Текст книги "Лейли и Меджнун"

Автор книги: Мухаммед Физули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Пошли они в печали нестерпимой.

Вот, наконец, пред ними дом родимый.

Меджнун стремился лишь к Лейли одной.

А не к отцу, не к матери родной.

Отец его увещевал немало,

И мать увещевала, умоляла.

Здесь мать Меджнуну дает наставленья и в саду укоров собирает колючки сожаленья

Души блаженство, свет моих очей,

Ты избран быть одним в душе моей.

Своим народом ты обязан   править

И благородством род отцов прославить.

Ты должен следовать делам царей

И сделать доблесть участью твоей.

С бровями ты не можешь быть в разлуке -

Найди успокоенье лучше в луке!

Полет ресниц ты видеть захотел?

Стремись к полету смертоносных стрел!

Что юной чаровницы стан самшитный?

Люби копья удар кровопролитный.

По родинке иль по кудрям печаль?

Смотри на точки и на букву "Даль"!

Ты увлечен бровями и очами?

Пусть "Айн" очами будет, "Нун" – бровями.

К чему плоды тебе – ты кипарис.

Свободным будь, быть пленником стыдись![51]51
  Согласно мусульманскому верованию, кипарис считается благородным деревом, так как он вечно зелен.


[Закрыть]

Ты – как рубин, таким и оставайся,

При виде солнца в цвете не меняйся.

Не радуйся, как легкий пузырек[52]52
  Речь идет о пузырьках на поверхности воды. Здесь же игра слов. «Хава» – воздух, ветер, а также страсть.


[Закрыть],

Что в голове гуляет ветерок.

У ветерка ты где найдешь устои?

Развеять разум для него – пустое.

Вкруг свечки не кружись; в огне любви

Сгоришь! На помощь разум призови.

Беда тому, кто вкруг свечи кружится, -

Увидишь сам, он в уголь обратится.

Презри услады сердца и очей,

Красавиц избегай, вина не пей.

Кто льнет к вину и девушкам сверх меры,

Не может мужем быть ума и веры.

Где ум и вера у того, кто пьян,

Кто идолопоклонством обуян?

Не слушай и стихов: они ужасны!

Тот лжец, кто говорит: "Стихи прекрасны".

Смелее к знаньям пролагая путь,

Лентяем и гулякою не будь.

Росток в саду надежды благородной!

Ужель тебе позорить нас угодно?

Возлюбленную ты легко найдешь,

Пока с отцом и матерью живешь.

Племен арабских сотни многолюдных,

И в каждом сотни есть красавиц чудных.

Тебе мы всех подряд покажем их,

Стремясь к свершению надежд благих.

Одной из них, пленительной и стройной,

Назначим стать твоей женой достойной.

Потом и свадьбы подойдет пора,

Не пожалеем на нее добра.

Отвергни лишь постылое дикарство,

Помилуй род наш, дай от бед лекарство.

Послушать, наконец, ты должен нас.

Довольно! Не терзай нас каждый час!

Один мудрец хулил влюбленных глупость

И так стихами осуждал их тупость":

Газель мудреца

Любви не предавайся, друг: любовь – недуг души ужасный,

И что любовь – недуг души, теперь для всех на свете ясно.

В любовном торге для себя ты, друг мой, выгод не ищи:

Убытком выйдет нам барыш, когда торгуемся с прекрасной.

Дугой изогнутая бровь – кинжал, что жизнь твою прервет,

И смертоносною змеей язвит нас локон сладострастный.

На луноликих поглядишь – и кажется прекрасным лик,

Но все они беду сулят, когда посмотришь беспристрастно.

Любовь мучением полна – суди хотя бы по тому,

Что тот, кто влюбится, всегда рыдает горестно, злосчастный.

Глаза красавицы забудь, от них ты жалости не жди:

Разит смертельно взгляд очей, убийца он людей опасный.

А скажет Физули тебе: «Красавицы верны друзьям» -

К словам поэта стал бы ты питать доверие напрасно.

