Текст книги "Империя зла"

Автор книги: Надежда Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Ну еще бы, у вас ничего не пропадет! – с отвращением поморщилась Серафина.

– Рабочие руки нам нужны, а брать кого попало с улицы мы не можем. Сколько слабонервных уже пришлось отправить на тушенку. Домой, конечно, ты не вернешься...

– Мерзавец! – вскочила Серафина.

– Не хочешь? – недобро усмехнулся людоед. – Ну так дважды я не предлагаю. Тогда ты умрешь!

В ответ Серафина с омерзением плюнула.

– Учти, ни один сыщик не найдет твой труп... в консервной банке...

Серафина похолодела от ужаса. Мозг ее лихорадочно работал. Согласиться, а потом что-нибудь придумать... Хотя бы маленькая отсрочка, а там... Но хитрый злодей разгадал ее мысли – о, он был далеко не дурак.

– Отсюда не убежишь, не надейся, – недобро усмехнулся он. – Слишком умных тоже на мясо, – и он нажал кнопку на столе.

Тотчас же в дверях выросли бичи-телохранители, по знаку своего начальника схватили Серафину под руки и потащили из кабинета.

Серафина отчаянно сопротивлялась, когда ее тащили вдоль конвейера, по которому один за другим ползли мертвецы. Видимо, наверху был большой наплыв усопших. Острые ножи то и дело взлетали вверх и со скрежетом опускались – падали головы, руки, ноги. Страшная мясорубка действовала полным ходом. Привлеченные шумом, у конвейера показались несколько фигур в синих комбинезонах – обслуживающий персонал машин. Но, увидев, в чем дело, некоторые снова поспешно скрывались, другие же, наоборот, подходили поближе и с интересом наблюдали за происходящим. Серафина давно уже поняла, что кричать здесь бесполезно, и поэтому сопротивлялась молча, но ожесточенно. Она царапалась и кусалась, но дюжие молодчики, для которых ее удары были что укус комара, бесцеремонно и безжалостно сорвали с нее одежду, связали руки и ноги веревкой и бросили на конвейер. Злодеи придумали ей самую ужасную пытку – миновав нож, обезглавливающий тела, жертва живьем попадала в потрошилку.

Страшная, чудовищная смерь, блестя стальным лезвием, висела над головой Серафины. Она извивалась всем телом, пытаясь сбросить веревки, но напрасно. Лязг ножей слышался уже над самой ее головой. Серафина корчилась и отворачивалась, чтобы не смотреть на страшный ятаган, готовый вот-вот опуститься, чтобы вспороть ей живот. Неумолимая, сверкающая смерть приближалась – медленно, но неотвратимо. Вот уже острый блестящий нож на уровне груди – в ужасе Серафина мечтала потерять сознание, чтобы не видеть этого кошмара и не чувствовать, как острая сталь вопьется в тело...

...Вдруг раздался невыносимый уху треск, скрежет – и сверкающий нож замер в миллиметре от ее живота. Конвейер остановился... Где-то скрипело и завывало, словно что-то заело в огромном механизме. Но конвейер стоял, и топор не поднимался – производство смерти застопорилось.

Рабочие в синих комбинезонах бросились исправлять повреждение. Слышался резкий голос их начальника – он бранился. К Серафине шли двое рабочих.

– А с этой что делать?

– Подвинь подальше, а то нож промахнется.

Серафину за волосы потащили вверх по конвейеру. От боли и ужаса из глаз у нее брызнули слезы.

– Может, прикончить ее, чтоб не мучилась? – сжалился один из рабочих.

– С ума сошел! Не мы здесь распоряжаемся! – испугался другой, отворачиваясь и стараясь не глядеть на жертву.

Вдруг из-под конвейера поднялась черная фигура, взмахнула чем-то блестящим – и один из рабочих упал. Серафина не поверила глазам: перед нею стоял живой и здоровый Мики, черный, как трубочист, и с увесистой болванкой в руке. Не успели оба насильника опомниться, как уже лежали на полу, оглушенные. Мики стащил подругу с конвейера и развязал веревки.

– Ой! – сказала она, закрываясь руками.

– Некогда! Бежим! – Мики бросил болванку и потащил Серафину за руку.

