Текст книги "Мои сны глазами очевидцев"

Автор книги: Надежда Горлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Приближался назначенный срок свадьбы. Матрешкин мечтал стать порнозвездой. "Я уже договорился с мамой, она нам на свадьбу подарит видеокамеру. Хотела стиральную машинку, но я ее переубедил. А что, Зяблик умеет снимать! А потом Женьку Финкеля попросим подержать камеру. Хотя, наверное, ее можно так настроить, чтобы она сама снимала, и Финкель к нам присоединится!" – рассуждал рецензент книжек "Слова" и "Нового литературного обозрения". Похолодало, поэтому в сквер и на балкон мы ходить перестали, зато ночи напролет изучали порнографические сайты.

Не помню, откуда, но все узнали, что я наконец-то выхожу за Матрешкина. Поздравляли, отговаривали, напрашивались в гости, давали деньги в долг и так далее. Наконец, предложили командировку в Таиланд. Я не смогла отказаться, и свадьба автоматически отложилась. "И как я там буду без тебя целых две недели?" – пощипывала я Матрешкина. "Там будет столько симпатичных молодых людей! Что же, ты не найдешь мне замену? – кокетничал Матрешкин, – наконец и у тебя появится интересное приключение!"

Перед отлетом я поняла, что Матрешкин мне больше не дорог, и прощание в аэропорту расценила как последнюю встречу. Но из вредности решила в этом не признаваться – пусть ждет! Крикнула: "Отпразднуем мое возвращение с Финкелем и Зябликом!"

В Таиланде у меня была аллергия. Я могла находиться только в помещениях с кондиционированным воздухом, но не жаловалась на судьбу.

Школьницей я высматривала его через тюлевые ресницы занавесок занюханного кафе, а теперь увидела в прищур жалюзи пятизвездочного отеля. Он крестил экзотическую пищу в ресторане и, как нечистое, отвергал все морепродукты, кроме тривиальной рыбы.

Однажды у нас пролетала комета. Это было белесое пятно, стоящее на ночном небе, как на засвеченной фотографии. Астрономы дали мне посмотреть на нее в телескоп. Комета заметно изменилась: такое снится во снах и является в видениях, – зыбкое, светоносное, в радужных искрах, великое предо мною и малое пред Богом, идущее от Него ко мне. Меня захлестнули волны эндоморфина, и ничего, кроме "Дивны дела Твои, Господи" на ум не приходило. Так же бывает, когда начинается любовь, – кто-то вдруг поднесет к твоим глазам невидимый телескоп, и увидишь: вот кто, оказывается, связывает меня с горним миром, вот у кого ключи от моего нездешнего дома.

Поэтому меня не удивило, что черноглазый хулиган, который доводил училок до обмороков тем, что держал во рту бритвенные лезвия и бегал по карнизам, превратился в живую копию архангела Михаила из Звенигородского чина, хотя, конечно, пришлось констатировать, что такого я не ожидала. Дима, он же Димитрий, учился в Духовной академии, и приехал в Бангкок на семинар "Диалог культур" как один из лучших студентов. Мы прогуливались по фойе гостиницы, под истерический шелест искусственных водопадов, и беседовали, главным образом, о вере и церкви.

Матрешкин растворился в моей душе как ложка соли, брошенная по ошибке вместо сахара, и напоминал о себе только неприятным привкусом. Страницы десятилетней летописи моей жизни свернулись наподобие шпаргалки и спрятались в потайной карман судьбы.

Димитрий возвращался в Москву на два дня позже меня, а я прослезилась в самолете, наблюдая облака, похожие на полярные снега, и отсеченные ими горные вершины, у которых тучки бились как пенистые волны. "Моав умывальная чаша Моя", – мыслила я теперь библейскими категориями, представляя вулканический кратер, заполненный мыльной пеной облаков для бритья Божия.

