Текст книги "Русская контрразведка в 1905-1917 годах - шпиономания и реальные проблемы"

Автор книги: Н. Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Официально "Положение о подготовительном к войне периоде было введено в действие 14 июля, но потребовались еще сутки, прежде чем гражданские министерства отдали на места соответствующие распоряжения. Так, телеграмма управляющего МПС о немедленном вводе в действие "чрезвычайных мер охраны" была получена управлением Омской железной дороги в 18 часов 30 минут 15 июля. Уже через 3 часа (в 22.00) открылось заседание Особого комитета дороги{7}, приступившего к подготовке распоряжений о реализации мер одновременно 1 и 2 очереди "Положения...". Реально же лишь с вечера 16 июля, то есть менее чем за двое суток до начала войны службы дороги приступили к подготовительным работам по обеспечению мобилизационных перевозок. Штаб корпуса жандармов только 16 июля разослал начальникам жандармских и жандармско-полицейских железнодорожных управлений шифрованные депеши, в которых сообщал о приведении в действие "Положения о подготовительном к войне периоде" и требовал немедленного выполнения предусмотренных этим документом мер борьба со шпионажем. Соответствующие приказы начальников управлений подчиненным им помощникам в уездах и начальникам отделений ЖПУ были отданы лишь на следующий день – 17 июля, а значит, те меры, что были предписаны, стали осуществляться только 18 июля, день до объявления войны{8}.

Таким образом, с момента принятия решения о введении мер по подготовке страны к всеобщей мобилизации 14 июля и реальным началом их осуществления прошло 3-4 дня. На пестах власти приступили к этой работе 17-18 июля. Но именно 18 июля в России и была объявлена всеобщая мобилизация, а на следующий день последовало официальное признание состояния войны с Германией. Значит, фактически антишпионские меры "Положения о подготовительном к войне периоде" своевременно реализованы не были, а стали осуществляться одновременно с проведением всеобщей мобилизации и сосредоточением русских корпусов на западной границе. В этот период меры, предусмотренные "Положением..." уже утратили свой смысл и на смену им пришли законы военного времени. Предусмотренный "Положением..." механизм борьбы со шпионажем был запущен уже после объявления войны, а не в предшествующие ей недели, как планировалось. Например, начальник ЖПУ Сибирской железной дороги полковник Бардин только 20 июля отдал приказ "строго следить как в поездах, так и на станциях за поведением иностранцев и желтолицыми, дабы предупредить их преступные замыслы и шпионаж{9}. И только теперь предписал подчиненным ему начальникам отделений "завести агентуру по цензуре на предмет выяснения шпионажа..."{10}.

Но время было упущено.

Запаздывали все меры. Военная цензура была введена по Высочайшему повелению 20 июля, почти через сутки после объявления о всеобщей мобилизации. Главной целью цензуры, согласно временному положению о военной цензуре", было "недопущение по объявлению мобилизации армии, а также во время войны, оглашения и распространения, между прочим, и путем телеграфных сношений, сведений, могущих повредить военным интересам государства"{11}. Частичная военная цензура по "Временному положению..." заключалась в "просмотре и выемке" телеграмм и прочей телеграфной корреспонденции, подаваемой и принимаемой на узловых железнодорожных станциях. Организация просмотра поданных депеш возлагалась на начальников жандармских железнодорожных управлений, а непосредственное исполнение – на подчиненных им начальников отделений. Изучить всю массу телеграмм жандармские офицеры, которых никто не освобождал от прочих обязанностей, конечно же, не могли. В итоге цензура велась неудовлетворительно, поверхностно. Жандармы полагались на бдительность телеграфистов, которым вменяли в обязанность задерживать все тексты подозрительного содержания.

Именно в тот период, когда шла мобилизация и сосредоточение войск, важно было не позволить противнику определить темпы перевозок войск и главные пункты их сосредоточения. Эти задачи должна была решить агентура противника, которая, отслеживая движение войск по железным дорогам, по телеграфу передавала свои наблюдения резидентам, которые переправляли обобщенные сведения за рубеж, зачастую также телеграфом на заранее условленные адреса в нейтральных странах, поскольку прямая связь между воюющими государствами было прервано с объявлением войны.