По другую сторону конвейера замелькали синие фигуры. Мелькнуло разъяренное лицо самого босса. Широкоплечий бич перескочил конвейер и ринулся к ним. Но тут конвейер словно сорвался с привязи и рванулся, как необъезженный конь. Ятаган с лязгом опустился, полоснув по резиновой ленте. Раздался хлопок, точно выстрелили из пушки – туго натянутая лента лопнула, как бичом хлестнув по находившимся возле конвейера людям. Те покатились в разные стороны, ударяясь о стены, машины и приборы. Чистый кафельный пол мгновенно окрасился кровьюкровь брызнула даже на Мики и Серафину, – а вторая часть конвейерной ленты просвистела над их головами и унеслась куда-то вверх.

В общем шуме и грохоте не было слышно выстрелов – сначала одного, потом другого. Мики выпустил руку Серафины, и она растянулась на полу. На черном от сажи рукаве его появилось алое пятно – оно быстро росло, расплывалось на глазах. Перезаряжая на ходу пистолет, бандит бежал к ним, безоружным. Целясь в парня, он не видел девушки.

Извернувшись, как угорь, Серафина схватила его снизу за ногу.

Она плохо помнила, как Мики поднял ее, оглушенную, с пола и как они мчались к водостоку. В водосточной яме у открытого люка стоял и прислушивался рабочий с отверткой и молоткозм в руках. Он только что снял испорченную решетку, чтобы заменить ее новой – черный лаз зиял, ничем не прикрытый. Прежде чем рабочий опомнился, Мики толкнул его плечом, и тот покатился по полу, роняя свои инструменты.

Боже, как бежали сегодня Мики и Серафина! Они мчались по трубе, в темноте спотыкаясь и стукаясь о стенки, рискуя во мраке угодить в одно из ответвлений трубы и безнадежно заплутаться. Бегущий впереди Мики споткнулся и упал, Серафина с разбегу свалилась сверху и почувствовала, что весь бок у него мокрый и липкий от крови.

В тот же миг они услышали шум и гул позади, там, откуда они только что бежали.

– Они пустили воду! – прохрипел Мики.

Серафина вскрикнула и вскочила.

– Спокойно! Набери в грудь воздуху, – приказал Мики.

В следующую секунду мощный поток воды настиг и подхватил их, понес, вертя и подкидывая, ударяя о стенки трубы. Это продолжалось минуту, другую, третью... Серафина чувствовала, что воздух в легких на исходе, грудь разрывалась – она готова была уже захлебнуться, но тут поток вынес ее в реку и она, задыхаясь, вынырнула на поверхность.

Тут же Серафина стала оглядываться, ища Мики. Его не было, он не вынырнул. Она снова нырнула, открыла в воде глаза и увидела медленно погружавшееся в омут тело.

Спустя несколько минут оба, обессиленные, лежали на берегу. Рука Мики у плеча была перетянута грязной тряпкой, бывшей некогда его рубашкой; но кровь все равно сочилась. Одной рукой он крепко держал висевший на шее фотоаппарат. Серафина дрожащими руками достала из кустов свое платье и стала натягивать на себя.

– Выскочили! – как-то даже изумленно проговорила она.

У нее было такое ощущение, будто им посчастливилось вырваться из могилы. Все вокруг – воздух, лес, птицы – все радовало и как-то по-новому удивляло. Так, наверно, чудом спасенный от смерти радуется миру, который едва не оставил. Только на реку смотреть не хотелось.

– На, возьми, – Мики протянул ей фотоаппарат. – Пленка, наверно, подмокла...

Оставив Мики лежать на берегу, Серафина бросилась через лес к шоссе. В будний день на реке и на кладбище никого не было, а случайные прохожие шарахались от нее, как от чумы, да и неудивительно – лицо ее, руки и ноги были черны, как у трубочиста. На улице смеркалось, и люди боялись. В такой час, да еще на кладбище подобную фигуру можно было счесть выходцем из ада. Серафина чуть не плакала от обиды и злости – может, в этот момент Мики умирал без помощи на пустынном берегу.

На автобусной остановке стояло несколько человек. На Серафину показывали пальцами, хохотали – напрасно она, рыдая, пыталась доказать, что у реки без помощи умирает человек.

