Текст книги "Русская контрразведка в 1905-1917 годах - шпиономания и реальные проблемы"

Автор книги: Н. Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Следить за общей политической ситуацией Азиатской России Германия и Австро-Венгрия могли самыми различными способами, не требовавшими наличия там стационарной агентурной сети. Например, нужную информацию могут собирать агенты-наблюдатели из подданных нейтральных государств, путешествовавшие по Сибири под видом бизнесменов, корреспондентов газет и т. п. Секретным циркуляром 28 февраля 1916 года директор Департамента полиции Климович поставил в известность всех начальников жандармских управлений о том, что из Пекина в Россию через Сибирь выехали 3 американки: Мария Хейнцельман, Екатерина Хетцер и Мария Грахем, подозреваемые в связях с германской разведкой, Климович установить за ними "неотступное наблюдение"{234}.

Оно, естественно, не дало жандармам повода для ареста иностранок, и в то же время никто не мог запретить американкам беседовать с попутчиками скупать местные газеты, собирая вполне безобидными способами информацию о внутриполитическом состоянии России. Возможно, в Сибири действовали разъездные агенты из числа офицеров германской и австрийской армий. О них ГУГШ знал мало, но на всякий случай предупреждал штабы сибирских округов и жандармов о вероятном их появлении. 15 марта 1916 года жандармы получили сообщение из штаба Корпуса, в котором со ссылкой на сведения, поступившие из ГУГШ, начальник штаба предупреждал: "...делу неприятельского шпионажа в России могут оказать содействие" контролеры Международного общества спальных вагонов Неф Абеллен и Иоганн Гросс.

Конкретных доказательств их причастности к шпионажу военные не имели, но указывали, что "сама обстановка, при которой протекает служба путевых контролеров, вполне благоприятствует собиранию и выдаче различного рода сведений агентам неприятеля{235}.

За контролерами приказано было следить.

Из Департамента полиции 8 сентября 1916 года сообщали, что по агентурным сведениям, где-то в России находится австрийский офицер С. Бакалович, который под видом "циркового или шантанного артиста занимается шпионством"{236}.

Ежемесячно Петроград рассылал десятки подобных циркуляров, в которых отсутствовали ясные указания на район деятельности. Вполне возможно, что отдельные агенты работали на территории Сибири.

Германская и австрийская разведки получали информацию о положении в России от своих солдат и офицеров.

ГУГШ довольно поздно обратило внимание на эту опасность. 8 декабря 1916 года ГУГШ рекомендовал штабам военных округов подвергать обязательной цензуре всю корреспонденцию, присылаемую из Вены и Будапешта для ознакомления военнопленных и отсылаемую обратно (например, опросные листы). Контрразведка предположила, что "в заполненные листки могут быть секретными чернилами внесены сведения шпионского характера"{237}.

Эти опасения были не напрасны. По признанию М. Ронге, австрийские агенты пользовались почтовыми карточками военнопленных, куда с помощью шифра заносилась разведывательная информация{238}.

Число пленных было внушительным. За годы первой мировой войны в русском плену оказались 2104146 солдат и офицеров Австро-Венгрии и 167082 военнослужащих германской армии{239}.

В 1914 году в соответствии с распоряжением ГУГШ пленных немцев, венгров и австрийцев, как "менее надежных по сравнению с пленными славянами, размещали главным образом за Уралом – в Сибири, Туркестане и на Дальнем Востоке. Значительная часть была расквартирована в 2-х сибирских военных округах Омском и Иркутском. На 1 января 1915 года из 257 тысяч плененных русской армией солдат и офицеров противника 186 тыс. были размещены в Сибири{240}.

Летом 1915 года количество пленных в сибирских округах возросло и достигло в Иркутском – 200 000 человек, а в Омском – 152 200 чел. Постепенно в 1916-1917 гг. размещение пленных на территории России приобрело иной характер за счет сокращения их отправки в Восточную Сибирь и перевода крупных партий пленных в Европейскую Россию для участия в тыловых и сельскохозяйственных работах. Поэтому к 1 января 1937 года на территории Омского военного округа находилось 199077 пленных и на территории Иркутского округа – 135 594{241}.

Первоначально русские военные власти намеревались разместить пленных только в районах, удаленных от крупных городов и железнодорожных линий. Однако большая численность пленных и отсутствие казарм для (их размещения) них заставили изменить планы. Более того, оказалось, что пленных вообще негде разместить. До отправки их на Колыму или в тайгу на необжитые территории тогда еще не додумались. Поэтому первые партии военнопленных селили непосредственно в городах.

В города Западной Сибири военнопленные начали прибывать уже в первые месяцы войны, 2 сентября 1914 года первая партия пленных немцев прибыла в Курган, 7 сентября в Тобольск прибыл эшелон с пленными австрийцами и венграми, в Тюмень и Семипалатинск пленных доставили 9 сентября, в Омск – в начале октября. Летом 1915 года только в городах Западной Сибири были размещены 64 631 пленный, в том числе 10322 германца{242}. Зимой 1916-1917 гг. военнопленные были размещены по городам Омского военного округа следующим образом: Тобольск – 5 тыс. человек, Тюмень – 5 тыс., Курган – 5000, Челябинск – 12 тыс., Петропавловск – 6 тыс., Омск – 14 тыс., Новониколаевск – 12 тыс., Барнаул – 2,5 тыс., Семипалатинск – 5 тыс., Томск – 5,2 тыс.{243}.В Восточной Сибири пленных также распределяли преимущественно по городам: в Иркутске – 8 тыс. человек, в Чите – 32,5 тыс., Хабаровске – 5 тыс. и т. д.

Таким образом, практически во всех крупных сибирских городах появились тысячи бывших солдат противника. Пленные не находились в строгой изоляции. Их труд широко использовался в сельском хозяйстве, промышленных предприятиях и на железных дорогах Сибири. Например, по состоянию на 1 января 1917 года в Тобольской губернии было 26700 военнопленных, из которых 10800 были направлены на сельскохозяйственные работы, в промышленность и на транспорт – 5200, на лесоразработки – 3300 человек{244}.

Жизнь вне лагерной зоны, участие в общественных работах давали пленным возможность устанавливать контакты с местным населением. Специальными постановлениями власти пытались свести к минимуму это общение, но без особого успеха. Поскольку существовали неустранимые и неконтролируемые властями контакты пленных с гражданскими лицами, существовала возможность получения и отправки военнопленными писем через местных жителей, в обход военной цензуры. И если среди военнопленных оказывались люди, желавшие продолжить борьбу с Россией в качестве информаторов своего командования, то связь с представителями Германии и Австро-Венгрии в нейтральных странах можно было установить с помощью русских подданных.

Запреты губернаторов, вывешенные для всеобщего сведения, и даже персональные замечания не помогали. Председатель военно-цензурной комиссии Омского военного округа 2 декабря 1915 г. в личном письме сделал мягкий выговор жителю Омска Д. Гардеру, добровольно взявшему на себя роль посредника в пересылке корреспонденции пленных офицеров. Прошел месяц, и жандармы арестовали Гердера в момент получения им от пленных очередной пачки писем. 5 из них были адресованы в Москву, 1 – в Данию, 3 – в Шанхай. За нарушение запретов Гардер получил всего лишь две недели ареста{245}.

Мягкие наказания не пугали посредников, а власти, конечно, не могли перекрыть все нелегальные пути пересылки корреспонденции пленных из Сибири.

С большим подозрением русские власти относились к поездкам по сибирским лагерям делегатов австро-германских организаций Красного Креста. Нередко поведение членов делегаций давало реальные для этого основания. Как правило, в поездках по России немецких сестер милосердия (или иных уполномоченных) сопровождали представители нейтральных государств, представители Российского общества Красного Креста и русские офицеры. Последним было поручено следить за тем, чтобы представители Красного Креста не занимались шпионажем{246}.