Телеграммы подобного рода были шифрованными, причем текст носил внешне вполне безобидный характер (внешне содержание их было вполне безобидным). Понять смысл таких телеграмм, человеку, не знакомому с делом разведки было невозможно. Тем более это неспособны были сделать простые станционные телеграфисты. Не имея представления о способах шифровки информации, почтовый служащий мог принять зашифрованный текст за обычное сообщение коммерсанта своему компаньону о ходе торговых операций, тем более, что проанализировать и осмыслить содержание десятков ими сотен ежедневно передаваемых телеграмм, служащий был не в состоянии.

Военные слишком поздно обратили на это внимание. Начальник ЖПУ Сибирской железной дороги полковник Бардин первую информацию о применяемых австрийцами методах шифровки телеграмм получил спустя месяц после начала войны. Начальник штаба Корпуса жандармов полковник Никольский 18 августа разослав всем жандармским управлениям телеграмму, в которой отмечал: "...установлено, что слово "кавалерия" должно быть заменено именем, начинающимся на букву "К", слово "лошади" – на букву "Л", артиллерия – на букву "А"..., выражение "всех родов оружия" – ...на букву "Г". Например, телеграфная фраза "Мориц болен" означала: "Мобилизация производится". Сведения о числе поездов сообщались агентами при помощи невинного предложения: "Через столько-то часов выезжаю туда-то", в котором число часов обозначало число воинских эшелонов"{12}.

Тремя месяцами позже, 14 ноября 1914 года ГУГШ предупредило начальника штаба Омского военного округа о том" что германские шпионы число перевозимых по железной дороге русских солдат в телеграммах обозначают названием товара: "рубашки", "сапоги" и т.п. Каждое слово коммерческого характера означало один десяток тысяч солдат, а требование приемки означало прибытие войск на станцию, откуда дана телеграмма, просьба о "прекращении присылки" оповещала адресата об уходе войск{13}.

Эта незатейливая маскировка, именно благодаря своей простоте делала практически неуловимыми агентурные донесения в общей массе телеграмм (делала их неотличимыми от тысяч частных телеграмм).

Прежде чем военные и жандармы сумели раскрыть хотя бы часть условных обозначений, используемых разведкой противника, прошли месяцы, в течение которых важные сведения под видом невинных посланий стекались в австрийские и германские разведцентры.

Из-за слишком позднего введения чрезвычайных мер борьбы со шпионажем, русские власти упустили возможность в первые дни мобилизации парализовать действия агентуры противника. Разведслужбы Австро-Венгрии и Германии приступили к проведению широких операций в России как минимум за десять дней до начала всеобщей мобилизации. Так, Австрийский генштаб предусматривал перевод разведывательной службы на военное положение в 3 этапа: первая и вторая стадии увиденном разведки и третья – работа в условиях проведения общей мобилизации. Первая стадия усиленной разведки соответствовала ситуации, когда, образно выражаясь, "на политическом горизонте сгущаются тучи", вторая стадия "политический горизонт закрыт тучами" и третья – "война объявлена, идет общая мобилизация"{14}.

Австро-венгерский генштаб еще 8 июля признал целесообразным приступить к усиленной разведке, то есть на территорию России были направлены партии агентов, которым предстояло вести наблюдение за внутренним положением в империи и информировать о первых признаках и ходе мобилизации. 19 июля разведка Австро-Венгрии вступила во вторую стадию усиления своей деятельности против России. Через пока еще открытую границу спешно переправлялись взрывчатые вещества и дополнительные группы агентов-наблюдателей. Таким образом, если верить М. Ронге, австрийцы начали усиленную разведку против России за 11 дней до объявления ей войны Германией и за 16 дней до вступления в войну Австро-Венгрии{15}.

Германская военная разведка, известная по аббревиатуре НД, еще до начала войны разработала план широкого использования агентов-наблюдателей, так называемых "внимательных путешественников". При первых признаках политической напряженности агенты под видом туристов, бизнесменов, журналистов и т. п. отправлялись в Россию и Францию для сбора информации о ходе военных приготовлений{16}. Сохранение обычного паспортного режима на границе и отсутствие повышенного внимания к иностранцам позволяли германской разведке непосредственно перед принятием русскими властями чрезвычайных мер охраны благополучно переправить в России партии агентов, которые, рассредоточившись по заранее условленным районам, наблюдали за развертывавшимися событиями.