– Да она пьяна и в грязи валялась! – захохотал какойто мужчина и отпустил еще несколько нелестных и непечатных слов.

Женщины возмущенно кричали и грозились вызвать милицию. Правда, один гражданин выразил было желание пойти и узнать, в чем дело.

– Да вы с ума сошли, молодой человек! – закричала толстая тетка с хозяйственной сумкой. – У них там целая шайка – заманивают прохожих, ограбят и убьют!

– Выродки! Мерзавцы! Правильно вас мертвечиной кормят! Где вам другому помочь, сами друг друга жрете! – не удержавшись, Серафина плюнула сквозь слезы и побежала обратно к тому месту, где оставила друга.

Мики лежал на том же месте, и лишь едва заметное дыхание говорило о том, что он еще жив.

До самой темноты, задыхаясь, Серафина тащила друга через лес и через кладбище. Потом долго голосовала на шоссе, но напрасно. Никто не останавливался.

Иногда Серафине казалось, что Мики уже умер – она останавливалась и долго прислушивалась к его дыханию. Слезы, не переставая, катились у нее из глаз, она ненавидела и проклинала в эту минуту все человечество. Когда она уже совсем выбилась из сил и готова была упасть на землю рядом с Мики, неподалеку остановился рейсовый автобус.

* * *

Серафина не была совершенно уверена, что подмоченная пленка проявится. Ей не раз до этого приходилось печатать фотографии, она знала, как это делается, и имела нужную аппаратуру, но никогда не готовила так тщательно раствор и все мелочи, необходимые для такого дела. Если бы пленка не проявилась, значит, весь риск, все трудности – все было зря. На слово никто им не поверит, в лучшем случае, сочтут за сумасшедших. Добиться анализа консервов без веских к тому оснований не удастся, да и вовремя предупрежденные преступники примут меры, чтобы сокрыть следы. Вся надежда оставалась на фотографии.

Серафина вытащила пленку из воды и с волнением посмотрела на свет. Половина пленки проявилась. Половина! Этого с лишком хватит, чтобы обличить негодяев.

Всю ночь Серафина печатала фотографии. Готовые снимки она торопливо поворачивала тыльной стороной и приклеивала на стену – слишком страшно было смотреть на то, что там запечатлелось.

Серафине казалось, что все эти мертвецы собрались за ее спиной, и их ледяное дыхание шевелит волосы у нее на затылке. Ей чудился сверкающий ятаган, рассекающий трупное мясо, и она содрогалась от отвращения, думая о том, что эту омерзительную продукцию, ничего не ведая, едят люди. Чудовищно! Дикари-людоеды не пожирали мертвечины – в чьем же больном мозгу зародилась страшная идея кормить людей трупным мясом?!

– Получилось! Все получилось! – сидя в больнице у постели Мики, говорила Серафина. – Самое главное, вышла физиономия их главаря. Ну, теперь ему от нас не уйти. Откуда ты его так ловко прихватил?

– А из вентиляции. Все было как на ладони, – слабо улыбнулся Мики.

– Значит, ты успел туда до того, как они пустили воду? Эта вентиляция нас обоих спасла, – Серафина перевела дыхание и добавила: – Если бы не ты, страшно подумать, что со мной бы было!

Мики молча прижался губами к ее руке.

– И конвейер тоже ты остановил? – шепотом спросила Серафина.

– Я бросил пару трупов в коробку скоростей. Там, в голове конвейера, где опускаются гробы, есть такие зубчатые валы с цепями, – Мики передернул плечами, как будто ему стало холодно. – Как их кромсало на части! У меня до сих пор стоит в глазах это зрелище!

– А мне в жизни не забыть филе из мертвечины. Зато теперь у нас есть факты, – сказала Серафина.

– Ты поосторожнее там с этими фактами, – встревоженно проговорил Мики, – не отпуская ее руки. – Я теперь за тебя все время буду беспокоиться...

Серафина стояла перед начальником городского управления милиции и возмущенно говорила:

– Вы опять мне не верите? И теперь не верите? – она развернула веером страшные фотографии. – Или вам жутко признаться себе, что ели за обедом трупное мясо?

