Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3"
Автор книги: Мурасаки Сикибу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Такая бесцеремонность удивила гостя, но в остальном дама показалась ему вполне достойной особой.
– Рад это слышать, – ответил он. – Вы разрешили мое недоумение. Значит, я могу надеяться, что барышни меня понимают?
Дама тихонько выглянула из-за занавеса. Близилось утро, и очертания предметов были уже ясно различимы. Сайсё-но тюдзё сидел, облокотившись на скамеечку-подлокотник, одет он был довольно скромно, и его охотничье платье совершенно промокло от росы. Воздух был напоен удивительным ароматом, казалось не принадлежащим этому миру. Старая женщина заплакала.
– О, я так боялась, что вы сочтете меня просто дерзкой старухой,– проговорила она. – Потому и молчала до сих пор, хотя все эти годы жила надеждой, что когда-нибудь мне представится случай рассказать вам эту печальную старую историю. Я молилась об этом, и не потому ли судьба оказалась ко мне благосклонной? Как я рада, что наконец… Но, увы, свет меркнет в глазах, я не могу говорить…
Как жалка была ее дрожащая фигура! Сайсё-но тюдзё знал, что пожилые люди слезливы, но здесь явно было что-то другое.
– Я уже столько раз бывал здесь, – сказал он, – но ни от кого не слышал и слова участия и в одиночестве пробирался по росистым тропам. Что за счастливый случай! Говорите же все, ничего не скрывая.
– О да, такого случая мне больше не дождаться. Да и кто знает, сколько мне еще осталось жить? В моем возрасте никто не может быть уверен в том, что доживет до утра. Так что медлить не стоит. Будет лучше, если вы все-таки узнаете о моем существовании… До меня дошел слух, что скончалась женщина по имени Кодзидзю, которая прислуживала когда-то в доме на Третьей линии. Увы, многие из тех, кто был близок мне в дни моей молодости, покинули уже этот мир. На склоне лет оставшись одна, я переехала из далекой провинции в столицу и, воспользовавшись старыми связями, поступила на службу к Восьмому принцу. Это было пять или шесть лет тому назад. Разумеется, вы об этом не знали. Но, может быть, вам случалось слышать о покойном Уэмон-но ками, старшем брате нынешнего Адзэти-но дайнагона? Столько долгих лет прошло со дня его кончины, а мне кажется, что это было только вчера, и даже рукава не успели просохнуть… А между тем я могу сосчитать по пальцам все эти годы, промелькнувшие мимолетным сном. Вот и вы уже выросли и стали важным вельможей.
Да… Так вот, кормилицей покойного Уэмон-но ками была моя мать. Меня же называли тогда госпожой Бэн. Я тоже удостоилась чести прислуживать господину Уэмон-но ками и весьма к нему привязалась. Мое положение в доме было совершенно ничтожным, но очень часто именно мне он открывал чувства и мысли, зарождавшиеся в его душе. Однажды, когда господин сделался так слаб, что в исходе болезни можно было не сомневаться, он изволил призвать меня к своему ложу и изъявил последнюю волю. Кое-что из сказанного им я почитаю долгом довести до вашего сведения. Теперь вы знаете достаточно, а если пожелаете узнать остальное, когда-нибудь я продолжу свой рассказ. Теперь это не совсем удобно, вот и молодые дамы уже переглядываются, удивляясь моей болтливости. Что ж, они правы…
И женщина замолчала, не решаясь продолжать.
Сайсё-но тюдзё был потрясен. Уж не бредит ли она? Или, подобно вещунье-прорицательнице, произносит слова, не зависящие от ее собственной воли? Но женщина явно говорила именно о том, что давно уже было предметом его мучительных сомнений, поэтому ему страстно хотелось услышать ее рассказ до конца. Однако они были не одни и, дабы не возбуждать подозрений… К тому же проводить ночь в покоях дочерей принца, слушая разные старые истории, было не совсем прилично, особенно если учесть, что его принимали здесь впервые.
– К сожалению, я понял далеко не все, но я крайне признателен вам за то, что вы заговорили о моем прошлом. Надеюсь когда-нибудь услышать и остальное. Но туман рассеивается, а я слишком дурно одет, чтобы показываться благородным особам. Поэтому, к моей величайшей досаде, я принужден покинуть вас.
Он поднялся, собираясь уходить, и как раз в этот миг до их слуха донесся негромкий колокольный звон. Звонили в том самом храме, где сейчас находился принц.
