусть живет.

И тогда я завизжала еще громче:

– Убей эту змею!

Я даже мысли не допускала, что она уползет отсюда живая, а потом вернется и заберется ночью в мою постель.

Сын снова повторил, что не хочет убивать змею.

Я продолжала визжать:

– Убей змею!

Наконец Омар понял, что я не успокоюсь, и выстрелил змее в голову из своего большого ствола. Увидев, как змея медленно обмякла, я испытала огромное облегчение.

Омар же чувствовал себя виноватым из-за того, что убил змею. Он взял ее на руки, а я заорала от ужаса, потому что даже вид мертвой змеи вызывал у меня дрожь. Омар грустно сказал:

– Зачем ты заставила меня ее убить?

Сын ушел, неся в руках большую мертвую змею – я не знала куда, и тогда мне было все равно.

Омар умел находить общий язык с животными. Помню, один раз я наблюдала, как муж помогал верблюдице при родах. Возникла проблема, и он никак не мог успокоить отчаявшуюся мать. Верблюжонок застрял на полпути, и его мать испытывала жуткую боль.

Омар услышал о возникшей проблеме и пришел помочь. И хотя мой муж велел ему уходить, он ничего не ответил, а протянул руку и поднял голову верблюжонку, стараясь пособить его матери. В конце концов Омару удалось вытащить верблюжонка живым, и он прочел несколько строк молитвы над матерью и ее детенышем. Муж не знал что сказать. Ему стало ясно, что Господь благословил Омара особым даром чувствовать боль зверей и дал ему чудесное умение общаться с ними.

Я могу вспомнить еще много других историй. Жизнь, которой жили люди вокруг нас, была так сурова, что они порой не замечали своей жестокости. Даже мои собственные сыновья и сыновья людей, работавших на мужа, часто обижали животных. Но Омар всегда спешил их защитить и говорил остальным:

– Оставьте это животное в покое. Я приказываю вам прекратить.

И даже старшие мальчики слушались его, потому что Омар без колебаний бросался на помощь животным.

После нескольких месяцев в горах дни стали казаться годами. Но потом наступил светлый момент, когда Омар принес мне новость, что мы скоро уедем оттуда в город, который называется Кандагар. Омар сказал:

– Мама, твоя жизнь скоро улучшится.

И хотя я старалась не показывать своей радости, сердце мое порхало от счастья, ведь я знала, что мы скоро покинем эту проклятую гору. Я знала, что мой ребенок должен вот-вот родиться, но не понимала, как и где я буду рожать, ведь не видела ни одного врача с момента приезда в Тора-Бора. Я уже не была прежней молодой женщиной, без труда переносившей беременность. И молилась, чтобы мой ребенок решил появиться на свет, когда я буду уже в Джелалабаде или Кандагаре.

Вскоре мы погрузились в машины и двинулись вниз по склону горы. Наш переезд произошел как раз вовремя, потому что сразу по прибытии в Джелалабад у меня начались схватки. Мужа при мне не было, но старшие сыновья отвезли меня в маленькую больницу Джелалабада. Никто из родных не мог присутствовать при родах – в Афганистане это не разрешается. Сыновья ждали в коридоре и первыми узнали, что в нашей семье появилась еще одна девочка. Так у меня родилась Рукхайя, счастливая малютка, которой не пришлось переносить тяготы жизни в Тора-Бора.

И хотя после этого наша жизнь по-прежнему оставалась нелегкой, Господь внял моим молитвам, и нога моя больше не ступала на склоны горы Усамы бен Ладена.

ГЛАВА 20. Еще больше насилия
Омар бен Ладен

Произошло то, о чем я мечтал сильнее всего. Наша семья наконец уехала из Тора-Бора, и с того времени нам никогда больше не приходилось бывать на этой горе. Я видел, что мать и братья с сестрами тоже счастливы. Хотя жизнь в Афганистане трудна не только в горах, ничто не могло сравниться с убогостью нашего существования в Тора-Бора.