– Где... Где ты взяла эти фотографии? – выпучив глаза, прохрипел пузатый краснолицый милицейский майор.

– Только что, в этой самой комнате, я дважды об этом рассказала, – Серафина кивнула на присутствующих в кабинете двух молоденьких лейтенантов. – При этих свидетелях.

Свидетели посмотрели на фотографии с выражением такого ужаса и отвращения на лицах, что, казалось, их вот-вот вырвет.

Майор разевал рот, как выброшенная на берег зубастая щука.

– Надо... доложить... – прохрипел он и потянул к себе телефонный аппарат.

Серафина подошла к окну и оперлась руками о подоконник. Отсюда хорошо была видна центральная улица, заполненная в этот предвечерний час транспортом и народом – людской поток двигался лавиной в двух разных направлениях. Только что кончилась смена на близлежащих заводах.

– Не... неужели все это пра... правда? – сдавленным голосом спросил один из молоденьких лейтенантов. – У меня недавно... умерла бабушка...

– Уверяю вас, что консервы из вашей бабушки уже пущены в продажу, – уверенно заявила Серафина. – Вся эта история началась как раз с того, что я нашла в консервной банке палец своей тетушки.

Тут Серафина замолчала и стала пристально смотреть в окно – там, лавируя среди автомобилей и пешеходов, к парадному подъезду управления милиции пробиралась белая санитарная машина. Серафина в упор взглянула на майора – тот поспешно отвел глаза.

Некоторое время Серафина стояла молча и неподвижно, словно бы обдумывая что-то. В следующий момент она сделала то, чего от нее никто не ожидал. Шагнув к столу, схватила разложенные на нем фотографии и, прежде чем ее успели остановить, швырнула их за окно, на головы мирно идущих и ничего не подозревающих прохожих.

Возглас изумления и ужаса вырвался у всех троих милиционеров. Один из лейтенантов метнулся к ней, чтобы помешать ей выброситься в окно, но Серафина и не собиралась этого делать. Сложив на груди руки, она стояла и смотрела на дверь, в которую уже входили санитары в белых халатах, держа наготове смирительную рубашку.

Часть 2

МУТАНТЫ

Серафина проснулась не сразу. Некоторое время она лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к тупой боли в голове. Потом медленно подняла тяжелые веки и огляделась. Все вокруг было белым – белые стены, белые потолки, окна... "Где это я?" – Серафина приподнялась на локте – и тут же противно закружилась голова, к горлу подкатил тошнотворный ком. Постепенно вспоминала все, что с ней произошло. Так значот, она в больнице. Психиатрической. Попросту – в сумасшедшем доме.

Серафина хотела спрыгнуть с кровати и тут только обнаружила, что руки и ноги ее прикованы к цепям, вделанным в стену. Но отчего так болит голова? Не иначе, от укола, который ей сделали в машине, когда везли сюда. "Все, пропала", – такова была ее первая мысль. Она хотела возмущенно закричать, потребовать к себе начальство, но вовремя остановилась, поняв, что подобные трюки здесь не пройдут. Пытаться сейчас что-то предпринять бесполезно. Кричать и спорить тоже не имеет смысла. Это заведение крепче, чем тюрьма. Если из тюрьмы можно послать кассацию с жалобой, то отсюда не пошлешь – от больных не принимают жалоб. Ее просто сгноят здесь, и никто не вспомнит, что жила на свете такая Серафина Хожиняк.

...Серафина откинулась на жесткую подушку и задумалась, глядя в потолок. Так значит, самые худшие ее предположения оправдались. Она старалась не думать о том, что ждет ее впереди, но сердце помимо воли сжималось от страха.

От печальных мыслей Серафину отвлекло какое-то движение справа. Повернув голову, она обнаружила худое лысое существо неопределенного пола с огромными, будто чайные блюдца, глазами, следящее за нею с соседней койки. Оно смотрело некоторое время молча, а потом широко раскрыло беззубый рот и захохотало так оглушительно, что Серафина инстинктивно потянулась зажать уши. Тотчас же со всех сторон эхом откликнулась еще дюжина пронзительных голосов, из-под каждого одеяла стали высовываться лица, похожие на привидения. С трудом можно было догадаться, что лица эти женского пола.