Русским военным этот прием был хорошо известен, поэтому не случайно 25 июня 1914 года, в разгар конфликта на Балканах, ГУГШ направило письмо в Департамент полиции и штаб Корпуса жандармов, где обратил внимание на вероятное появление в разных частях империи иностранных туристов, которые "под видом пешеходов, совершая кругосветные путешествия на пари, тщательно обследуют важные в стратегическом отношении местности...". В действительности, по наблюдению военных, эти люди передвигаются по железным дорогам, ведут разгульный образ жизни..., и зачастую "произвольно вдруг прекращают свое путешествие, получая от своих консулов средства для возвращения на родину", ГУГШ делало вывод о том, что "...под видом подобных туристов скрываются объезжающие целый район агенты, имеющие своей задачей не только тщательное, весьма осторожное собирание военных сведений, но и посещение шпионских организаций и деловую связь с ними"{17}.

Директор Департамента полиции просил начальников жандармских управлений обратить особое внимание на этот способ ведения шпионажа, и, в случае появления "пешеходов-туристов" устанавливать за ними наблюдение, уведомляя об этом местные контрразведывательные отделения{18}.

Вряд ли предупреждение об одной из форм ведения шпионажа "внимательными путешественниками" могло сорвать акцию германской разведки. Об этом, скорее всего и не задумывались. В то же время, видимо не случайно именно в конце июня забеспокоились русские военные. Очевидно, вслед за сараевским убийством германская разведка начала действовать в режиме повышенной активности. Это не укрылось от внимания русских военных, которые, не прибегая к общегосударственным чрезвычайным мерам, не могли ничего противопоставить развертыванию массового германского шпионажа, поэтому ограничились отдельными рекомендациями жандармам и полиции по поводу надзора за иностранцами.

Германская разведка, опередив принятие русской стороной комплекса мер по контрразведывательному прикрытию мобилизации, сумела при помощи "путешествующих агентов" отследить первые мобилизационные мероприятия России{19}.

Одним из "внимательных путешественников", засланных в Россию в июле 1914 года был американский гражданин Уилберт Е. Страттон. Он сумел отправить несколько шифрованных телеграмм с железнодорожных станций близ Петербурга, докладывая о признаках начавшейся мобилизации. Это позволило немцам выявить на ранней стадии военные приготовления России{20}. Еще одним агентом, выявленным русской контрразведкой, был Курт Бергхард, в течение двух предвоенных лет периодически посещавшим крупные города Европейской России под видом "коммивояжера по распространению колониальных товаров". 25 июня 1914 года он выехал из Петербурга в Саратов, но, видимо, почуяв слежку, скрылся от филеров. 27 августа ГУГШ специальным циркуляром уведомил всех начальников штабов военных округов империи о необходимости задержать К. Бернгарда, как подозреваемого в шпионаже"{21}.

Заранее планировали свои действия на случай войны русская контрразведка и жандармы. С 1912 года по распоряжению ГУГШ все контрразведывательные отделения составляли и периодически дополняли (уточняли) списки лиц, подлежащих аресту или административной высылке в "подготовительный к войне период" из районов мобилизации и возможных боевых действий. Всех "неблагонадежных в смысле военного шпионажа" ГУГШ разделило на три категории: 1. "Лица, кои не подлежат никакому воздействию, должны состоять под особым наблюдением в подготовительный период и в последующее за сим время", то есть члены дипломатического корпуса. Вторая – те, кто должен быть арестован. К их числу относились лица, навлекшие на себя обоснованные подозрения в шпионаже. Третью группу составляли лица, которые должны быть высланы "административным порядком" во внутренние губернии России или за границу.

Составленные по этому принципу списки генерал-квартирмейстеры окружных штабов представляли на утверждение ГУГШ. Последний был постоянно недоволен качеством списков. 7 января 1913 года в циркуляре окружным генерал-квартирмейстер ГУГШ Данилов указывал, что требования его к подготовке списков "не имели в виду арестование и административную высылку всех без разбора иностранцев только потому, что последние, в силу своего иностранного происхождения могут из чувства патриотизма вступить на путь шпионства"{22}.

