Текст книги "Катастрофа. Том II"

Автор книги: Н. Тасин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

ХХ

В начале одиннадцатого следующего утра Марсель Дювернуа открыл заседание Академии наук.

В большом строгом зале в два света, за длинными столами, покрытыми синим сукном, сидели сорок «бессмертных», большинство которых недавно только были избраны в Академию для пополнения ее состава после понесенных ею крупных потерь. За отдельным столом, у самой эстрады, сидели Стефен, некоторые члены правительства и строительной комиссии.

На самой эстраде, рядом с сухим высоким Марселем Дювернуа, скромно сидел маленький, тщедушный Жан Грандидье, в своем наглухо застегнутом, старом, лоснящемся от времени сюртуке. Его невзрачная фигурка совершенно терялась в этом высоком зале, и если бы не его седые волосы, можно было бы подумать, что это школьник, сидящий перед суровыми экзаменаторами.

После небольшой, приличествовавшей случаю речи, президент Академии предоставил слово Жану Грандидье.

Тот встал, не торопясь протер свои большие очки, потом взял в руки лежавшую перед ним толстую прошнурованную тетрадь и стал читать по ней ровным, монотонным голосом, настолько слабым, что сидевшие поодаль должны были приставить руку рупором к уху, чтобы расслышать его.

Вначале его слушали не особенно внимательно, даже с некоторой насмешливой недоверчивостью: приглашая коллег на заседание, президент Академии успел настроить большинство их против Грандидье. Слушая его, некоторые из них обменивались чуть заметными ироническими улыбками и, казалось, всецело были заняты рисунками, которые они набрасывали на лежавших перед ними листах бумаги. Но по мере того, как Грандидье развивал перед аудиторией свой проект, иронические улыбки исчезали, глаза все внимательнее устремлялись на оратора, и стулья все ближе придвигались к эстраде. Через каких-нибудь четверть часа Грандидье в такой степени захватил свою аудиторию, что полсотни собравшихся здесь человек слушали его, затаив дыхание и боясь пошевельнуться.

В общих чертах, сущность изложенного им проекта заключалась в следующем:

Над Парижем, точно так же, как и над рядом других крупных центров земного шара, на высоте сотни и более метров устраиваются, с помощью особой системы вибраторов, мощные магнитные поля. Это будут как бы невидимые сети для уловления крылатых чудовищ. Чем больше будет занимаемая этими сетями площадь, тем вернее будут попадаться в них зоотавры. Так, над Парижем магнитное поле должно охватывать площадь по меньшей мере в двадцать квадратных километров.

При надлежащей научно-технической постановке дела, названные магнитные поля будут в такой сильной степени насыщены магнетизмом, что попадающие в них зоотавры мгновенно будут ослепляемы, т. е. совершенно парализованы в своих движениях и приведены к полному бессилию. Потеряв способность ориентироваться и искать добычу, они будут обречены на верную гибель. По мере их набегов на землю, они будут гибнуть один за другим, до тех пор, пока, отдав себе отчет в грозящей им опасности, они совершенно прекратят налеты на нашу планету.

Устройство системы магнитных излучателей потребует огромных рабочих сил и средств. Чтобы напрасно не рисковать людьми, работы придется вести снизу, т. е. с глубины сотен метров. Согласно выработанному автором проекта плану, который он иллюстрировал рядом тщательно сделанных чертежей, надо будет пробить от самих бетонных сводов подземелий до выхода на поверхность семь штолен-колодцев: один в центре и шесть по сторонам, на расстоянии двух или трех километров друг от друга. Колодцы эти, до пятисот метров вышиной и от восьми до десяти метров в диаметре, с солидной, не боящейся сырости обшивкой, должны будуть заключать в себе соответствующих размеров железные стержни, обмотанные несколькими рядами толстой медной проволоки. Начинаясь на глубине сотен метров под землей, железные стержни должны будут выступать, приблизительно на 90 метров высоты, и над землей, где они также должны быть обмотаны густыми рядами медной проволоки, которая могла бы служить проводником сильных электрических токов. Эти колоссальные электромагниты, выступающие из недр земли, должны быть заключены в бетонные башни. Для питания их электрическим током придется установить под землей по меньшей мере семь электрических машин соответствующей мощности. Ввиду того, что эти гигантские электромагниты будут развивать огромную тепловую энергию, необходимо будет снабдить их специальными усовершенствованными фригориферами, которые охлаждали бы их и поддерживали бы нормальную температуру в подземных штольнях и надземных башнях.