Месяц до отъезда был заполнен разными хлопотами. Когда отец велел своей семье и главным лидерам «Аль-Каиды» переезжать с горы бен Ладена, мы с братьями были в таком восторге, что едва сдерживались, чтобы не расхохотаться во весь голос. Впервые за все четыре часа изнурительного пути от Тора-Бора до Джелалабада никто ни разу не пожаловался.

Мы оставались в Джелалабаде несколько недель, пока отец обсуждал новые планы со своими командирами и проводил необходимую подготовку. И как раз в это время – лучше и выбрать было нельзя – мать родила девочку. Малышку назвали Рукхайей. Таким образом, мать смогла хоть немного отдохнуть после родов, перед тем как мы снова погрузились в машины и отправились в Кабул.

По дороге в Кабул мы поражались красоте местных пейзажей. Но трудно было безмятежно наслаждаться великолепными видами: дороги оказались такими разбитыми, что наши машины взбрыкивали на них, как дикие жеребцы. Кабул находится всего в сотне миль к западу от Джелалабада, но из-за дрянных дорог поездка отняла у нас восемь часов. Все это время я мог думать только о матери, ее новорожденной малютке и других младших сестрах и братьях.

Я вздохнул с облегчением, когда мы все прибыли в Кабул целыми и невредимыми. Город располагается на небольшой равнине, разделенной пополам рекой Кабул и окруженной кольцом потрясающих горных вершин Гиндукуша.

Главное, что моя мать и новорожденная перенесли дорогу без каких-либо последствий для здоровья. Семья оставалась в этом полуразрушенном городе несколько недель, чтобы отец успел проверить местность и встретиться с нужными людьми. В ожидании, пока он завершит свои дела, его родные жили в снятом для нас двухэтажном доме, совсем обыкновенном, но мы радовались уже тому, что у нас есть крыша над головой – немногим в Кабуле выпадала такая роскошь.

Кабул являл собой яркий пример того, во что многолетняя война может ввергнуть страну. Межплеменные войны, начавшиеся после ухода русских, превратили некогда процветающий город в груду развалин. И хотя то там, то тут попадались здания, пригодные для проживания, большинству несчастных горожан приходилось ютиться в коробках из пористого бетона, которые мало напоминали дома.

Город выглядел так жутко, что вся семья испытала прилив счастья, когда мы покинули эти развалины. Особенную радость принесло известие, что три сотни миль до Кандагара мы пролетим по воздуху. Мы к тому времени были уже по горло сыты «славными» дорогами Афганистана.

Однако отец отказался взойти на борт местного самолета, заявив, что все они в жутком состоянии и он не уверен – долетит ли благополучно. Когда пришло время отправляться в путь, он попрощался с нами и уехал с частью своих людей на машинах. Пусть он сомневался в безопасности путешествия по воздуху, но поездка на машине через весь Афганистан по жутким дорогам, во время ожесточенной гражданской войны, тоже не была загородной прогулкой. Тогда я не подозревал о планах отца, но сегодня знаю, что он хотел обследовать военные базы, оставленные в свое время русскими. Эти военные объекты были построены возле всех крупных афганских городов. Мулла Омар сказал отцу, что тот сможет использовать часть этих баз, не занятых талибами.

Все еще испытывая дикую горечь от изгнания из Судана и продолжая винить в случившемся американцев, отец лихорадочно торопился создать свои тренировочные лагеря. Он был одержим идеей обучить тысячи и тысячи бойцов, чтобы напустить их на страны Запада.

Самолет, на котором мы полетели, принадлежал «Талибану», но его щедро предоставили в полное распоряжение отца. Когда мы сели на борт, я увидел, что пассажирских сидений в нем нет – их демонтировали. Нас было очень много, и всем пришлось кучками сгрудиться на полу. Женщины машинально отодвинулись в хвост самолета, а мужчины разместились ближе к носу. Все мужчины были вооружены до зубов: через плечо висели автоматы, а на поясе гранаты. Это было обычной практикой в Афганистане – никто не знал, в какой момент может начаться сражение, поэтому каждый мужчина считал необходимым всегда быть готовым к бою.

