Текст книги "Чужая (СИ)"
Автор книги: Надежда Короткова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Испортил, и без того мрачное настроение пани Эльжбеты, молодой пан Станислав, загубивший большую часть дорогих голландских цветов, что она берегла ото всех, старательно выкапывая маленькие бульбинки каждое лето, а потом опять сажала по осени в землю. Попадись он ей под горячую руку, пани Эльжбета огрела бы высокородного шляхтича колом, стоявшим в сенцах, которым Марыська свиньям кашу мешала.
Выплеснув, наконец, хоть малую толику той горечи, что накопилась у нее на сердце, пани Эльжбета, почувствовала себя лучше. Она видела, как лицо пана Матэуша исказилось от гнева. Он грохнул кулаком по столу с такой силой, что домашнее вино, налитое в кубок, расплескалось по белой скатерти, а тарелки на столешнице подскочили со звоном. В углу тихо ахнула Марыся, и только Бася, сидевшая рядом с дядькой, спокойно взяла в руку ломоть хлеба, выпавший из тарелки, и положила его назад.
– Цыц, баба! – взревел пан Матэуш. – Коль ты чем не довольна – держи это при себе. А Баську мою не трогай. Матэуш Бжезинский не последний человек в губернии, чтобы не выдать свою племянницу замуж как положено, когда придет время. Будут ей и заречины, и свадьба, и приданое достойное. Главное, чтоб человек достойный посватался, да чтоб она его любила. За гроши не тревожься, пани. Не трону твои пенёдзы.
Пани Эльжбета больше ни сказала ни слова, зная по опыту, что в такие моменты с мужем спорить бесполезно, только глаза ее вспыхнули подозрением при мысли, что муж что-то задумал, а она об том не знает. Она выпрямила гордо спину, вздернула подбородок и вышла из-за стола с видом отвергнутой королевы.
–Дядечка, я тоже пойду к себе,– промолвила тихо Бася, вытирая руки ручником, что подала ей Марыська.
Пан Матэуш хмуро глянул на племянницу, и положил ей на плечо тяжёлую руку, удержав на месте.
–Погоди, душа моя. Выйдем на крылечко. Ночка такая теплая, подышать мне захотелось воздухом. Задыхаюсь я тут.
Ночь и вправду была тихая и теплая, что редко случалось в начале мая, когда зацветали сады. Взошла полная луна, озаряя призрачным серебристым светом верхушки деревьев. Белый кипень цветов, распустившихся за считаные дни, покрывал голые ветви яблонь, груш и вишен, превращая кривые неказистые деревца в воздушное покрывало, сияющее призрачной, пенистой пеленой в лунном свете. Воздух был неподвижен, пропитан ароматам черёмухи, что росла позади дома. Протяжно, чередуя длинные трели с коротким, в зарослях жасмина запел соловей.
Пан Матэуш, облокотился о перила крыльца и раскурил трубку. Он прислушивался к ночным звукам, наслаждаясь первыми спокойными минутами за весь прожитый день. Подле него на ступеньках пристроилась Бася. Она тихо сидела, закутавшись в шаль, глядя в пустоту. Безмерная нежность затопила сердце старого шляхтича при виде тонкой сгорбившейся фигурки. Он любил ее, ясоньку, как свое родное дитя, и каждый раз, видя, как милое личико морщится от обиды, как дрожат губы, а в глазах стоят невыплаканные слезы, пан Матэуш сжимал зубы от злости на жену. Почему она, в душе которой от бога должны быть любовь и доброта к детям, потому как она женщина – ну почему она так и не смогла привязаться к сироте? Он тяжеко вздохнул.
– Баська, завтра с утра с Марысей пойдёшь к жиду – портному. Выберешь отрезы на платья, мерки пусть снимет. Я с ним ранее договорился. – ласково сказал он. – Выросла ты, девонька, из детских платьев. Вон как руки торчат из рукавов. А в конце месяца мы с тобой поедем в Городню. Мне дела хозяйственные Яновских решить надо, а потом по магазинам дамским тебя проведу. Купишь себе, что душа пожелает.