Димитрий должен был написать мне по электронной почте, как только вернется в Москву, но не спешил с этим делом. Зато Матрешкин, с которым я решила больше не общаться, закидывал меня интимными письмами с вложенными порнографическими картинками. Я не подавала признаков жизни, пока у меня не сломался компьютер. Посмотреть электронную почту хотелось. Я вспомнила, как, возвращаясь с работы утром, папа говорил маме: "Леночка, чувства надо проверять!", и пошла к Матрешкину, проверить чувства к Димитрию и электронную почту. Сразу сказала, что буквально на полчасика, сунула подарок – авторучку с драконами и белые тапочки, украденные в гостинице, и бросилась к компьютеру. Письмо от Димитрия было. Я написала боговдохновенный ответ и простилась с Матрешкиным.

Прошло две недели. Димитрий писал редко и довольно-таки сдержанно.

Я знала, что на этой презентации будет Матрешкин, и надела новый лифчик на случай непредвиденного падения.

На банкете Матрешкин не пил, обижая всех предлагавших заносчивым и, в общем-то, лживым ответом: "Не пью в середине недели!" и, пока все пили, рассматривал книжную выставку. Я болтала с культурологом Л., выясняя тонкости его отношений с падчерицей. "Ненавидите?" "Иногда!" "Что, "Лолиту" не читали?" "Ну, ей до Лолиты далеко!" "Что, слишком молода?" "Наоборот старая карга студентка!" Матрешкин отсутствовал, поэтому мы с культурологом так увлеклись беседой, что стали целоваться. Памятуя о сексуальном демократизме Матрешкина, я думала, что он только порадуется такому повороту событий, но Матрешкин оторвался от книжных новинок и ледяным голосом сказал, что уходит. Впрочем, может подождать меня 2-3 минуты. "Куда пойдем?" – не понял контекста культуролог. В качестве отступного я подарила ему журнал "Мир Паустовского" и побежала за Матрешкиным. Матрешкин наотрез отказался целоваться в гардеробе и с надутым видом объяснил, что не хочет "запятнать свою репутацию". Я рассердилась и бросила его посреди улицы. Матрешкин меня не догнал.

"Ну, слава Богу, все кончилось без долгих объяснений!" – думала я.

Матрешкин крепился неделю, а потом пришло письмо с картинкой:

"Привет!

Вот девушка с большими сиськами.

Впрочем, это лирика. А вообще, скучаю по твоему телу. Особенно хочется погладить грудь и лизнуть соски. Не прочь и снова сфотографироваться. Хотя бы и с кем-нибудь третьим.

Пиши, что думаешь на этот счет. Пока!

О.М."

Так завязалась переписка.

"Дорогой Олег! Я решила прекратить наши интимные отношения. Они меня не устраивают по ряду причин. Во-первых, они не приносят мне сексуального удовлетворения. (Этот тезис показался мне не слишком правдоподобным, поэтому я решила его развить) Я все это время надеялась, что, как это обычно бывает, со временем начнут приносить. Но не начали. Во-вторых, я не хочу пить таблетки, а ты – пользоваться презервативами, что делает нас как партнеров несовместимыми. (Тут сквозит юношеский максимализм, ну да ничего) В-третьих, я боюсь, что моя сексуальность извратится, и меня будет устраивать только то, что для меня сейчас забава и шалость, а нормальный секс – не будет. Под извращениями я понимаю доминирующие в наших отношениях эксгибиционизм, вуайеризм, и фетишизм. (Тут я хватила, ну да ладно) В-четвертых, в эмоциональной и социальной сферах ты ведешь себя со мной не как мой мужчина (жених, партнер, любовник, не важно, как назвать), а как просто знакомый, бывший сослуживец, коллега. Это тоже тяжело переносить, и надежды на то, что и это изменится, не оправдались. Я отношусь к тебе очень тепло и хорошо, и надеюсь, что друзьями мы останемся навсегда. Но, чтобы я смогла с тобой общаться просто как с другом, должно пройти какое-то время. Так что не обижайся, и я не обиделась, просто у нас есть кое-какие психологические несоответствия. В связи с вышеперечисленными разочарованиями я постепенно, медленно и с трудом перестаю тебя любить как мужчину, но как человека, литератора и Друга буду любить всегда. Надя"

Когда человек со мной холоден, фиг скажу ему что-нибудь такое, с ложным смирением добиваюсь благосклонности. Но как только он обнаруживает привязанность, зависимость, слабость ко мне: ура, Месть! Это не сознательное коварство: невольно пользуешься тем, что человек изменился, как стрела пользуется отпущенной тетивой.