Устроенные таким образом электромагниты будут испускать магнитные потоки огромного напряжения, которые попеременно будут направляться от шести периферических электромагнитов к центральному и обратно. Таким образом, над городом будет раскинута гигантская невидимая сеть, в которую непременно должны будуть попадать зоотавры при своих налетах.

В заключение, Грандидье изложил свои, основанные на тщательном изучении вопроса, соображения относительно потребных для устройства над Парижем магнитных излучателей сил и средств.

– Разумеется, – сказал он – я не претендую на точность и непогрешимость выкладок, которые я сейчас буду иметь честь предложить вашему вниманию: как это всегда бывает, практика может во многом разойтись с теоретическими построениями; но смею думать, что в общем и целом мои выкладки основательны. Вот к чему я пришел: устройство магнитного поля площадью в двадцать квадратных километров, при условии ведения работ из подземного Парижа, потребует месячного срока при пятидесяти тысячах рабочих, двух месяцев при двадцати пяти тысячах рабочих и т. д. Я, впрочем, надеюсь, что число рабочих можно будет значительно сократить, особенно при условии применения, в самом широком масштабе, усовершенствованных электрических буравов и землечерпательных машин. Но я предпочитаю брать несколько большие цифры. Так как все мы слишком заинтересованы в возможно скорейшем осуществлении изложенного проекта – разумеется, если только он удостоится вашего одобрения, – остановимся на месячном сроке работ. Итак, понадобится пятьдесят тысяч рабочих; при поденной плате в тридцать франков, т. е. несколько большей, чем выплачиваемая на фабриках и заводах, это составит полтора миллиона франков в день, или сорок пять миллионов в месяц. На жалованье инженерам, техникам, всякие административные расходы и приобретение машин я кладу, круглым счетом, еще десять миллионов франков. Остаются материалы. Я не хочу утомлять вашего внимания малоинтересными цифрами: если мой проект удостоится одобрения, будет по всей вероятности, избрана специальная техническая комиссия, которой я и представлю все сделанные мною вычисления. Пока же скажу только, что для устройства над Парижем системы магнитных излучателей потребуются тысячи тонн железа, меди и других материалов общей стоимостью от сорока до сорока пяти миллионов франков. Таким образом, проведение в жизнь моего проекта обойдется приблизительно в 100 миллионов франков.

– Всего лишь! – воскликнул Стефен.

– Да. Это и мало и много, – ответил Грандидье, – смотря по тому, удастся опыт или нет.

И он вдруг совершенно неожиданно умолк. Слушатели ждали, что он закончит свой доклад несколькими горячими словами призыва к энергии, предприимчивости; вместо того этот маленький, тщедушный человек, точно ученик после экзамена, сел и стал спокойно протирать стекла своих очков.

С минуту в зале замечалось легкое смущение. Присутствующие в недоумении переглядывались друг с другом.

– Вы кончили? – спросил Марсель Дювернуа, обращаясь к Грандидье.

– Да. Я, собственно, все сказал. Если что-нибудь неясно, я готов дать дополнительные объяснения.

Дювернуа чуть заметно пожал плечами. Еще с минуту царило неловкое молчание. Потом поднялся со своего места Стефен, с взволнованным лицом подошел к эстраде и крепко, долго пожимал руку Грандидье.

Лед был сломан. Зал огласился дружными аплодисментами. Вслед за Стефеном и другие поднялись со своих мест и шумной толпой окружили Грандидье, совершенно заслонив его маленькую фигурку. Его поздравляли, ему пожимали руку, наперебой говорили что-то, а он, казалось, ничего не понимал и недоумевающе смотрел из-под своих больших очков на окружающих.

– Господа! Прошу занять места: заседание продолжается! – сказал Марсель Дювернуа. – Академия как таковая еще не высказала своего отношения к проекту уважаемого докладчика.

Часа два спустя, Стефен, прощаясь с Грандидье у дверей Академии наук, весь сияя от радости, безжалостно мял в своих больших сильных руках маленькие руки старого профессора и говорил:

– Видите, я был уверен, что ваш проект будет принят! Пришлось немного повоевать, но тем ценнее победа. Теперь у нас дело пойдет! Мы в две-три недели соорудим вам магнитное поле… Ну, идите, идите, не стану вас задерживать, вам надо отдохнуть. А вечерком ко мне, на совещание комиссии… Ах, вы не знаете, мой друг, как я счастлив! Точно сразу несколько десятков лет с плеч сбросил. Вы только подумайте… Однако, я разболтался. До свиданья, мой друг, до свиданья! До вечера!