Дело в том, что контрразведывательные отделения занесли в "черные" списки всех заподозренных в шпионаже, а заодно и основную часть иностранцев-мужчин, проживавших на подведомственной отделению территории. ГУГШ же требовало избирательного отношения к включенным в списки; поскольку они должны быть составлены " с самым строгим разбором, дабы в них заключались только действительно неблагонадежные... лица, о коих имеются более или менее обоснованные сведения, что они занимаются военным шпионством или будут ему помогать в военное время"{23}.

С момента объявления всеобщей мобилизации контрразведка начала проводились запланированные аресты. На практике они проводились не выборочно, как того требовало ГУГШ в предвоенные годы, а приобрели массовый характер, особенно в западных округах. Контингент подозреваемых (значит, арестованных и высланных) определялся не наличием у контрразведки компрометирующих конкретное лицо сведений, а национальной принадлежностью.

Повсеместно самой распространенной формой борьбы со шпионажем стала административная высылка подозреваемых. Высочайшим указом 20 июля 1914 года западные губернии России были объявлены на военном положении, следовательно, главные начальники губерний получили право высылать всех неблагонадежных во внутренние районы империи. Однако и эти районы (губернии центральной России) были не менее важны в военном отношении, поэтому переселение подозреваемых в связях с противником во "внутренние губернии", особенно в промышленные центры, как способ борьбы со шпионажем, теряла всякий смысл.

Как и всегда, заранее не были продуманы "детали": а куда же, собственно, высылать неблагонадежных? Найти ответ на этот вопрос следовало немедленно, а между тем ясных указаний о том, что подразумевать под "внутренними губерниями" – Центр России, Поволжье или Сибирь – не было. Любая губерния, будь то Казанская, Иркутская и пр., по мнению местных властей, могла безусловно представлять интерес для разведки противника. Невероятно, но в огромной империи, имевшей колоссальные почти безлюдные северные районы, остро стоял вопрос о местах ссылки даже в мирное время. Петербург рассматривал Сибирь как одну большую тюремную камеру и почти во всех ее закоулках считал удобным помещать ссыльных. Между тем сибирские губернаторы во "всеподданнейших отчетах" постоянно жаловались на "растлевающее влияние ссыльного элемента на местное население" и просили освободить их губернии от ссыльных. В конце концов, на отчете военного губернатора Забайкальской области Николай II написал: "Нужно вопрос о них (ссыльных – Н.Г.) разрешить ко благу местного населения Сибири. По-моему следует выбрать одну местность из наиболее глухих и туда водворять ссыльнопоселенцев". Имелись ввиду политические и уголовники. 3 июня 1914 года председатель Совета министров И.Д. Горемыкин просил министра внутренних дел Н.А. Маклакова дать ответ: какая из сибирских губерний в наибольшей степени подходит на роль места "всероссийской ссылки"{24}. 8 июля Маклаков решил узнать мнение министра юстиции. Пока последний вел переписку с сибирскими прокурорами, выясняя их позицию, началась война. Прокуроры всеми способами убеждали столицу в непригодности их губерний для массовой ссылки. Так, прокурор Омской судебной палаты доложил в министерство юстиции о том, что в Западной Сибири нет местностей, где "можно было бы сосредоточить водворение всех политических ссыльных"{25}. Однако, его мнение, как и мнение министра юстиции, уже никакого значения не имело. 2 августа 1914 года Маклаков, отбросив ставшие обременительными в условиях войны межведомственные согласования, известил военного министра о том, что высылаемых из западных губерний следует направлять под надзор полиции в Западную Сибирь, и "в северные уезды Тобольской губернии"{26}.

Стараниями военных властей очень быстро высылка "подозреваемых в шпионаже превратилась в массовую высылку немецких колонистов из западных губерний{27}. Так, 23 сентября 1914 года начальник 68-й пехотной дивизии генерал-майор Апухтин приказал выслать всех немцев из Виндавы и Либавы. Начальник штаба Двинского военного округа генерал-лейтенант Курдов распорядился выслать немцев из Сувалкской губернии. В начале октября 1914 года командующий 10-й армией генерал от инфантерии Сивере отдал приказ "выслать колонистов из всех мест, находящихся на военном положении"{28}.

