Текст книги "Не беспокоить"
Автор книги: Мюриэл Спарк
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Любит милости и блага раздавать, – говорит Листер, – а неприятное чтобы делали другие. «Пара в сторожке должна уйти, Листер, – я полагаюсь на вас, вы уж с ними переговорите. Сторожка мне нужна для моих кузенов»... или это был «мой кузен»? Один, два, три? Не знаю. Короче, ей для них нужна сторожка.
– И сколько же у нее может быть этих кузенов? – Элинор зачем-то изучает чистые зубья вилки, прежде чем всадить их в кусок телятины. – Плюс все эти секретари.
– Кузенов без счета, секретарей, возможно, и поменьше, – говорит Листер. – Если бы только она успела ими насладиться. Но сторожку, по-видимому, придется отменить. И никакой нет нужды беседовать с бедной глупой парой.
– Ну мало ли, – замечает Элоиз.
– Слушайте! Какой-то шум! – говорит Пабло.
– Ставни наверху хлопают, – это Адриан.
– Нет, просто он, на чердаке, посуду швыряет, – это Элоиз.
– Да не посуду, а стучат, – говорит Пабло. – Вот, опять. Слышите?
– Вы кушайте-кушайте, – говорит Кловис. – Это, видно, те дамочки опять, которые в машине. Разнервничались.
– Но почему не позвонить? – Листер вслушивается в грохот у черного хода.
– А я звонок черного хода отключил, – говорит Кловис. – Поскольку на меня взвалили почти всю стряпню, мое слово решающее. Никто не выйдет из-за стола, пока не кончен ужин.
– А если из библиотеки позвонят? – спрашивает Элинор.
Листер берет бокал, потягивает вино. Стук продолжается. Кловис говорит:
– Едва ли они нам позвонят. И, собственно, мы не должны им отвечать. Ни в коем случае. Короче говоря, как я пишу в моих мемуарах, любовный треугольник свершил свой полный круг.
– Они как бы уже отправились в лучший мир, – говорит Листер. – Тем не менее, это мне решать, отвечать ли на вызовы, гипотетические либо иные.
– Листеру решать, – поддерживает его тетушка Элинор.
II
Половина одиннадцатого вечера. Листер переоделся, как и его молодая тетушка Элинор. Рука об руку они поднимаются по огромной витой лестнице с узорно кованными ампирными перилами, в свое время сюда завезенными, как и многое другое. Листер щелкает выключателем, отворяет раздвижные двери длинной гостиной Клопштоков, пропускает Элинор вперед, в простор, отграниченный пышной сборчатостью шелка над рядом высоких окон. За окнами – балюстрада, дальше – ночь. Паркет лоснится, не топтаный с утра. Розовость и синева ковра, розовость и бежевость пухлых кресел, столики, витиеватые конторки, фарфоровые вазы вытягиваются, застигнутые Листером и Элинор, как лакеи при входе первых гостей на торжественный прием. Снежно-белый фарфоровый агнец, убедительно пушистый, мирно дремлет на каминной полке, где одиннадцать лет тому назад поместил его барон, когда был построен дом и заполнялся всякой драгоценной всячиной. Неоклассический камин вместе со многим прочим преодолел швейцарскую таможню, как и его близнец в прихожей. Элинор, в сером шерстяном платье, с черной сумочкой, изящно опускается в широкое, мягкое кресло и, облокотясь о столик рядом, охорашивает свежие бледные гвоздики, которые сама же утром и поставила.
На вид ей года тридцать четыре. Листеру, племяннику, хорошо за сорок. На нем темный деловой костюм, белая рубашка, матово-красный галстук. Их можно принять за кого угодно, всего естественнее за хозяина с хозяйкой, только что вернувшихся в столь поздний час после поездки в город – в Париж, в Женеву – или собравшихся в аэропорт, к ночному рейсу. У Элинор волосы стриженые, в тусклых кудерьках. У Листера блестящие, литые пряди. Лица – длинные, между собой похожие. Листер сидит напротив Элинор, уставясь в часть стены, увешанную миниатюрными портретами. Здесь, в большой гостиной, многое миниатюрно. Нет крупных картин, какие скорей были бы ей под стать. Моне из небольших, и Гойя. Таковы же и несколько портретов, по всей видимости, фамильных, и напрашивается вывод, что то ли склонность к миниатюрности – черта, наследованная нынешним владельцем через поколения, то ли портретики эти ловко и не так давно скопированы с оригиналов покрупней. Декоративные ключи, эмалевые табакерки, яркие монеты дружно пасутся на столиках.