Ответом Матрешкина я была тронута. Но он так охотно согласился с тем, что он "извращенец", как соглашаются только с мифами.

"Дорогая Надя!

То, что ты пишешь – грустно, печально, но, наверное, (увы?) справедливо и закономерно. Я действительно всегда ощущал себя человеком с ненормальными наклонностями, и потому инстинктивно старался отдалиться от женщин, чтобы не травмировать их этим при сближении. Но не всегда удавалось. Тем более что на первых порах я, вероятно, кажусь нормальным. Потом, когда все выясняется, бывает тяжело.

Со мной все ясно. Печально, но факт: я извращенец. Пусть и в мягкой, безобидной форме. Ничего тут поделать нельзя. Остается переписываться по e-mail или лично – чисто дружески – общаться с тобой, если будут на то взаимное желание и силы. Настроение мое, конечно, после твоего письма ужасное, но стараюсь подбадривать себя черным юмором (самоиронией) и стоической мудростью.

В общем, если захочешь, пиши и звони, я обещаю без особой нужды не досаждать тебе больше своими извращенными идеями. Их неуместность мне теперь совершенно понятна, каюсь в наиболее радикальных и непристойных прожектах.

Я столь же хорошо и тепло к тебе отношусь, об этом даже писать бессмысленно, это аксиома. Готов общаться с тобой так, как тебе покажется уместным и возможным. Хотя сам бы все-таки предпочел живое общение.

Олег"

Наш ответ: "Олежечка! Извращенцами не рождаются, а становятся! Тебе, мне кажется, не хочется побороть извращенчество, потому что так легче, спросу с тебя нет, ответственности – никакой. Ты такой ответственный человек (это видно по тому, как ты работаешь), что боишься еще за что-то браться, например, за серьезные отношения с женщинами. Поэтому уходишь в извращенчество, чтобы женщины тебя "не достали", но и уходишь-то с какою "сериозностию"! Надо легче ко всему относиться: и к работе прежде всего. В тебе какое-то внутреннее напряжение, которое, вероятно, и доводит тебя до нервных срывов. Тебя в редакции на 1-м этаже за глаза любовно, но с иронией называют "Солдатик". Ты передисциплинирован. Еще мне кажется, что у тебя в подсознании сидит идея, что секс – это как шалость, баловство, а надо быть пай-мальчиком и не шалить. Поэтому ты боишься, как бы тебя, не дай Бог, не заподозрили в сексуальных отношениях с кем-нибудь. Поэтому ты не любишь готовиться к половому акту (использовать презерватив), ведь одно дело запланированная шалость, а другое – "случайно произошло". Поэтому и подменяешь половой акт разными другими действиями, типа "Я спички не зажигал, просто коробок в руках вертел". Тебе бы поговорить с психологом. Еще твои "извращения", может быть, от боязни проявить свою неопытность с женщиной: ты ведь ничего не знаешь о женской сексуальности! И говоришь, никогда не интересовался литературой на эту тему. Не может быть, что не интересовался, так не бывает в природе! Просто подавляешь в себе интерес к якобы "запретной" теме, потому что "законопослушен" и "дисциплинирован". Это тема, может, и была для тебя запретной в 13 лет, а для взрослого мужчины она уже не только не запретная, а ты обязан знать какие-то вещи, потому что не знать их – невежество. Могу дать почитать тебе книжки. Тебе кажется, что серьезные люди не интересуются сексом? Ошибаешься. Человек так биологически устроен, что бОльшую часть того, что он делает, он делает для того, чтобы привлечь внимание противоположного пола – основной инстинкт! А если сублимируется, то – для Бога. Если не то и не то – наступает ощущение отсутствия смысла жизни.

Таковы мои версии происхождения твоей проблемы: гипертрофированная ответственность вследствие нервной зажатости и или неправильное подсознательное представление о сексе. Откуда оно пошло? В детстве взрослые что-то внушили? Все, что взрослые говорили детям нашего поколения о сексе ханжеская ложь! Или первые сексуальные опыты были неудачными? Так понимание приходит с опытом!