С началом войны индивидуальный подход в определении вероятных агентов противника, на котором постоянно настаивало ГУГШ, сменился попытками вести борьбу со шпионажем, используя репрессивные меры по отношению к целым группам населения империи, как русским подданным, так и иностранцам. Теперь ГУГШ требовало от местных органов контрразведки широкого использования высылки и арестов подозреваемых в связях с противником, не акцентируя внимание на доказательстве обоснованности этих подозрений. На первое место при определении неблагонадежности вышли далекие от объективности групповые признаки (подданство, национальность и т.п.) при определении неблагонадежности. Именно поэтому все китайцы, находившиеся на территории империи, к началу войны, попади в число "подозрительных". Циркуляром 28 июля 1914 года Департамент полиции очередной раз напомнил всем начальникам жандармских управлений о том, что "рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляют собой элемент, из которого могут легко вербоваться военные разведчики в пользу иностранных держав. Обычно китайцев рассматривали в России как вероятных агентов японской разведки, но с началом войны и ГУГШ, и Департамент полиции внезапно осенила мысль о том, что те же китайцы могут быть и агентами Германии, Чтобы объяснить столь резкую смену оценки потенциальной угрозы, исходящей от китайских торговцев, Департамент полиции ссылался на то обстоятельство, что китайцы в обеих русских столицах живут группами, "из коих каждая представляет собой правильную тесно сплоченную дисциплинированную организацию", а торговлей, причем явно убыточной, занимаются лишь "для отвода подозрений". ГУГШ и штаб Корпуса жандармов усмотрели во всех этих явлениях "весьма тревожные для военной безопасности России признаки". Жандармская и общая полиция были обязаны установить "тщательное" наблюдение за китайцами" на предмет выяснения их истинных занятий{29}. Но "живых" доказательств связи китайских коробейников с германской или австрийской разведками не было. Крутые меры принимали по отношению к китайцам столичные власти. 22 августа УВД уведомило ГУГШ о том, что из Петрограда в Китай были насильственно отправлены 114 китайских подданных{30}. К началу сентября из Петрограда и Петроградской губернии были высланы все китайские торговцы, как подозреваемые в шпионаже{31}. Из других городов Европейской России обязательной высылки китайцев не было, но повсеместно власти открыли на них настоящую охоту, так как видели в них неразоблаченных германских агентов. У обосновавшихся в Москве китайцев жандармы периодически проводили обыски, в уездных городах и на железнодорожных станциях их арестовывали по малейшему подозрению, или просто "на всякий случай". Подозрительным в поведении китайцев казалось все. Например, 1 октября 1914 года жандармский подполковник Есинов арестовал двух китайцев на станции Орехово Московско-Нижегородской железной дороги. Подполковнику показалось, что китайцы симулируют незнание русского языка, не вызвал у него доверия и род их занятий – "продажа каменных, весьма грубой работы, предметов"{32}.

В Сибири вероятность работы китайцев на Германию не вызывала ни малейших сомнений со стороны властей. Эту гипотезу приняли легко и сразу. Начальник штаба Иркутского округа 4 августа телеграфировал начальникам жандармских полицейских управлений Сибирской и Забайкальской железных дорог: "Германия направила из Китая партии и одиночных китайцев для внезапных разрушений... мостов и тоннелей"{33}. Самые энергичные меры по выдворению китайцев из страны начали осуществлять гражданские власти Западной Сибири. Акмолинский губернатор Неверов приказал омскому полицмейстеру отнять у проживавших в Омске и не имевших определенные занятия китайцев паспорта и потребовать их незамедлительного отъезда из города на восток. Начальника жандармского управления губернатор просил проследить за тем, чтобы ни один из китайцев не выехал в Европейскую Россию{34}.