Листер отводит взгляд от стены и устремляет на Элинор.
– Милая. – Он говорит.
Она говорит:
– Я слышу их голоса.
– Они покуда живы, – говорит Листер. – Очевидно. Это еще не произошло.
– Но произойдет, – говорит она.
– О, моя радость, это неизбежно. – Он берет сигарету из серебряной продолговатой сигаретницы, закуривает с помощью настольной зажигалки. Потом поднимает палец, как бы требуя тишины, хоть Элинор и не думает шуметь. – Слушай! – Он говорит. – Спорят в повышенных тонах. Элинор, ты права!
Элинор вынимает из сумочки длинную стальную пилку для ногтей, встает, идет к краю ковра, его приподнимает, опускается на колени и пилкой поддевает расшатанную паркетину.
– Движением нежным и проворным, любовь моя.
Она поднимает взгляд:
– К чему эти остроты. Сейчас не время веселиться. – Она нагибается, чтобы поддеть другую планку, слегка пятится, переступая коленками и помогая себе локтями, ухом прижимается к обнаружившимся под паркетом простым деревяшкам.
– Оставь, Элинор, тебя это недостойно, – говорит Листер. – Ты сейчас похожа на горняшку. А минуту назад отнюдь не была.
Она усиленно вслушивается, как в забытьи глядя сквозь пространство на высокий потолок. То и дело смутная волна голосов плещет в пол гостиной – взвизг, снова взвизг, потом страстно-перебивчивый дуэт. Сверху слышен грохот, потом опять, и шарканье, и голоса. Элинор поднимает голову, в отчаянии шепчет:
– Этот, на чердаке, лает, стучит, да ты еще, просто же невозможно толком разобрать, о чем у них там речь внизу. И почему эта сестра Бартон не сделает ему укол?
– Не знаю, – Листер откидывается с сигаретой, – я ей рекомендовал, определенно. Этот паркет принадлежал когда-то иноземному королю. Ему пришлось покинуть трон, бежать. Паркет из своего дворца он прихватил с собой, дверные ручки тоже. Королевские особы всегда так поступают, когда приходится смываться. Все прихватывают, как бродячие труппы свой реквизит. Ибо в королевской жизни все, в сущности, зависит от декораций. И от освещения. Королевские особы вечно озабочены своими декорациями и освещением. И римский папа, кстати. Барон напоминал королевскую особу и папу, по крайней мере в этом смысле. Дверные ручки и паркет. Да. Барон купил все скопом с домом заодно, когда преставился старый король. Определенно, это все из королевского дворца.
– Только и смогла расслышать, – говорит Элинор, поднимаясь, кладя на место планку дворцового паркета и накрывая ковром: – «Ты говоришь...» – «Нет, это ты говоришь, а я...» – «Да как же, это ты!» – «Когда, да вообще, ах, чтобы я...» Значит, они снова-здорово все мусолят, Листер. А это на всю ночь.
– Элоиз сказала, что это произойдет около шести утра, – говорит Листер, покуда Элинор стоит и обирает с юбки – о странность! – пух и ворсинки. – Обыкновенно, – он прибавляет, – мне на слова Элоиз плевать. Но она в интересном положении. А в таком состоянии женщина делается прозорливей.
Элинор снова в кресле. Внизу, у черного хода, шум, такой громкий, что проникает в тишь гостиной. Стук. Крик. И в ту же минуту заходится звонок парадного.
– Надеюсь, пойдет кто-то открывать, пока баронессе не взбредет самой пойти, – вздыхает Элинор. – Любой перерыв в разговоре их отвлечет, уведет в сторону, ведь правда?
– Барон велел не беспокоить, – говорит Листер. – В том смысле, что, мол, никто отсюда не уйдет, пока мы не выясним отношения, как бы ни накалилась атмосфера. И это окончательно. Из библиотеки ей не выйти.
– Они же проголодаться могут. У них там никакой еды.
– Пускай пирожные едят, – говорит Листер, и он прибавляет:
– У них гости шикарные бывали, что да, то да, – подтверждает Элинор.
– Прилагательное «обветшалые» я употребляю расширительно. – Листер озирает тихий простор гостиной. – Да и о чертогах можно вести речь лишь с известной натяжкой. Дом больше напоминает швейцарский отель, в каковой, уж будь уверена, он и преобразится. Но насчет полубогов, султанов в некотором роде, отдых они здесь вполне вкушали, и очень даже сладкий. Тут я не отклоняюсь от истины. Дивный получится отель. Поменять мебель, и отель готов.
– Листер, – говорит она, – какой ты изумительный. Больше никого и никогда не будет в моей жизни.
Приподнимаясь в кресле, чтобы к ней подойти, он спрашивает:
– При том, что ты мне тетушка, согласна ли ты выйти за меня замуж под «Книгу общей молитвы»?
Она отвечает:
– Я человек щепетильный, и тем горжусь.
Он говорит:
– Во Франции тетка имеет полное право выйти за племянника.
– Нет, Листер, я придерживаюсь законной нашей табели о свойстве и родстве. И я не желаю возбуждаться, Листер, в такой момент, в такую ночь. Не заводи меня. Вот-вот полиция нагрянет и пресса, и всего шестьдесят четыре дня осталось на покупки к Рождеству.
– Я просто предложил. – Он говорит. – Подкинул тебе идейку на то время, когда все будет кончено.
– Нет, это слишком. Обуздывай свои несообразные порывы. Я старомодна не по летам. И не люблю разбрасываться.
– Идем-ка вниз, – говорит Листер. – Посмотрим, как там слуги.
Они спускаются по лестнице, у библиотеки эхо отдает их голоса.
Листер и Элинор дальше идут молча, и, заворачивая к людской, Листер останавливается, смотрит на дверь библиотеки.
– И что они тут делали, средь нас, на нежной этой тверди? – Он декламирует. – Что они тут делали?
Остальные слуги смолкают.
– Что они вообще тут делают, на этом свете?
Элоиз, бело-розовая, свежая со сна, отзывается:
– Свое дело они делают.
– И не кончили пока, – говорит Кловис. – Я уже даже беспокоюсь. Слышите? Их голоса.
– В них, возможно, и было что-то хорошее, – говорит Элинор. – Так не бывает, чтобы сплошь одно плохое.
– О, согласен. Они хорошо творили зло. Прекрасно с этим справлялись, пока существовали, – говорит Листер. – Так бумажная одноразовая посуда годна на случай: используешь и выбрасываешь. Кто приволок сюда это манто? – Он тычет пальцем в брошенную на кресло белую норку.
– На мне – прям мечта, – говорит Элоиз. – Спереди не сходится, но ничего, потом сойдется.
– Ты бы отнесла его обратно. В нем видели Виктора Пассера, – говорит Листер. – У полиции могут возникнуть вопросы.
Элоиз уносит шубку, кидая на ходу:
– В конце концов моя будет. Прям чувствую – моя будет в конце концов.
– Возможно, она права, – говорит Листер. – На данном этапе у нее обостренное предвидение. А кто эти люди, которые колотились у черного хода и трезвонили у парадного?
– Девушки в машине, спрашивали, что с мистером Пассера, он их друг, – объясняет Адриан. – Я говорю, он с бароном и баронессой, и велено не беспокоить. А они на это – мол, им назначено. Одна массажистка, раньше ее не видел.
– А другая? – спрашивает Листер.
– Другая не сказала. Я спрашивать не стал.
– Не лишено резона. Они к сюжету не относятся.
Снаружи слышно, как озерная вода плещется о пирс, как гудит в могучих вязах ветер. Парочка в машине сидит порознь, на заднем сидении и на переднем, кутаясь в пледы. Кажется, они спят, но то и дело кто-нибудь из них шевелится, что-то говорит, и снова поникают головы, пледы соскальзывают с пригнутых плеч. И, вторя каждому движению, то и дело по ним промахивает свет – из дома, с отдаленного въезда.
Обе фигуры рывком распрямляются, когда другой автомобиль, большой и темный, тормозит рядом. Извилистый господин в кожаном пальто выскакивает из автомобиля, устремляясь к ним. Они уже выкарабкиваются из своей машины.
– Мы в дом попасть не можем, – говорит та, что за рулем. – Нам даже дверь не открывают. Мы здесь уже три часа, мы ждем нашего друга.
– Какого друга? Что вам угодно? – спрашивает извилистый молодой человек, нервозно бренча ключами в связке. – Я секретарь, мистер Сэмюэл. Изложите мне, что вам угодно.
Вторая подруга мистера Пассера ему отвечает:
– Виктор Пассера. Мы его дожидаемся. Это важно. Ему назначена встреча с бароном и баронессой, и...
– Минуточку, – перебивает мистер Сэмюэл, внимательно вглядываясь в эту вторую подругу, – одну минуточку. Голос у вас как бы мужской.
– Я мужчина.
– Ну-ну. Я принял вас за девушку.
– Это из-за одежды. Моя подруга – она женщина. Я Алекс, она массажистка.
– Меня зовут Анна, – сообщает массажистка, не отрывая глаз от связки ключей в руке у мистера Сэмюэла. – У вас ключи от дома?
– Естественно, – отвечает мистер Сэмюэл.
– Ну так вот, мы хотим знать, что там происходит, – говорит Анна.
– Мы беспокоимся, если честно, – говорит ее юный друг.
Мистер Сэмюэл каждому на плечо кладет участливую руку.
– А не кажется ли вам, – говорит он, – что куда целесообразней было бы удалиться восвояси, события предоставя их естественному ходу? Уезжайте-ка спокойненько, без шума. А там можете, положим, на пианино поиграть, то-сё. Выпейте рюмочку на сон грядущий и забудьте вы про Пассера.
Сверху несется звук вроде человеческого лая, потом ухает сова. Массажистка Анна кидает свой собственный вопль во тьму.
– Откройте. – Она визжит, кидаясь к двери черного хода, бухаясь в нее мощным плечом, колотя кулаками.
Мистер Сэмюэл устремляется к ней властно, хотя и не теряя изящности манер.
– Но это инвалид, поймите. – Он объясняет. – Сиделка, по-видимому, снова укусила его за палец. Вы бы точно также поступили, уверен, вздумай вдруг кто-нибудь из клиентов зажать вам рот рукой.
Друг Анны, Алекс, кричит:
– Иди сюда! В машину, Анна. Тут опасно!
Мистер Сэмюэл, взяв ее под локоть, подталкивает к машине.
– Ну вы-то тут при чем? Отправляйтесь домой, забудьте даже думать.
Массажистка, при всей своей корпулентности и мощи, проявляет, увы, весьма слабую нравственную стойкость. Она разражается рыданиями, заливаясь, как дитя, друг же ее Алекс, моляще постреливая из-под шелковой косынки густо подведенными глазами, поставив домиком тоненько рисованные брови, тянет к ее лицу жилистую руку.
– Идем в машину, Анна, – молит он, с горькой укоризной глядя на мистера Сэмюэла.
Анна набрасывается на мистера Сэмюэла:
– С каких это пор вы тут секретарь? Виктор Пассера у них секретарем с самого июня!
– Умоляю вас, – говорит мистер Сэмюэл. – Я отнюдь не утверждаю того, что он не секретарь. Я говорю всего лишь, что я секретарь в данной резиденции. Здесь я даже не знаю, сколько вообще секретарей. Виктор – один из многих, и лишь по случайному совпадению из-за совещания его с бароном и баронессой Клопшток вам пришлось томиться перед домом в такую непогоду. Да, не повезло. Езжайте-ка домой. Музычку поставьте.
– Но все будет хорошо? – спрашивает Анна. Алекс уже влез в машину и ждет ее. Анна садится к нему, кладет руку на руль, но без уверенности. Смотрит на Алекса, ожидая указаний. Мистер Сэмюэл тем временем, изящно-озабоченный, успел юркнуть к черному ходу и теперь подбирает ключ.
Парочка в машине смотрит на него, он им бросает прощальный взор, после чего преспокойно запирает перед ними дверь. И тогда они трогают с места, едут по длинной аллее, по виляющему въезду, мимо лужаек, которые летом, зелено сияя, льнули с одной стороны к синеве плавательного бассейна, а с другой – к пруду с кувшинками, к мудрено выстриженным тисам, к фонтанам, к запущенному розовому саду. За спинами у них, там, сзади, за стеною мрака, мерцает дом – узкими щелями пунктиром по всему тылу, а уж за домом, дальше, в совсем далекой тьме, земля террасами спускается к Женевскому озеру, где зачалены лодки, где к дальнему гористому берегу, дрожа, бежит вода. Все это оставляя позади, зеленый автомобильчик приближается к сторожке. Анна жмет на гудок. Тео стоит, теперь тепло укутанный, по-видимому предуведомленный; он отпирает и широко распахивает ворота.
Когда они добрались до шоссе, исчезли там с глаз прочь, он возвращается в сторожку и записывает номер автомобильчика в блокнот, предусмотрительно оставленный в прихожей.
Жена стоит рядом в своем халатике.
– Ты это зачем? – спрашивает она.
– Не знаю, Клара. Но поскольку меня предупредили, что работать придется всю ночь, а сменщика не будет, я записываю все номера. Не знаю, Клара, правда, сам не знаю зачем.
Вырывает листок, комкает, бросает в огонь камина.
– А что такое со сменщиками? – спрашивает Клара. – Где Конрад, где Бернард, где Жан-Альбер, где Стивен? И почему они Пабло не пошлют, что ему там с ними делать в доме? Я ужасно сплю, и как я могу спать?
– Я человек простой, – говорит Тео, – от твоих снов меня в дрожь кидает, но бог с ними, с твоими снами, не до них теперь, а что-то будет, чует мое сердце. Баронесса не по правилам играла, вот все из-за чего. И как же это она себя допустила до погибели? Говорят, всего-то год назад прекрасная была собою женщина. Всем нравилась.
– Она волосы раньше подсеребряла, не то прядями высвечивала, – шепчет Клара. – И зачем было менять стиль? Зачем вдруг этот натуральный вид понадобился? Наверно, с кем-то искренней быть захотелось.
– Ты не пугайся, Клара. Ты не бойся.
– Все это правда, что я говорю, Тео. Она сразу, вдруг переменилась. Я же тебе показывала в журналах, в лыжном таком костюмчике. Правда, изумительная была?
– Ложись спать, Клара. Я говорю, иди ложись.
– А можно, я радио включу, ради компании?
– Хорошо. Только потише. Нас, понимаешь, тут не для того держат, чтобы мы получали удовольствие.
Тео выходит из своей двери, потому что другой автомобиль, посверкивая фарами, близится к воротам.
Шофер высовывает голову, пока Тео отпирает ворота, но Тео заговаривает первым, очевидно узнав того, кто сидит на заднем сидении.
– Ваше превосходительство принц Евгений, – почтительно произносит Тео.
Губы шофера шевелятся, но в глазах стоит то ли усталость, то ли скука.
– Я точно знаю – их дома нет, – говорит Тео. – А ожидали они ваше превосходительство?
– Да, – звучит ответ из темноты.
– Сейчас в большой дом позвоню. – Тео бросается в сторожку.
– Трогай, – говорит шоферу принц Евгений. – Что его ждать? Все это чушь собачья. Я сказал Клопштоку, что загляну после обеда, и я заглядываю после обеда. Мог бы, кстати говоря, предупредить швейцара. – А машина тем временем уже на повороте к дому.
Листер ждет у входа. Сбегает по ступенькам к большой машине в ту секунду, когда шофер открывает дверцу для принца Евгения.
– Барон с баронессой в отсутствии, – говорит Листер.
Принц Евгений уже вылез и разглядывает Листера.
– А вы кто такой? – спрашивает он.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, что я в партикулярном виде, – говорит Листер. – Я Листер, дворецкий.
– А с виду государственный секретарь.
– Благодарю вас, сэр.
– Это не комплимент, – говорит принц. – Что это вы такое мне говорите тут – в отсутствии? Утром я видел барона, он просил заглянуть после обеда. Меня ждут.
Он идет по ступеням, Листер – за ним, и так оба входят в дом. В холле принц кивает на дверь библиотеки, откуда летят голоса:
– Идите же, доложите обо мне. – И начинает расстегивать пальто.
– Ваше превосходительство, приказано ни под каким видом не беспокоить. – Листер обходит принца, становится спиной к библиотеке, как бы обороняя вход. Он прибавляет: – Дверь заперта изнутри.
– Да что же там такое происходит?
– Совещание, сэр, с одним из секретарей. Тянется уже несколько часов и продлится, вероятно, до глубокой ночи.
Принц, пухлый, с бледными щеками, решает не снимать пальто и осведомляется:
– А чей секретарь – его? ее?
– Джентльмен, о котором в данном случае идет речь, служил секретарем при обоих, сэр, последние пять месяцев – почти.
– О всемогущий боже, лучше убраться отсюда! – вздыхает принц Евгений.
– Так бы я и поступил на вашем месте, сэр. – И Листер направляет стопы принца к парадной двери.
– Утром, по-моему, был барон как барон. – Принц на пороге оборачивается к Листеру. – Он только что вернулся из Парижа.
– Весь день, по-видимому, были телефонные переговоры, сэр.
– Казалось, он совсем не ждал беды.
– Никто из них не ждал, ваше превосходительство. Совершенно были к ней не подготовлены. Отдали себя, увы, на волю предопределения.
– Вы говорите, как государственный секретарь в Ватикане.
– Благодарю вас, сэр.
– Это не комплимент. – Принц, застегивая пальто, выходит в ночь. Листер придерживает распахнутую дверь. Перед тем как по ступеням сойти к машине, принц спрашивает: – Вы полагаете, что-то случится, Листер?
– Да, сэр. Прислуга вся готова.
– Листер, в случае дознания не стоит, знаете ли, поминать про мой ночной визит. Заехал и заехал. Визит случайный, запросто, соседский. Совершенно несущественный визит.
– Разумеется, ваше превосходительство.
– Я, кстати, не превосходительство, я высочество.
– Ваше высочество.
– Таким большим и слаженным штатом прислуги, как вы тут, мало кто может похвастаться. В Швейцарии это прямо-таки редкость. И как барону это удалось?
– Деньги, сэр, – говорит Листер.
Голоса, взбудораженные, спутанные, неразборчивые, рвутся из библиотеки.
– Мне нужен дворецкий, – говорит его высочество. Вынимает карточку, протягивает Листеру. Кивнув на дверь библиотеки, он говорит: – Когда все это кончится, понадобится место, милости прошу ко мне. Кое-кому из других слуг я тоже был бы рад.
– Едва ли мы станем снова наниматься, сэр, однако же огромное спасибо за предложение. – Листер сует карточку в бумажник, который вынул из жилетного кармана.
– А повар? Такой чудесный мастер. И он освободится?
– У него тоже свои планы, ваше превосходительство.
– Конечно, поднимется скандал. Он, по-видимому, отлично вам платил за вашу службу.
– За наше молчание, сэр.
Сверху слышен вой и стучат ставни.
– Это тот, на чердаке, – говорит принц Евгений.
– Печальный случай, сэр.
– И все ему достанется.
– Как, сэр? Он же родственник баронессы по первому браку. Двоюродный брат первого мужа. Барон едва ли стал бы завещать такое громадное состояние ему – несчастному ничтожеству на чердаке. Наследник барона – его собственный родной брат в Бразилии.
– В Бразилии – тот, младший. На чердаке – ближайший по закону и ей ничуть не родственник.
– А вот этого, – говорит Листер, – я и не знал.
– Мало кто знает. Никому не надо говорить, что я сказал. Сказал и сказал. Клопшток меня убьет. Меня убил бы.
– Нам, собственно, не важно, сэр, кому достанется богатство. Наши богатства – совсем в другом.
– Такая жалость. Повара я бы взял. Отличный повар. Как его, забыл?
– Кловис, сэр.
– А-а, да-да, Кловис.
– Но он оставит свою профессию, я полагаю.
– Жаль, такой талант. – Принц, впрочем, уже в машине, и она его уносит прочь.
Мистер Сэмюэл снял свое кожаное пальто и, сидя теперь в большой буфетной, холлом отделенной от людской, просматривает бумаги. Он откинулся на стуле, на нем темный свитер под горло, темные вельветовые брюки. За спиной у него распахнутая дверь, перед ним черно лоснится окно, от наружных огней лучась и зыблясь, как экран испорченного телевизора. К черному входу подъезжает машина. Мистер Сэмюэл бросает слугам через плечо:
– Это мистер Макгир, откройте.
– У самого ключи, небось, – говорит Элоиз.
– Нельзя ли чуточку повежливей, – замечает мистер Сэмюэл.
– Там Листер уже пошел, я слышу, – говорит Элинор.
Мистер Сэмюэл встает, идет в людскую гостиную. Из коридора, ведущего к парадным покоям, выходит Листер, у черного хода меж тем уже вовсю хрустят ключом в замке.
Листер останавливается, слушает.
– А это еще кто?
– Мистер Макгир, – говорит мистер Сэмюэл. – Я просил его к нам присоединиться. Он нам может быть полезен при составлении документации. Надеюсь, я правильно решил.
– Могли сперва меня предупредить, – сказал Листер. – Могли бы позвонить по телефону, мистер Сэмюэл. Впрочем, я не имею возражений. Мне, собственно, понадобятся услуги мистера Макгира.
Тот уже идет со стороны черного хода. На вид постарше мистера Сэмюэла, потасканный и конопатый.
– Ну, как всё? Как все? – спрашивает он.
– Добрый вечер, мистер Макгир, – отвечает ему Листер.
– Чувствуйте себя как дома, – говорит Кловис.
– Добрый вечер, спасибо. Я бы пожевал чего-нибудь, – говорит мистер Макгир.
– Секретари питаются самостоятельно, – отзывается Кловис.
– Но я прямо из Парижа.
– Разогрей ему чего-нибудь, Кловис, – говорит Листер.
– Ладно, беру на себя. – И Элинор со старательным смирением поднимается со стула.
– Мистер Сэмюэл, мистер Макгир, – спрашивает Листер, – ваше время ограничено или вы намерены дожидаться?
Мистер Макгир отвечает:
– Я, собственно, хотел повидать барона.
– Не может быть и речи, – отрезает мистер Сэмюэл.
– Велено не беспокоить, – поясняет Листер.
– Зачем же я тащился в такую даль? – И мистер Макгир обреченно стягивает дубленку.
– Мистеру Сэмюэлу чтобы помогать, – говорит Пабло.
– Ладно, утром барона повидаю. Имею к нему разговор, – говорит мистер Макгир.
– Поздно, – вздыхает Листер. – Нет более барона.
– Но я же голос его слышу. О чем вы?
– Не будем гнаться за вульгарной хронологией, – возражает Листер. – У меня для вас работа.
– Тут телячье жаркое, – кричит Элинор из кухни.
– Blanquete, – поправляет Кловис, – de veau [6]6
Рагу из телятины... под белым соусом ( фр.).
[Закрыть].
Он хватается руками за голову, закрывает глаза, изможденный долгими бесплодными усилиями просветительства.
– Сигареточки не найдется? – спрашивает Элоиз.
– Столько шума. – Мистер Макгир кивает на парадные покои. – И слышимость такая. Там кто сегодня?
– Адриан, – Листер усаживается на стул, – ты помоги Элинор. Скажи ей, что я не возражал бы против чашечки кофе.
– Когда я был еще юнцом четырнадцати лет, – говорит Листер, – я решил покинуть Англию.
Мистер Макгир наклоняется и останавливает магнитофон.
– Давайте снова. – Он говорит. – Попроще, по-разговорней, Листер. Не надо этого «юнцом четырнадцати лет», давайте «я был еще совсем пацан, четырнадцать лет», в таком разрезе, Листер.
Они одни в просторной спальне Листера. Оба в глубоких, темно-оливковой нестареющей и прочной кожи креслах, почти определенно сюда переместившихся из другой части дома, возможно, из библиотеки, вследствие какой-то коренной смены меблировки. Серый пушистый ковер скрывает пол. Ложе Листера узкое, но выглядит эффектно под вполне сохранной, медвежьей, что ли, шкурой, либо обретенной независимо, либо некогда укрывавшей еще колени давних Клопштоков, в санных каретах бороздивших зимние снега, – как бы там ни было, шкуре, кажется, здесь придается особое значение; однако же очевидно, что все в комнате, включая и мистера Макгира, здесь только с соизволения Листера.
Между ними, на полу, грузный магнитофон, в открытом ящике, с ручкой. От него змеится шнур к выключателю при постели. Бобины замерли от прикосновения мистера Макгира к кнопке «Стоп». Бобины разной толщины, и можно на глаз определить, что полчаса, примерно, на этом магнитофоне уже производилась запись.
Листер говорит:
– Стиль оставим журналистам, мистер Макгир. Это же все только наметка, легкая затравка. Суть истории – дело другое, это эксклюзив, а по части эксклюзива у нас у каждого собственные планы. Теперь же нам просто нужно что-нибудь для прессы, чтобы сразу запустить, безотлагательно, понимаете ли, когда дознание начнется.
– Послушайтесь-ка моего совета, Листер, – говорит мистер Макгир, – вы бы попроще, в духе устной речи.
– Чьей смотря устной речи, моей или журналистов?
– Их, – говорит мистер Макгир.
– Включайте, – говорит Листер.
Мистер Макгир включает, бобины крутятся.
– Когда я был совсем пацан, в четырнадцать, – говорит Листер, – я решил покинуть Англию. У меня были неприятности, я имел сношения с Элинор, под роялем, а она мне тетка, и было ей всего-то девять лет. После такого болезненного опыта у Элинор развился комплекс близкой по крови старшей особи, хотя ситуация, пожалуй, отчасти была обратной, короче, с четырнадцати лет она меня преследует и...
– Неправильно. – Мистер Макгир выключает запись.
– Это, положим, неправда, из чего отнюдь не следует, что это неправильно, – говорит Листер. – Послушайте, мистер Макгир, любезнейший, эдак мы с вами тут всю ночь проторчим. Итак, вам следует записать краткие показания Элинор и Элоиз в таком же плане. Остальные без вас обойдутся. Затем нам предстоит позировать для фотографий. – Листер нагибается, включает магнитофон и продолжает: – Мой отец, – рассказывает он, – был в том доме лакеем, хорошая должность. Было это в Уотэм-Грейндж, Лестершир, под роялем. Работал я во Франции. Когда Элинор ко мне присоединилась, я служил в ресторане у одного грека из Амстердама. Потом мы стали обслуживать частные семьи, а далее более пяти лет я прослужил дворецким у Клопштоков, здесь, в Швейцарии. Но по сути дела, Англию я решил покинуть из-за климата – такая сырость.
Листер выключает запись и молча разглядывает магнитофон. Мистер Макгир спрашивает:
– А про Клопштоков разве им не потребуется?
Листер морщится:
– Я раздумываю.
Он снова обратился к записи, тем временем поглядывая на свои часы.
– Смерть барона и баронессы нас потрясла до глубины души. Вот уж мы ничего подобного никак не ожидали. Выстрелов мы, естественно, не слышали, поскольку наша часть дома совершенно изолирована от хозяйской. И разумеется, в таких больших домах чудовищный шум от ветра. Ставни наверху несколько отстали, мы, кстати говоря, завтра как раз намеревались их приводить в порядок.
Мистер Макгир останавливает аппарат:
– Вы же, по-моему, собирались сказать, что он, на чердаке, производит столько шума, что один его припадок вы приняли за выстрелы.
– Я передумал, – говорит Листер.
– Почему? – спрашивает мистер Макгир.
Листер морщится, прикрывает глаза, и мистер Макгир снова включает аппарат. Кружатся бобины.
– Барон отдал приказ ни под каким видом их не беспокоить, – говорит Листер.
– А дальше? – спрашивает мистер Макгир.
– Отмотайте-ка назад, мистер Макгир.
Мистер Макгир отматывает ленту и осторожно останавливает вращение бобин совсем близко от начала.
– Здесь, – он говорит, – здесь где-то начинается ваша часть. – Он включает звук.
Аппарат дважды долго, театрально вздыхает, после чего женский голос произносит:
– Ежегодно, первого мая, я поднималась в Атласские горы и приносила лавровую гирлянду в жертву Аполлону. И вот однажды, в один прекрасный майский день, он сошел со своей огненной колесницы и...
Мистер Макгир выключил и теперь без звука пропускает ленту опять вперед.
– Это, видимо, последняя ваша запись Клопштоков, – говорит Листер.
– Да, последняя.
– Могли бы и свежие ленты нам оставить. Нас совершенно не колышет, какой там номер отмочил Аполлон.
– Я весь этот кусок сотру, когда станем размножать. Можете не беспокоиться. – Мистер Макгир встает, чтобы выключить аппарат.
– Чему суждено всплыть, то всплывет. – Листер встает и ждет, пока мистер Макгир укладывает провод и укрепляет крышку на магнитофоне. И потом, подняв его, выходит следом за Листером из комнаты. – Тяжелая штуковина, однако, – он говорит, – с места на место его таскать.