Некоторые больные, так же, как и Серафина, были прикованы к стене цепями, другие разгуливали на свободе, двигаясь медленно, как во сне. Временами они что-то невнятно бормотали и делали руками странные беспорядочные жесты. "Ну и компания!" – ужаснулась Серафина и невольно зажмурила глаза.

Впрочем, лежать ей долго не пришлось. Двери палаты распахнулись и с утренним обходом вошли доктора и санитары в белых халатах. Серафина продолжала лежать неподвижно, уставившись в одну точку, но мелкая противная дрожь охватила ее с ног до головы.

– Ну, эта спокойная, – услышала она голос над собой и повернула голову.

– На что жалуетесь? – наклонившись к ней, мягко спросил высокий худощавый доктор с орлиным профилем и холодными серыми глазами. Глаза эти впивались в собеседника, как буравчики, и видели, казалось, насквозь.

Серафина подняла руку с цепью и буркнула:

– Больно!

– Если будешь хорошо себя вести, этих предосторожностей не будет, – сказал доктор.

– Буду, – снова буркнула Серафина,

– Проверим, – доктор повернулся к санитару и тихо что-то проговорил.

Двое санитаров – дюжие молодцы в халатах – закатали Серафине рукав пижамы и вкололи какую-то дрянь. От нее тут же поплыла голова, а руки и ноги сделались ватными. Потом с нее сняли цепи и поставили на пол. Санитары взяли ее под локти и повели из палаты.

"Что они хотят со мной делать?" – думала Серафина, и ей становилось все страшнее и страшнее. Но тем не менее, пока ее вели по коридору, она с любопытством оглядывалась по сторонам. Кое-где бродили согбенные фигуры в серых халатах видимо, это были спокойные больные, которых выпускали даже в коридор.

В этот-то момент в голове Серафины и созрел план. Нет, она не будет кричать, буянить и требовать справедливости. Ясно, как божий день, что этим делу не поможешь. Она будет сидеть тихо, как мышь, а там обстоятельства покажут, как быть дальше. Тут Серафина подумала о Мики – бедняга, он даже не будет знать, куда ее упрятали. Вся их затея с разоблачением преступников пропала впустую. Хорошо еще, что она успела выбросить в окно фотографии – те, кто успел их увидеть, догадаются, в чем дело, по городу поползут слухи, и люди станут относиться к консервам с недоверием.

Размышления Серафины прервались. Ее привели в небольшую комнату, усадили перед широким зеркалом в стене и набросили на шею простыню.

– Вы что хотите со мной делать? – не удержавшись, со страхом спросила Серафина.

– Не бойся, никто тебя не съест, – сказал один из санитаров, беря в руки ножницы. – С длинными волосами здесь не полагается.

– А-а, – облегченно протянула Серафина.

– Как же это тебя угораздило сюда, горе? – начиная работать ножницами, спросил санитар. – С начальством не поладила? У нас это бывает. Будешь выступать – из тебя быстро доходягу сделают.

– А я и не буду, – сказала Серафина, с жалостью глядя на падающие на пол свои роскошные пепельные волосы.

–Вот молодец! Не рошци,– посоветовал санитар,родственники влиятельные есть?

– Нету, – покачала головой Серафина.

– Хуже, – разглядывая ее, парень с жалостью прищелкнул языком. – Ну да не реви. Будешь вести себя тихо – на прогулку выпустят. И ни гу-гу, ясно? Ничего не слышала, никто тебе ничего не говорил.

Серафина всхлипнула, вытерла глаза рукавом и согласно кивнула головой. Санитар пощадил ее красоту, оставил на голове коротенький ежик волос. Она с тоской взглянула на себя в зеркало – еще номер на спину и совсем как в концлагере.

* * *

Так началось ее заточение в психиатрической больнице. Первое время Серафина вела себя тихо, больше присматривалась. Уколов, конечно, она избежать не могла, но таблетки, которые ей давали, прятала под язык, а потом выплевывала. Порошки незаметно высыпала за воротник, причем проделывала это так ловко, что медсестра, которая специально следила за приемом лекарств, ничего не замечала. Но и от одних уколов голова у нее была легкая-легкая, как будто она постоянно балдела, хотя это отнюдь не мешало думать.