Бася встрепенулась от слов дядьки, черная бровь выгнулась дугой, губы сложились в насмешливую улыбку.
–Что, дядечка, не успела приехать, как опять сбрую готовишь – да на ярмарку!?
Пан Матеуш недовольно кашлянул в кулак, едва не поперхнувшись табачным дымом.
– Экая ты язва, Бася. Так и норовишь уколоть. По мне, так хоть голая ходи, только, что люди скажут, когда племянница пана Бжезинского в обносках в местечке появится. С подолом коротким в костел пойдешь?! Тебе на восемнадцатый годок перекинулось, а ума не прибавилось. Ищешь во всем только злой умысел.
–Тебя пани Эльжбета загрызет, – смягчился голосок Баси.
– Не загрызет. Ее сундучок при ней останется, а у меня свои капиталы имеются,– пан Матэуш хитро подмигнул. – Будет у тебя приданое, Бася. Не уж то я зря все годы на графа горбатился. Я тебе такого шляхтича найду, что все местечковые паненки и их мамки от зависти лопнут. А не люб будет – другого сыщем. Я тебя, дочка, неволить не буду. Хочу, чтоб мужа по душе себе выбрала, счастье чтоб увидела в жизни. Я за тебя Деве Марии каждую ночку молюсь.
От слов дядьки Бася поморщилась, отвернула лицо в сторону, чтоб ни дай бог не разглядел в лунном свете выражение недовольства, мелькнувшее тенью на нем. Не хотела она замуж. Но как сказать ему об этом, чтобы не обидеть, не знала. Только освободившись от из монастырской муштры, она не желала менять одну тюрьму на другую. И любви не хотела. Вспомнила, как били монашки по ладоням розгами за ветку сирени, как стыдили при всех, как сидела одна в маленькой комнате под замком, неделю ложку держать не могла от боли в руках…
Она посмотрела на тонкие рубцы на пальцах, что остались после публичного наказания в тех местах, где кожа, не выдержав ударов, лопнула. Медленно сжала руки в кулачки, проверила – шрамы еще болели, а вот душа, похоже – нет. В груди, где когда-то все трепетало от радостного предвкушения чуда, стало спокойно. И этот покой, выстраданный через каждый удар розги, через каждую капельку крови, ей не хотелось нарушать. Монашки, давшие обед любви к богу, давно забыли о любви земной. Единственный урок, который усвоила она после порки, тот, что любовь к мужчине несет страдания, боль и слезы.
– Ты не обижайся, душа моя, на пани Эльжбету,– мягко гудел голос дядьки в ночной тиши. Видя задумчивое выражение на миленьком девчачьем личике, он думал, что ее расстроили злые слова жены, сказанные за столом. – Она сегодня сама не своя после того, как панич напакостил.
Слова пана Матэуша о молодом Яновском отозвались в голове Баси тревожными колокольчиками. Она совсем забыла о своем позоре, предавшись грустным воспоминаниям, и вот теперь реальность жестоко напомнила о себе, вторгшись в сознание голосом дядьки.
– А что Яновский? Зачем приезжал? – спросила она как между прочим, теребя в руках бахрому шали.– По делу?
Ответ она узнала еще раннее у Марыси, но хотела услышать его еще раз от пана Матэуша.
– Какое там дело, – махнул рукой раздраженно дядька. – Опять напился, дурак, и, давай, на коне скакать. Не доведет его до добра горькая. Или сопьётся пан Станислав совсем, или шею себе сломает. Жалко мне его, добрый хлопец был, пока не вернулся из Парижу.
Предположение, что мужчина под ее окном был не совсем трезв, подтвердилось. Оставалось верить, что к завтрашнему утру он проспится и даже не вспомнит, где был и что видел. Робкая надежда на такого рода исход для себя, заставила Басю воспрянуть духом. К ней снова вернулось хорошее настроение.
– И что же в нашей глуши забыл ясновельможный пан?– прощебетала Бася.
– Две недели уж как приехали семейством: пан Болеслав и пани Гелена, дочка их панна Юлия, и сын младший Станислав. На днях пан Михал с жонкой прибудет. Гостей привезут из Варшавы. От мне и работы прибавится, – от скорбного вздоха пана Матэуша сердце Баси замерло.