Горы все еще тонули в густом тумане. Над вершинами нависали грядой восьмислойные облака (392), и, как ни далеко может видеть сердце (391), трудно было представить себе, что где-то там за ними… Какими же одинокими должны чувствовать себя дочери принца! Наверное, нет на свете таких печальных мыслей, какие не посетили бы их. И стоило ли удивляться тому, что они так робки?
– В предутренней мгле
Не видно дороги в столицу.
Окутал туман
Тропу на горе Макино,
По которой пришел я сюда.
Какая тоска… – Гость медлил в нерешительности. Даже ко всему привычные жители столицы и те восхитились бы, увидев его в этот миг, а уж о здешних дамах и говорить нечего. Судя по всему, они снова не знали, что ответить, и наконец послышался тихий голос Ооикими:
– Над этой тропой,
К горным вершинам ведущей,
Тучи клубятся.
А теперь плотной стеною
Стал на ней осенний туман.
Немудрено вообразить, как был растроган Сайсё-но тюдзё, услыхав, что невольный вздох сорвался с ее губ. Он не находил в этой горной местности ничего привлекательного, но, преисполненный жалости к столь юным особам… Однако небо все больше светлело, и, не желая, чтобы его видели в скромном охотничьем платье, он сказал:
– Вы не поверите, как жаль мне расставаться с вами. Я ведь так многого не успел сказать… Остается надеяться, что потом, когда мы лучше узнаем друг друга… Мне бы не хотелось только, чтобы вы принимали меня за обычного искателя приключений. Да, откровенно говоря, я рассчитывал на большее сочувствие…
Перейдя в западные покои, приготовленные для него сторожем, Сайсё-но тюдзё некоторое время сидел там, любуясь окрестностями.
– Слышите, как шумят рыбаки на настилах? – переговаривались между собой его спутники, как видно понимавшие толк в рыбной ловле. – Какой недовольный у них вид! Похоже, что рыба и та сюда не заходит.
Рыбаки же занимались вседневными своими трудами: собирали хворост, грузили его в утлые челны и сновали в них по реке – туда, обратно… Глядя, как волны подбрасывают их ненадежные суденышки, Сайсё-но тюдзё невольно подумал: «Сколь превратна жизнь любого человека, в этом мире живущего. Величайшее заблуждение полагать, что я наслаждаюсь покоем в драгоценных хоромах, а не качаюсь в волнах точно так же, как эти жалкие рыбаки…»
Приказав принести себе тушечницу, он написал:
«Я в душу проник
Девы, век коротающей свой
У моста Удзи.
Ладья проплыла, и на платье
Мне брызги упали с шеста… (393, 394).
Представляю себе, как тоскливо Вам теперь…»
Письмо это Сайсё-но тюдзё вручил все тому же сторожу, который поспешил отнести его сестрам. Старик дрожал от холода, и вид его возбуждал невольную жалость. Ооикими боялась, что благовония, которыми пропитала она свое послание, покажутся гостю слишком простыми, но, поскольку в таких случаях ценится прежде всего умение ответить быстро…
«Рыбачья ладья
Снует по реке Удзи
Ночью и днем.
Блекнут мои рукава
От нескончаемых брызг.
Увы, и сама я „в волнах качаюсь…“» (394) – написала она изящным почерком, и мог ли Сайсё-но тюдзё остаться равнодушным?
«Да она – само совершенство!» – невольно подумал он.
Тут из столицы прибыла карета, и люди, готовясь к отъезду, засуетились вокруг. Позвав сторожа, Сайсё-но тюдзё сказал:
– Я непременно навещу вас снова, когда вернется принц.
Сбросив с плеч мокрое платье, он поднес его старику, а сам облачился в привезенное из столицы носи.
С тех пор мысли Сайсё-но тюдзё то и дело возвращались к рассказу старой Бэн. Не мог он забыть и дочерей принца, которых красота превзошла его ожидания. «Сколь все же трудно отказаться от мира», – думал он, чувствуя, что решимость его значительно поколебалась. Разумеется, он не преминул написать к ним.
Не желая, чтобы послание походило на любовное, Сайсё-но тюдзё выбрал лист толстой белой бумаги и долго подбирал кисть. Почерк его был безупречен.
