Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 1)"

Автор книги: Мурасаки Сикибу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

– Я же сказала: хочу спать!

С этими словами она поспешно скрывается во внутренних покоях, но Гэндзи проскальзывает за ней:

– Теперь о вас буду заботиться я. Не надо меня бояться. Кормилица в растерянности:

– Но как же... Разве можно... Какое безумие! Ведь она даже не поймет ничего из того, что вы ей изволите сказать...

– Пусть это вас не волнует. Я прекрасно все понимаю. Мне просто хочется, чтобы вы еще раз убедились в том, сколь необычны мои намерения.

По крыше стучит град, кромешная тьма окружает дом.

"Нельзя ей жить в таком унылом, безлюдном месте", – думает Гэндзи, и слезы навертываются ему на глаза. Разве может он оставить ее здесь одну?

– Опустите решетки. Видно, ночь предстоит тревожная. Я останусь здесь и буду охранять ваш покой. Собирайтесь-ка все поближе, – распоряжается Гэндзи и привычно, словно делает это каждый день, проходит за полог.

Дамы, ошеломленные столь невероятной дерзостью, провожают его изумленными взглядами. А кормилица, как ни велико ее возмущение, только вздыхает. Впрочем, ничего другого ей и не остается, ведь в таких обстоятельствах вряд ли стоит поднимать шум.

Юная госпожа, растерявшись, дрожит, ее прекрасное тело покрывается гусиной кожей, словно от холода. Растроганный Гэндзи закутывает ее в нижнее платье и пытается успокоить нежными речами, хотя в глубине души не может не признать, что его поведение и в самом деле граничит с безрассудством.

– Приезжайте ко мне в гости. У меня много красивых картин, можно играть в куклы.

Он старался говорить о том, что, по его мнению, могло привлечь внимание столь юного существа, и ему удалось настолько расположить к себе девочку, что страх почти покинул ее, но совершенно успокоиться она так и не сумела, и сон не шел к ней. Всю ночь напролет бушевал ветер.

– Право, если б не господин Тюдзё, мы бы всю ночь тряслись от страха. Да, не будь наша госпожа так мала... – тихонько перешептывались дамы.

Обеспокоенная кормилица легла поближе к пологу. Под утро, когда ветер наконец стих, Гэндзи покинул их дом, и могло показаться, будто что-то было меж ними...

– Госпожа ваша так дорога сделалась моему сердцу, что теперь я буду тосковать и на самый краткий миг расставаясь с ней, а потому я хочу перевезти ее в жилище, где в печали влачу свои дни и ночи. Подумайте сами, могу ли я оставить ее в этом доме? Неужели вы не боитесь здесь жить? сказал Гэндзи на прощание, а Сёнагон ответила ему так:

– Господин принц тоже высказывал намерение забрать ее к себе, мы думаем, что это произойдет после того, как закончатся положенные сорок девять дней30.

– Принц, несомненно, будет для нее надежной опорой, но ведь она уже привыкла жить с ним розно, и для нее он такой же чужой человек, как и я. Поверьте, хоть я совсем недавно познакомился с вашей юной госпожой, мои чувства уже теперь настолько глубоки, что наверняка окажутся сильнее отцовских.

Погладив девочку по голове, Гэндзи вышел, то и дело оглядываясь.

Небо было затянуто густым туманом, а земля побелела от инея. Этот ранний час таил в себе особое очарование, и Гэндзи с некоторой досадой подумал о том, что теперь весьма кстати было бы и настоящее любовное свидание. Вдруг вспомнилось ему, что по этой дороге он не раз пробирался тайком к одной из своих возлюбленных. Не долго думая, Гэндзи послал телохранителя постучать в ворота ее дома, но на стук никто не отозвался. Тогда Гэндзи велел одному из своих приближенных, у которого был самый красивый голос, произнести:

– Когда на заре

Блуждаю в густом тумане,

Даже тогда

Мимо ворот твоих,

Увы, не могу пройти (47).

Дважды были произнесены эти стихи, и вот из дома выслали миловидную служанку.

– Если даже туман

Тебе помешать не смог

Мой дом отыскать,

Разве путь преградит тебе

Этот замок из трав?