– Что!? – спросила она тихо. – Умер у них кто?
–Тьфу ты! – воскликнул дядька. – Придумала ж такое. Заречины у них. Пана Станислава женить надумали.
– А! Вот оно что, – разочаровано протянула Бася. Значит с гостями приедет будущая невеста, предположила она.
Казалось бы, какое ей дело до жизни незнакомого человека, которого видела сегодня мельком во дворе, да и то, по собственной глупости. Она то и лица его не рассмотрела как следует. Но при мысли, что у него может быть невеста, Бася ощутила неприятный укол в сердце. Появилось странное чувство, будто ее обокрали.
Пан Матэуш вдруг нахмурил брови, отложил в сторону трубку, и взяв лицо Баси за подбородок, повернул его к себе.
– Что это ты все выспрашиваешь по Яновских? – настороженно произнес он. – Или пан Станислав понравился?
Бася сердито оттолкнула руку дядьки в сторону. Вскочила со ступенек, уперлась кулачками в бока, как бойцовый петух.
– Господь с вами, что это вы ерунду несете, – пылко воскликнула она, по-детски надув губки. – Я его даже не видела теперь.
Дядька не поверил, она поняла это по тому, как прищурились у него глаза. Он помахал указательным пальцем перед ее носом, и сказал:
– И думать забудь, дочка. Эта птица не твоего полета. Такой с тобой на одну лаву в костеле не сядет.
Бася вызывающе поправила спустившуюся с плеч шаль, и сердито топнула ножкой.
– Да, что вы, дядечка, в самом деле. На пустом месте историю сочиняете. Или вы меня не знаете? Надоело мне тут с вами стоять, спать пойду.
Она развернулась и, быстро взбежав по ступеням крыльца, исчезла в доме. Пан Матэуш только и успел увидеть, как в ночном сумраке в сенцах мелькнул светлый подол Басиного платья. Он задумчиво смотрел на закрытые двери дома, и неясное тревога, как змея, закралась в его сердце. Ему хотелось верить, что эта маленькая наивная девчушка, не видевшая в жизни ничего, кроме монастырского пансиона, не совершит глупости, как когда-то это сделала ее мать. Если бы сейчас было светло, он посмотрел бы ей в глаза, и смог понять, о чем она думает, чтобы уберечь и защитить от первых ошибок. Но темнота ночи надежно скрывала все маленькие тайны, что хранило девичье сердце, и старому шляхтичу осталось лишь гадать, прав он или не прав в своем подозрении. Разум верил словам, а душу беспокоило сомнение. Он решил, что не допустит Басю в мастовлянский фольварок Яновских. Не стоило искушать судьбу.
«Может и правда, поскорее ее замуж выдать, чтоб глупостей не напорола?», – подумал он и, потушив тлеющую в трубке махорку, пошел в дом.
Глава 3
Утром Бася проснулась в бодром настроении. Солнце давно взошло, и она осознала, что необычайно долго спала. Сказалась утомительная дорога. Никто не тормошил ее, торопя собираться на уроки, не звенели колокола на соборах, не было привычных звуков проснувшегося города. Стояла тишина. На стене весело плясали солнечные зайчики. Несколько раз прокукарекал петух. По дому плыл сладкий запах ванили – это готовилась в печи выпечка. «Я дома», – вспомнила она.
В дверь спальни постучали, и на пороге появилась Марыся.
– Пани сказала будить вас, паненка, – в руках она держала тазик и кувшин с водой, через плечо висело полотенце.
Бася вскочила с кровати, быстро умылась, по привычке, привитой бернардинками, прочитала перед распятием молитву. Марыся заплела волосы в косы, уложив их «корзинкой» на затылке. Поскольку выбора стал меж серым платьем, в котором она вчера приехала из Вильно и белой рубахой, вышитой на груди красными цветами с народным орнаментом, Бася, не раздумывая, выбрала последнюю. Служанка, не одобрительно поглядывая на паненку, которой взбрела в голову такая блажь, подала из куфра красную льняную юбку. Обмотав тесемки вокруг талии, Бася одела широкий кожаный ремешок на шнуровке, заменивший ненавистный корсет. Он плотно обхватил девичий стан, красиво приподняв грудь. Ее смутил глубокий круглый вырез рубахи, как ей показалось, немного нескромный, который открыл нежную кожу груди. «Наброшу теткину шаль», – нашла она сразу выход и, мельком окинув себя взглядом в зеркале, спустилась на кухню.