Легальным каналом проникновения в Россию агентов разведки противника власти считали частые поездки иностранных делегаций Красного Креста для обследования условий существования пленных в сибирских лагерях. Начальник штаба Омского округа барон Таубе 18 июня 1916 года в связи с ожидаемым прибытием в Сибирь представителей Шведского Красного Креста, приказал "беспрепятственно допускать делегатов во все места размещения пленных, но не иначе, как только в сопровождении русского офицера, знающего немецкий язык...{247}.

Барон предупреждал, что "всякая переписка", оказавшаяся среди предназначенных к раздаче пленным вещей, должна быть "в спешном порядке процензурована", а самим делегатам разрешается только раздача подарков и выяснение "степени нужду" военнопленных. Власти должны были принимать все меры к "скорейшему окончанию делегатами возложенной на них миссии, дабы они не задерживались без нужды в одном месте лишнее время". Иными словами, генерал Таубе предлагал относиться к представителям Красного Креста как к шпионам, имеющим дипломатическую неприкосновенность. Совершенно иным было отношение к иностранцам со стороны чиновников и офицеров непосредственно в провинции, где просто терялись перед чужеземными визитерами.

6 января 1937 года в Барнаул прибыла делегация Красного Креста, в которую входили: австрийская сестра милосердия княгиня Кунигунда фон Крой, капитан датской армии Р. Вульф, коллежский асессор А. Зворыкин. Сопровождал компанию переводчик штаба Омского округа прапорщик Шаров. Вскоре выяснилось, что помимо раздачи подарков пленным, австрийская княгиня тайно выполняла одно поручение своего правительства. В это время в России завершалось формирование добровольческого корпуса из пленных славян-бывших военнослужащих австро-венгерской армии. Правительству Австро-Венгрии важно было, если не помешать формированию корпуса, то хотя бы запугать колеблющихся и по-возможности сократить число волонтеров. Поэтому княгиня фон Крой во время посещения концлагерей и казарм демонстративно выясняла степень лояльности пленных офицеров Австро-венгерской ммонархии. Прибыв в Барнаул, княгиня с помощью местных русских чиновников, желавших выглядеть учтивыми в глазах титулованной иностранки и потому не досаждавших ей своим любопытством, разослала по квартирам пленных офицеров личные письма, в которых содержались каверзные вопросы. По характеру ответов на эти вопросы австрийское командование могло бы судить о политических симпатиях и верности присяге находившихся в русском плену офицеров.

Как доносил в департамент полиции начальник Томского ГЖУ полковник Субботин, нe подписав опросные листы, офицеры "дадут повод к своему обвинению, ибо из содержания писем видно, что делегация просит подписаться на прилагаемых листах тех военнопленных, которые считают себя принадлежащими к составу австро-венгерской армии, следовательно, те, кто не подпишет, будут считаться не принадлежащими... будут зарегистрированы, как изменившие своему государству... на их семьи сейчас же обрушится негодование австрийского правительства"{248}.

Живших в Барнауле пленных чехов, словаков и поляков напугал такой "привет" с родины и они отправили депутацию к местному жандармскому цензору с просьбой остановить рассылку писем княгини фон Крой. Лишь после этого не в меру стеснительные власти узнали о содержании писем, и жандармы начали расследование. По словам коллежского асессора Зворыкина, молчаливо наблюдавшего за княгиней вплоть до вызова на допрос в жандармское отделение, австриячка задалась целью выяснить фамилии офицеров, давших честное слово русскому правительству не бежать из плена.

Этот инцидент не имел к шпионажу прямого отношения, однако, иллюстрировал очевидную легкость установления неконтролируемых русскими властями контактов делегатов Красного Креста с пленными. Впрочем, однозначно негативной оценки деятельности этих делегаций у русских военных не было.

Сам начальник Генерального штаба генерал Беляев вполне допускал участие в шпионаже германских и австрийских сестер милосердия, но не видел в этом большой угрозы для империи.

Летом 1917 года на допросе в Верховной следственной комиссии он заявил: "Германская шпионская сеть так умно и расчетливо раскинута, что она достигает чрезвычайных целей , и поэтому "для них этот шпионаж сестер милосердия есть номер тысячный какой-нибудь... Я лично, как начальник Генерального штаба, который более или менее знаком с порядком организации немцами шпионажа, придерживаюсь мнения, что сколько-нибудь серьезно шпионить германские сестры не могли..."{249}.

Эти слова выдают в генерале джентльмена, но не извиняют его равнодушия к фактам шпионажа.

Итак, особого интереса к Сибири разведка противника во время Первой мировой войны не проявляли (исключая надежды на разрушение Транссибирской магистрали). Необходимые сведения о положении в Азиатской России противник мог получать от своих агентов-путешественников, из писем военнопленных, находившихся в Сибири, и от членов, регулярно посещавших Сибирь делегаций Красного Креста. Возможно, германская разведка имела агентов среди представителей нейтральных государств. Помешать такому сбору сведений или поймать кого-либо с поличным, было невозможно. Тем не менее, как явствует из архивных документов в Сибири, и по всей империи за годы войны военная контрразведка и жандармы наращивали усилия в борьбе со шпионажем. Но чем же занималась сибирская контрразведка?

Необходимо отметить, что полностью переключиться с противодействия китайской и японской разведкам на борьбу с австро-германским шпионажем не удалось. Восточная линия в деятельности сибирской контрразведки сохранилась, хотя и отошла на второй план.

Стала более сложной ее структура, многократно увеличился штат сотрудников. В общей массе жандармских забот возрос удельный вес проверок лиц, заподозренных в шпионаже.

Согласно имеющимся в распоряжении автора документам, сибирская контрразведка с 1914 по 1917 гг. вела наблюдение за 174 подозреваемыми в шпионаже. Из них агентами Японии и Китая считали 86 человек, 22 подозреваемых отнесены к германской агентуре, 25 – к австрийской. Принадлежность 41 подозреваемого к какой-либо разведке определить не удалось{250}.

Относительно небольшое число подозреваемых вообще и особенно предположительно причастных к австро-германскому шпионажу, свидетельствует, скорее, в пользу известного профессионализма руководителей контрразведки Сибири. Ведь в регионе находились сотни тысяч военнопленных и депортированных из западных губерний, тысячи немцев-колонистов. При отсутствии сдерживающих факторов, учет которых и свидетельствует о компетентности, а именно здравый смысл, межведомственная конкуренция, отсутствие проявлений интенсивной работы противника – контрразведка могла бы многократно увеличить число подозреваемых, не встретив при этом сопротивления со стороны командования сибирских округов. Вероятно, Петроград при царившей в правительственных сферах шпиономании только одобрил бы рвение сибиряков.

В период войны произошло важное изменение в работе сибирской контрразведки. Она более не могла опираться на тесное взаимодействие с разведкой Омского, Иркутского и Приамурского округов, что составляло ее преимущество в борьбе с японской и китайской разведками. В Сибири слежку за подозреваемой в сотрудничестве с разведкой противника приходилось устанавливать по весьма неконкретным сведениям, полученным из ГУГШ, Департамента полиции или непосредственно – от контрразведывательных отделений действующей армии. Чаще всего подозрения были напрасны. Проверка иностранных фирм в Сибири протекала вяло и служила лишь данью общероссийской кампании шпионоискательства. Самостоятельно контрразведка в Сибири могла только вести наблюдение за иностранцами и обратившими на себя каким-либо образом внимание пленными офицерами. Так, в материалах контрразведки Иркутского военного округа упомянуты жители Иркутска А. Гейде, присяжный поверенный Ставинский и содержательница аптеки Жинжерова, якобы связанные с занимавшимися шпионажем во Владивостоке Адольфом Бутенгоф-Штауфахером и Францем Вальденом{251}.

Так, в 1915 году начальник Омского жандармского управления полковник Козлов получил из Петрограда специальное распоряжение "начать (установить) наблюдение за пленными германскими офицерами полковником Уставом Виртом и лейтенантом Людвигом Бахом". Опасения Департамента полиции в данном случае совершенно непонятны, поскольку полковник был 69-летним старцем, постоянно болел, по-русски не говорил и не покидал лагеря, а 25-летний лейтенант близорукий шатен, если и появлялся в городе, то всегда в мундире германского офицера, следовательно, был заметен{252}.

В марте 1916 года в Семипалатинске жандармский подполковник Бакуринский установил наблюдение за управляющим отделением Русско-Азиатского банка А.Б. Шостаковичем, квартиру которого часто посещали пленные немецкие офицеры Ресинг и Пиглиц. В июне 1916 года режим содержания военнопленных в Семипалатинске был ужесточен и посещения квартиры Шостаковича прекратились, хотя сам хозяин по-прежнему оставался под надзором{253}.

Самым "громким" делом контрразведки штаба Омского округа был apecт 30 мая 1916 года двух мошенников: Израэля Перламутра и Захара Левина за попытку сбыть фальшивые документы пленным австрийским лейтенантам{254}. За месяц до этого контрразведка штаба Иркутского округа задержала в Красноярске группу лиц, "преступное бюро для содействия побегам пленных австрийцев и германцев". ГУГШ потребовал от всех контрразведывательных и полицейских органов сосредоточить внимание на поиске и ликвидации подобных "бюро". Омская контрразведка отреагировала моментально, проведя уже в мае требуемую "ликвидацию". Правда, Омский окружной суд прекратил дело, выяснив, что Левин и Перламутр передали обер-лейтенанту Боккенгеймеру заведомо негодные паспорта, зная, что с такими документами добраться до границы никто не сможет. Получалось, что жулики помогли властям предотвратить побег офицеров{255}, да еще и выманили у них изрядные деньги. Это не могло не стать уроком для всех мечтавших о побеге из Омского лагеря.

Другая "ликвидация", проведенная начальником Омской контрразведки ротмистром Чихачевым, сделала его посмешищем судебных чиновников и жандармов. 27 мая 1916 года по требованию ротмистра жандармы арестовали сельскую учительницу А. Сретенскую. Начальник контрразведки обвинил ее в политической неблагонадежности, разглашении государственных секретов в связи с пленным австрийским офицером. Заключив женщину под стражу, жандармы выяснили, что лейтенант П. Костлец после пленения почти год свободно жил в селе Ягорбы Ярославской губернии, где и познакомился с местной учительницей. Весной 1915 года его перевели в Омский лагерь военнопленных. Резкая перемена условий жизни тяжело сказалась на психике лейтенанта.

Чтобы ободрить молодого человека А. Сретенская отправилась в Омск и через пленных передала ему в лагерь записку. Женщина просила лейтенанта ничего не предпринимать и верить, что "все будет устроено". Послание попало в руки лагерной охраны, а затем – в контрразведку. Ротмистр Чихачев уже готов был раздуть из этого шумное дело, однако омское начальство отнеслось к учительнице снисходительно. Старый жандармский полковник Козлов в своем постановлении, направленном Акмолинскому губернатору, предлагал освободить Сретенскую из-под стражи, поскольку "проявление альтруистических чувств" не подлежит наказанию. А прокурор Омского окружного суда потребовал от военных дать ответ, в каком вообще преступлении подозревается А. Сретенская?{256}.

Летом 1918 года бывший старший адъютант военно-статистического отделения (начальник разведки) штаба Омского военного округа капитан Павловский в докладе Сибирскому правительству выделил недостатки, характерные для работы Омской контрразведки в 1915-1917 гг. На первое место капитан поставил неудовлетворительную регистрацию "сведений о шпионах и лицах, прибывающих из-за границы". Далее он отметил, что не велось наблюдение за иностранцами на железной дороге, была слаба связь Омской контрразведки с контрразведывательными отделениями других штабов. Завершался перечень недостатков указанием на "отсутствие общего плана и руководства действий". Последнее обстоятельство, несомненно, можно считать ключевым для понимания причин беспорядочной работы сибирской контрразведки в годы войны. В отличие от контрразведывательных отделений западных округов, которые поиск агентуры противника строили вокруг идеи "фирм-шпионов" и проверки благонадежности русских и иностранных бизнесменов, сибирская контрразведка работала наугад.

В Сибири мы отмечаем только отголоски шпиономании, а менее интенсивная политическая и экономическая жизнь по сравнению с центром империи, отсутствие укрепленных районов и крупных скоплений войск делали непригодным для Сибири опыт фронтовых и европейских контрразведывательных отделений. Собственный стиль сибирской контрразведке выработать не удалось.

И все же. Существовала ли массовая германская агентура в России в годы войны? На этот счет можно встретить противоречивые суждения.

Например, глава германской разведки полковник В. Николаи постоянно жаловался на недостаток информации о России из-за неудовлетворительного состояния глубокой разведки{257}.

Как считает российский исследователь В.М. Гиленсен, несмотря на приложенные усилия, полковник Николаи так и не сумел изменить ситуацию, поэтому для германского командования "шпионаж против России играл во время войны второстепенную роль"{258}.

Противоположной точки зрения придерживался К.К. Звонарев, убеждавший своих военных читателей в том, что германская агентурная сеть в России отличалась "массовостью", "живучестью" и поставляла в Берлин "разнообразную всеобъемлющую информацию"{259}. По его мнению, германская разведка имела в России два уровня агентурной сети. Первая – "наскоро созданная" в ходе войны и вторая – это сеть, заложенная еще в мирное время. Под удар контрразведки, по версии Звонарева, попали скороспелые организации военного времени, состоявшие из случайных и непроверенных людей{260}. По всей видимости, к первому уровню можно отнести ту многочисленную агентуру Германии и Австро-Венгрии, которая действовала в прифронтовой полосе и части западных губерний России. Дать характеристику деятельности агентурной сети второго уровня крайне сложно, поскольку она не была выявлена в Азиатской части России. Однако, справедливости ради, следует отметить, что отсутствие проведенных контрразведкой ликвидаций в определенном регионе– например, в Сибири – не являлось доказательством отсутствия агентуры противника, а свидетельствовало лишь об отсутствии выявленной агентуры.

Вероятно, сегодня можно с уверенностью сказать о том, что размеры германского и австрийского шпионажа на территории России в период Первой мировой войны чрезвычайно были преувеличены. Поэтому бесполезно было (надеяться) ожидать ликвидации агентурных сетей противника в Сибири, где их, вероятно, вовсе не существовало.

С началом войны в тыловых округах империи произошло механическое объединение действий органов МВД и военной контрразведки в области борьбы со шпионажем. Но этот количественный прирост сил контрразведки не способствовал повышению эффективности ее работы, поскольку в мирный период не были определены эффективные методы совместной деятельности жандармов, полиции и военных властей. Из-за этого предпочтение было отдано грубым, но масштабным и решительным акциям по "искоренению" шпионажа в краткие сроки. Тяга к массовости стала главной особенностью механически сложившейся общероссийской системы контрразведки. Она утратила прежнюю ориентацию на пресечение действий конкретных преступников, а вместо этого объектами ее действий стали этнические группы, общественные организации и торгово-промышленные фирмы. Бессмысленные по существу, но проводимые с большим размахом, акции подобного рода подстегивали шпиономанию, которая, в свою очередь, способствовала углублению политического кризиса в империи.

Как представляется, главные усилия разведок Германии и Австро-Венгрии были сконцентрированы в прифронтовой зоне и наиболее важных промышленных районах Европейской России. Главными причинами низкой активности разведки противника в Азиатской России вообще, и в Сибири в частности, возможно, стали: а) удаленность от европейских фронтов и границ с нейтральными государствами Европы; б) успешная работа русской дипломатии и разведки в Китае.

А вот органы контрразведки сибирских военных округов не сумели перестроить свою работу с японо-китайского направления на австро-германское. Насколько можно судить по сохранившимся архивным документам, сибирская контрразведка так и не вошла в контакт с противником. В 1914-1917 гг. на территории Сибири не были отмечены сколько-нибудь существенные проявления активности разведок Центрального блока, в то же время нельзя сказать, что контрразведка потерпела фиаско. Немцы, возможно, и на самом деле не располагали агентурными организациями в глубинных районах империи. Поэтому, несмотря на то, что осязаемые результаты деятельности контрразведки в Сибири отсутствовали, и может показаться, что она вообще была там бесполезна, все-таки ее существование было оправдано уже хотя бы тем, что Россия вела войну с сильным и непредсказуемым противником. Если бы германцам удалось использовать в своих целях Китай, наличие в Сибири органов военной контрразведки оказалось бы как нельзя кстати.

Заключение

Создание и развитие службы контрразведки в России начала XX в. противоречивый, но единый, поэтапно развертывавшийся процесс, обусловленный логикой модернизации системы военной безопасности империи. Благодаря специфической политике балансирования, проводимой русским правительством в 1906-1912 гг., практически все самые мощные в военном отношении государства: Германия, Австро-Венгрия, Великобритания и Япония активизировали действия своих разведок в России. В этот период разведывательный интерес мировых держав распространился на территорию Туркестана и Сибири, которым прежде почти не уделяли внимания.

Имевшиеся в распоряжении Главного управления Генерального штаба материалы о деятельности иностранных разведок позволяли предположить, что на территории России крупнейшие державы мира вели систематическую, постоянно увеличивавшуюся в объеме агентурную разведку. Ей следовало противопоставить также систематическую контрразведку. Однако достичь этого русским властям не удалось. Борьбу со шпионажем пытались вести одновременно несколько ведомств, которые при том еще и мало согласовывали свои действия. На эффективность всех усилий наложила отпечаток борьба группировок в правительственных кругах России. Военными была предпринята попытка использовать контрразведывательные мероприятия в качестве средства давления на МИД и корректировки внешнеполитического курса петербургского кабинета.

А самоуверенные действия военных не дали желаемого результата, зато их ошибочные и несогласованные с МИД и МВД действия, в конечном счете, облегчили иностранным разведкам изучение стратегически важных районов Туркестана и Сибири.

В деле борьбы со шпионажем следовало навести порядок. Это ясно сознавали Генштаб, Департамент полиции и штаб Отдельного корпуса жандармов. Однако ни одно ведомство не соглашалось взять полностью на себя функции контрразведки. Все занимались поиском оптимальных форм объединения усилий по обеспечению безопасности государства. При этом в планах закладывали ущемление прав партнера.

С 1907 г. ГУГШ изучало вопрос формирования адекватной системы противодействия шпионажу. Процесс разработки планов отличался необычным для армейской среды демократизмом. Центр внимательно изучил предложения окружных штабов и постарался их учесть. Военные склонялись к мысли о необходимости формирования локальных контрразведывательных систем, которые включали бы в себя жандармские органы, общую полицию, пограничную стражу. Все они должны были сообща вести борьбу со шпионажем в своем регионе под руководством штаба местного военного округа. Наиболее полно эту идею в ряде проектов развил штаб Омского военного округа.

Но надежды на добровольное подчинение структур УВД Военному министерству были напрасны. Планам аморфной кооперации военных МВД противопоставило простую и четко проработанную в деталях идею создания специальных контрразведывательных отделений при Департаменте полиции по типу уже существовавших охранных отделений. Таким образом, обозначились два взаимоисключающих подхода к организации контрразведки: ведомственное сплочение и формирование сети обособленных розыскных учреждений.

Межведомственная комиссия по организации контрразведывательной службы приняла второй вариант за основу формирования новых органов. Немедленному созданию этой структуры помешало отсутствие денег в государственной казне. Отсрочка дала неожиданный результат: руководство МВД при более тщательном изучении вопроса пришло к выводу, что разумнее учредить контрразведывательные отделения при военном ведомстве. Эта перемена свидетельствовала не только о более глубоком понимании зависимости успеха контрразведки от качественного сотрудничества с военной разведкой, но и укрепила шаткую гипотезу о возможности вести борьбу со шпионажем в империи силами десятка малочисленных по составу розыскных органов. Вероятно, ошибочной была изначальная трактовка Межведомственной комиссией процесса борьбы со шпионажем как разновидности политического сыска, вследствие чего органы контрразведки создавались по образцу охранных отделений.

При этом упустили из внимания существенную разницу между борьбой с революционными или националистическим подпольем и поиском агентуры иностранных разведок. Главным объектом деятельности охранных отделений Департамента полиции были антиправительственные организации, существование которых периодически обнаруживалось благодаря их акциям, рассчитанным на общественный резонанс. Этот противник охранке в основном был известен и достаточно доступен для агентурного наблюдения. При таких условиях охранка могла действовать независимо от жандармских управлений и общей полиции. Кроме того, несмотря на сложные взаимоотношения с жандармскими управлениями, охранка все же принадлежала к единой системе МВД.

С иной ситуацией столкнулись органы контрразведки. Разведывательные службы, как правило, не афишируют свои акции, поэтому судить о наличии и степени интенсивности их деятельности можно было по косвенным признакам или случайно вскрытым фактам. Поэтому в отличие от охранных отделений, ставших эффективным оружием в борьбе с революционным и националистическим подпольем, контрразведывательные отделения, устроенные по тому же принципу, заранее были обречены на борьбу лишь с тем противником, которого сумеют заранее самостоятельно распознать. Политический розыск строил свою работу на твердом знании задач и целей своих противников, а контрразведка выделяла возможный комплекс целей иностранных спецслужб и на основании собственных предположений строила систему защиты. Отсюда проистекает "специализация" контрразведывательных отделений, которые в 1911-1914 гг. концентрировали внимание на угрозе, исходившей, как предполагали, от спецслужб соседствовавшего с данным военным округом государства. Подобный подход полностью оправдал себя в западных регионах империи и на Дальнем Востоке, где явно было выражено преобладание разведывательного интереса со стороны Германии, Австро-Венгрии и Японии. На территории Азиатской России, как оказалось, проявляли активность разведки многих государств, но и здесь военная контрразведка вынуждена была избрать "узкую специализацию". На большее не было средств. Например, контрразведка штаба Иркутского военного округа, зона ответственности которой простиралась на всю Сибирь, т. е. Омский и Иркутский военные округа, свою работу основывала на противодействии разведслужбам Японии и Китая. Между тем на территории Западной Сибири заметна была активность разведок Германии и Турции. Чем выше был уровень "специализации", чем точнее соответствовала породившим ее условиям, тем меньше оказывалась способность возникшей таким путем системы к переориентации, когда того требовали изменившиеся условия. Возможно, поэтому в годы первой мировой войны сибирская контрразведка так и не сумела перенацелить свою работу с японо-китайского на австро-германское направление, не утратив при этом результативности.