XXI

В тот же день известие о предстоящем опыте с магнитными полями облетело Париж, потом, по телеграфу, всю Францию, Европу, Северную и Южную Америку и другие пункты земного шара, с которыми возможны были сношения.

Известие это вызвало огромное волнение. Газеты всего мира помещали биографию Жана Грандидье, большей частью совершенно фантастического характера: так, одна из них уверяла, что он чуть не до 30 лет был грузчиком в Марселе; другая утверждала, что его, несколько лет тому назад, подобрали на улице умирающим от голода, причем в кармане его нашли подробное описание какого-то сделанного им замечательного изобретения. На миллионах газетных листов красовалась его фотография. Этот маленький, скромный человечек стал вдруг пользоваться почти такой же популярностью, какая выпала года два тому назад, незадолго до появления зоотавров, на долю знаменитого боксера, англичанина Тома Бредфорда, одно время положительно сводившего с ума миллионы людей на обоих полушариях. Некоторые газеты ухитрились даже поместить фотографию жены Грандидье, хотя он всю жизнь оставался холостяком, а нью-йоркская «Иллюстрированная неделя» пошла еще дальше: она преподнесла читателям трогательную фотографическую группу из девяти человек с надписью: «Жан Грандидье в кругу своей любимой семьи».

Скромная квартирка его с утра до ночи осаждалась целой армией репортеров, фотографов, агентов синематографических компаний, а то и просто любопытных. Десятки тысяч провинциалов и иностранцев приезжали в Париж с единственной целью взглянуть на «спасителя человечества», как его, с легкой руки «Подземного Парижа», окрестили газеты. Где бы он ни появлялся, куда бы ни шел, всюду следовали за ним толпы народа. По приказу Сте-фена полиция энергично охраняла покой старого профессора, но победить упорство репортеров, фотографов и т. п. публики было делом далеко не легким.

Едва только заговорили о магнитных полях, настроение у миллионов людей сразу поднялось. Те, которые еще не успели безнадежно заболеть toedium vitae[2]2
  Отвращение к жизни (лат.).


[Закрыть], этой ужасной болезнью, которая с каждым днем уносила все больше жертв, поднимали голову и начинали проявлять некоторую жизнерадостность.

– Неужели мы опять увидим небо и солнце? – говорили они с бледной улыбкой, и в их потухших было глазах светилась робкая надежда.

Люди дружно взялись за работу. Когда строительная комиссия открыла, 11-го марта, конторы для найма рабочих, вокруг них происходила страшная давка: всем хотелось попасть на работы, не ради заработка, а просто из желания принять хоть какое-нибудь участие в этом великом деле. Многие профессиональные союзы добивались чести поставить от себя и за собственный счет то или иное количество рабочих. Металлургический трест заявил строительной комиссии, что будет поставлять железо и медь по ценам на 25 % ниже рыночных. Банки и акционерные общества жертвовали крупные суммы, так что уже на следующий день, 12-го марта, в распоряжение правительства поступило свыше двадцати пяти миллионов франков. Сотни инженеров предлагали свои услуги либо совсем бесплатно, либо за очень скромное вознаграждение.

И дело закипело. Никогда еще работа не возбуждала такого энтузиазма, не делалась с таким увлечением. Так могут работать только люди, которых засыпало обвалом где-нибудь в шахте и которые ищут выхода на свет Божий.

В семи пунктах подземного Парижа, которые отстояли на два с лишним километра друг от друга и которые были намечены для проведения колодцев, круглые сутки, в три смены, усердно копошились десятки тысяч рабочих. Они не нуждались в понуканиях, развивали максимум энергии, обнаруживали изумительную неутомимость.

– Скорей! Скорей! – подхлестывали они друг друга.

Тысячи вагонов подвозили строительные материалы.

Все выше и выше становились штабели железных полос, груды свернутых кругов медной проволоки, массы бетона и цемента, которые должны были пойти на сооружение гигантских фундаментов, идущих от сводов до основания подземного Парижа.

Уже 13-го марта приступлено было к закладке этих фундаментов, имевших форму гигантских треножников с обширными бетонными платформами наверху, под самыми сводами, откуда должны были буравиться, через всю толщу земли, отделяющей подземный Париж от надземного, колодцы.

А еще два дня спустя, около шести часов вечера 15-го марта, один из фундаментов, а именно тот, который сооружался на площади Республики, был уже закончен, хотя по самым оптимистическим расчетам строительной комиссии работа эта по меньшей мере должна была продолжаться четыре дня.

– Поздравляю, дорогой друг! – весь сияя от радости, говорил Стефен старому Грандидье. – Если дело и дальше пойдет таким темпом, мы, самое позднее через две недели, раскинем над Парижем магнитное поле. Вы посмотрите только, как эти молодцы работают!

На следующий день были закончены остальные шесть фундаментов, и десятки тысяч рабочих, в семи различных пунктах Парижа, стали пробиваться вверх с настойчивостью и энергией заживо погребенных, пытающихся приподнять крышку собственного гроба.

С утра до ночи и с ночи до утра, без малейшего перерыва, кипела лихорадочная деятельность. Вокруг места работ носились тучи пыли. Ревели гигантские подъемные краны, без умолку свистали паровозы, низким, густым басом гудели электрические буравы, почти совершенно заглушая голоса людей и их бодрые песни. Великая симфония труда неслась к бетонным сводам и, казалось, пыталась пробить их, чтобы вырваться на широкий вольный простор, к небу и солнцу.

23 марта, около полудня, случилось несчастье: в одном из колодцев, на улице Риволи, произошел обвал, похоронивший под собой без малого трехсот рабочих; еще несколько сот человек были более или менее серьезно ранены, и часть их умерла в больнице.

Катастрофа сильно взволновала население Парижа и всей Франции; но не было уныния, отчаяния. Всякий понимал, что в предпринятой грандиозной борьбе жертвы неизбежны. Для успокоения взволнованного общественного мнения, строительная комиссия уволила несколько инженеров и распорядилась, чтобы отныне стены колодцев скреплялись двойным против прежнего количеством бетона и железа.

Нависшее над Парижем облако печали быстро рассеялось, и работа закипела с прежней лихорадочной энергией. Люди сравнительно спокойно переступили через несколько сотен новых трупов и с напряжением всех сил продолжали пробиваться наверх, к безбрежным, заманчивым далям.

XXII

30-го апреля работы были закончены.

Вечером в подземном Париже было устроено грандиозное торжество. Вокруг центрального колодца, на площади

Республики, воздвигнуты были десятки декорированных национальными флагами трибун для ораторов и эстрад для муниципальных и частных оркестров.

Все взоры были устремлены на высокую, устроенную в форме индийской пагоды трибуну, на которой находились члены правительства и строительной комиссии, а также представители рабочей армии, трудами которой воздвигнуто было это грандиозное сооружение.

Когда к балюстраде ее подошел Стефен, подталкивая вперед упиравшегося Грандидье, маленькая фигурка которого совершенно терялась рядом с массивной фигурой президента Европейских Соединенных Штатов, из тысяч грудей вырвался дружный крик:

– Да здравствует Грандидье!

– Скажите нам что-нибудь! Пусть говорит Грандидье! – на тысячи голосов требовала толпа.

Но старый профессор питал неодолимый страх перед всякой толпой и норовил спрятаться за широкую спину Стефена.

– Пожалуйста! – убеждали его стоявшие на трибуне.

– Скажите им хоть пару слов… Ну, как-нибудь! Это им доставит большое удовольствие.

Но Грандидье, который весь как-то обмяк от страха, продолжал пятиться назад и, по-видимому, испытывал сильное желание провалиться сквозь землю.

Убедившись, что с ним ничего не поделаешь, Стефен водворил жестом тишину и крикнул, обращаясь к толпе:

– Граждане! Виновник этого знаменательного торжества, наш великий друг Жан Грандидье, чувствует себя не совсем хорошо: ему за последнее время пришлось столько поработать и переволноваться! Не будем же его утруждать. Таких людей надо любовно охранять от всякого лишнего утомления и волнения. Когда, благодаря его гениальной идее, мы, наконец, выберемся наверх и сможем зажить по-прежнему, мы все, весь Париж, вся Франция, окружим его самым внимательным, материнским уходом и будем пользоваться всяким случаем доказать ему свою любовь и признательность. Да здравствует великий гражданин Франции и всего мира Жан Грандидье!

Толпа с энтузиазмом подхватила этот возглас. По данному сигналу десятки оркестров заиграли национальный гимн. Сотни фотографов направили на трибуну свои аппараты, чтобы запечатлеть этот исторический момент; но тщетно искали они глазами Грандидье: он прятался. Газетам и синематографическим фирмам, скрепя сердце, пришлось преподносить публике снимки, на которых фигурировали десятки никому не известных лиц, но не было центрального персонажа: маленького и в то же время великого Жана Грандидье.

Ночью, совершенно так же, как года полтора тому назад, при торжественном освящении подземного Парижа, было потушено искусственное солнце, и под сводами засверкали составленные из звезд надписи. Самая яркая из них гласила: «Да здравствует Грандидье!»

Празднество продолжалось далеко за полночь. Живым, бурлящим и пенящимся потоком переливались толпы народа по улицам и площадям. Воздух оглашался звуками музыки, песнями, криками «ура», веселым смехом и шутками.

Наконец, уже во втором часу ночи, Стефен, с высоты главной трибуны, провозгласил, не без труда добившись внимания:

– Граждане! Не шумите так: наш друг Грандидье лег спать.

Мгновенно тысячная толпа затаила дыхание.

– Тише! Грандидье спит! – вполголоса передавалось от одной группы к другой.

И по мере того как эти слова проникали из улицы в улицу, из квартала в квартал, люди понижали голос и тихо, стараясь не шуметь, почти на цыпочках, расходились по домам. Скоро огромный город затих как завороженный.

XXIII.

Париж, Франция, весь мир со страстным, лихорадочным нетерпением ждали результатов предпринятого грандиозного опыта борьбы с зоотаврами. Газеты только об этом и говорили. Настроение везде было приподнятое. В Англии и Америке заключались пари на миллионы фунтов стерлингов и долларов. Нью-йоркский «World» объявил премию в 200 000 долларов тому из своих читателей, который, на предварительном конкурсе, письмом в редакцию, наиболее точно предскажет день и час гибели первого зоотавра. «Подземный Париж» снова переименовался в «Маленького парижанина», а соперничавшая с ним «Новая эра» возвестила, что в день гибели первого зоотавра она выпустит специальный, богато иллюстрированный номер, который будет раздаваться бесплатно всем желающим.

Стены запестрели объявлениями всевозможных акционерных компаний и торговых фирм, оповещавших публику, что в самом близком будущем их предприятия переносятся наверх. Строительный трест огромными, кричащими плакатами объявлял, что берется в две-три недели выстраивать для своих клиентов в надземном Париже новые дома или же радикально ремонтировать старые. Известный ресторан «Terminus» печатал в газетах меню обедов, которыми он будет иметь честь угощать посетителей, начиная с первых чисел мая, наверху, в саду при своем доме. Знаменитая оперная труппа под дирекцией Буассо, с своей стороны, объявляла на 10 Мая постановку в Люксембургском саду «Аиды», причем билеты на этот спектакль, несмотря на чрезвычайно высокие цены, были распроданы в течение нескольких часов, и люди хвастали ими, как трофеями победы.

Уже с конца апреля, когда работы по сооружению магнитного поля еще не были закончены, подземный Париж был переполнен приезжими из провинции и из-за границы; но поезда и пассажирские аэробусы продолжали выбрасывать новые толпы любопытных, которым во что бы то ни стало хотелось быть в эти исторические дни поближе к месту предстоявшего великого опыта. Богачи со всех концов земного шара заказывали по телеграфу комнаты, цена на которые поднималась с головокружительной быстротой. Уже 26 апреля, с целью приостановить все растущий поток телеграфных заказов на комнаты, муниципалитет объявил в крупнейших европейских и американских газетах, что в Париже не осталось больше ни одной не только комнаты, но даже кровати свободной; но в тот же день, как бы в насмешку над муниципальными властями, поток телеграфных заказов еще усилился, причем в телеграммах предлагалась очень соблазнительная плата за комнаты; так, известный американский миллиардер Генри Смит, стоявший во главе железнодорожного треста и находившийся в это время в Лондоне, телеграфировал одновременно во все крупные отели подземного Парижа следующее: «Прошу приготовить к первому мая для меня и моей семьи три, две, в крайнем случае одну комнату, за плату сто тысяч франков в день».