Заветной мечтой Серафины было попасть на прогулку во двор. Она долго гадала, как этого добиться, и наконец нашла способ.

Она, конечно, догадывалась, что все эти многочисленные порошки и пилюли даются ей затем, чтобы подавить ее разум, сделать бесноватой, подобно соседкам по палате. Серафина не могла разобраться, кто из них был по-настоящему болен, а кого истязали в наказание за какие-то провинности. А то, что людей в этом преступном заведении не лечили, а калечили, она давно уже поняла. Все больные выглядели примерно одинаково, с той лишь разницей, что "буйные" бесновались на привязи, а "тихие" уныло бродили взад-вперед, как маятники. С не меньшим удивлением Серафина присматривалась к нескольким существам – явно женского пола – с непомерно большими животами. У нее встали дыбом волосы на голове, когда она обнаружила, что это беременные женщины. Им кололи какие-то особые уколы темно-красную жидкость, похожую на кровь, и давали круглые шарики-пилюли.

И тогда Серафине пришлось призвать на помощь все свое актерское искусство. Она начинала ходить, повесив голову и заложив руки за спину, иной раз пританцовывая и прихлопывая в ладошки словно от одной ей ведомой радости, а сама тем временем искоса наблюдала за реакцией врачей на свое поведение.

От постоянных уколов наркотика она все время пребывала в возбужденном состоянии. Временами ей нестерпимо хотелось закричать во все горло, затопать ногами, заколотить кулаками в стену, лишь бы дать выход раздирающему ее напряжению. Она усилием воли сдерживала себя, потому что знала – будут цепи, будут страшные уколы, от которых отключится разум...

И вдруг она придумала. В коридоре между старым и новым корпусами обнаружила длинную перекладину. Как-то, желая дать выход эмоциям, она разбежалась, подпрыгнула и несколько раз подтянулась на руках. И – о, чудо! – стало легче. Оказывается, уставшее от неподвижности тело просило разминки. С тех пор она избрала эту перекладину орудием борьбы. Часами висела там, в коридоре, раскачиваясь, как маятник, то на руках, то на ногах. Сумасшедшие собирались неподалеку, ликующе визжали, хохотали, показывая на нее пальцами. Санитары вначале снимали ее и водворяли в палату, но через минуту она снова оказывалась в коридоре, и опять все начиналось сначала. Наконец ее оставили в покое. Врачам это свидетельствовало о том, что разум пациентки окончательно помутился, а ей позволяло размяться от однообразного сидения и ходьбы. Доктора перестали интересоваться ею как новой пациенткой.

Между тем время шло. Так прошел месяц, другой, третий началась зима. С мечтой выйти во двор пришлось распроститься до следующего лета. Серафине обрыдли и палата, и соседи, и перекладина. Но чтобы на самом деле не рехнуться, она продолжала ежедневно, словно исполняя важную работу, раскачиваться на перекладине. Иногда по вечерам она собирала вокруг себя соседок по палате и начинала читать им лекцию о превращении женщины в Тарзана, и когда в эти минуты в дверь заглядывал доктор Косицкий, то уж она старалась вовсю. Она так вошла в свою роль, словно собиралась держать экзамен во ВГИК.

С санитарами Серафина не ссорилась, послушно позволяла делать с собой все, что угодно, и поэтому в последнее время за нею даже не наблюдали.

Постоянные занятия на перекладине сделали ее мускулы железными, она научилась притворяться так мастерски, что не догадывались и ученые доктора. Но с некоторых пор Серафина стала замечать на себе упорное внимание одного больного из пятой мужской палаты. Это был высокий стройный парень, очень красивый, с аристократическими чертами лица и яркими голубыми глазами. Даже мешковатая больничная пижама нисколько не портила его, а капризный излом красиво очерченных губ никак не вязался с помраченным рассудком.