Полиция истолковала распоряжение губернатора по-своему и вскоре всех китайцев без разбора, попавшихся на глаза городовым, потащили в тюрьму. Полиция проявила в этом деле столько усердия, что вскоре губернатор Неверов вынужден был напомнить полицейским чинам о том, что китайцев не надо заключать под стражу, а лишь выдавать им проходные свидетельства "для следования на родину". Видимо, старания русской полиции по всей империи были чрезмерны и это привело к тому, что правительство Китая выразило официальный протест по поводу отношения русских властей к китайцам как к подданным враждебного государства{35}.

Многочисленные сообщения жандармов о партиях "бродячих" китайцев в Европейской России и шум, поднятый сибирскими властями в связи с выдворением китайцев из империи, сыграли с ГУГШ злую шутку. Получаемая информация натолкнула ГУГШ на мысль о повсеместном засилье нанятых немцами китайских торговцев. Поэтому генерал Монкевиц 7 сентября информировал начальника штаба Омского военного округа: "массовое пребывание китайцев в отдаленных местностях империи объясняется именно тем, что они занимаются шпионством в пользу Германии"{36}. В свою очередь, это известие еще больше усилило страх сибирских властей перед "китайским вариантом" германского шпионажа. Акмолинский, Томский и Тобольский губернаторы требовали от жандармов и полиции принять самые энергичные, меры к выдворению всех поголовно китайцев из Западной Сибири{37}.

В целом, под воздействием сумятицы начального этапа войны и благодаря отсутствию надлежащей подготовки комплекса мер, связанных с антишпионской борьбой начала войны, "точечные" высылки подозреваемых в шпионаже стихийно переросли в массовую высылку по формальным признакам, а обоснованные обвинения в пособничестве противнику сменились полностью бездоказательными, что оправдывалось "военной необходимостью".

Подобно тому, как контрразведка заблаговременно составляла на случай войны списки подозреваемых, жандармские управления вели учёт всех иностранных подданных, проживавших на территории империи. Особо в этих списках выделялась категория "военнообязанных", то есть австрийских и германских подданных, числившихся в запасе армий своих государств. Предполагалось, что с началом войны, те из них, кто не успел бы покинуть Россию, должны быть интернированы.

28 июля штаб Корпуса жандармов направил начальникам управлений телеграмму, в которой указывался порядок действий властей в отношении различных категорий подданных вражеских государств. Все германские и австрийские военнослужащие, оказавшиеся в России, объявлялись военнопленными и подлежали аресту. Австрийцы и германцы, числившиеся в запасе армий своих государств, также были включены в категорию военнопленных, их следовало высылать из Европейской России в Вятскую, Вологодскую и Оренбургскую губернии, а из Сибири – в Якутскую область. Подданные Германии и Австро-Венгрии, арестованные "лишь по подозрению в шпионстве, но без определенных улик", также высылались в упомянутые местности{38}.

Таким образом, на практике не было предусмотрено никаких различий для тех, кто был объявлен военнопленным и заподозренным в шпионаже. В суматохе о разграничении этих категорий не стали заботиться.

В середине августа 1914 года МВД разослало губернаторам и градоначальникам России специальные телеграммы, в которых разрешалось понятие "военнопленный" распространить на всех австрийских и германских подданных мужского пола от 18 до 45 лет{39}, за исключением заведомо больных и неспособных к военной службе. Они также подлежали аресту и высылке{40}.

Летом 1914 года военное ведомство и МВД определили условия депортации – "в вагонах III класса за собственный счет под стражей, причем в местах, назначенных для их жительства, они должны довольствоваться в смысле жизненных удобств лишь самым необходимым"{41}. В 1914 году высылке подверглось свыше 50 тыс. мужчин, из которых около 30 тысяч – этнические немцы{42}.

В течение первых недель войны по всей России прокатилась волна арестов. Причем аресты лиц, отнесенных к категории военнопленных, не везде проводились в одинаковые сроки. Так, в приграничных губерниях Европейской России аресты австрийских и германских подданных начались 19-20 июля, а во внутренних губерниях – позже. Например, Акмолинский губернатор 20 июля распорядился арестовать "запасных или состоящих в резерве германских и австро-венгерских подданных", но затем сам же позволил им "под подписку" остаться на свободе{43}.

Сигналом для начала арестов послужила телеграмма МВД.

В Омске аресты военнообязанных начались глубокой ночью 28 июля 1914 г. В соответствии с приказом губернатора австрийцев и германцев приводили в караульное помещение 43 пехотного полка и сдавали дежурному офицеру под расписку. К 3 часам утра 29 июля под стражей в казармах полка находились 42 германских подданных. В нервной обстановке ночных арестов каждая мелочь в глазах полицейских вырастала до невероятных размеров. Так, у канонира запаса Франца Дика при аресте обнаружили заряженный револьвер, "электрический фонарь и пачку писем на немецком языке". Этого оказалось достаточно, чтобы задержать его не как военнопленного, а как подозреваемого в шпионаже{44}.

Аресты в Омске продолжались до 13 августа 1914 года. В архивных делах сохранились 85 расписок дежурных офицеров 43 полка в "получении задержанных".

В уездах Степного края германских подданных начали задерживать несколько позднее. С арестами не спешили, поскольку большинство причисленных к категории военнопленных имели семьи и хозяйства, следовательно, бросить все и бежать все равно не могли. К тому же хлебопашцам, оттягивая срок ареста, начальство предоставило возможность убрать урожай и хотя бы на первое время обеспечить семьи перед отправкой в ссылку.

К началу октября 1914 года на территории Степного края были арестованы 246 германских подданных{45}.

В Сибири аресты подозреваемых в шпионаже стали составной частью более массовой акции – арестов военнообязанных. Подозреваемых в пособничестве германской и австрийской разведкам на учете в сибирских жандармских управлениях и Иркутском контрразведывательном отделении состояли единицы. Почти все они являлись подданными Германии и Австро-Венгрии и оказались в числе военнопленных. По данным начальника Омского жандармского управления к 3 августа 1914 года на территории Степного края не было ни одного подозреваемого в причастности к шпионажу. Единственный, кто навлек на себя такие подозрения владелец транспортной конторы Франц Тишер – уже был арестован как военнопленный{46}. Кроме того, нештатный германский консул в Омске бизнесмен Оскар Нольте и его братья Пауль и Рихард состояли в списках подозреваемых в причастности к шпионажу, составленных Иркутской контрразведкой. Они также были арестованы и сосланы как военнопленные.

Изъятия из этого правила тоже осуществлялись на основе формально-групповых (национальных) признаков. Большие группы иностранных подданных выводились за пределы действия циркуляров МВД и военного ведомства об арестах и высылке военнопленных.

Эти исключения проделывали целые бреши в стихийно сложившейся репрессивно-переселенческой системе "искоренения" шпионажа.

Так, 17 августа 1914 года Генштаб и МВД сообщили об особом циркуляре губернаторам и градоначальникам о том, что не подлежат аресту подданные Германии и Австро-Венгрии – чехи и галичане, французы Эльзаса и Лотарингии, итальянцы, но "если только все они не подозреваются в шпионстве". Кроме того, русинам и сербам из числа военнообязанных австрийских подданных дозволялось жить в любом месте России, при условии, что они "обяжутся честным словом и подпиской" не покидать Россию и не предпринимать ничего ей во вред{47}.

Массовая высылка нерусского населения, показалась военным настолько эффективным средством борьбы со шпионажем, что 20 октября 1914 года, в день вступления Турции в войну с Россией, военный министр В.А. Сухомлинов предложил главе правительства И.А.Горемыкину поставить на обсуждение Совета министров вопрос о ссылке или выдворении за границу всех без исключения турецких подданных. Необходимость такой меры генерал Сухомлинов объяснял следующими обстоятельствами: "... если с открытием военных действий с Турцией руководители турецкого шпионажа -чины посольства и консульств, выедут за границу, а часть осуществителей этого шпионажа (военнообязанные) будет выселена в качестве военнопленных в отдаленные местности, все же в распоряжении турецкого правительства останется шпионская сеть в виде не высланных с мест турецких подданных..."{48}. Поэтому генерал предложил "в интересах государственной обороны" выслать за границу всех турецких подданных "без различия их положения, пола и возраста", кроме подлежащих аресту в России. Тех же, кто не подчинится распоряжению о выезде, в двухнедельный срок выслать в северные губернии как военнопленных{49}.