«К моему величайшему сожалению, – писал он, – я не успел сказать Вам всего, что хотел… Впрочем, наверное, Вы и без того сочли меня слишком дерзким. Смею надеяться, что впредь Вы согласитесь принимать меня без особых церемоний. Мне известно, когда Ваш почтенный отец возвращается из горной обители, может быть, к тому времени рассеется и этот унылый туман…»
Отвезти письмо Сайсё-но тюдзё поручил человеку по прозванию Укон-но дзо, наказав передать его прислуживающей в доме старой даме.
Представив себе дрожащую от холода фигуру старика сторожа, Сайсё-но тюдзё послал ему несколько шкатулок с разными лакомствами.
На следующий день он отправил гонца и в горную обитель, вручив ему множество свертков шелка и вату. «В пору осенних бурь живущим в горах монахам особенно тоскливо и одиноко, – подумал он. – К тому же принц должен достойно вознаградить их».
В самом деле, в то утро как раз кончались службы, и принц смог оделить шелками, ватой и монашескими одеяниями всех участвовавших в обрядах монахов.
Сторож же, едва Сайсё-но тюдзё уехал, поспешил облачиться в подаренные ему одежды: великолепный охотничий кафтан и нижнее платье из белого узорчатого шелка, но его непривлекательная наружность, которую переменить было, увы, невозможно, составляла столь резкую противоположность с этим прекрасным, упоительно благоухающим нарядом, что никто не мог равнодушно пройти мимо: одни громко восхищались, другие не менее громко бранились. Так что старик и сам был не рад подарку, тем более что, куда бы он ни пошел, к нему тотчас устремлялись все взоры. Раздосадованный, он попытался уничтожить запах, возбуждающий всеобщее любопытство, но тщетно – запах оказался таким стойким, что его не удалось даже смыть.
Сайсё-но тюдзё был в восторге от изящного и вместе с тем искреннего ответа Ооикими. Разумеется, дамы не преминули рассказать принцу о полученном письме и даже показали ему его, но он ничуть не удивился.
– А что здесь такого? Только вряд ли господину Сайсё-но тюдзё понравится, если вы станете обращаться с ним как с обычным поклонником. Ведь он не похож на нынешних молодых людей. Однажды я позволил себе намекнуть ему, что, мол, когда меня не станет… Вот он и запомнил.
Принц поспешил отправить Сайсё-но тюдзё письмо с изъявлениями благодарности за дары, которых оказалось слишком много для горной обители, и тот подумал, что неплохо было бы снова съездить в Удзи. Вспомнив, что Третий принц давно уже мечтает о том, как бы встретить где-нибудь в горной глуши никому не ведомую прелестную особу, он решил возбудить его любопытство и вот как-то вечером зашел к нему.
Сначала беседа их шла по привычному руслу, потом в какой-то связи Сайсё-но тюдзё упомянул о принце из Удзи и подробно описал тот рассвет, когда случай помог ему… Принц Хёбукё слушал внимательно, не скрывая волнения. Довольный тем, что его ожидания оправдались, Сайсё-но тюдзё продолжил свой рассказ, чтобы уже наверняка поразить воображение друга.
– Почему же вы не показали мне ее письма? – попенял ему принц. – Я бы на вашем месте…
– Разумеется, вы бы на моем месте… Странно только, что до сих пор я не видел ни одного из полученных вами писем, а ведь их, я знаю, немало. Впрочем, это дело стороннее. Я хорошо понимаю, что не мне, жалкому затворнику, становиться полновластным владельцем того горного жилища. Потому-то я и хотел показать его вам. Единственное, что беспокоит меня, – каким образом вы будете туда ездить. Ведь лишь такие ничтожные особы, как я, вправе сами располагать собой. Должен вам сказать, что, путешествуя по столь глухим уголкам, можно и в самом деле встретить немало примечательного. Только подумайте, где-нибудь в далекой горной глуши в полном уединении живет прелестнейшая особа, о существовании которой и не подозревает никто… Признаюсь, раньше я относился к дочерям принца с некоторым предубеждением и даже никого о них не расспрашивал, полагая, что в доме отшельника не может быть женщин, достойных внимания. Но если меня не обманул тот неясный предутренний свет, их красота безупречна. Держатся же они с достоинством, лучшего и желать нечего.
Рассказ о девушках из Удзи воспламенил воображение принца Хёбукё и возбудил в душе его что-то вроде ревности. Дочери Восьмого принца должны быть истинно прекрасны, если даже Сайсё-но тюдзё, увидев их, лишился покоя.