Надя"

В этом письме Матрешкин предстает каким-то девственником-отморозком, что не совсем соответствует действительности. Но интересно то, что Матрешкин то ли вошел в образ, то ли поддался внушению.

"Надя!

Все очень просто: если Я говорю, что у меня нет проблем, страхов и т.д., то значит, ТАК ОНО И ЕСТЬ. Ты можешь считать иначе, но твое мнение столь же субъективно, как и мое. И даже более субъективно, ибо это мнение ДРУГОГО человека. Я себя знаю лучше, чем кто бы то ни было. Может быть, с точки зрения "нормального" большинства ты права (поскольку сама к нему принадлежишь), но в вопросах "ненормального" (то есть в моих вопросах) ты, извини, некомпетентна, ибо эту проблему надо знать и ощущать изнутри. На свете достаточно людей, которые в той или иной форме разделяют мои взгляды на сей предмет, но ты по праву "представителя большинства" смотришь на них чуть свысока и считаешь, что они рано или поздно обречены стать такими же правильными, как ты. А у них свой мир, свои идеалы и свои цели. Я тоже из них. Я не люблю, когда мне ставят психологические диагнозы, если я об этом не просил. И общаться в стилистике "ты прячешь голову в песок", "твоя проблема", "твой подсознательный страх" я не люблю. Разве ты врач-психиатр? Или, быть может, сексопатолог?.. Подобные слова, произнесенные не-профессионалом, я всегда расценивал как клевету. И буду так расценивать их впредь, пока врач-специалист официально не установит моей ненормальности (но тут уж, как говорится, "не дождетесь"). Еще я не люблю, когда человек, общающийся со мной, видит во мне носителя множества нервных и сексуальных проблем и мне об этом говорит (даже из самых благородных побуждений). В конце концов, не нравится больной – дружи со здоровым. Но не трави душу больному. От постоянных разговоров и намеков на пресловутые "проблемы" я могу взорваться. Пусть мои "проблемы" (как ты это называешь), а точнее, индивидуальные черты личности (как называю это я) навсегда останутся при мне. Свой мир я буду защищать до конца, независимо от того, кто на него покушается. Моя гармония во мне, и я ее ощущаю каждую секунду. Все твои комментарии бьют мимо цели, потому что ты – это не я. Я счастливейший человек на свете. И все общечеловеческие социально-сексуальные законы, о которых ты упоминаешь (ссылаясь на мнение какого-то мифического "большинства"), для меня – звук пустой. У меня свой закон, своя нравственная Конституция. Это не эгоизм, это просто мир закрытой души. "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Тебе не проникнуть внутрь, и не убедить меня, чтобы я сам изменил свой мир. Мой мир абсолютно органичен и естественен для меня, что бы там не говорил д-р Фрейд. Я хочу всегда жить так, как я живу сейчас, и я добьюсь своего. Ничто никогда ни при каких условиях меня не изменит. Пожалуйста, оставь мою душу в покое.

Вот мой символ веры. Надеюсь, теперь-то эта тема навсегда закрыта.

Олег"

Я решила бить на жалость:

"Спасибо, ты наконец-то лишил меня последних надежд на возможность нашего общения более близкого, чем, например, у тебя с наборщицей Липкиной, а у меня, например, с культурологом Л. Почему же ты так безапелляционно не сделал это раньше?! Хоть бы извинился за три года, украденных из моей жизни! И о чем ты думал, когда наши отношения только начинались! Впрочем, прости за пени: об стенку горох, но, понимаю, досаждает.

Еще раз прости. Прощай"

Так мы и допереписывались до феноменального согласия Матрешкина начать сексуальную жизнь сначала.

С одной стороны, это казалось мне интересным человеческим экспериментом, а с другой – параллельная переписка с Димитрием...

"Дорогой Димитрий! Доброе во мне от желания Торжества Вечной Правды, даже и ценой личной катастрофы. Злое во мне от желания знать. Знание есть разъятие ЦЕЛОго на части, восстание на ЦЕЛОмудрие. Все – от любви к слову. Феномен слова – понимание. Я хочу состоять во взаимопонимании с Богом и понимать людей, притом, что есть только один способ проверить, понимаешь ты их, или нет; если понимаешь, – можешь ими манипулировать. Познавать людей невозможно, не искушая. Таким образом, во мне две разнонаправленные воли, а Я – это то, что терзается между ними"

Сделав о себе такие выводы, "дай, – подумала я, – напугаю Матрешкина презервативами. Откажешься, – прощай на веки!"