ответила она и тотчас скрылась. Больше никто не вышел. Досадно было Гэндзи уезжать ни с чем, но небо быстро светлело, делая всякое промедление нежелательным, и он поспешил домой. Уединившись в опочивальне, он долго лежал без сна, с нежностью вспоминая милое детское личико, и невольно улыбался.

Когда Гэндзи проснулся, солнце стояло высоко. Он тотчас же принялся сочинять письмо юной госпоже, а как содержание его должно было быть особенным31, долго размышлял над ним, то и дело откладывая кисть. Вместе с письмом он послал несколько красивых картинок.

В тот же самый день девочку навестил и принц Хёбукё. Он давно уже не бывал в этом старом доме и был поражен, увидев царящее кругом запустение. Просторные покои были пусты, на всем лежала печать уныния. Посмотрев вокруг, принц Хёбукё сказал:

– Даже на короткое время нельзя оставлять столь юное существо в этом жилище. Я перевезу госпожу к себе. Уверен, что в моем доме ей будет удобно. Кормилица тоже получит комнату и будет по-прежнему прислуживать ей. В доме много детей, не сомневаюсь, что она прекрасно поладит с ними.

Принц подозвал дочь к себе, и в воздухе распространилось чудесное благоухание, перешедшее на ее одежды с платья Гэндзи. "Что за прекрасный аромат! Но как дурно она одета..." – с горечью подумал он, затем сказал:

– Я давно уже предлагал, чтобы моя дочь, все это время находившаяся под присмотром старой, больной женщины, увы, ныне покинувшей нас, переехала ко мне, тогда бы она смогла постепенно привыкнуть к новому окружению. Но девочка почему-то всегда недолюбливала обитательницу Северных покоев моего дома, успев, в свою очередь, возбудить ее нерасположение к себе. Разве не печально, что ей придется впервые входить в дом теперь, при столь горестных обстоятельствах?..

– Стоит ли говорить об этом, – возразила Сёнагон. – Как ни уныло это старое жилище, по-моему, юной госпоже следует остаться здесь еще на некоторое время. Когда же она хоть немного проникнет в душу вещей, вы заберете ее к себе. Право, так будет лучше... Денно и нощно оплакивает она свою утрату, отказываясь далее от самой легкой пищи.

И в самом деле, за последнее время девочка заметно осунулась, но это нисколько не повредило ее красоте, напротив, ее нежные черты стали еще прелестнее.

– Для чего так терзать свое сердце? Не тщетно ли печалиться о тех, кого нет уже в нашем мире? Подумай, ведь я остаюсь с тобой, – утешал дочь принц Хёбукё, но вот день склонился к вечеру, и он собрался уходить.

"Ах, без него станет еще тоскливее", – подумала девочка, и слезы потекли по ее щекам. Принц тоже заплакал и сказал:

– Постарайся же не падать духом. Не сегодня завтра я приеду за тобой. Не раз и не два повторил он эти слова, стараясь успокоить ее, и наконец ушел.

Расставшись с отцом, юная госпожа долго и безутешно плакала. Собственное будущее не волновало ее, она печалилась об ушедшей. "Мы никогда не расставались, я привыкла, что она рядом, и вот теперь ее нет". – Девочка была совершенно подавлена тяжестью этой мысли, столь непривычной для ее юных лет, и даже прежние забавы были забыты. Если днем еще удавалось отвлечься, то вечерами ею овладевало такое безысходное уныние, что кормилица говорила:

– Ну можно ли? Как же вы будете жить дальше?

Но все ее попытки утешить госпожу оказывались тщетными, и она лишь плакала вместе с ней.

Скоро Гэндзи прислал к ним Корэмицу.

"Я собирался навестить вас, но призван был Государем... Могу ли я оставаться спокойным, зная, что юная госпожа живет в столь жалком окружении?.."

Прислал он и служителя, дабы охранял их, ночуя в доме.

– Вот уж не ожидали! – возмутились дамы. – Даже если и не принимать их союз всерьез, такое начало не делает чести господину Тюдзё...32

– Если слух о том дойдет до принца Хёбукё, его гнев немедленно обратится на нас.

– Смотрите же, не проговоритесь случайно, – наставляли они девочку, но мысли ее были далеко.

Сёнагон поделилась своими сомнениями и с Корэмицу.