Меджнун отвергает родительский совет, и скорби отца исцеления нет

Меджнун в ответ родителям своим

Так отвечал, печалями томим:

"Отец и мать, души моей дыханье,

Отец и мать, души моей желанье!

Я знаю – я пред вами виноват,

Упреки ваши заслужил стократ.

От сажи дыма вздохов стал я черен.

Я тяжкою виною опозорен.

Раскаяньем себе я сердце жгу,

Но что, скажите, сделать я могу?

Пленен любовью, я простился с волей,

И я своей не управляю долей.

Мой ум ослаб, любовью побежден,

Душа в томленье, мой кумир силен.

И тело и душа полны тоскою,

И лишь одним я сердце успокою.

Я даже "я" лишился своего

И никогда не возвращу его.

Но таково судьбы определенье,

А людям нет от рока избавленья.

Когда бы рок мне радость дал в удел,

Ужель бы я печали захотел?

Больной в болезни вовсе б не нуждался,

Когда бы он здоровьем наслаждался.

Когда бы нищий поднялся на трон,

То к попрошайству не вернулся б он.

И что судьба на небе расположит,

Никто на свете изменить не может.

Что о здоровье говорить моем:

Не станет розой шип, а та – шипом.

Земли, воды природа – постоянна.

Об измененье думать даже странно.

Вода – ужели может вниз не течь?

Огонь горящий может ли не жечь?

Когда еще я в глуби был утробы,

Творец пером дал очерк мне особый, -

Он страсть живую, влил в мой бедный ум

И оковал цепями страстных дум.

Мои суставы, кости, мышцы, жилы

Наполнились одним – любовью к милой,

А в сердце – горе поднялось на трон,

И я навек покоя был лишен.

Повиноваться должен я приказу,

Царем скорбей с рожденья стал я сразу.

Коль в страсти нет начала и конца,

Не знают излечения сердца.

Я стал светильником в дворце разлуки,

Усладу я нашел в сердечной муке.

Кто горе хочет у меня отнять,

Меня невольно хочет притеснять.

Когда вся жизнь свечи в ее сгоранье,

То для нее огонь – благодеянье.

Тот, кто готов огонь отнять у свеч,-

На гибель их готовится обречь.

Решив меня избавить от печали,

Любовью, знайте, вы вражду назвали!

Я в море страсти к милой погружен,

Мечом любви безумной поражен.

Лишь от одной я исцеленья жажду,

Лишь от одной я утоленья жажду.

Лишь в ней лекарство от тоски моей,

Забудьте всех – но помните о ней.

Вы говорите, много есть на свете

Прекрасных дев, людей влекущих в сети,

И даже говорите, что нашли

Красавиц, затмевающих Лейли.

Молю вас, так мне говорить не надо:

Где в мире есть подобная отрада?

Когда по розе плачет соловей,

Тюльпан его спасет ли от скорбей?

Я не Хосров: он то в Ширин влюблялся,

А то Шаккар он сердцем предавался.

По одному я следую пути -

И у меня измена не в чести ..."

Родителям принесши извиненье,

Он прочитал газель им в подтверждение

Газель печального Меджнуна

Любви не может излечить, о врач, целебная трава:

Ведь тело будет не легко тебе отсечь от существа.

Того влюбленным не зови, кто скажет: «Злые времена!»

Нет, кто любовью опьянен, времен не знает естества

Известно всем, как отличить от степи можем город мы

Но кто в степях любви живет, тот различает их едва[53]53
  То есть влюбленный не обращает внимания на внешний мир.


[Закрыть].

Тот, кто способен понимать, что на земле творится с ним,

Тот не испытывал еще лица любимой волшебства.

Когда с любимой ты – одно, душа и плоть разделены;

Душа, о плоти не забыв, для подлинной любви мертва!

Враги кричат, что Физули с любимой воедино слит.

Они всегда безбожно лгут, но эти правильны слова!

Отец Меджнуна в жены ему Лейли просит, и отец Лейли на Меджнуна жалобу приносит

О кравчий, чистого вина налей,

К пределу подошло число скорбей.

Скорбь – этот враг души несчастной, бедной,

Быть может, сгинет от вина бесследно . . .