Предписала купить.

"У меня что-то нет настроения продолжать переписку. В праздники я занят. О.М" – был ответ.

"Олег, если ты не хочешь больше спать со мной, то так и напиши: не хочу! Я – не обижусь, а перестану тебя рассматривать как сексуальный объект и начну выбирать другой"

А Матрешкин:

"Спать с тобой, как ни печально об этом говорить, я действительно не хочу. Это, надеюсь, не испортит наших человеческих, литературных и т.п. внесексуальных отношений. Я тоже тебя люблю – только непохожей на твою любовью. Может, это больше похоже на дружеские или даже сыновние чувства. Такое вот грустное несовпадение.

Давай как-нибудь, через некоторое время, встретимся, а то я что-то я устал писать длинные письма (наверно, с непривычки). Жду твоего письма или звонка.

Твой друг Олег"

"Олег!

Все, что меня интересует, это разночтения в твоих словах по поводу сексуальных отношений со мной. 24 октября ты написал: "скучаю по твоему телу" и т.д., позже, 3 ноября, согласился "поучиться вместе". Теперь пишешь, что твои отношения ко мне "больше похоже на дружеские или даже сыновние чувства", что никак не следовало из всех наших предыдущих отношений. Это, согласись, касается меня, и я имею право разобраться в моей сексуальной жизни. Разъясни мне, пожалуйста, этот момент. Надя"

"Надя, извини, но я больше этих вещей не комментирую. Если какие-то разночтения в моих высказываниях тебя задели или обидели, прости. Могу лишь сказать, что я не лукавил и не "играл", когда писал все эти довольно разные вещи. Готов еще миллион раз извиниться, но только, пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чем таком. Я убедился, что чем больше я объясняю, тем больше у тебя возникает новых вопросов ко мне. Когда-то же надо остановиться. Вдобавок я НЕ ЗНАЮ, что ответить на твой последний вопрос.

В конце концов, тебе решать – продолжать ли общение с человеком столь непоследовательным и легкомысленным. Обещаю, что в будущем постараюсь относиться к своим словам ответственнее. И вообще, в жизни я серьезнее, чем в "литературе". Олег"

"Если захочешь со мной пообщаться "в жизни" – сообщи, но с маленьким уточнением, как именно: как с матерью, сестрой, любовницей или просто знакомой. Возможно, наши настроения совпадут"

Матрешкин не удостоил ответом. "Фу, какого слона свалила! – думала я, – наконец-то отделалась. Три лучших года моей жизни, 40 страниц компьютерного текста! Все тщета и суета!"

Ноябрьским вечером я читала Псалтирь, думая о Димитрии. Неожиданно (и впервые в жизни) позвонила Алена и, чуть не плача, сказала, что потеряла ключи, и теперь им придется ночевать на улице. Я испугалась множественности, да и безапелляционности заявления, и предложила им лучше сходить к Матрешкину. Алена сообщила, что сейчас позвонит ему, а потом мне. Перезвонила и сказала, что он очень обрадовался, ждет нас, то есть и меня тоже, и даже из-за этого отменил визит к маме. Меня это тронуло, и я пошла с ними. Я думала, что Алена с кем-то вроде ребенка, но она была с мужчиной, не являющимся ее мужем.

Матрешкин встретил меня, как ни в чем не бывало. Мы пили глинтвейн и смотрели фильмы Альмадовара.

Вообще-то я собиралась уйти, и не взяла с собой даже зубной щетки. Правда, я сама усадила Матрешкина с собой на кресло и гладила его по ноге.

И вот я уже лежу в постели с Матрешкиным, слышу громкий лепет Алены в соседней комнате, восхищаюсь ее прагматичной ловкостью и думаю, что язык существует только для того, чтобы лгать. Тело иногда говорит правду.