– О, прошу вас, узнайте о них побольше! – просит принц, сгорая от нетерпения и кляня свое высокое звание, мешающее ему произвольно располагать собой.
– Разумно ли так волноваться из-за женщин? – отвечает Сайсё-но тюдзё, дивясь его пылкости. – По-моему, мир не стоит того, чтобы связывать себя с ним хотя бы ненадолго. Потому-то я и бегу всех привязанностей, даже ни к чему, казалось бы, не обязывающих. Я не вправе потворствовать своим прихотям, если они ставят под угрозу осуществление моего главного замысла.
– По-моему, вы слишком много на себя берете, – смеется принц. – Не довольно ли высокопарных проповедей? Посмотрим, что вы потом скажете.
А Сайсё-но тюдзё все не мог забыть слов, оброненных старой прислужницей, безотчетная печаль владела его сердцем, и прекраснейшие, совершеннейшие из женщин не способны были взволновать его.
Настала Десятая луна, и на Пятый или Шестой день Сайсё-но тюдзё снова собрался в Удзи.
– Сейчас самое время, чтобы посмотреть на лов ледяной рыбы, – говорили его приближенные.
– Но стоит ли нам, ничтожным мотылькам, услаждать свои взоры ловлей рыбы? – возразил Сайсё-но тюдзё. – Кто знает, чей век короче?
Решительно отказавшись от пышной свиты, он выехал налегке в простой карете с плетеным верхом, облаченный в скромное, без узоров платье, сшитое нарочно для этого случая.
Радостно встретив дорогого гостя, Восьмой принц принялся потчевать его местными лакомствами. Когда же наступил вечер, они устроились возле светильника и до утра не смыкали глаз, слушая, как спустившийся с гор Адзари толковал особенно сложные места из прочитанных ранее текстов.
С реки дул холодный ветер, срывал листья с деревьев, но и шелест листьев, и плеск воды рождали в душе не светлую печаль, а глубокое уныние. «Скоро рассвет», – подумал Сайсё-но тюдзё и, невольно вспомнив свой прошлый приезд сюда, постарался перевести разговор на музыку, очарованию которой так подвластно человеческое сердце.
– В прошлый раз, когда я блуждал в предрассветном тумане, – сказал он между прочим, – до слуха моего донеслась какая-то прекрасная мелодия. К сожалению, она слишком быстро оборвалась, и с тех пор я только и помышляю о том, как бы услышать ее полностью.
– О, меня давно уже не волнуют ни краски, ни ароматы этого мира, – ответил принц, – и я забыл все слышанные прежде мелодии.
Тем не менее он велел дамам принести китайское кото.
– Боюсь, что теперь мне не пристало… Но, пожалуй, я сумел бы подыграть, если бы кто-нибудь начал, – добавил он и предложил гостю бива.
Взяв инструмент, Сайсё-но тюдзё принялся его настраивать.
– Трудно поверить, что именно это бива слышал я тогда, на рассвете. В его звуках почудилось мне что-то особенное… – сказал он, не решаясь играть.
– Не стоит смеяться над нами, – смутился принц. – Да и от кого мои дочери могли перенять приемы, достойные вашего слуха?
Принц пробежался пальцами по струнам, и они запели так трогательно и так печально, что у Сайсё-но тюдзё невольно сжалось сердце. Впрочем, не оттого ли, что пению струн вторил шум ветра в кронах горных сосен?
Делая вид, что ничего не помнит, принц неуверенно начал наигрывать весьма приятную мелодию, но скоро отложил кото.
– Иногда совершенно случайно до меня долетают звуки кото «со», – сказал он. – Позволю себе заметить, что особа, на этом инструменте играющая, сумела достичь немалых успехов, хотя я всегда пренебрегал ее образованием. Мои дочери играют так, как велит им сердце, и только речные волны вторят им. Разумеется, при таком обучении вряд ли можно усвоить мелодии, достойные слуха истинного ценителя.
Тем не менее он попросил дочерей сыграть для гостя.
– О нет, – отвечали они. – Довольно и того, что господин Сайсё-но тюдзё подслушал нас в то утро… Нам слишком стыдно.
Наотрез отказавшись играть, девушки удалились во внутренние покои. К величайшему разочарованию Сайсё-но тюдзё, принцу так и не удалось уговорить их. Он очень смутился, понимая, что дочери могут показаться гостю дурно воспитанными провинциалками.
– Я растил дочерей один, – признался он, – стараясь, чтобы никто не узнал об их существовании. Но жить мне осталось немного. Не сегодня завтра… Меня беспокоит, что дочери, у которых вся жизнь впереди, останутся одни и принуждены будут влачить жалкое существование. Именно это и мешает мне отречься от мира.
Сердце Сайсё-но тюдзё дрогнуло от жалости.
– Вы сами понимаете, что я не вправе принимать на себя обязательства, которые позволили бы мне открыто покровительствовать этим юным особам, – ответил он. – Но я почту за счастье, если они согласятся без церемоний обращаться ко мне за помощью. Не знаю, надолго ли я задержусь в этом мире, но, пока я жив, ваши дочери не останутся непризренными.
– О, вы и вообразить не можете, как я вам благодарен, – растрогался принц.
Утром, когда принц удалился для молитв, Сайсё-но тюдзё призвал к себе ту старую даму, с которой он разговаривал в прошлый раз. Ее называли госпожа Бэн, и она прислуживала дочерям принца. Лет ей было чуть меньше шестидесяти, но держалась она с достоинством.
Обливаясь слезами, госпожа Бэн рассказала гостю о том, как покойный Уэмон-но ками от тоски занемог тяжкой болезнью, которая в конце концов и оборвала его жизнь. Увы, эта старинная история была так печальна, что даже человек, не имеющий к ней никакого отношения, не мог бы слушать ее без волнения, а уж Сайсё-но тюдзё…
Долгие годы жестокие сомнения терзали его душу, и, не имея средств узнать истину, он молил Будду, чтоб тот просветил его. Неужели его молитвы были наконец услышаны? Право, мог ли он ожидать, чтобы здесь… Не сон ли это? Слезы потоком текли по его лицу.
– Неужели остались еще люди, которым известны эти обстоятельства? – спросил он. – Какой позор! Впрочем, можно ли было предполагать… Очевидно, многие говорят об этом. Хотя, признаюсь, до сих пор мне ни разу не приходилось слышать ничего подобного.
– Никто, кроме Кодзидзю и меня, об этом не знает, – плача, отвечала дама. – Мы же молчали. При всей незначительности своего положения я удостоилась чести быть самой близкой прислужницей господина У эмон-но ками. Я не отходила от него ни днем, ни ночью и быстро проникла его тайну. Только мы с Кодзидзю и были посредницами. О, господин нечасто писал к принцессе, лишь тогда, когда сдавленное в груди чувство просилось наружу и он не в силах был более его сдерживать. Но, увы, все это слишком печально, и стоит ли останавливаться на частностях? Когда жизнь его приблизилась к своему пределу, он обратился ко мне с последней просьбой. Как страдала я все это время, не имея средства выполнить ее! Ведь возможности столь ничтожной особы весьма ограниченны… Я не очень прилежна в молитвах, но я никогда не забывала просить Будду о том, чтобы он помог мне передать вам слова господина. Да, теперь я знаю, что Великий Будда истинно изволит пребывать в нашем мире. У меня есть для вас кое– какие бумаги… Теперь мне не надо их сжигать. Я так боялась, что после моей кончины – а разве можно знать, когда придет конец? – в мире станет известно… Какой надежды исполнилось мое сердце, когда начали вы навещать принца! Черпая силы в этой надежде, я стала ждать… И вот… О, я уверена, что наша встреча не случайна.
Постепенно она рассказала Сайсё-но тюдзё все, что было связано с его рождением:
– Вскоре после кончины Уэмон-но ками моя мать занемогла и покинула этот мир. Надев одно на другое одеяния скорби, я целыми днями оплакивала ушедших. Тут один дурной человек, давно уже обо мне помышлявший, обманом увез меня на берега Западных морей , и я потеряла всякую связь со столицей. Человек этот тоже умер, и вот более чем через десять лет я вернулась обратно с таким чувством, словно попала в другой мир. По отцовской линии я связана с домом Восьмого принца и с детства поддерживала сношения с его домочадцами, поэтому и решила поступить на службу к его дочерям. Правда, сначала предполагалось, что я пойду в услужение к нёго из дворца Рэйдзэй, которую знала с давних пор, но, увы, для такого блестящего окружения я была слишком жалка. Вот так и стала я «трухлявым пнем, доживающим в горной глуши…» (395). Когда скончалась Кодзидзю? Не знаю… Немного осталось в мире людей, с которыми я была близка в молодые годы, все они опередили меня. А я лишь сетую на судьбу, обрекшую меня на одинокую старость, и все никак не могу расстаться с этим миром.