Пани Эльжбеты нигде не было видно. На столе стоял завтрак: ломоть пшеничного хлеба, кружка молока и блюдце с яблочным повидлом. Марыся, подав панне салфетку, стала чистить картошку на обед.
– Много у тебя работы осталось? – поинтересовалась Бася у служанки. – К Боруху-порному нужно. Со мной пойдешь. Так Пан Матэуш сказал вчера.
– К Боруху дык к Боруху, панна. Тольки дел много. Сами ж знаете, обед трэба наварыць. А потым яшчэ и цвяточки посадить.
– Какие? – насторожилась Бася, намазывая повидло на широкий ломоть хлеба. Неужели тетка захотела пересадить остатки тюльпанов?
– Тыя, что прывез лакей графский раницай у кошыку. Онь там и стаять, – Марыся показала пальцем на сенцы. – А яшчэ пани Эльжбета листик чытала, что у кошыку ляжал. Ничога не поняла, так и сказала мне. Положыла яна яго у унь там, – она снова указала пальцем, но на этот раз в сторону гостиной.
У Баси пропал аппетит. Отодвинув от себя хлеб и молоко, она встала из-за стола и направилась в гостиную. На софе лежала записка, написанная на плотной гербовой бумаге. Три строчки на французском гласили:
«Madame! Se il vous plaît accepter mes sincères excuses pour les dommages causés par inadvertance à vos fleurs. Dans un signe de la rédemption de sa culpabilité vous envoyer les meilleures variétés de tulipes de l'usine comtesse Yanovska». ( «Сударыня! Примите мои искренние извинения за невольно причинённый вред вашим цветам. В знак искупления своей вины, посылаю вам лучшие сорта тюльпанов из оранжереи графини Яновской»).
Ниже стояла подпись, написанная размашистым почерком: « Станислав Яновский».
Бася еще раз перечитала текст сопроводительной записки. Показалось ли ей, или она действительно почувствовала за вежливыми словами скрытое высокомерие и насмешку?! И эта бумага, с гербом Подкова! Что это! На такой бумаге составлялись важные документы. Пан Матэуш хранил несколько пустых экземпляров дома в кабинете, в ящике письменного стола, который запирал на ключ.
Записка была написана по-французски, опять же, будто нарочно, словно молодой Яновский знал, что пани Бжезинская ни слова не поймет, потому, что тетка не владела ни одним из европейских языков, кроме родного польского, да еще пары диалектов, на которых говорили в простонародье жители бывшего Литовского княжества и Белой Руси.
Осторожно положив лист на место, Бася захотела взглянуть на само подношение. В большой корзине, плетенной из лозы, лежали свежие луковички тюльпанов. Никто не потрудился даже стряхнуть землю с корней, оставив на месте стебли с полураскрытыми бутонами. Ботву просто выдернули из почвы, свалили в корзину и привезли жене управляющего Бжезинского. Цветы не были извинением на доставленную неприятность. То была высокомерно брошенная кость господской рукой, с целью унизить и посмеяться.
«Высокомерный поскудник»,– злостно подумала Бася, сложив уже для себя мнение о младшем сыне графа Яновского. Самое обидное, что пани Эльжбета, из-за своего невежества и толстокожести, которые не позволят ей углядеть в подношении Яновских ничего большего, кроме простых тюльпанов, посадит их и начнет хвастаться местечковой шляхте о красивом жесте пана Станислава, решила она.
В сердцах, Бася пнула ножкой корзину, и вернулась в дом.
–Так куда же пропала наша пани Эльжбета?– поинтересовалась она у служанки.
– В костел пошла.