Зачем я писала ему жестокости? Будто бы помогала избавляться от комплексов! А на самом деле мстила за то, что приревновал к культурологу Л. Теперь же вдруг поняла, как на самом деле надо избавлять от комплексов, и похвалила, и поцеловала на ночь.

Матрешкин спящий, без очков и с не прилизанными волосами – красив как французский офицер.

Засыпая, я жалела, что изменила Димитрию, не знала, зачем. Нет, не страсть, а привычка. У Матрешкина я дома.

Меня ужаснули эти простые соображения. Болото! Рутина! О нет.

"Милый Дима! Мы много говорили с тобой об открытости, о том, что такое "ЕДИНОдушие", о том, что значит "И было у них одно сердце и одна душа". Чувствую необходимость от теории перейти к практике, и рассказать тебе, как жила все эти годы" Прилагалось три текстовых файла.

...Как-то я шла с работы, и у метро встретила критиков-почвенников Лешу Петрова и Гошу Иванова. Они пили пиво на морозе. Увидели меня, обрадовались, остановили. "Расскажите, – говорят, – какие у вас проблемы, мы вам несомненно поможем" "Плохо вижу, плохо соображаю, никто не хочет на мне жениться" – закокетничала я. "Ну, какое у вас зрение?" "Минус семь" лишила я себя четырех диоптрий. "А у нас минус десять! Что, одна проблема решена? Мы все уроды!" "Ну, себя-то я уродом не считаю" "Да, вы красивая, поморщился критик Леша Петров, – но характер сложный. Вас мужчины боятся. Вам трудно будет мужчину найти" Я была поражена такой огульностью суждений и рассказала про Матрешкина, добавив, что это именно он не хочет на мне жениться. "Измените ему!" – заволновался Леша. "Да он меня тогда вообще прогонит!" "Какая глупая!" – возмутился Гоша Иванов. "Скажите, скажите ему, что полюбили меня или Гошу! – настаивал Леша. – И даже лучше, что меня! Я готов взять ответственность на себя! Измените ему со мной! Будет хорошо!" "А что будет, если вы мне понравитесь больше, чем Матрешкин?" "К сожалению, ничего. У меня четыре карапуза по квартире бегают! Я порядочный человек!" заюлил Леша Петров. Затем допил пиво и потерял связи с общественностью. Пока Гоша Иванов сажал его в машину, я ретировалась...

Вспомнила эту жанровую сценку, глядя на короткий ответ Димитрия, набранный эгоистическим десятым кеглем. "Милая Надежда! У каждого человека в жизни свой путь. Наши, видимо, разные. Ты – душевный человек, ну, а какую дорогу с Божьей помощью выбрал я – ты знаешь. Надеюсь, моя откровенность тебя не обидит, ты ведь сама заговорила об открытости, чем и спасла, спаси тебя Господи – нас обоих от ошибочных шагов. Обязательно сходи в церковь и......." И так далее.

Мечта и должна быть такой, как комета. Не дай Бог и мечте превратится в обыденность, – ладно бы уж в ежедневный подвиг. С горных высот духа срочно захотелось в хорошо протопленную баньку с пауками.

Я пошла к Матрешкину. Заметила, что он опять изменился: стал замкнут и насторожен, видимо, на него повлияла наша переписка. Довольно-таки чужой внутренне человек сидел передо мной, и не видно по нему было, что он хочет на мне жениться. Я сказала: "А в меня влюбился Алексей Петров!" "Ну что ж, очень хорошо, Петров – серьезный критик" – действительно обрадовался Матрешкин.

Во мне еще была какая-то инерция, хотелось свершений.

План был такой: Петров стоит на лестничной клетке и спокойно курит. Я достаю Матрешкина, он прогоняет меня на диван и закрывает дверь в свою комнату. Через несколько минут Матрешкин засыпает, я впускаю Петрова, и мы тихо пьем чай на кухне, обсуждаем новую книгу Солженицына.