Словесных покупатель жемчугов

Так оживлял торговлю рынка слов:

Старик, сраженный мукою жестокой,

Подумал о Лейли нарциссоокой.

Теперь он понял: лишь с Лейли одной

Меджнун найдет и счастье и покой.

Он, сватовство сочтя необходимым,

Сказал о том всем людям многочтимым.

Надежд исполнен, все готовил он -

В Каабу счастья ехать на поклон.

Отец Лейли, когда о том услышал,

Навстречу этому посольству вышел.

Собрав почтенных, знатных всех людей,

К себе домой он проводил гостей.

Он много раз их поздравлял с прибытием,

Просил аллаха счастье подарить им.

В гостиной их в средину усадил,

И с блюдами почтенных обходил.

Он угождал им сотней угождений,

Он потчевал их сотней угощений.

Шербет, кебаб и горы прочих яств, -

Не скатерть – целый небосвод богатств!

Но мудростью блеснет ли пред народом,

Кто сравнивает скатерть с небосводом?

Со скатерти – что захотим – возьмем.

А небосвод? Такая ль благость в нем?

Вот, наконец, и яства все убрали,

И молвил старец о своей печали:

"Могучий шейх! Ты – Кыбла всех племен,

К тебе идут желанья на поклон.

Ты род мой знаешь и происхожденье,

Знай, тысячам закон – мое веленье.

Среди племен дарами славен я,

В чужих краях делами славен я.

К кому благоволю – бывает счастлив,

Но тот, кому я недруг, – будь опаслив!

Мне не нужны хвалебные слова, -

Могу сказать: "Я – наших дней глава!"

Деяний пальма плод мне подарила,

Мне жемчуг длань господня подарила.

И вот решил я – жемчугу под стать

Рубин его достойный отыскать.

Чтоб жемчуга с рубином сочетанье

Исполнило души моей мечтанье.

Я в россыпи отправился с киркой,

Все камни перебрал своей рукой.

Хоть рудников я посетил немало,

Достойных там рубинов не бывало.

Но слышал я – есть у тебя один,

Достойный лучших жемчугов, рубин.

Будь добр и сжалься надо мной и сыном, -

Мой жемчуг осчастливь своим рубином.

Пусть кипарис мой розу осенит,

Да вознесется счастье их в зенит!

Прошу я: внемли мне, не будь холодным,

Чтоб древу добрых дел не быть бесплодным.

Посев желанья влагой ороси.

Потом – что хочешь у меня проси.

Сокровищами одарю такими,

Что лик земли укроется под ними,

И столько дам камней я дорогих,

Что не отыщешь ты казны для них".

Тот, кто для кипариса был защитой,

Змей, охранявший этот клад укрытый,

Ответствовал любезно: "О мудрец,

Плененный чадом, как и я, отец.

Мы очень рады твоему приходу,

Час к самому ты поднял небосводу . . .

Но нас весьма смутила речь твоя -

И что тебе сказать, не знаю я.

Родство с тобой почетно и желанно,

Но у тебя наследник очень странный.

Безумцев презирают меж людей,

И что безумцу в дочери моей?

Не мне красу Лейли хвалить в гордыне:

Она урод и жалкая рабыня.

Но пусть рабыня – человек она,

Ведь и к рабыне жалость быть должна

Ужели пери с дэвом подружится?

Не повторяй подобной небылицы!

Сокровища безумцам не дают,

Им, как зверям, развалины – приют.

Ты прежде должен нрав его исправить

И от безумия его избавить.

Тогда Лейли – его. Иди же в путь,

Чтоб сыну разум поскорей вернуть.

Отца Меджнуна разочарование и другого средства искание

Тот славный муж, отмеченный почетом,

Пришел домой, подавлен тяжким гнетом.

И в горе говорит Меджнуну так:

"Исполнится мечта, исчезнет мрак!

Не надо горевать – здесь нужен разум,

Отец Лейли не встретит нас отказом,

Но только ты разумным стань скорей,

Послушай мненье опытных людей:

Скорей признай ты разума господство,

И лишь ему вручи ты руководство".