Ныне шла Страстная неделя, в соборах и костелах совершались литургические богослужения в память о страданиях и смерти Христа, через три дня, в воскресенье, католики по всему миру готовились праздновать Пасху. Поэтому тетка каждый день ходила в костел замаливать грехи и просить благословения у бога.
– Бросай свои горшки и передник, Марыся, мы идем в Мостовляны,– скомандовала Бася.
–Дык обед…
– После успеешь, – добавила она тоном, не терпящем возражений и, надев на голову широкополую соломенную шляпу, что носила пани Эльжбета, когда копалась в огороде, пошла на верх, за кошельком. Там она хранила остатки скромных сбережений, что каждый год в Вильно посылал ей на мелкие расходы дядька. Поход к портному Боруху был для Баси делом второстепенным, важнее, считала она, зайти в книжную лавку, чтобы подыскать себе пару интересных книг, которые помогут скрасить скуку тихими вечерами на хуторе Бжезинских. Она любила читать. Это было единственное дозволенное развлечение в пансионе, которое монахини не только не запрещали, но и, наоборот, старались поощрять. Естественно, не каждый роман или поэзия попадали воспитанницам в руки. Дозволялась только та литература, которая прошла проверку римско-католической церкви на предмет влияния ее на умы и нравственность людей. И все равно, девочкам, возвращавшимся после каникул в мрачные стены пансиона, удавалось пронести и спрятать книги, которые не вызывали одобрения у наставниц. Бася давно поняла, что с помощью книг можно совершить не возможное – выбраться за толстые стены монастыря. Можно путешествовать и увидеть мир во всем его многообразии, сломать границы времени и перевоплотится в любого человека. Чем более однообразным и невыносимым становилось ее пребывание у бернардинок, тем больше книг она читала. Ее интересовали не дамские романы, которыми зачитывались ее однокашницы, прячась по углам монастыря от зорких глаз монашек. То были книги по истории и географии. Буйное воображение уносило ее за океаны и горы, в другие эпохи. Столько всего интересного было в мире! Земля была такой большой! Она мечтала поехать во Францию, увидеть римский Колизей, очутится возле Греческого акрополя…
Но это были просто мечты. Думы о собственной незавидной участи сироты и бесприданницы, не однажды повергали Басю в уныние. Она знала, что в лучшем случае, дядька выдаст ее замуж за мелкопоместного шляхтича, бедного и не образованного, про которых говорили «без штанов, но зато с гонаром и годнастью», которым являлся сам, она станет рожать мужу в год по ребенку, по воскресеньям посещать костел, печь пироги и сплетничать с соседскими кумушками, лишь изредка выбираясь за пределы губернии, а может, и вовсе, не покидая ее.
До Мостовлян от хутора Бжезинских было чуть более двух верст. Это, не слишком значительное расстояние, если ехать верхом или в коляске, самым неприятным образом сказалось на бедной Марыси. Она шлепала босыми ногами по песчаной дороге, охая и кряхтя, неся в руках стоптанные поршни. Грузное тело ее смешно переваливалось, по взмокшему, пыльному лицу катились капли пота, оставляя после себя грязные разводы. Она уже раз сто раскаялась в том, что согласилась идти пешком с паненкой. Ту и усталость не брала, и ноги не болели, летела впереди, как коза, успевала вдоль дороги то за птицей погнаться, то в траве что-то выглядывала. А то и вовсе, отбежится далеко, станет у обочины, и страницы в книжке листает. Они в книжной лавке проторчали в два раза дольше, чем у портного Боруха, с плохо скрытым раздражением думала Марыська.
– Панна Бася, чакайте. Дайце прерадыхнуць, – окликнула она паненку.
Бася остановилась. Ей хотелось быстрее вернуться домой и сесть за чтение. Но, как назло, Марыська, шла все медленнее и медленнее. Будь она конем, Бася врезала бы ей как следует хворостиной по бокам, чтоб та пошевеливалась. Ей тоже жарко, и ноги ноют от долгой ходьбы, но она же не ноет!