Нам сказали: полет продлится несколько часов. Мы собрались группками, довольные, что у нас появился предлог пообщаться. Молодые бойцы сели рядом с ровесниками, те, кто постарше, образовали свой кружок. Я был в редком для меня хорошем расположении духа, радуясь тому, что мы летим в Кандагар. Я там никогда не был, но надеялся, что в Афганистане есть хоть одно место, которое мне понравится.

Я сидел рядом со своим другом. Его звали Абу-Хаади, и он был старше меня на пятнадцать лет. Он вырос в Иордании, но в поисках высокого предназначения переехал в Афганистан и присоединился к джихаду. Мой старший брат Абдул-Рахман сидел неподалеку, я заметил, что он забавляется со своими гранатами, но в тот момент не придал этому особого значения.

Примерно через час после взлета Абу-Хаади резко толкнул меня локтем и громко шепнул:

– Омар! Смотри! Погляди на брата!

Я взглянул – и сердце бешено заколотилось. Абдул-Рахман случайно выдернул чеку из одной гранаты. Чека валялась на полу, а граната была в руках у Абдул-Рахмана! В любой момент она могла взорваться, уничтожив самолет и всех, кто был на борту.

Я в жизни не видел, чтобы человек так быстро двигался… Абу-Хаади стремительно бросился к Абу-Хафсу и объяснил ему проблему. Именно Абу-Хафсу отец доверил доставить свою семью целой и невредимой в Кандагар. Абу-Хафс забрал гранату из рук Абдул-Рахмана, а затем позвал на помощь одного из специалистов по взрывчатке, летевших с нами. Вдвоем они обезвредили гранату, а потом бросились в кабину пилотов. Самолет летел достаточно низко, и они сумели выкинуть гранату в окно. Мы не слышали никакого шума, но они сказали нам, что видели, как граната взорвалась на полпути к земле.

Женщинам не рассказали о том, что случилось.

После этого опасного приключения мы благополучно приземлились в Кандагаре. Местный аэропорт был совсем маленьким: невысокое здание терминала и всего одна взлетная полоса. Рядом с терминалом стояли машины, ожидавшие нашего прилета, чтобы отвезти нас в наш новый дом в Кандагаре. Мы не знали, долгий ли путь нам предстоит. Оказалось, долгий – мы проехали около тридцати миль от аэропорта.

Наши машины свернули к громадному комплексу зданий, выстроенному русскими во время войны. Здания были обнесены высокой стеной, и с каждой стороны находились сторожевые посты. На защищенной оградой территории имелось в общей сложности около восьмидесяти домов среднего размера, выстроенных из бетона и выкрашенных в розовый цвет. Эти здания люди отца приводили в порядок последние несколько недель – после ухода советских войск в 1988 году здесь всё было разграблено. И даже несмотря на то, что дома основательно подлатали, кое-где виднелись следы от снарядов и пуль.

Наконец у отца появилась собственная военная база. Конечно, здесь не было ни электричества, ни водопровода. Отец отказался модернизировать дома, верный своему убеждению, что его семья и бойцы должны жить простой жизнью. Но воспоминания о каменных лачугах на горе Тора-Бора были еще так свежи, что никто и не думал жаловаться.

Моя мать и тети получили каждая по отдельному дому. Их жилища находились по соседству, что было весьма удобно, так как давало им возможность общаться друг с другом. Вскоре отец приказал построить стены вокруг каждого из домов, чтобы обеспечить женам необходимое уединение. За пределами отгороженной территории базы располагалось около двадцати больших вилл, принадлежавших, как я слышал, русским генералам. Было там еще одно громадное здание, предназначавшееся для младших чинов военнослужащих, у которых имелись семьи. Холостяки тоже жили с внешней стороны стены, в бывших генеральских домах. Еще там стояло огромное здание, на крыше которого установили ракеты класса «земля-воздух».

На огражденной стеной территории находились, кроме домов нашей семьи, небольшая мечеть, а также многочисленные офисы отца и его высших чинов. Конюшни для наших лошадей были выстроены рядом с домами холостяков.