– Пройдет время, и, если уж уготована ей такая участь, вряд ли удастся ее избежать. Но пока несоответствие слишком велико. Господин Тюдзё изволил вести здесь весьма странные речи, немало взволновавшие меня, тем более что я не в силах уразуметь, что же истинно у него на сердце. Сегодня посетил нас господин принц и, наказав нам беречь юную госпожу, предупредил, что не потерпит ни малейшего нерадения. Я в полном отчаянии и содрогаюсь от ужаса, вспоминая, сколь безрассудно вел себя ваш господин... – сказала она, но, спохватившись: "Как бы он не подумал, будто меж ними и в самом деле что-то произошло!", предусмотрительно воздержалась от дальнейших сетований. Корэмицу тоже недоумевал: "Что же это значит?"

Вернувшись, он рассказал обо всем Гэндзи, но тот, как ни велика была его нежность к девочке, навещать ее не спешил, ибо боялся прослыть ветреником, извращенным сластолюбцем, и, лишь мечтая украдкой: "Вот перевезу ее к себе!..", посылал к ней письмо за письмом. Под вечер же, как обычно, отправил туда Корэмицу.

– Различные неотложные дела мешают моему господину навестить вас, но он надеется, что его отсутствие не будет воспринято как знак перемены намерений...

– Господин принц изволил известить нас, что приедет за госпожой не позднее чем завтра, и мы в полной растерянности. Да и можно ли было сохранить присутствие духа, ведь, что ни говори, грустно покидать эту затерянную в зарослях полыни хижину, – сообщила кормилица и почти сразу же удалилась.

Заметив, что дамы целиком поглощены шитьем и прочими приготовлениями, Корэмицу поспешил уйти.

Господин Тюдзё в то время находился в доме Левого министра. Его молодая супруга, как обычно, не выказывала особого желания беседовать с ним. Раздосадованный, он тихонько (как говорится, "перебирая осоку"33) перебирал струны восточного кото и нежнейшим голосом напевал: "Далёко в Хитати тружусь я на поле своем..."34

Когда пришел Корэмицу, Гэндзи сразу же подозвал его к себе. Услыхав же о том, что произошло, встревожился немало: "Увезти ее из дома отца мне уже не удастся, ведь не могу же я подвергать себя опасности прослыть неисправимым ветреником или даже похитителем малолетних. А потому надобно забрать ее раньше, чем за ней приедет принц, и некоторое время держать все в тайне, строго-настрого наказав ее прислужницам молчать".

– На рассвете мы отправимся туда. Карету оставь как есть и возьми с собой одного или двух телохранителей, – распорядился он, и Корэмицу вышел.

"Как же быть? По миру пойдет обо мне дурная слава, меня станут называть коварным соблазнителем. Когда бы речь шла о взрослой и разумной особе, люди, решив: "Очевидно, они заключили союз по обоюдному согласию", не стали бы осуждать меня. Но в этом случае... Если принцу откроется истина, я окажусь в весьма затруднительном положении".

Гэндзи медлил, не зная, на что решиться, но слишком досадно было упускать такой случай, и, не дожидаясь рассвета, он покинул дом министра. Молодая госпожа по обыкновению своему держалась принужденно и неприветливо.

– Я вспомнил вдруг об одном важном деле, за исполнением которого мне надлежит присмотреть самому. Поэтому я уезжаю, но скоро вернусь. – С этими словами Гэндзи удалось выскользнуть из опочивальни незамеченным.

Пробравшись в свои покои, он переоделся в носи и скоро, сопутствуемый одним Корэмицу, отправился в путь.

На их стук ворота сразу же, не подозревая ни о чем, открыли и карету тихо ввели во двор. Корэмицу, стукнув в боковую дверь, кашлянул, и Сёнагон, узнав его, вышла.

– Изволил пожаловать господин Тюдзё, – сообщает Корэмицу.

– Наша юная госпожа уже легла почивать. Почему вы так поздно? спрашивает Сёнагон, а сама думает: "Не иначе, как возвращается от какой-нибудь из своих возлюбленных..."

– До меня дошел слух, что госпожу собираются перевозить в дом принца, вот я и решил поговорить с ней, пока она еще здесь, – объясняет Гэндзи.

– О чем? Неужели господин изволит полагать, что это дитя способно ему отвечать? – смеется Сёнагон. Но Гэндзи, не слушая ее, проходит во внутренние покои.

– Здесь у нас пожилые дамы, – растерявшись, бормочет кормилица, – они спят, совершенно не рассчитывая, что их может кто-то увидеть...

– Госпожа, наверное, еще не проснулась. Что же, я сам разбужу ее. Можно ли спать, когда так прекрасен утренний туман? – И Гэндзи входит за полог, да так быстро, что дамы и ахнуть не успевают. Девочка безмятежно спит, и Гэндзи, приподняв ее, пытается разбудить. "Наверное, это отец", – думает она, так и не проснувшись окончательно, а он, приглаживая ей волосы, говорит:

– Поедемте со мной! Я приехал от господина принца.

Взглянув на него, девочка отшатывается, вздрогнув от неожиданности: "Но ведь это же не принц!"

– Вам должно быть стыдно. Разве я хуже принца? – говорит Гэндзи и, взяв девочку на руки, выходит, провожаемый недоуменными восклицаниями Корэмицу, Сёнагон и прочих.

– Я же говорил вам, что тревожусь, не имея возможности навещать вас достаточно часто, и просил перевезти вашу юную госпожу в более приличное для нее место. Вы же, пренебрегая моими просьбами, отправляете ее к принцу, куда мне даже писать нельзя будет. Одна из вас может сопровождать ее, обращается он к дамам.

– Поверьте, вы выбрали самое неподходящее время, – говорит взволнованная Сёнагон. – Завтра приедет господин принц, а что мы ему скажем? Подождите еще немного, и если союз ваш действительно предопределен... Ах, вы ставите нас в крайне затруднительное положение...

– Хорошо, вы можете приехать позже, – говорит Гэндзи и велит подвести карету поближе к дому.

Дамы, растерявшись, не знают, что делать, а девочка плачет от страха.

Поняв, что удержать госпожу не удастся, Сёнагон собирает сшитые вчера вечером наряды и, переодевшись сама в приличное случаю платье, садится в карету.

Дом на Второй линии недалеко. Прибыв туда еще затемно, они останавливают карету у Западного флигеля, и Гэндзи выходит сам и выносит девочку, нежно прижимая ее к груди. Сёнагон же медлит:

– Ах, я все еще словно во сне. Что мне теперь делать? – сетует она, а Гэндзи отвечает:

– Это уж как вашей душе угодно. Госпожу я перевез, а вы, если хотите, можете ехать обратно, я распоряжусь, чтобы вас отвезли.

Что тут поделаешь? Приходится и Сёнагон выйти из кареты. О, как все это неожиданно, невероятно, тревожно!

"Что подумает, что скажет господин принц? И что станется с госпожой? Какое несчастье быть покинутой всеми своими близкими!" – сокрушается Сёнагон и плачет. Однако, сообразив, что слезы теперь не к добру, заставляет себя успокоиться.

В Западном флигеле обычно никто не жил, поэтому там не было даже полога. Призвав Корэмицу, Гэндзи поручил ему повесить полог, поставить ширмы – словом, привести все в надлежащий вид. Для начала же ограничились тем, что опустили полы переносного занавеса, разложили на полу сиденья и, послав в Восточный флигель за спальными принадлежностями, легли почивать. Девочка, совсем оробев, дрожала от страха, однако громко плакать не решалась.

– Я лягу с Сёнагон, – сказала она милым детским голоском.

– Теперь вам нельзя будет спать с Сёнагон, – объяснил Гэндзи, и, тихонько всхлипывая, она послушно легла рядом с ним.

Кормилица же, совершенно измученная, не имея даже сил лечь, просидела без сна до самого рассвета. Но вот небо посветлело, и она смогла оглядеться. Стоит ли говорить о доме и его убранстве? Даже песок в саду сверкал так, будто рассыпали по земле драгоценный жемчуг. Ей стало стыдно за свой скромный наряд, но, к счастью, рядом никого не было.

В обычное время в Западном флигеле принимали случайных посетителей, здесь никто не жил, кроме немногочисленной челяди, помещавшейся за тростниковой шторой.

До некоторых из домочадцев уже дошел слух о том, что Гэндзи кого-то привез, и они шептались: "Кто же она? Вряд ли просто очередное увлечение..."

Воду для умывания и утренний рис подали в Западный флигель. Солнце стояло уже совсем высоко, когда Гэндзи поднялся.

– Вас должно стеснять отсутствие дам. Пошлите же вечером за теми, без чьих услуг вам не обойтись, – сказал Гэндзи и распорядился, чтобы из Восточного флигеля прислали девочек-служанок.

– Выберите самых юных, – приказал он, и скоро привели четырех весьма миловидных девочек.

Юная госпожа по-прежнему лежала, закутанная в платье Гэндзи, но он заставил ее подняться:

– Не сердитесь. Будь я дурным человеком, разве так бы я обращался с вами? Женщине полагается быть кроткой.

Судя по всему, он решил сразу же заняться ее воспитанием.

Сегодня девочка показалась ему еще прелестнее. Гэндзи ласково беседовал с ней, потом послал за красивыми картинками и игрушками, надеясь, что они помогут ему отыскать путь к ее детскому сердцу. В конце концов она поднялась и, подойдя к нему в своем измятом темно-сером платье, простодушно улыбнулась, от чего стала еще милее. Глядя на нее, невольно улыбнулся и Гэндзи. Скоро он удалился в Восточный флигель, а юная госпожа, выйдя из внутренних покоев, сквозь ширму стала смотреть на деревья и пруд. Поблекшие от инея цветы возле пруда были прекрасны как на картине, по саду сновали никогда ею прежде не виданные придворные Четвертого и Пятого рангов. "Да, здесь и в самом деле хорошо", – подумала она. Разглядывая ширмы, любуясь красивыми картинами, девочка быстро утешилась. Так, детское горе непродолжительно.

Несколько дней кряду Гэндзи не ездил даже во Дворец и часами беседовал со своей юной питомицей, постепенно приучая ее к себе. Он приготовил для нее многочисленные образцы – дабы совершенствовалась в каллиграфии и живописи и как бы между прочим создал немало замечательных произведений.

Бывало, напишет на листке лиловой бумаги: "Но услышу: "долина Мусаси" и вздыхаю тайком..." (48) – и девочка, взяв листок в руки, любуется необыкновенно изящными знаками, созданными его кистью. А он на краешке того же листка напишет совсем мелко:

Вблизи не видал,

Но уже и теперь мне дорог

Юный росток.

Связан с ним цветок из Мусаси,

Недоступный в густой росе...

И, обращаясь к девочке, просит:

– Теперь вы напишите...

– Я еще не умею, – отвечает она, поднимая на Гэндзи глаза, такая простодушная и прелестная, что невозможно не улыбнуться, на нее глядя.

– Нехорошо все время повторять: "Не умею". Я вам покажу, как надо... говорит Гэндзи.

И юная госпожа, отвернув от него лицо, начинает писать. Пишет она совсем еще неумело и кисть держит по-детски, но, как это ни странно, даже ее неловкость умиляет его.

Застыдившись, что написала неправильно, девочка прячет написанное, но он, отобрав у нее листок, заглядывает в него:

"Понять не могу,

В чем тайный смысл твоей песни.

Неведомо мне,

С каким цветком оказалась

Столь тесно связанной я".

Пишет она изящно, округлыми знаками, и почерк у нее весьма многообещающий – даром что совсем еще детский. Что-то в нем напоминает руку умершей монахини.

"Если изучит она все современные прописи35, то будет писать прекрасно", – думал Гэндзи, разглядывая написанное ею. Он строил домики для ее кукол и, играя с ней, забывал о своих печалях.

Между тем принц Хёбукё приехал за дочерью, и оставшиеся в доме прислужницы были в полном отчаянии, не зная, что ему отвечать. Памятуя наказ Гэндзи хранить все в тайне и следуя наставлениям Сёнагон, также строго-настрого запретившей им болтать лишнее, они в ответ на все вопросы твердили одно:

– Куда она уехала, нам неизвестно. Сёнагон увезла ее, ничего никому не сказав.

Поняв, что дальнейшие расспросы бессмысленны, принц Хёбукё сказал:

– Умершая монахиня всегда противилась моему намерению взять дочь к себе, и кормилица, особа весьма решительная, не смея отказать мне прямо, все же сочла своим долгом увезти ее. Коли узнаете что, сообщите, – просил он, повергая дам в еще большее смущение, и вскоре, обливаясь слезами, уехал.

Принц пытался выведать что-нибудь у монаха Содзу, но нигде не нашел никаких следов и лишь с нежностью и печалью вспоминал милые черты девочки. Госпожа Северных покоев тоже была раздосадована столь неожиданным поворотом событий, ибо, в последнее время позабыв о своей неприязни к бывшей сопернице, радовалась, что дитя будет полностью предоставлено ее попечениям.

Тем временем в Западном флигеле постепенно собрались все прислуживающие девочке дамы. Маленькие наперсницы и наперсники ее игр безмятежно резвились, довольные тем, что их юная госпожа так мила и прекрасна...

Лишь когда господина не бывало дома и приходилось коротать вечера в одиночестве, девочка горько плакала, с тоской вспоминая старую монахиню. А об отце она почти и не думала. С малолетства привыкшая видеться с ним крайне редко, она всей душой привязалась к новому своему покровителю. Когда Гэндзи возвращался домой, она прежде других выбегала ему навстречу, ласково беседовала с ним, уже не стыдясь и не смущаясь, когда он обнимал ее, удивительно трогательная в своей непосредственности.

"Взрослая женщина, разумная и проницательная, очень часто бывает склонна по любому поводу осложнять супружескую жизнь до крайности. Мужчина должен быть всегда настороже, как бы не заметила она какой перемены в его чувствах, да и она постоянно чем-то раздражена или обижена. Что хорошего в таком союзе? В лице же этой милой девочки я имею пока лишь прекрасную игрушку. Будь она моей дочерью, меж нами невозможна была бы подобная близость. Право, кто еще может похвалиться столь удивительной питомицей?" так скорее всего думал Гэндзи.

Шафран

Основные персонажи

Тюдзё (Гэндзи), 18-19 лет

Пустая Скорлупка Цикады (Уцусэми) – супруга правителя Иё

Мискант у Стрехи (Нокиба-но оги) – падчерица Уцусэми

Госпожа Таю – дочь госпожи Саэмон, кормилицы Гэндзи

Дочь принца Хитати (Суэцумухана)

То-но тюдзё – сын Левого министра, брат Аои, супруги Гэндзи

Левый министр – тесть Гэндзи

Госпожа Оомия (Третья принцесса) – супруга Левого министра, мать Аои и То-но тюдзё

Дзидзю – прислужница Суэцумухана, дочь ее кормилицы

Юная госпожа (Мурасаки), 10-11 лет, – воспитанница Гэндзи

Годы текут, но позабыть он не в силах, как, оставив его, росой мимолетной растаял "вечерний лик", чьей красою не успел он сполна насладиться1.

Связанные с ним женщины – и та и другая2 – словно старались превзойти друг друга в чопорности и гордой неприступности, от них веяло холодом, и мысли его невольно устремлялись к ушедшей, такой открытой, доверчивой и милой, такой ни на кого не похожей и потому особенно привлекательной.

"Вот бы встретить какую-нибудь прелестную особу, никому не ведомую, кроткую, мягкосердечную..." – мечтал Гэндзи, как видно забыв о полученном уроке, и надобно ли сказывать, что от внимания его не укрывалась ни одна женщина, о достоинствах которой шла по миру молва. К некоторым, если почему-либо они возбуждали в нем особый интерес ("быть может, наконец..."), он писал письма – всего несколько слов, намекающих на его чувства, – ибо успел привыкнуть к тому, что ни одна не противилась его желаниям, ни одна не отвечала отказом.

Правда, иногда случай сталкивал его с женщинами неприступными, твердыми духом. Как правило, они отличались редким недостатком чувствительности, мешавшим им постичь душу вещей. Время показало, что и они не могли упорствовать до бесконечности и раньше или позже, смирившись, вступали в союз с самыми заурядными мужчинами. Впрочем, таким Гэндзи чаще всего сразу же переставал писать.

Нередко он с сожалением вспоминал о Пустой Скорлупке Цикады, а порой, когда подвертывался благоприятный случай доверить письмо посланцу-ветру, напоминал о себе и Мисканту у Стрехи. Как хотелось ему еще раз увидеть их обеих – чтоб они сидели друг против друга и огонь светильника освещал их... Так, не умел Гэндзи совершенно забывать однажды встреченных женщин.

Дочь кормилицы Саэмон, к которой после Дайни Гэндзи питал самую большую привязанность, прозывалась госпожой Таю. Служила она во Дворце, и отцом ей был Хёбу-но таю из Военного ведомства, благородный муж, в чьих жилах текла высочайшая кровь. Эта весьма бойкая юная особа нередко оказывала различные услуги и самому Гэндзи. Мать ее, став супругой правителя Тикудзэн, покинула столицу, и госпожа Таю жила в доме отца, откуда ездила во Дворец.

Однажды по какому-то случаю рассказала она Гэндзи историю дочери покойного принца Хитати, появившейся на свет незадолго до его смерти. Нежно любимая отцом, осталась она теперь одна на свете и влачила жалкое существование.

Весьма тронутый участью девушки, Гэндзи невольно заинтересовался ею и принялся расспрашивать Таю.

– Не могу сообщить вам ничего достоверного ни о нраве ее, ни о наружности. Живет она замкнуто, сторонится людей. Я иногда захожу к ней по вечерам, и мы беседуем через ширму. Судя по всему, самым приятным собеседником она считает семиструнное кото, – рассказывала Таю, и Гэндзи заметил:

– О да, "три друга"...3 Второй из них не пользуется особой приязнью у женщин. – Затем он добавил: – Я хотел бы послушать ее игру, и если бы вы что-нибудь придумали... Отец ее, принц, был прекрасным музыкантом, полагаю, что и дочь должна выделяться среди прочих.

– Это так, но все же не настолько, чтобы угодить вашему вкусу, отвечала Таю.

– Вы нарочно хотите меня раздразнить! Я отправлюсь к ней тайком в ночной час, когда луна скроется в туманной дымке. Постарайтесь и вы освободиться на это время от своих обязанностей, – просил Гэндзи, и госпожа Таю, подумав про себя: "Вряд ли ему это удастся", тем не менее в тихий весенний день, когда во Дворце не устраивалось никаких развлечений, приехала к девушке.

Отец госпожи Таю жил теперь в другом месте и лишь иногда навещал дочь умершего. Сама же Таю, не ужившись с мачехой, полюбила дом принца Хитати и частенько бывала там.

Так вот, в ночь, когда шестнадцатидневная луна была особенно прекрасна, Гэндзи, как и обещал, подъехал к дому, где жила особа, возбудившая его любопытство.

– Увы, в такую ночь трудно добиться чистого звучания! – сокрушалась Таю, но Гэндзи не отступал:

– Пойдите к ней и попросите поиграть хоть немного. Слишком обидно уходить ни с чем.

Тогда Таю провела его в свои довольно небрежно убранные покои, а сама, встревоженная и смущенная, ушла в главный дом. Там еще не опускали решеток, и дочь принца Хитати любовалась садом, по которому разливалось благоухание сливовых цветов. "Какая удача!" – подумала Таю и сказала:

– Мне всегда представлялось, что в такую ночь кото должно звучать особенно прекрасно... Я все время занята и, заходя к вам, спешу уйти, потому, к сожалению, и не успеваю насладиться вашей игрой...

– О да, когда рядом есть человек, способный понять... Но играть перед вами, входящей за "стокаменные стены"... – ответила девушка, но все-таки придвинула к себе кото, и госпожа Таю затаила дыхание: "Понравится ли ему?"

Дочь принца тихонько перебирала струны, и чудесная мелодия, проникая сквозь занавеси, доносилась до слуха Гэндзи. Играла девушка не так уж искусно, но ее кото отличалось весьма своеобразным звучанием, и это сообщало музыке особую притягательность.

В унылом, запущенном жилище ничто не напоминало о тех днях, когда принц Хитати на старинный лад, в строгом благонравии воспитывал свою дочь, и могла ли она не печалиться теперь?

"Если верить старинным повестям, именно в таких местах и происходит самое трогательное", – думал Гэндзи. "Хорошо бы заговорить с ней", – пришло ему в голову, но, испугавшись, что она сочтет его слишком дерзким, он не двинулся с места.

Таю, особа весьма смышленая, решив, что не стоит утомлять его слух, сказала:

– Похоже, собираются тучи... Ко мне должен прийти гость, как бы он не подумал, что я им пренебрегаю... Надеюсь, что когда-нибудь мне удастся насладиться вашей игрой без спешки...

И, более не поощряя девушку, ушла к себе.

– Так быстро? Право, стоило ли вообще... Обидно! Разве за столь короткое время можно что-нибудь понять? – посетовал Гэндзи. Судя по всему, он был не на шутку заинтересован.

– Раз уж я здесь, позвольте мне стать где-нибудь поближе и послушать, просил он, но Таю, подумав: "Ну нет, именно теперь, когда пробудился в его сердце интерес к ней...", – ответила:

– Увы, существование госпожи столь непрочно, столь горестно. Я боюсь за нее...

"Разумеется, Таю права, – вздохнул Гэндзи. – Надобно принадлежать к совершенно иному кругу, чтобы, едва узнав друг друга, пускаться в откровенно задушевные разговоры. Ее же положение слишком высоко".

– Все же постарайтесь как-нибудь намекнуть госпоже на мои чувства, сказал он, весьма тронутый участью дочери принца. А поскольку ждали его и в другом месте, собрался уходить.

– Я всегда недоумеваю, слыша, как Государь изволит сокрушаться, пеняя вам за "чрезмерно строгий нрав". Сомневаюсь, что ему приходилось когда-нибудь видеть вас в этой простой одежде... – заметила Таю, и Гэндзи, повернувшись к ней, улыбнулся:

– Право же, не вам меня осуждать. Если уж мое поведение считать легкомысленным, то что можно сказать о некоторых женщинах?

Гэндзи нередко упрекал Таю в ветрености, и теперь, застыдившись, она не смела оправдываться.

"Может быть, подойдя к ее покоям, я что-нибудь и услышу", – подумал Гэндзи и тихонько прошел к дому. Решившись спрятаться за той частью ветхой ограды, которая еще сохранилась, он вдруг заметил, что там уже кто-то стоит.

"Кто же это? Какой-нибудь повеса, плененный дочерью принца?" недоумевал Гэндзи и, отойдя, спрятался в тени.

А был это То-но тюдзё. Вечером он вышел из Дворца вместе с Гэндзи, но заметил, что тот, распрощавшись с ним, не поехал ни к министру, ни на Вторую линию. "Куда это он?" – Подстрекаемый любопытством, То-но тюдзё последовал за другом, хотя ему и самому было куда ехать. Он был верхом, на самой простой лошади, в скромном охотничьем платье – так мог ли Гэндзи его узнать? То-но тюдзё же, увидев, что Гэндзи вошел в дом не со стороны главных покоев, остановился в недоумении. Тут вдруг заиграли на кото, и он так и остался стоять, прислушиваясь и с нетерпением ожидая появления Гэндзи.

Между тем Гэндзи, не догадываясь, что перед ним То-но тюдзё, и не желая быть узнанным, тихонько отошел и попытался было скрыться, как вдруг увидел, что таинственный незнакомец приближается к нему.

– Раздосадованный вашим явным желанием ускользнуть, я решил не отставать...

Вместе с тобой

Покидали Дворцовую гору4,

Но не знаю, когда

От меня ты скрылась украдкой,

Луна шестнадцатой ночи!

Услыхав подобные упреки, Гэндзи рассердился было, но в следующий же миг догадался, кто перед ним, и гнев его сменился изумлением.

– Вот уж не думал! – воскликнул он, затем произнес:

– Любуются все

Светом лунным, всем равно он светит,

Но когда за горой

Исчезает луна, право, стоит ли

И туда спешить вслед за ней?

– Но что вы со мной сделаете, если я буду вот так следовать за вами по пятам? – спросил То-но тюдзё и тут же перешел в наступление: – Нет нужды уверять вас в том, что благоприятный исход подобных прогулок нередко целиком и полностью зависит от спутника. Так что впредь не стоит вам пренебрегать моим обществом. Когда бродишь по столице в столь невзрачном облачении, следует быть готовым ко всяким неожиданностям.