У Матрешкина была бессонница. Он смотрел и смотрел телевизор в моей комнате, а в ответ на жалобы, что, дескать, спать хочется, резонно предлагал мне идти в его комнату, куда Петров никак не мог бы попасть, не минуя телевизора. Петров проник в квартиру только спустя два часа. Матрешкин изолировал сам себя в туалете, и я успела перетранспортировать Петрова в самый тыл, и прямо в пальто и кепке спрятать в постели Матрешкина. Когда я открыла дверь, на лестничной клетке прихотливо, как шахматы, были расставлены бутылки из-под пива. Поэтому изможденный критик тотчас уснул в тепле и темноте. Я объявила Матрешкину, что ложусь таки спать. "Хорошо, я на диване, но дай-ка я возьму свою простыню и подушку", засклочничал Матрешкин. Я преградила ему путь к кровати: "Олег, не время спать! Давай поговорим серьезно. Я давно хотела сказать тебе, как много ты для меня..." Матрешкин увлекся разговором. Только мы переместились на диван безо всякой простыни, как из спальни раздался храп. Я нервически задрожала и упала на грудь побледневшего Матрешкина. За руладой храпа последовал страшный стон. Матрешкин распахнул дверь и включил свет. Щурясь на люстру, из горы одеял как крот выползал критик Петров в кепке. Лицо, знакомое Матрешкину по газетным публикациям.

Мрачный Петров ушел без завтрака, а мне Матрешкин брезгливо швырнул утренний йогурт. Однако это означало прощение.

Пока шли "Вести", Матрешкин дал гладить себя по руке, но не долго. "Ты меня отверг?" – решила я натолкнуть его на идею расставания. "Я этого не говорил" "А что ты сказал?" "Попросил время на размышление" – соврал молчавший до этого Матрешкин. "И о чем ты размышляешь?" "Ну не мучай меня, пожалуйста" "Разве я тебя мучаю? Веду шутливый разговор..." Выражение лица у Матрешкина стало серьезно-туповатым. Оно вызывало одновременно раздражение и жалость, такое выражение бывало у моей покойной бабушки, незадолго до смерти. Лицо, овеянное бредом, глаза, пронизывающие глухим упрямством. Убить, убить! Или прижать к сердцу и разрыдаться, и пожалеть, и утешить. Но ни то, ни другое не изменит выражения этого лица.

Через несколько дней я поняла, что кое-что окончательно изменилось.

Моему писателю давали премию. На банкете были практически все: Финкель, его друг Мишенька, затисканная ими Зяблик, Алена, гордо висящая на рукаве собственно писателя, Василий и отчим-культуролог, критики-почвенники и Матрешкин. Однако богатые возможности для интерпретаций меня вовсе не радовали, как не радовало и ничего вообще. Все истлело вместе с мечтой, и Матрешкин умер для меня. Я стояла в фойе и плакала, пугая ту подругу, которая когда-то помогала мне искать одежду в чужой квартире. Мне казалось, что моя душа прощается с этими людьми, с этими тенями. Тем более, что они все подходили по очереди и спрашивали, что со мной случилось. "Пойдешь потом ко мне? – тревожно осведомился Матрешкин. – Финкель с Зябликом идут, и Миша!" "Нет, не пойду" "Я тебя ничем не обидел?" "Нет-нет" "Точно не обижаешься?" "Нет. Иди, а то пропустишь" Матрешкин кивнул и убежал. "Будут и у тебя премии! Женщинам это легче дается!" – убежденно сказал писатель, а Алена поцеловала меня и шепнула: "Матрешкин тебя любит!" "На работе обижают?" – сочувственно интересовался Василий. "Кому плачешь? Матрешкину плачешь? Позвать его?" – спрашивал Мишенька. "Мать, ты скажи, в чем дело! Кто тебя обидел? Порву за Горлышкину!" – кричал Финкель. "Плачешь, а все равно хорошо выглядишь!" – заглянула мне под очки Зяблик. Алексей же Петров и сам всплакнул, даже порывался встать на колени, но Гоша Иванов спас его от позора.

В метро плакала уже моя растроганная подруга: "Я не знала, Надька, не знала, что ты так сильно любишь Матрешкина! Прости меня! Я не подозревала глубины твоих чувств!" Я простила.