Как он оказался здесь, этот голубоглазый красавец, Серафина не знала, но где-то примерно месяца два назад она заметила, что парень к ней присматривается. Каждый день, как только Серафина вывешивалась на перекладину, он начинал бесцельно бродить взад-вперед мимо нее, ухмыляясь про себя и толкая других больных. Время от времени она ловила на себе его пристальный и совсем не безумный взгляд. Несколько раз даже встречалась с ним глазами, но тут же поспешно отворачивалась, боясь, что он разгадает ее притворство.

Все это было невыносимой нагрузкой на психику, и временами Серафине казалось, что она в самом деле не выдержит и сойдет с ума. Поддерживала ее надежда. Весной больных выпускали во двор, а там она надеялась махнуть через забор, каким бы он ни был высоким. Сидеть тут всю жизнь, конечно, она не собиралась. Уже теперь у нее были совершенно расшатаны нервы, а постоянные уколы наркотика поставили ее в полную зависимость от иглы и шприца. Правда, в последнее время колоть стали меньше, полагая, наверно, что разум ее окончательно помутился.

Однажды Серафина, раскачиваясь на перекладине, краем глаза заметила своего преследователя – он стоял, сунув палец в рот и вертел головой в разные стороны. Но как только холл очистился от больных, он тотчас же прекратил свое идиотское занятие, шагнул к Серафине и шепнул ей на ухо:

– Загляни ночью под лестницу, поговорим, – и тут же ушел, меланхолически насвистывая.

Серафина нисколько не удивилась. Казалось, она только этого и ждала. Весь вечер она металась сама не своя. Что он хочет, этот парень? О чем желает поговорить? Но он не безумец, это ясно. А может, здесь какой-то подвох? Может, не ходить? Но мысль о том, что здесь, в этих страшных стенах, есть еще один нормальный человек, радовала Серафину. Наверно, сильный характер у этого парня, если он умудрился здесь сохранить здравый ум и твердую память.

Ближе к полуночи, когда все вокруг уснули, Серафина осторожно выскользнула из палаты, высунулась в коридор и огляделась. Коридор освещался скудно, и дальние концы его тонули во мраке. На одном конце его находился пост дежурной сестры, которая всегда в это время дремала. Одурманенные снотворным, больные тоже спали тяжелым сном. Оглядываясь, Серафина на цыпочках пробежала коридор из конца в конец и вышла на черную лестницу. Эта лестница не запиралась, потому что в том не было нужды – внизу она заканчивалась тупиком. Дверь, бывшую здесь когда-то, давно замуровали, лестничные пролеты на каждом этаже затянули сетками, и от этого внизу под лестницей образовался темный укромный уголок.

Когда Серафина спустилась до первого этажа, кто-то схватил ее за руку повыше локтя и втащил в узкую нишу под лестницей. Она едва не вскрикнула.

– Кто здесь?

Горячая рука прижалась к ее губам.

– Тише, тише, не кричи.

– Зачем звал? – шепотом спросила Серафина, все еще не в силах избавиться от нервной дрожи.

– Приятно пообщаться с умным человеком в сумасшедшем доме, – парень негромко усмехнулся. – Только не зарывайся, иначе мускулы тебя продадут.

– Сказал бы лучше, как тебя зовут, – Серафина пыталась в полумраке разглядеть лицо собеседника, но видела только ровный, как по линеечке прочерченный, профиль.

– Меня зовут Алик. А тебя знаю – Серафина. Так значит, ты бежать собралась?

– Сия мысль не лишена основания, – сказала Серафина.

–"Оставь надежду, всяк сюда входящий", – трагическим голосом процитировал Алик и добавил: – Не выйдет!

– Почему? – помрачнела Серафина.

– По забору пропущена сигнализация, – Алик вздохнул. Срабатывает за три секунды. Увы!

– Ты здесь давно сидишь? – хмуро спросила Серафина.

– Года полтора уже будет.

– За что?

Алик помолчал некоторое время.

– Да, собственно, по своей же глупости. Однажды мы устроили забастовку возле дома Советов, требовали, чтобы признали наши права.

– Чьи это – ваши? – улыбнулась Серафина.

Алик замялся на секунду. Некоторое время он молчал, что-то обдумывая. Потом, словно бросившись в холодную воду, вызывающе добавил:

– Я гомосексуалист. Голубой.

– Ага, – сказала Серафина. – Не вижу ничего странного. Но зачем было афишировать?