Дорога ровной линией пролегла меж холмов. С одной стороны ее рос негустой олешник, с другой, до самого горизонта, до коле хватало глаз, раскинулись поля. Черные квадраты и прямоугольники – это недавно посаженый картофель, зеленые – озимые пшеница и рожь, желтые – рапс под паром. Бася любила, когда в мае цветет рапс. Более красивого зрелища, когда потоки ветра пробегают по миллиардам малюсеньких цветков, заставляя из раскачиваться из стороны в сторону, превращая спокойную массу в волнующееся желтой море, она не видела.
Там, за двумя холмами, был хутор Бжезинских. Дорога сворачивала чуть в бок и стелилась дальше еще версты две до каменной ограды большого графского фольварка. Солнце невыносимо пекло. Бася давно уже была б дома, если бы не пришлось часто останавливаться и ждать, когда ее догонит служанка. От зноя, непривычного в эту пору года, не спасала даже легкая рубаха и юбка, которые она надела утром. Благо, что не забыла у портного соломенную шляпу, поля которой отбрасывали спасительную тень на лицо и плечи. «Если эта толстая корова не поторопится, я расплавлюсь и растекусь по земле, как масло», – думала она, нетерпеливо топая ножкой, видя, как Марыся присела на камень, чтобы перевести дух. Пухлые щеки служанки раскраснелось, платок на голове сбился на бок, она дышала тяжело, вытирая без конца пот, заливающий глаза, подолом юбки.
–Мы так до вечера домой не доберемся, – окликнула ее Бася.
– Я вам казала – на вазку трэба ехаць. А вы уперлися: не, пойдем пяшком, тут не далека. Вы, панна, маёй смерци захацели. Деж я, такая ладная, – она очертила в воздухе контуры своей массивной фигуры,– такая вялика з вами сыдуся. От як вернемся позна, ды як убачаць вас пан з пани, у яким вы выглядзе у мястэчка пайшли, ото ж яны вам дадуць. Аж дым курэць буде. Гэтаж нада, як халопка вырадилася, ды яшчэ и пяшком. Дива, што мужыки маладыя на вас заглядалися. Не гожа так рабиць, панна Бася, рауняць сябе з быдлам, хоць бы и у вопратцы. Што люди пра вас падумаюць?! Што пан Матэуш мужычку выпесциу.!?
– Вот что, милочка, оставайся-ка ты тут, а я пойду дальше, – вспылила Бася, которой надоело всю дорогу выслушивать недовольный ропот прислуги по поводу свой одежды и манер. Тоже мне, яйца курицу учат, подумала она.
Оставив Марысю на камне, она быстрым шагом направилась в сторону хутора. Не успев отойти и пятидесяти шагов, она услышала за спиной топот. Обернувшись, вдалеке разглядела двух всадников, мчащихся во весь опор со стороны Мостовлян. Басю и раньше + несколько раз обгоняли брички и верховые, поднимая в неподвижный воздух столбы песка и дорожной пыли, которая немилосердно лезла в нос и медленно оседала на лице и одежде. Поэтому она заблаговременно предпочла отойти в сторону, чтобы пропустить лошадей, скачущих так, точно за ними гнался сам дьявол. Всадники приблизились, они миновали сидевшую у обочины Марыську, и возможно, поскакали бы и дальше, если бы один из них не обернулся, вперив глаза в тонкую девичью фигуру, замершую у края дороги.
– Стой!
Он натянул поводья с такой силой, что конь поднялся на дыбы. Бася, перепуганная выросшей перед ней громадой лошадиного туловища, шарахнулась в сторону, негромко вскрикнув. Тот, другой, что успел проскакать вперед, развернул коня, и уже мерным шагом возвращался к своему товарищу.
Мужчина осадил лошадь, и подъехал к Басе, которая держалась рукой за сердце. Другой рукой она прижала к себе книгу.
–Ну ка, что у нас тут, – всадник склонился с коня, чтобы лучше рассмотреть девушку. Дорогая ткань коричневого костюма сидела, как влитая, на стройной фигуре. На запылившихся сапогах блестели на солнце позолоченные шпоры. Шляпы не было, потому властное, холеное лицо с нежной, как у девицы кожей, разгорячилось от ветра и жары. Светлые волосы трепал ветерок. Он щурил глаза, защищая их от чрезмерно яркого света, от чего из уголков век к вискам пролегли тонкие лучики-морщинки. На вид ему можно было дать двадцать шесть – двадцать семь лет. Давно не мальчик, но еще и не взрослый мужчина.
– Кшисек, ты посмотри какую птичку мы встретили в этой забытой богом глуши.
Кшисек, другой всадник, поставил коня боком, так, чтобы загородить Басе дорогу, лишая ее любой возможности к бегству.
Она с отчаяньем посмотрела туда, где сидела ее служанка, надеясь, что она кинется на помощь. Но Марыська даже с места не сдвинулась, сидела сиднем, вытаращив глупые глаза, и открыв рот. «А, чтоб тебя»,– с отчаяньем подумала Бася. Она сделала глубокий вдох и шагнула в сторону, пробуя обойти коня, на котором сидел «Кшисек». Но стоило сдвинуться с места, как молодой панич легким движением руки тронул повод, лошадь послушно сделала пару шагов, опять преграждая Басе дорогу. Широкая ухмылка расплылась на привлекательном лице мужчины, карие глаза хитро прищурились, словно говоря «нет, нет, милая, ты от нас так легко не отделаешься».
Его товарищ, что первым подъехал, нетерпеливо поерзал в седле. Бася не глядела на него, ее глаза метались по черному, лоснящемуся от пота, крупу лошади, которая была до боли знакома.
– Откуда ты? Как тебя звать?, – задал вопрос он, и недожавшись ответа, опять спросил, – Ты живешь где -то поблизости? В Мостовлянах? Беляны? Залесье? Что ж не отвечаешь, когда тебя пан спрашивает?
Говорил он тихо и мягко, будто нарочно, чтоб не спугнуть добычу раньше времени, чтоб она прониклась к нему доверием. Жесты рук, затянутых в перчатки, были спокойные, по-кошачьи плавные.
Бася упрямо молчала. Ясновельможный Станислав Яновский! Она догадалась, кто перед ней, как только увидела его вороного. Потому склонила голову еще ниже, отвернувшись в сторону «Кшисека», в надежде, что широкие поля шляпы скроют ее лицо от этого человека. Они думают, что поймали девку-холопку, решила она, и хотят развлечься. Развлечься! Слово, само пришедшее на ум, отдалось неприятной дрожью в коленках. Бася знала о его значении, но никогда бы ранее не подумала, что может его применить к себе. Впервые за весь день она пожалела, что не одела свое школьное платье. Подумать только, в словах, что говорила ей недавно Марыська, был смысл. Надень она серое платье с кринолином, строгую уродливую шляпку с лентами вместо соломенной, и ни один из них не посмел бы разговаривать с ней в снисходительном тоне, не стал бы та бесцеремонно заигрывать, как с легкодоступной добычей. «Сама виновата», – пронеслось у нее в голове. Она может сейчас закричать, но помощи ждать не от куда: дорога пуста; Марыся так и не встала с камня, а крики их только раззадорят. Можно, конечно, заговорить по-французски, сказать кто она и откуда, но тогда господин в коричневом костюме вспомнит вчерашний вечер, и полураздетую девицу в окне, что смеялась над ним. А вспомнив, может разболтать в пьяном угаре компании друзей, или горстям, что приедут в поместье. Бася не знала, что делать, поэтому просто молчала. Может ее примут за местную дурочку, робко надеялась она.
Терпение пана оказалось короче, чем хвост у его лошади. Он опять склонился над ней, недовольный, что проклятая шляпа, мешает увидеть девичье лицо, слегка улыбнулся одними уголками губ и, неожиданно подцепив кончиком хлыста ее подбородок, задрал его к верху. Бася задохнулась от такой наглости и полного отсутствия манер. Брови ее сошлись, а глаза сверкнули от плохо скрытой неприязни. Тот, кого называли Кшисеком, любопытно вытянул шею, и разразился заливистым смехом.
– Поглядим, кто тут у нас, – подмигнул пан на черном жеребце своему другу, и обернулся к Басе.
–Ого,– присвистнул восхищенно его товарищ. – Неужели в селянских хибарах рождаются такие ангелы!? Сташек, mon dieu, какие глаза. Блестят, как оникс. И кожа, как бархат. Я был бы не прочь прогуляться с ней до ближайшего сеновала.
Станислав, ни мигая, смотрел на нее. На лице не дрогнул ни один мускул, только в глазах, что словно приросли к ней, исследуя каждую черточку лица, каждый мягкий изгиб тела, каждый волосок, бушевал океан чувств: узнавание, недоверие, изумление, восторг. Восторг? Бася крепко сжала зубы, чтоб не дай бог не плюнуть в это холодное, надменное лицо, хоть и желала этого всей душой. Как он посмел так откровенно пялиться на нее, словно она продажная девка, шаря глазами по телу, будто мысленно раздевая. От откровенно циничного мужского взгляда, в котором угадывалось неприкрытое желание, ее пробрала дрожь.
Одной рукой она яростно ударила по хлысту, который он так и не убрал с ее подбородка, другой с размаху впечатала острый угол книги в лошадиную шею, что маячила перед ней. Бедное животное издало протяжный, как стон, звук и шарахнулось в сторону. Не думая ни о чем, Бася прыгнула с дороги в канаву, поросшую травой, и побежала. Впереди раскинулся узкий лужок, за которым тянулся полосой олешник. Там, за зарослями молодой ольхи, текла речка Быстрица, на берегах которой росли старые кривые вербы, клонясь ветками до самой воды. Они срослись меж собой так плотно, так низко накренились к берегам, подмытые течение, что образовали живой туннель над рекой. Не раз Бася ходила сюда с крестьянскими детишками перед Вербным воскресеньем ломать тонкие прутики вербы, чтоб освятить их в костеле. Она знала, что по веткам можно перебраться на другой берег Быстрицы, а потом напрямик, через поле, засеянное пшеницей, можно добраться до хутора, сократив расстояние вдвое.
Она бежала изо всех сил. Юбка, которая казалась ей такой удобной, постоянно путалась в ногах, замедляя шаг, потоком воздуха с нее сбило шляпу, шпильки повылетали из волос и две косы, как черные змеи, стлались по спине. Не хватало воздуха, легкие горели от боли, в боку кололо, а она все бежала, чувствуя, как ноги наливаются свинцовой тяжестью, каждый шаг дается все трудней и трудней.
За спиной глухо бухали по мягкой земле конские копыта. «Скоро догонят», – мелькнула отчаянная мысль. Она обернулась. Сумев справится с напуганной лошадью, Станислав гнал ее по лужку, догоняя беглянку. Их разделяло шагов тридцать, не более. Если он пустит коня галопом, вместо мелкой рыси, сможет настигнуть ее в пару скачков. Но по какой-то причине он не тропился, словно выжидал, что будет дальше. Его товарищ отстал, кажется, утратив всякий интерес к происходящему. Бася чувствовала себя загнанным зайцем, на которого охотник наставил двустволку, и вот-вот нажмет на курок.
Она смогла добраться до первых деревцев и юркнула в заросли ольхи. Позади, где осталась дорога, слышались отчаянные вопли ее служанки:
– Паночки, што ж вы робице!? Паночки! Гэта ж паненка наша! Злитуйцеся!
«Очухалась, дура», – подумала Бася, яростно продираясь сквозь заросли ольхи. Под ногами чавкала черная жижа, сухой бурелом трещал и ломался под ногами, царапая нежную кожу лодыжек. Она умудрилась потерять туфлю, которая осталась позади, засосанная грязью. В добавок, к ее несчастьям, берег речки оказался сплошь заросшим высокой крапивой. Позади она слышала хруст ломающихся веток и тихие проклятия. Она могла бы сейчас остановиться, и вернуться на дорогу, инстинкт подсказывал , что ей ничего более не угрожает, что если даже Станислав ее догонит, то не посмеет тронуть, но упрямство взяло верх т погнало вперед. Она не хотела сдаваться, показать слабость и беспомощность, а он, подначиваемый азартом погони, возбужденный красотой девушки, не хотел отставать, думая, что почти настиг добычу.