Утром позвонил Матрешкин. Я с удивлением заметила, как хорошо с ним общаться, когда он думает, что я на него обижена! Говорил целый час, с той страстью, на которую способен, говорил, что надеется, что я к нему еще приду, что мы в любом случае встретимся, что вчера он хотел видеть у себя только меня, и что к нему так никто и не пошел, но он не расстроился.

Но все-таки его уже не было.

Матрешкин звонил мне еще целый год. А словно бы и не звонил.

Было у меня зеркальце, и я пускала им зайчиков. Зеркальце разбилось, и свет мне теперь неподвластен.

...СТРАХ

ТРЕПЕТ СМЕРТИ

Ксении Якшимбетовой

1

По ночам меня мучили чешуекрылые. Не было для меня создания более омерзительного, чем мохнатая ночная бабочка.

Живой обрывок плоти, рваная рана пространства парит по комнате с едва слышным рокотом до тех пор, пока не налетит на горящую лампу. Тогда насекомое начинает метаться, ударяясь коротким тельцем о потолок, окна и мебель. Стены ломают чудовищные крылья его тени.

Непредсказуемое движение вызывало панику у меня, я бежала вон из комнаты. О, если навстречу мне по коридору летела другая бабочка, в недоброй пляске, и ее волосатое крыло задевало моё лицо!

Наконец я малодушно, тихо-тихо приоткрывала дверь в комнату.

Тишина – бабочка сидит где-то, сложившись шалашиком.

Я оглядывала потолок, стены, шторы на окнах. Складки, трещины, тени становились крупнее, тянулись навстречу моему взгляду...

О! На притолоке, у меня над головой! Шорох и легкий толчок сзади другая села мне на спину!

Я выбегала из дома в поту и дрожи.

2

В тот день, когда все началось, мы с отцом пили чай в прозрачных лучах утра. Окна, полные сада, плавали в наших чашках. Я хотела понять, что заставляет меня трепетать при виде бабочки, заставляет с незапамятного детства. "Когда-то бабочка напугала тебя в колыбели, – говорил отец. – Я специально ловил их, чтобы показать тебе: может быть, ты рассмотришь и перестанешь бояться. Нет, бесполезно". "Они преследуют меня! Садятся мне на голову, бросаются мне в лицо!" "Тебе это кажется, потому что ты их боишься".

Однажды мне приснились слова: "Бабочки – перепонки меж пальцами небытия". Сон не прибавил понимания.

Стояла холодная летняя ночь. Ворс пледа щекотал мне нижние веки. Лоб у меня стыл. Я видела пятнистый месяц за окном и рваную границу тени, покрывшей часть лунного шара. Комната была полна шорохов, тьма кружилась около моего лица. Я знала – здесь три или четыре ночные бабочки, я чувствовала плед как свою кожу, словно мои нервные окончания проросли сквозь него. Скоро в темноте насекомые рассядутся. Я надеялась, что ни одно не упадет на мою постель.

Я услышала стон и побежала в комнату отца, не понимая, холоден или горяч дощатый пол дачи. У отца был сердечный приступ, лекарство лежало на полу. Я позвонила поселковому врачу, трещал диск старого аппарата. Врач сразу снял трубку, он не спал, он быстро записал адрес и сказал: "Сейчас". Я побежала в коридор и стала ледяными пальцами открывать эти дачные замки и засовы, занозила ладонь. Березы за окнами качались, ветки как в припадке колотили по крыше. Ветер распахнул дверь, и вся прихожая заполнилась трепетом. С мерным рокотом мерцал полумрак. Вибрация воздуха вызвала у меня панический ужас. Я бросилась к отцу. Трепет следовал за мной. Вдруг угол зрения изменился, и я увидела – от страха у меня словно поползли змеи по голове, – это было несколько сотен ночных бабочек. Их крылья были невидимы от быстрого движения – только вибрация, под которой как под плащом скрывалась пустота, обращенная ко мне. Она словно ждала, что я заговорю с ней. Она вытягивала у меня мысль, обращая и приковывая ее к себе.

"Кто ты?" "Трепет смерти" "Зачем ты пришел?" "Забрать" "Уходи!" "Я никогда не ухожу один" "Тогда забери меня" "Я знал твой ответ, Алкестида. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты пошла со мной по своей воле. Ты согласна пойти со мной?" "Да".