Кандагар мало походил на райские кущи. Мы жили в стране, где все еще шла война. Временами мы слышали шум бомбежек и сражений, но война, к счастью, ни разу не докатилась до нашей территории. Имелась и другая опасность – умереть от какой-нибудь заразы в краю, жители которого так привыкли иметь дело со смертью, что забыли про простые правила гигиены и охраны здоровья.

В основном мы оставались на территории военной базы, но несколько месяцев спустя мы с братьями обрели достаточно дерзости, чтобы совершать вылазки в город. В Кандагаре мы были свидетелями многочисленных проблем, терзавших афганцев и мешавших благополучному существованию.

Помню, как-то раз мы с друзьями сбросились, сложив все свои скромные сбережения, чтобы сходить в один популярный ресторан в Кандагаре. Привыкшие к пище настолько безвкусной, что ее с неохотой ели даже бродячие псы, мы с нетерпением жаждали получить новые вкусовые ощущения. Мы уже сделали заказ, когда один из моих спутников обратил внимание на кувшины, стоявшие возле столов. Он был любопытный малый, поэтому поднял кувшин с пола и заглянул внутрь. Понюхал содержимое, и его чуть не стошнило. Официант объяснил, что перед тем, как приступить к еде, афганцы прочищают горло, отхаркивая слюну. Чтобы посетители не плевали на пол, в ресторане стояли специальные сосуды.

Эта непривлекательная картина отбила у нас аппетит и испортила нам ужин.

Город оказался очень грязным. Повсюду – открытые сточные канавы и канализационные трубы. Нечистоты стекали из домов прямо на улицу и скапливались на тротуарах. В большинстве домов были туалеты, но не имелось водопровода. Чтобы избавиться от нечистот, делался специальный сток прямо вниз, на улицу. Лучше грязь на улице, чем в доме – таков был обычный ответ на все вопросы.

Отец снимал в городе несколько зданий для гостей. Временами мы с братьями или друзьями попадали в такие дома и видели сами, насколько антисанитарийной была система канализации. Самое неприятное заключалось в том, что случайные прохожие, бросив взгляд вверх, могли увидеть голую задницу того, кто пользовался традиционным способом слива нечистот.

Порой мы находили это даже забавным, например, в тот раз, когда к нам приехал гость из Саудовской Аравии, привыкший к более изысканным условиям жизни – ведь саудовское правительство вложило много нефтяных денег в модернизацию страны. У этого гостя началось сильнейшее кишечное расстройство, после того как он пообедал в местном ресторане. Мы показали ему, где туалет, но намеренно не предупредили о местной системе слива. Вскоре он прибежал к нам в полном ужасе и заявил, что снизу из туалета на него лаяла собака. Это было что-то новенькое, и мы помчались посмотреть. Мы заглянули в дыру и увидели внизу виновницу такого шума. Прямо под туалетом сидела собака-мамаша со своими щенками. Она нашла уютный уголок и разместилась там со своим потомством. И когда на них сверху полилась какая-то дрянь, она выразила свое негодование. Нетрудно догадаться, что кишечное расстройство нашего друга тут же почти прошло. И с тех пор он отказывался пользоваться туалетом в доме, предпочитая найти укромный уголок где-нибудь в поле или в кустах.

Подобные туалеты вызывали возмущение не только собак, но и людей. Поскольку испражнения сбрасывались прямо вниз, на улицу, пешеходам приходилось лавировать на узких тротуарах, обходя дымящиеся кучи. Вонь стояла такая, что глаза вылезали на лоб. И хотя фермеры несколько раз в неделю приезжали в город и собирали дерьмо, чтобы использовать в качестве удобрения на своих полях, шлейф неповторимого аромата человеческих фекалий окутывал весь город.

Афганистан оказался опасным местом для сыновей бен Ладена. В этой стране мы с братьями несколько раз находились на волосок от смерти. Все эти опасные случаи были, как правило, результатом неосторожного обращения с гранатами и другими взрывчатыми веществами, потому что оружие здесь встречалось повсюду и не всегда попадало в руки специалистов.

Как только мы переехали из Тора-Бора в Кандагар, отец организовал тренировочные занятия по обращению с оружием на своей новой базе и приказал нам время от времени посещать их, чтобы освежить навыки. Мы не жаловались, но иногда нам становилось скучно, и мы искали, чем бы развлечься.

Как-то раз мы с братьями решили посетить занятие, посвященное гранатам, которое вел один из командиров отца. Он рассказывал, что делать с гранатой, когда из нее вынута чека. И как назло, именно в этот момент выронил гранату из рук.

Я бросил взгляд на гранату, катившуюся по полу, и заметил, что чека выдернута. Я немедленно скомандовал братьям:

– Бежим отсюда!

Мы понеслись к дверям, но Абдул-Рахман словно прирос к месту. Он только прикрыл голову, что, разумеется, не спасло бы его от взрывной волны. Я стал тянуть его за собой, пытаясь привести в чувство – и тут генерал стал смеяться. Конечно, он тоже заметил опасность и то ли незаметно поставил чеку на место, то ли дезактивировал гранату. Кроме самого учителя, эта шутка никому больше не понравилась.

Чтобы успокоить взбудораженный класс, генерал рассказал небольшую историю о том, что учителя по военному делу часто используют подобную тактику – пугают учащихся, чтобы посмотреть, кто из них сохранит хладнокровие в такой ситуации. И недавно в одном из классов, где было много легковерных, произошла настоящая паника. Столько народу одновременно ринулось к двери, что их тела крепко застряли в дверном проеме – ни туда, ни сюда. А один солдат, довольно плотного телосложения, попытался вылезти в маленькое окно и в результате надолго остался торчать в этом окне: голова и плечи были на улице, а остальная часть туловища и ноги внутри.

К счастью, это была всего лишь проверка. Если бы граната оказалась настоящей, всех застрявших в дверях и окнах разнесло бы на кусочки!

В другой раз на занятии, где мы присутствовали, дело обернулось куда серьезнее. Мы с братьями старались сдержать смех, потому что преподаватель походил скорее на ученого-богослова, нежели на солдата. Но больше всего меня обеспокоило то, что он, похоже, совсем плохо видел, хоть и носил очки с толстыми двойными стеклами, из-за которых казалось, будто у него глаза навыкате. Этот полуслепой инструктор держал в одной руке зажигалку, а в другой взрывчатку, объясняя, как важно каждому солдату знать, сколько времени горит запал. При этом поднес зажигалку так близко к запалу, что тот задымился. Не заметив, что случайно поджег запал, он бросил заряд назад в коробку с другой взрывчаткой.

Я уже собирался крикнуть братьям, чтобы спасались, когда вспомнил рассказ первого учителя о том, что такие ситуации обычно были предназначены для проверки студентов. И я заставил себя не двигаться, но внимательно следил за коробкой со взрывчаткой. Коробка загорелась, и стал чувствоваться запах дыма. Наш инструктор запаниковал, швырнул коробку на пол и стал пытаться загасить пламя. Я уже хотел по-быстрому сделать ноги, когда несколько опытных, прошедших войну солдат услышали шум и ринулись в здание. Увидев горящую коробку со взрывчаткой, они храбро схватили ее и бросились с ней на улицу. И хотя у двоих из них остались ожоги на руках, к счастью, ни один не получил серьезных ранений.

Был еще один случай. Преподаватель показывал нам, как обращаться с небольшой бомбой, и случайно поджег фитиль. Он слишком поздно заметил, что фитиль короче обычного. Заорал, чтобы мы бежали, и сам ринулся за нами, наступая на пятки. Едва мы успели добежать до безопасного места, как бомба взорвалась.

Опасность создавала для нас и некомпетентность другого рода. Как-то раз мы были на одном из ежедневных занятий по религии, проводимых в мечети. Класс собирался большой, потому что вместе с нами ходили и сыновья членов «Аль-Каиды».

Нашим учителем был Абу-Шакр, египтянин с приятным лицом, лет тридцати, худой, но мускулистый и подтянутый. Он носил короткую бородку. Впрочем, его внешность трудно описать, потому что он не имел никаких приметных черт – например, огромного носа или маленьких глаз. Ему нравилось общаться с классом, и он всегда был очень добр, так что стал всеобщим любимцем.