"Наставник мой, – сказал Меджнун ему,

Кто раб любви – подвластен ли уму?

Когда б я мог располагать собою,

Когда бы роковой не шел тропою,

И мог бы освещать рассудком путь, -

Я повод воли мог бы натянуть.

Тогда бы этой не было печали -

И разумом меня б лечить не стали.

Лекарствами не вылечить мой сглаз, -

К чему же горе множить в сотни раз?

Моя болезнь, как прежде, неизменна,

И мой ответ все тот же, откровенный.

Найди же способ, мудрый человек,

Чтоб исцелить меня ты мог навек,

Чтоб о Лейли мне позабыть любимой -

Тогда ты счастлив будешь, многочтимый!"

Печальный старец, узник всех скорбей,

К спасенью сына стал искать путей.

Лишь мысли о врачах – ему услада.

Где есть врачи, он соловей их сада.

Всем о своей рассказывал беде,

Лекарства от нее искал везде,

Но все врачи со всех пределов света

Тому больному не нашли шербета.

Он побывал во всех святых местах,

Он целовал святых порогов прах.

Он жертвы приносил любой святыне,

Молился, щедро сыпал благостыни,

Но мудрецы со всех концов земли

Вернуть бедняге разум не смогли.

Испробовали сотни врачеваний

И сотни хитроумных волхвований.

Ничто не помогло рабу судьбы:

Не выйдут из оков ее рабы.

И, наконец, советуют от бедствий

Спасения искать в последнем средстве:

"В Каабу, старец, сына отведи,

К стопам творца с мольбою припади.

Пусть обойдет Каабу – от обхода

Исчезнет, может быть, твоя невзгода.

Священный камень сына исцелит,

Хотя б он был не человек – гранит".

Бедный Меджнун в Каабу приходит и исцеления страсти своей не находит

Избыть желая поскорее горе,

Старик носилки приготовил вскоре.

Отправились святейшей из дорог

В то место, что благой отметил бог.

Войдя в Каабу, старец достохвальный

К Меджнуну обратился: "О печальный,

Лицом к святыне встань, поклон отдай,

Достоинство, приличье соблюдай.

Чистосердечно помолиться надо,

Исполнить требования обряда.

Проси, чтобы господь тебе помог,

И, может быть, поможет вышний бог.

Он здесь молитвы наши принимает,

Свое нам милосердие являет.

Покайся – что же лучше может быть?

Здесь можешь из ключа спасенья пить".

Меджнун, святыней этой вдохновленный

И страстною любовью опьяненный,

В горячей, скорбной, искренней мольбе

Каабе так поведал о себе:

"О камень достославный, величавый,

Прибежище людей, покрытых славой,

Могучих Кыбла, светоч их вдали,

Ты, амбровая родинка земли.

Ты, чья одежда – верных всех примета,

И одного с ковром пророка цвета[54]54
  То есть черного цвета.


[Закрыть],

Благоуханный куст молитв-цветков,

Сокровищница счастья жемчугов.

Ты, постоянный друг моих страданий,

Хотя не знающий, как я, скитаний;

Ты, красящий одежду в черный цвет,

Скрывая в сердце страсти яркий свет, -

Скажи мне, кто тебя любовью манит?

Перед тобой твой друг, он не обманет.

Блаженство ты сумел вкусить, любя,

Что Кыблой мира сделало тебя.

Господь! Святыни той чудесной ради

И чистоты ее небесной ради,

Упрочь дворец моей любви, чтоб он

Каабы был прочнее утвержден.

Мне в сердце влей любовное томление -

Хочу страдать я в вечном упоенье.

От жгучего любовного огня

Горение – блаженство для меня!

И где печаль бы люди ни встречали -

Хочу я быть в члену у той печали.

От разума, коль хочешь, отрешай,

Одной любви, молю я, не лишай,

И наслажденьем будет мне страданье,

Коль свет любви подарит мне сиянье.

Спаси меня в пустыне от обид.

Среди людей неправота царит.

Дай мне местечко в уголке вселенной,

Где б я не видел облик их презренный".

Паломник, жертва горестной судьбы.

Просил творца принять его мольбы.