– Это только теперь, сидя в психушке, спрашиваешь, зачем. Если бы знать... – Алик зябко передернул плечами. – Жуткие вещи здесь происходят, поверь моему слову.

И вдруг, словно сорвавшись, он торопливо начал говорить. Видно было, что все это накопилось в душе и давно уже ищет выхода.

– Знала бы ты, что они здесь делают! Волосы дыбом встанут, как увидишь! Людей такими уколами колют, что они по стенкам, как мухи, бегают. Сам видел. А женщин беременных видела? Все они довольно симпатичными были, как сюда попали, и все угодили к санитарам. Видела бы ты, что они с женщинами делают...

Даже в темноте было видно, как побелела от ужаса Серафина. Но Алик, не замечая этого, продолжал:

– Тебя знаешь почему не трогают? Сам доктор Косицкий лично запретил. Я разговор в коридоре слышал. Однажды не досмотрели, и одна в коридоре родила, прямо на полу. Мне до сих пор не забыть – младенец черный весь и какой-то перекрученный – ноги из-под мышек торчат, а руки из задницы, вместо лица – один рот, как жерло пушки. Всех нас по палатам сразу разогнали, убрали все. Тут их много родится, только все сразу куда-то исчезают.

Алик еще долго говорил, а у Серафины шевелились волосы на голове от того, что она слышала. Наконец он выговорился и замолчал, ожидая комментариев. Но Серафина молчала.

– Что же ты молчишь? Что не отвечаешь? – настойчиво спрашивал ее Алик.

– Не могу я сейчас... Ничего не могу... Завтра, – прошептала Серафина.

* * *

Никогда еще так долго не тянулось время для Серафины, как в этой ужасной больнице. Единственной радостью были встречи с Аликом. Днем они, не имея возможности подойти друг к другу, разговаривали взглядами. В коридоре ли, на обеде или просто на прогулке, они неизменно искали глазами друг друга. Раза два в неделю встречались в нише под лестницей, хотя это было очень опасно и в случае разоблачения грозило самыми непредсказуемыми последствиями. Но эти встречи необходимы были им обоим, чтобы сохранить здравый рассудок среди всеобщего безумия.

Каждый месяц тянулся, как год, и прошло немало времени, прежде чем на горизонте забрезжила надежда.

Наступила весна, и с нею "тихих" больных стали выпускать в больничный садик. Там Серафина своими глазами убедилась, что через забор бежать невозможно. Высотою в четыре метра, опутанный колючей проволокой, он казался неприступным. Но Серафина заметила во дворе сточный колодец. Не спеша проходя мимо Алика на прогулке, многозначительно топнула по нему ногой. Мысль сбежать через канализационные трубы сразу зародилась в ее голове. Она вовсе не была уверена, что все окончится благополучно, но если и был хоть один шанс, она решила его использовать. Алик разделял ее мнение, и они оба твердо знали, что никакие опасности не остановят их на пути к свободе. В один прекрасный день они попытались бы бежать через колодец и, скорее всего, никогда не выбрались бы из узких запутанных подземных коммуникаций, но один случай изменил все.

В больнице когда-то имелся черный ход. Это там, под лестницей, встречались по ночам Алик и Серафина, чтобы поговорить о своих делах.

Этой ночью они тоже сидели в нише и шептались, когда наверху вдруг послышались шаги и приглушенные голоса. Наши друзья замерли от ужаса – шаги приближались, ктото спускался сюда по лестнице. Кто бы это ни был, а если их здесь обнаружат, то обоим несдобровать. Вжавшись в самый дальний угол ниши, они затаили дыхание, моля бога, чтобы их не заметили. Ужас обуял их еще сильнее, когда увидели из своего укрытия доктора Косицкого с двумя ассистентами. На мгновение у обоих мелькнула одна и таже мысль – что их отсутствие в палате обнаружено и доктора явились за ними. Но – нет. Врачи подошли к двери, казалось, замурованной намертво, доктор Косицкий достал из кармана связку ключей и отпер ее. Мельком Серафина и Алик увидели ступеньки, уходящие вниз, на них пахнуло прохладной сыростью, как из подвала, и они услышали, что Косицкий сказал своим ассистентам: