Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3"
Автор книги: Мурасаки Сикибу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Миясудокоро слушала мать, глотая слезы.
Даже в присутствии дочери – а мог ли ей быть кто-нибудь ближе? – госпожа Акаси не позволяла себе ни малейшей вольности, была неизменно скромна и почтительна.
Пять или шесть листков пожелтевшей от времени бумаги «митиноку», слишком толстой и все-таки обильно пропитанной благовониями, были исписаны неприятно резким, лишенным всякого изящества почерком.
«Ах, как печально!» – подумала миясудокоро. Ее профиль, обрамленный намокшими от слез прядями волос, поражал благородным изяществом линий. Как раз в этот миг, отодвинув среднюю перегородку, в покои вошел Гэндзи, бывший до этого у Третьей принцессы. Он появился так неожиданно, что женщины не успели даже спрятать шкатулку. Поспешно придвинув к себе занавес, они попытались укрыться за ним.
– Проснулся ли маленький принц? – спрашивает господин.– На краткий миг и то трудно с ним расстаться… Видя, что миясудокоро не в силах вымолвить ни слова, ответила госпожа Акаси:
– Его изволила забрать к себе госпожа Весенних покоев.
– Ну можно ли так? – сердится Гэндзи.– Она полностью завладела им, целыми днями носит на руках, платье у нее постоянно мокрое, то и дело приходится его менять… Вы не должны потакать ей во всем. Пусть приходит сюда, если хочет его увидеть.
– О, не говорите так,– пеняет ему госпожа Акаси.– Я не верю, что вы так думаете. Даже девочку я с радостью предоставила бы заботам госпожи, а уж мальчика тем более, каким бы высоким ни было его рождение. В шутку и то не стоит пытаться внести меж нами разлад.
– Не сомневаюсь, вы были бы рады, если бы я доверил принца вашим общим заботам, а сам совершенно устранился бы от участия в его воспитании,– засмеявшись, отвечает Гэндзи.– Вот до чего дошло! У всех тайны, никто со мной не считается. Разумно ли обвинять меня в том, что я пытаюсь внести меж вами разлад? А как тогда расценивать ваше поведение, когда вы вот так, спрятавшись за занавесом, позволяете себе бессердечно поносить меня?
Он отодвигает занавес. За ним, прислонившись к столбу, сидит госпожа Акаси – трудно не восхититься ее изящной, благородной красотой. Рядом с ней – шкатулка, которую она так и не решилась спрятать.
– Что это за шкатулка? Сразу видно, что в ней скрывается нечто важное. Уж не длинные ли песни, сложенные поклонниками?
– Ах, зачем вы так говорите! В последнее время к вам словно вернулась молодость, вы все изволите шутить, причем предметы для шуток находите самые неподходящие.
Госпожа Акаси улыбается, но Гэндзи успевает заметить, что она чем-то расстроена. Наклонив голову, он вопросительно смотрит на нее, и, смутившись, она говорит:
– Здесь, в шкатулке, свитки с молитвами и список еще не выполненных обетов, которые все эти годы хранились в хижине на берегу залива Акаси. Отец прислал их сюда, надеясь, что я покажу их вам при случае. Но сейчас не время… К чему открывать шкатулку?
– Наверное, все эти годы почтенный старец отдал служению? – спрашивает Гэндзи, искренне растроганный.– Я уверен, что ему воздастся сполна за то, что свою долгую жизнь он посвятил молитвам. Я знавал немало благородных особ, которые, приняв постриг, достигали высокой степени просветленности, но и им далеко до вашего отца, ибо познания их были хоть и велики, но не беспредельны, возможно, потому, что в свое время они слишком близко соприкасались с нечистотой этого мира. Глубоко проникнув в тайны Учения, ваш отец сумел сохранить удивительную душевную тонкость. О, он никогда не выставлял напоказ своей монашеской отрешенности, но было в нем нечто такое, что с первого взгляда убеждало в его принадлежности к иному, пока еще всем нам недоступному миру. Теперь же, когда он вырвался наконец из «тяжких пут» (43), думы его должны быть вовсе далеки от нашего мира. Будь я свободен, я непременно навестил бы его.
– Мне сообщили, что, покинув прежнее жилище, отец удалился в горы, «где не услышишь даже, как кричат, пролетая, птицы» (295), – говорит госпожа Акаси.
– Значит, это его прощальные слова? Написали ли вы ему? Представляю себе, как тяжело теперь госпоже монахине! Ведь супружеские узы могут быть прочнее тех, что связывают родителей с детьми,– говорит Гэндзи, с трудом сдерживая слезы.
– Даже мне недостает его,– добавляет он.– И что самое удивительное – по мере того как, старея, я проникаю в суть явлений этого мира, я все чаще вспоминаю его и испытываю потребность в его советах. Как же должна страдать та, что связана с ним супружескими узами!
Подумав, что рассказ об увиденном некогда сне может заинтересовать и Гэндзи, госпожа Акаси говорит:
– У отца весьма дурной почерк, знаки напоминают индийские письмена, но мне кажется, в его письме есть нечто, достойное вашего внимания. Расставаясь с ним, я думала, что со старой жизнью покончено, но, увы, она продолжает напоминать о себе.
Слезы, струившиеся по ее щекам, отнюдь не умаляли ее привлекательности.
– Прекрасный почерк,– говорит Гэндзи, взяв письмо.– Трудно поверить, что писал человек, достигший столь почтенного возраста. Да, его удивительная одаренность видна во всем, даже в почерке. Право, вашему отцу недоставало единственно умения устраивать свои житейские дела. Я слышал, что один из его предков, министр, был человеком многоталантливым, чрезвычайно преданным двору. Говорят, он допустил какую-то оплошность, которая и сказалась столь губительно на судьбе его потомков. И все же нельзя сказать, что былое величие рода безвозвратно кануло в прошлое – нет, я уверен, что вашему семейству удастся вернуть его в полной мере, хотя и по женской линии. Но право, когда б не многолетние молитвы вашего отца…
Растроганный, Гэндзи отирает слезы, но в следующий миг его внимание привлекает то место письма, где говорится о чудесном сне. Люди всегда считали старика из Акаси вздорным, непомерно о себе возомнившим честолюбцем. Гэндзи и сам склонен был упрекать себя за то, что, поддавшись мгновенной слабости… Только рождение дочери заставило его осознать, что союз с госпожой Акаси был далеко не случаен. Впрочем, и тогда недоступное взору грядущее представлялось ему весьма туманным и по-прежнему внушало тревогу. Теперь он понял, почему Вступивший на Путь так упорно стремился породниться с ним. Да и сам он разве не для того попал в немилость и страдал в изгнании, чтобы появилась на свет его дочь?
Пожелав узнать, о чем просил богов Вступивший на Путь и какие дал обеты, Гэндзи почтительно извлек из шкатулки свитки.
– Мне есть что к этому добавить,– говорит он миясудокоро.– Очень скоро мы вернемся к сегодняшнему разговору. Теперь вам известно ваше прошлое. Надеюсь, это не повредит вашим отношениям с госпожой Весенних покоев. Иногда случайная ласка или слово участия со стороны чужого человека значат гораздо больше, чем естественная преданность того, с кем ты связан нерасторжимыми узами крови. А госпожа не изменилась к вам и теперь, когда возле вас неотлучно находится ваша мать, напротив, она опекает вас с еще большей нежностью! Почему-то люди всегда были склонны восхищаться прозорливостью пасынков и падчериц, которые, принимая заботы своих мачех, не упускают случая подметить: «А, это она только с виду такая добрая». Не лучше ли, когда дитя обманывается в истинном отношении к нему мачехи и, не замечая ее неприязни, простодушно льнет к ней? Ведь тогда и она может в конце концов искренне полюбить его и станет горько раскаиваться в прежнем своем недоброжелательстве: «И как я только могла?..»
Разумеется, между людьми могут возникать разногласия, но чаще всего, если они не виноваты друг перед другом, прийти к взаимному соглашению не так уж и мудрено. Я не говорю о тех случаях, когда речь идет о вражде, корнями уходящей в предыдущие рождения. Все знают, как трудно сойтись с человеком, который, особенных на то оснований не имея, резок и нетерпим в отношениях с окружающими, неприветлив и неуживчив. Такому никто не станет сочувствовать. Не так уж и велик мой жизненный опыт, но, наблюдая за разными по складу и душевным качествам людьми, я не мог не заметить, что у каждого есть свои достоинства. Каждый в чем-то превосходит другого, и нелегко найти человека совершенно никчемного. Однако столь же нелегко отыскать и такого, которому можно было бы довериться безоговорочно и сделать его своей опорой в жизни. Если говорить о женщинах, то до сих пор я знал только одну такую – это госпожа Весенних покоев, чьи достоинства поистине неисчерпаемы. Если уж кто добр и надежен, так это она. А ведь порой даже самые высокие особы оказываются весьма несовершенными, не заслуживающими доверия.
Можно было только догадываться, кого именно Гэндзи имеет в виду.
– Но вы-то, несомненно, успели проникнуть в душу вещей,– обращается он к госпоже Акаси,– и станете в согласии и дружеской близости с госпожой Весенних покоев заботиться о нашей нёго.
– О, вы могли бы и не говорить мне этого,– отвечает она.– Я и сама не устаю превозносить редкостную доброту госпожи. Другая на ее месте постаралась бы уничтожить меня презрением и, уж во всяком случае, не стала бы сообщаться со мной. Она же неизменно добра ко мне, пожалуй, даже слишком. Боюсь, что я этого не заслуживаю. Мне стыдно за себя, ибо я понимаю, что для всех было бы лучше, когда б столь ничтожная особа пораньше распростилась с миром. Право же, только благодаря попечениям госпожи удается скрыть отсутствие во мне каких-либо достоинств.
– Не думаю, что можно говорить об особом расположении госпожи к вам лично,– возражает Гэндзи.– Просто она не могла сама постоянно быть рядом с нёго, а оставлять ее без присмотра не хотела, вот и решилась поручить ее вашим заботам. Вы же скромны и не пытаетесь настаивать на своих особых правах, потому и разногласий никаких меж вами не возникает, чему я искренне рад. Кому приятен человек, привыкший считаться лишь со своими прихотями и не желающий понимать самых простых вещей? Вы же обе безупречны, и я за вас спокоен.
«Как хорошо, что я всегда старалась держаться в тени»,– подумала госпожа Акаси.
Скоро Гэндзи ушел, пожелав навестить госпожу Мурасаки.
«Его к ней привязанность умножается с каждым днем,– думала госпожа Акаси, оставшись одна.– И стоит ли этому удивляться? Госпожа Весенних покоев истинно не имеет себе равных, достоинства ее неисчерпаемы. Право, может ли быть союз прекраснее? Что касается Третьей принцессы, то вряд ли кто-то другой сумел бы окружить ее большими заботами, но, увы, заботясь о ней, господин лишь отдает дань приличиям. Боюсь, что он даже навещает ее не слишком часто, пренебрегая ее высоким званием. Принцесса и госпожа Весенних покоев принадлежат к одному и тому же роду, только принцесса выше рангом. Что ж, тем большую жалость она вызывает…»
И госпожа Акаси благословляла собственную судьбу, столь высоко ее вознесшую. Очень часто даже самые знатные особы имеют основания быть недовольными своей участью. Так вправе ли роптать она, и не мечтавшая… Лишь думая об отце, влачащем дни где-то в затерянной среди горных отрогов бедной хижине, она печалилась и вздыхала.
Старая же монахиня, уповая на семена, посеянные в саду земли Блаженства[30]30
…уповая на семена, посеянные в саду земли Блаженства… – т. е. уповая на то, что ее служение Будде будет вознаграждено и в новом рождении она попадет в Чистую землю (буддийский рай).
[Закрыть], предавалась размышлениям о грядущем мире.
Господин Удайсё, взволнованный присутствием в доме на Шестой линии Третьей принцессы, к которой некогда устремлялись его думы, старался использовать любую возможность, дабы наведаться в ее покои. Виденного же и слышанного там оказалось более чем достаточно, чтобы понять – достоинства принцессы исчерпывались юностью и мягкосердечием. Окружив ее невиданной, заслуживающей изумленного внимания потомков роскошью, Гэндзи вел себя с безукоризненной почтительностью, но не более.
Судя по всему, принцесса была довольно заурядным существом, лишенным подлинной утонченности. Среди ее прислужниц недоставало взрослых дам, умудренных жизненным опытом, зато юных девиц, бойких и легкомысленных, оказалось предостаточно, и в покоях ее неизменно царило оживление. Возможно, в окружении принцессы и были женщины тихие, кроткие, но такие склонны хоронить свои чувства на дне души, к тому же, находясь в обществе людей веселых и беззаботных, они, как правило, подчиняются им и участвуют в общих увеселениях, даже если и есть у них тайные печали. Гэндзи с неодобрением смотрел на прислуживающих в покоях принцессы девочек, которые с утра до вечера самозабвенно предавались веселым играм и забавам, но, будучи человеком великодушным, не обращал на них особого внимания – пусть резвятся сколько душе угодно – и никогда не бранил их. Воспитанием же самой принцессы Гэндзи отнюдь не пренебрегал и сумел до некоторой степени образовать ее ум и сердце. «Да, в мире трудно найти женщину, совершенную во всех отношениях,– думал Удайсё.– Я, во всяком случае, не могу назвать никого, кроме госпожи Весенних покоев. Обладая пленительной наружностью и благородными качествами души, она ни разу за все эти долгие годы не дала повода к молве о себе. Она добра и ровна со всеми, никого не стремится унизить, при этом держится с величайшим достоинством, утонченности же ее позавидует всякий».
Судя по всему, Удайсё до сих пор не мог забыть чудесное видение, однажды явившееся его взору. Нельзя сказать, что он охладел к супруге, нет, его чувства к ней не переменились, но, к сожалению, она оказалась довольно заурядной особой, и общение с ней не приносило ему желанного удовлетворения. К тому же теперь она всегда была рядом и уже не так волновала его сердце. Обитательницы же дома на Шестой линии были – каждая по-своему – так прекрасны, что мысли его то и дело обращались к ним. А Третья принцесса… Она была выше остальных по званию и вместе с тем явно не сумела снискать расположения Гэндзи. Удайсё довольно быстро заметил, что тот не испытывает к принцессе глубокого чувства, и единственно забота о приличиях… Нельзя сказать, чтобы его самого так уж влекло к ней, но все же, если бы представился случай получше ее разглядеть…
Уэмон-но ками часто наведывался во дворец Судзаку и, будучи там своим человеком, хорошо знал, как любил Государь Третью принцессу. Когда в мире заговорили о том, что он ищет для нее надежного супруга, Уэмон-но ками поспешил предложить свои услуги и имел основания полагать, что его искательство не будет безоговорочно отвергнуто. Тем большим ударом явилось для него решение Государя отдать дочь другому. Не забыв обиды, Уэмон-но ками до сих пор беспрестанно помышлял о принцессе. Кое-какие сведения о ней он получал от ее прислужниц, с коими вошел в сношения еще в прежние времена, но мог ли он довольствоваться столь слабым утешением? В мире уже поговаривали о том, что Третьей принцессе оказалось не по силам соперничать с госпожой Весенних покоев, и Уэмон-но ками не упускал случая попенять кормилице принцессы, даме по прозванию Кодзидзю:
– Знаю, говорить так – большая дерзость, но не кажется ли вам, что в моем доме вашей госпоже было бы лучше? Разумеется, положение, которое я занимаю в мире, слишком ничтожно, и все же…
Тем не менее он не терял надежды. «Мир так непостоянен. Что, если господин с Шестой линии решит наконец осуществить свое давнее желание?..»
В один из светлых дней Третьей луны в дом на Шестой линии приехали принц Хёбукё, Уэмон-но ками и многие другие. Скоро появился хозяин, и завязалась меж ними беседа.
– В последнее время в этом тихом жилище царит ужасная скука,– сетовал Гэндзи,– и нет средства ее рассеять. Я не имею никаких занятий ни при дворе, ни дома. Право, не знаю, чему посвятим мы нынешний день? Утром заходил Удайсё. Любопытно, куда он ушел? Неплохо было бы посмотреть на стрельбу из лука. Кажется, я видел с ним юношей, весьма преуспевших на этом поприще. Как жаль, что все они куда-то скрылись.
– Господин Удайсё, пригласив к себе друзей, изволит забавляться игрой в мяч,– сообщили Гэндзи, и он сказал:
– Весьма шумная забава, но по крайней мере не будет клонить ко сну. Эта игра требует большого умения. Что ж, позовите их сюда.
Он послал к Удайсё гонца, и молодые люди не заставили себя ждать. Многие из них принадлежали к самым знатным столичным семействам.
– Принесли ли мяч? – спрашивает Гэндзи.– А кто будет играть? И Удайсё называет имена собравшихся.
– Проходите же сюда! – зовет юношей Гэндзи, полагая, что трудно найти лучшее место для игры в мяч, чем восточная часть главного дома, опустевшая после того, как обитательница павильона Павлоний вместе с принцем вернулась во Дворец.
Подыскав красивую открытую площадку в том месте, где ручьи сливаются воедино, гости проходят туда. Все они хороши собой, но особенной миловидностью отличаются сыновья Великого министра: То-но бэн, Хёэ-но сукэ, Таю и прочие – как взрослые мужи, так и нежные отроки.
Скоро темнеет, но вечер такой тихий и безветренный, что даже Бэн, не выдержав, присоединяется к играющим.
– Вот видите, чиновник Государственного совета и тот не смог устоять перед искушением,– замечает Гэндзи.– Я понимаю, сколь высокое положение в мире занимают благородные мужи из Личной императорской охраны, но почему бы и вам не развлечься немного? В ваши дни я всегда досадовал, что мне приходится смотреть на игру только со стороны. Хотя, конечно, забава эта весьма грубая.
Удайсё и Уэмон-но ками, спустившись в сад, прогуливаются под прекрасными цветущими деревьями. Их изящные фигуры кажутся еще пленительнее в лучах вечернего солнца.
Игру в мяч не назовешь утонченной, скорее напротив, однако в столь изысканной обстановке и с такими игроками… Прекрасный сад тонет в вечерней дымке, на ветках деревьев раскрываются цветы нежнейших оттенков, кое-где пробивается молодая листва…
Любая, самая незначительная игра требует мастерства, и юноши не жалеют сил, стараясь превзойти друг друга. Впрочем, мало кому удается сравняться в ловкости с Уэмон-но ками, который шутки ради ненадолго присоединяется к играющим. Он очень хорош собой, изящен и во время игры старается держаться с достоинством, сообразным его званию, но, увлекшись, забывается, и разгоряченное лицо его становится особенно прелестным.
Вот игроки приближаются к вишням, растущим у лестницы, но до цветов ли им! Гэндзи и принц Хёбукё смотрят на них с галереи. С каждой новой игрой молодые люди обнаруживают все большее мастерство, и постепенно даже самые знатные забывают о приличной их званиям сдержанности и перестают обращать внимание на сбившиеся головные уборы. Удайсё тоже увлечен игрой куда больше, чем подобает человеку столь высокого ранга, трудно не залюбоваться юношеской гибкостью его движений, стройностью стана. На нем мягкое платье цвета «вишня», пузырящиеся концы шаровар подвернуты совсем немного, так что облик его не теряет значительности. Вот на платье Удайсё, словно снежинки, падают лепестки. Посмотрев вверх, он пленительно небрежным движением срывает с дерева надломленную игроками ветку и усаживается на ступени. Скоро к нему присоединяется Уэмон-но ками.
– Цветы опадают один за другим… О, если б ветер пролетал стороной (296, 297)… – говорит Уэмон-но ками, украдкой поглядывая туда, где расположены покои Третьей принцессы.
Там царит обычное оживление. Из-под штор видны разноцветные концы рукавов, изящные очертания женских фигур просвечивают сквозь занавеси, словно дары весенним богам – сквозь ткань дорожных мешков[31]31
…словно дары весенним богам… – В древней Японии было принято, отправляясь в путь, брать с собой приношения для местных богов, дабы те ограждали путников от бед и несчастий. Чаще всего в качестве приношений использовались так называемые «нуса» – узкие полоски разноцветной бумаги, прикрепленные к ритуальному жезлу. Приношения складывались в особые мешки, сшитые, как правило, из тонкой прозрачной ткани. Эпитет «весенние» введен в текст только потому, что действие происходит весной.
[Закрыть]. Переносные занавесы небрежно сдвинуты в сторону, мелькают бойкие служанки – словом, ничто не говорит о том, что здесь живет особа столь высокого звания.
Вдруг из-за занавесей выбегает прелестная китайская кошечка, преследуемая другой, побольше До молодых людей доносятся испуганные женские восклицания, неясный шум, шелест платьев. За китайской кошечкой тянется длинный шкурок,– очевидно, она диковата. Еще мгновение – и, за что-то зацепившись, шнурок натягивается и приподнимает край занавеса. Теперь молодым людям видно все, что делается внутри, причем никто из дам не спешит исправить положение. Даже те, что сидят возле галереи, растерявшись, не двигаются с места.
В глубине покоев на расстоянии всего двух пролетов от лестницы, на которой расположились Удайсё и Уэмон-но ками, стоит женщина[32]32
…стоит женщина… – Уже то, что Третья принцесса стояла, выпрямившись во весь рост, считалось чудовищным нарушением этикета.
[Закрыть] в утики. Ее видно как на ладони. Из-под верхнего платья (кажется, цвета «красная слива») выглядывает множество нижних – темных и светлых, которых края, прекрасно сочетаясь по цвету, напоминают обрез тетради, сшитой из разноцветных листов. Сверху наброшено хосонага из узорчатой ткани цвета «вишня». Волосы, на семь-восемь сунов[33]33
Сун – мера длины, один сун равен 3,03 см.
[Закрыть] длиннее платья, тянутся словно скрученные шелковые нити, ясно видны их красиво распушившиеся подстриженные концы. Длинный подол волочится по полу, сама же женщина удивительно мала и тонка. Все в ней: и стройность стана, и нежный профиль, обрамленный ниспадающими волосами,– полно невыразимого изящества и очарования. К сожалению, дело было под вечер, и в покоях стоял полумрак…
Прислужницы, увлеченно следившие за молодыми игроками, которые в пылу игры не обращали внимания даже на опадающие цветы, сразу не заметили, что их видно снаружи. Но вот, услыхав, вероятно, жалобное мяуканье кошки, женщина обернулась. Ее движения неторопливы, юное лицо прелестно.
Удайсё растерялся. Он мог подойти и поправить занавес сам, но вряд ли ему удалось бы таким образом спасти положение, скорее напротив. Поэтому он ограничился тем, что тихонько покашлял, стараясь привлечь внимание дам. Только тогда принцесса медленно скрылась в дальних покоях. Увы, в глубине души он и сам был этому не рад и невольно вздохнул, когда шнурок ослабили и занавеси наконец опустились. Еще более был огорчен Уэмон-но ками, давно питавший к принцессе нежные чувства. «Несомненно, это была она,– думал он.– Никто другой не мог быть в таком платье!»[34]34
Никто другой не мог быть в таком платье... В домашнем платье (утики) могла быть только госпожа; прислуживающие ей дамы носили парадное платье со шлейфом мо (см. «Приложение», с. 107).
[Закрыть] Он притворился, будто ничего не заметил, но Удайсё знал, что это не так, и велика была его досада.
В поисках хоть какого-то утешения Уэмон-но ками подманил к себе кошку и взял ее на руки. От нее приятно пахло благовониями, она нежно мяукала, и, гладя ее, он предавался упоительным мечтам. Право же, молодые люди так влюбчивы!
– Столь важным особам не стоит сидеть у всех на виду,– сказал Гэндзи.– Пожалуйте лучше сюда.
Он перешел в южные покои флигеля, и друзья последовали за ним. Скоро к ним присоединился принц Хёбукё, и завязалась дружеская беседа. Придворные низших рангов устроились на галерее, разложив гам круглые сиденья. Непринужденно перебрасываясь шутками, молодые люди угощались разложенными на крышках от шкатулок лепешками «цубаи-мотии»[35]35
Лепешки «цубаи-мотии» – рисовые лепешки, положенные между двумя листьями камелии.
[Закрыть], грушами, плодами «кодзи». Потом подали вино, а к нему – сушеную рыбу и прочие столь же немудреные яства. Уэмон-но ками задумчиво вздыхал, обращая взор к цветущим деревьям, уныние изображалось на его лице. «Наверное, вспоминает сегодняшнее происшествие»,– догадался Удайсё и невольно осудил принцессу: «Ну разве можно было стоять у самого порога? С госпожой Весенних покоев такого никогда бы не случилось. Недаром отец не выказывает никаких признаков глубокого чувства, уместного по отношению к особе столь высокого звания. Бесспорно, юная особа, которой ум и душевные способности еще не получили достаточного развития, весьма трогательна, но слишком уж ненадежна».
А Уэмон-но ками, далекий от того, чтобы отыскивать в принцессе какие бы то ни было недостатки, все время возвращался мысленно к тому мигу, когда так неожиданно явилась она перед его взором. Видя в том воздаяние за долгие годы любовной тоски, он радовался своему счастливому, как ему казалось теперь, предопределению, и думы его беспрестанно устремлялись к принцессе.
Между тем Гэндзи, вспоминая о прошлом, говорит: – Когда-то мы с нынешним Великим министром соперничали, стараясь во всем превзойти друг друга. Но, должен признаться, в игре в мяч мне ни разу не удалось взять над ним верх. Вряд ли стоит говорить о преемственности в такой незначительной области, однако ваша принадлежность к столь блестящему роду неизбежно сказывается и здесь. Ваше мастерство потрясло сегодня всех присутствующих.
– Боюсь, что в более важных областях я не сумел достичь столь же значительных успехов,– улыбаясь, отвечает Уэмон-но ками,– и, как ни силен ветер, дующий от нашего дома (273), лично мне вряд ли удастся заслужить уважение потомков.
– Не могу с вами согласиться,– возражает Гэндзи.– Полагаю, что в летопись рода должно вносить любые истинно замечательные достижения, и ваши успехи вполне достойны того, чтобы о них узнали потомки.
Он так прекрасен, что, глядя на него, Уэмон-но ками невольно подумал: «Станет ли помышлять о другом женщина, имеющая такого супруга? Мне вряд ли удастся привлечь ее внимание. Так, я не вправе надеяться даже на ее сочувствие». Постепенно уверившись в том, что принцесса для него недоступна, Уэмон-но ками совсем приуныл и очень скоро покинул дом на Шестой линии.
Удайсё поехал с ним в одной карете.
– Когда меня одолевает скука, я приезжаю сюда, и мне неизменно удается рассеяться,– говорит Уэмон-но ками.
– Отец просил, чтобы мы еще до новолуния, выбрав подходящий день, снова навестили его. Может быть, вы заедете как-нибудь попрощаться с весной, пока не опали цветы? Захватите с собой лук…– просит Удайсё, и молодые люди уславливаются о встрече в ближайшие дни.
Пока им было по пути, они ехали вместе, беседуя, и Уэмон-но ками, не выдержав, завел разговор о принцессе.
– Создается впечатление, что ваш отец по-прежнему проводит большую часть времени в Весенних покоях,– не обинуясь, говорит он.– Очевидно, его привязанность к их обитательнице истинно велика. А как относится к этому принцесса? Государь нежно лелеял ее. Наверное, она кручинится теперь, лишенная его ласки, мне искренне жаль ее.
– О, вы заблуждаетесь! – отвечает Удайсё. – На самом деле все не так. Разумеется, к госпоже Весенних покоев отец относится иначе, чем к другим, ведь он сам воспитал ее. Но и принцессу он ни в коем случае не оставляет без внимания.
– Вам нет нужды обманывать меня. Я все знаю. Уверен, что ей слишком часто бывает грустно. А ведь Государь так любил ее… И кто мог подумать…
Отчего же, скажи,
Соловей, средь цветов порхающий,
Для гнезда своего
Не хочет выбрать себе
Ветку цветущей вишни?
Казалось бы, одна вишня под стать этой весенней птице, и все же… Как странно! – добавляет Уэмон-но ками словно про себя.
«Не слишком ли много внимания уделяет он принцессе? – подумал Удайсё. – Значит, я был прав…»
– Пусть в далеких горах
Гнезда вить привыкла кукушка,
Могут ли ей
Наскучить нежные краски
Пышно расцветшей вишни?
Вправе ли мы требовать, чтобы предпочтение отдавалось одному-единственному дереву? Это невозможно, – отвечает он, а как разговор этот ему неприятен, старается перевести его на другой предмет.
Вскоре молодые люди расстались.
Уэмон-но ками, по-прежнему лелея честолюбивые замыслы, жил один в Восточном флигеле дома Великого министра. Он жил так уже давно, и часто ему бывало тоскливо и одиноко, но мог ли он кого-то винить? Впрочем, иногда он думал не без некоторой самонадеянности: «При моих-то достоинствах разве я не вправе надеяться?»
Однако после того памятного вечера Уэмон-но ками совершенно пал духом и, снедаемый сердечной тоской, помышлял лишь о том, как бы изыскать средство снова хоть мельком увидеть принцессу. «Женщины невысокого звания,– думал он,– довольно часто переезжают с одного места на другое – либо по случаю воздержания, либо для того, чтобы избежать нежелательного направления, и всегда можно улучить миг… Но принцессу охраняют столь бдительно. Я вряд ли сумею открыть ей свое чувство». Как обычно, он написал письмо на имя Кодзидзю:
«На днях ветер занес меня на „равнину Дворцовой ограды…“ (298). Воображаю, с каким пренебрежением отнеслась ко мне Ваша госпожа. С того вечера неизъяснимая тоска завладела душой. Вот и нынешний день провел, „печалясь лишь и вздыхая…“ (299).
Вчуже смотрю
И вздыхаю – сорвать не удастся,—
Этот цветок
Мое сердце пленил в тот вечер,
И тоска с каждым мигом сильней…»
Кодзидзю, не зная, о каком вечере идет речь, предположила, что это обычные любовные жалобы, и, когда возле принцессы никого не было, передала ей письмо.
– Меня пугает упорство, с каким этот человек, как видно до сих пор не забывший вас, докучает вам своими письмами,– улыбаясь, сказала она.– Но когда я вижу его печальное лицо… Право, иногда и себя бывает трудно понять…
– Что такое? – простодушно удивилась принцесса и принялась читать уже развернутое Кодзидзю письмо. Дойдя же до места, где говорилось: «но „вижу“ – не скажешь…» (299) – она покраснела, ибо, вспомнив о неловко задравшемся занавесе, сразу догадалась, что Уэмон-но ками имеет в виду.
Недаром Гэндзи так часто призывал ее к осмотрительности. «Не показывайтесь Удайсё, – говорил он, – вы слишком наивны и неосторожны. Иногда бывает достаточно малейшей оплошности». «А что, если Удайсё видел меня и сказал об этом господину? – ужасалась принцесса. – Господин наверняка рассердится…»
Забывая, что ее видел совершенно чужой человек, она думала прежде всего о том, как бы не навлечь на себя гнев Гэндзи. Право, что за дитя!
Видя, что принцесса на этот раз затрудняется с ответом еще более обычного, и понимая, что настаивать в таких обстоятельствах невозможно, Кодзидзю – как это уже не раз бывало прежде – потихоньку написала ответ сама:
«В тот вечер я не заметила на Вашем лице никакой печали. Право, даже обидно… Что Вы имеете в виду, говоря „не то чтоб совсем“? Не слишком ли Вы дерзки…
Тайны своей
Не выдай ни взглядом, ни словом,
Пусть не знает никто,
Что мечтаешь о вишне, растущей
На недоступной вершине.
Но не тщетно ли?..»