Но вот и ночь подошла к концу.
– Право, эта старая история бесконечна, – вздохнул Сайсё-но тюдзё. – Но мы еще вернемся к ней. Надеюсь, нам удастся поговорить в другом, более спокойном месте, где никто не будет нам мешать. Теперь я припоминаю, что моей матери в самом деле прислуживала дама, которую называли Кодзидзю. Мне было лет пять или шесть, когда она внезапно стала страдать от болей в груди и очень скоро скончалась. Увы, не встреться я с вами, мне пришлось бы уйти из этого мира обремененным тяжким грехом[149]149
...мне пришлось бы уйти из этого мира обремененным тяжким грехом... – т. е. грехом сыновней непочтительности.
[Закрыть].
Госпожа Бэн вручила ему зашитые в мешочек бумаги, туго свернутые и пропахшие плесенью.
– Теперь вы можете уничтожить их сами. Понимая, что жить ему осталось совсем немного, господин собрал все эти письма и отдал мне. Я надеялась, что смогу каким-то образом встретиться с Кодзидзю и передать их ей для принцессы. Но, увы, мы так больше и не увиделись. Не моя это была вина, но мысль о невыполненном долге тяготила меня все эти годы.
Приняв мешочек с письмами, Сайсё-но тюдзё спрятал его, стараясь ничем не выдать своего волнения. Он знал, как болтливы бывают старые люди, и боялся, что госпожа Бэн, не устояв перед искушением, расскажет кому-нибудь эту поистине невероятную историю. Правда, она поклялась, что не проронит ни слова, но мог ли он быть уверен?..
Скоро гостю принесли утренний рис.
– Вчера я был свободен от своих обязанностей, – сказал он принцу, – но сегодня во Дворце кончается срок Удаления от скверны. Кроме того, я должен заехать к государю Рэйдзэй, дабы справиться о здоровье Первой принцессы, которая, кажется, занемогла. Боюсь, что в ближайшие дни я буду очень занят. Но как только освобожусь, сразу же приеду к вам. Надеюсь увидеться с вами раньше, чем упадут с деревьев алые листья.
– О, каждое ваше появление словно луч света, разгоняющий унылый сумрак этих гор… – ответил принц, не зная, как выразить свою благодарность.
Вернувшись домой, Сайсё-но тюдзё прежде всего достал мешочек, полученный от госпожи Бэн, и принялся его рассматривать. Мешочек был сшит из узорчатого китайского шелка и перевязан тонким шнурком с печатью Уэмон-но ками. В верхней его части виднелась надпись: «Госпоже…» Нетрудно вообразить, с каким волнением Сайсё-но тюдзё развязал его.
Внутри оказалось пять или шесть листков разноцветной бумаги, исписанных рукой Третьей принцессы, – очевидно, ответы на письма Уэмон-но ками. Кроме того, там было еще несколько листков бумаги, на которых рукой Уэмон-но ками было написано: «Болезнь моя тяжела, и, как видно, очень скоро… Мне трудно писать, но, поверьте, сердце мое с неодолимой силой влечется к Вам. О, зачем переменили Вы обличье?»
Письмо было довольно бессвязным, дрожащие знаки напоминали птичьи следы:
«Ты от мира тщеты
Отреклась, чередою унылой
Текут твои дни,
Но разве не горше тому,
Кто глядит на тебя издалёка?..» (396).
В конце же было написано вот что:
«Мне сообщили о радостном событии. Вряд ли стоит беспокоиться за судьбу младенца, и все же…
Будь длинней моя жизнь,
Я бы хоть вчуже увидел,
Как растет та сосна,
Которую втайне от мира
Посадил на дикой скале».
На этом письмо обрывалось. Сверху стояла надпись: «Госпоже Кодзидзю». Обветшавшая бумага была изъедена молью и пахла плесенью, но знаки выделялись ясно и четко, словно только что начертанные. «А если бы это письмо попало в чужие руки?» – ужаснулся Сайсё-но тюдзё.
Взволнованный и опечаленный тем, что ему открылось, он не в силах был ехать во Дворец и прошел в покои матери.
Как всегда спокойная и моложавая, принцесса читала сутру, которую робко отложила, увидев сына.
«Разве осмелюсь я когда-нибудь сказать ей, что мне все известно?» – подумал юноша и решил сохранить эту тайну в своем сердце.