Первое испытание электромагнитов было назначено на 2 мая. Действие их регулировалось из подземного Парижа с помощью особого рычага, устроенного у основания центрального колодца на площади Республики и находившегося в непосредственном ведении самого Грандидье, к которому в качестве помощников были прикомандированы академик Жюль Дюбуа и несколько других физиков. Грандидье оставалось только в нужный момент нажать электрическую кнопку – и над Парижем тотчас же протягивалось магнитное поле.

Боялись только, что зоотавры заставят себя слишком долго ждать: по имевшимся сведениям, они сравнительно редко показывались над Парижем, который ввиду своей безлюдности не представлял для них интереса. В первый раз за все эти два с лишним года их ждали с нетерпением, желали их прилета.

– А вдруг они совсем не явятся! – с тревогой говорили парижане, точно хозяева, которые приготовились к приему дорогих гостей и боятся, что все их приготовления были напрасны.

Решено было сделать все возможное для их привлечения. Для этого прежде всего нужно было хоть немного населить надземный Париж. Это было нетрудно: тысячи парижан и приезжих заявляли о своем желании тотчас же выбраться на поверхность, чтобы оттуда наблюдать гибель зоотавров. Правда, это было сопряжено с некоторым риском, но любопытство брало верх над страхом. К тому же, целая армия газетных репортеров и фотографов со всего мира считала своим профессиональным долгом быть в эти исторические дни на самом месте предстоявшей борьбы между человеком и крылатыми чудовищами. Специальная делегация их добилась для них от правительства разрешения в первую очередь выбраться на поверхность, вместе с целым штатом механиков и техников, которые могли бы обеспечить правильное действие радиотелеграфа.

Уже 30 апреля большинство их стало устраиваться среди развалин надземного Парижа. Устраивались где и как могли, совершенно игнорируя принцип частной собственности. Так, корреспондент лондонского «Times», с его полудюжиной секретарей и стенографисток, занял полуразу-шенный зал заседаний в Городской ратуше, причем над окнами его водрузил английский национальный флаг и огромное полотно, на котором красовалось название его газеты. Корреспондент нью-йоркского «World» избрал своей резиденцией нижний уцелевший этаж Эйфелевой башни, связав ее на собственный счет специальным проводом с радиотелеграфной станцией.

Вслед за представителями прессы потянулись наверх любители сильных ощущений, члены всякого рода спортивных обществ, а затем и просто любопытные. 30 апреля и 1 мая платформы беспрерывно поднимали наверх сотни и тысячи людей. Надземный Париж, после долгого периода полного запустения и заброшенности, стал понемногу оживать. Несколько предприимчивых рестораторов и содержателей кафе открыли на скорую руку устроенные среди развалин кухмистерские и бары, и, несмотря на чрезвычайно высокие цены, очень бойко торговали. Оперная труппа Буассо сдержала обещание и деятельно готовилась к постановке в Люксембургском саду «Аиды».

В ночь с 30 апреля на 1-ое мая выбравшиеся на поверхность тщетно ждали прилета зоотавров. Не показывались они и в следующую ночь. Везде, где только можно было, зажигались огни, чтобы привлечь их внимание; до самого рассвета дежурили на заранее облюбованных постах репортеры, фотографы и специальные сигнальщики, которые по особому проводу, шедшему через центральную штольню, должны были дать знать вниз о появлении грозных, но на этот раз желанных гостей. Тысячи любопытных, забравшись на крыши более или менее уцелевших домов, вооруженные биноклями и подзорными трубами, напрягали зрение, всматриваясь то в одну, то в другую сторону горизонта; но на ночном небе, усеянном яркими, по весеннему крупными звездами, не было даже отдаленного намека на зоотавров, и только время от времени показывались на нем легкие, белоснежные тучки, которых даже при самом богатом воображении нельзя было принять за нетерпеливо ожидаемых хищников.

Под утро люди, истомленные ожиданием, продрогшие от ночной свежести, спускались со своих вышек и, разочарованные, обманутые в своих ожиданиях, ложились спать.

Внизу, в подземном Париже, люди тоже бодрствовали всю ночь напролет и с трепетом ждали желанного сигнала сверху. Толпы народа возбужденно бродили по улицам; особенно велико было скопление на площади Республики, где у подножия центральной штольни бессменно находился, в комфортабельно устроенной кабинке, Грандидье с его помощниками; у входов в открытые кафе и бары происходила беспрерывная давка. Парижанам не спалось: острое любопытство, нетерпеливое ожидание вожделенной минуты, гнало их на улицу.