Забыл он, что влачит страданий бремя,

Одну газель читал он вслух все время:

Газель нежного Меджнуна

Страданиям любви, господь, всецело посвящай меня,

С любовной мукой ни на миг, молю, не разлучай меня.

Измученного не лишай ты благосклонности своей,

И впредь бесчисленным скорбям вседневно поручай меня.

Да, я страдания люблю и сам страданьями любим.

О господи, пока я жив, страданий не лишай меня.

Чтобы неверным не могла любимая меня назвать,

В любовных муках буду тверд – и ты не размягчай меня.

Прекрасней делай с каждым днем мою любимую, господь,

Тоской по милой с каждым днем все больше сокрушай меня.

Уничтоженье с нищетой теперь меня к себе влекут, -

Зачем почет и слава мне – страданьем насыщай меня.

Пускай в разлуке с дорогой так истончится плоть моя,

Чтоб ветер утренний донес к любимой невзначай, меня.

Меня, подобно Физули, надменности не отдавай,

Себе же самому во власть, молю, не возвращай меня.

Из Каабы возвращение и Меджнуна с дикими зверями общение

Зачин прослушав речи и конец,

Его услышит бог", – решил отец.

Сказал себе: "Неисцелим он вовсе! -

Теперь к скорбям похуже приготовься".

Рыдал, стенал и горько плакал он,

Был скорбен каждый безотрадный стон.

Печального отца Меджнун оставил

И в дикую пустыню путь направил.

Бежал он, полный одиноких мук,

Туда, где жил его бесценный друг.

Днем шел он вслед за слезными ручьями,

В ночи ему светило вздохов пламя.

Он пыль пути к любимой вспоминал,

И шел вперед, и горестно стонал.

Меджнун с горою беседует и вместе с горным источником на свое горе сетует

Он пред горой могучей оказался, -

Ее хребет людей не опасался.

Свою вершину к солнцу подняла,

Как меч разя небесного орла[55]55
  То есть ее вершина (меч) достигла солнца (небесного орла).


[Закрыть].

Во всех карманах – лалы и топазы,

Невиданно прекрасные алмазы.

Заискивало море перед ней,

Прося бесценных одолжить камней.

Ее просил пустынный край окрестный

С ним поделиться силою чудесной.

Ключей она таила без числа, -

Для них родною матерью была.

Господь ее назвал благословенной,

Ее считали "колышком вселенной"[56]56
  То есть одним из колышков, на которых укреплен центр небосвода.


[Закрыть].

Меджнун, на эту гору поглядев,

Запел приветно-огненный напев.

Он пел, горячим опьянен напевом,

Звучал ответным горный склон напевом.

Меджнун решил, что это друг его;

Душою овладело торжество.

Сказал: "О небосвод! Нашел я друга!

Мир обошел и вот – нашел я друга".

Он размотал клубок любовных бед:

"Отшельница! Прими же мой привет!

Ты знаешь о беде моей сердечной,

Пусть осенит тебя творец, предвечный.

Я вижу, ты в печали, влюблена,

Несчастных жалоба тебе слышна.

Я верю – друг ты настоящий, верный.

Влюбленных горе – как гора безмерно.

Ты камнем в грудь ударила себя.

Из глаз-ключей ты слезы льешь любя.

Но в чем искать причину огорченья?

Иль ты в сетях несносного мученья?

Бьет кровью из груди живой родник, -

Взрастил какие розы твой цветник?

А сердце все водою источилось,

Чьей красотой, скажи, оно пленилось?

Давай беду оплакивать вдвоем

И голоса в один поток сольем!"

Гора рыдала, видя, как страдал он,

С горою вместе горестно рыдал он,

Затем в пустынный вновь пошел простор,

В край, где его Лейли стоял шатер.

Меджнун газель освобождает от сетей и излагает основы своих скорбей

Меджнун увидел сети для газелей,

Они в степи безрадостной чернели.

И в них газель, несчастна и слаба, -

Велела так жестокая судьба.

Согнул ей шею рок, связал ей ноги,

Ее глаза – в слезах, душа в тревоге.

Меджнун стоял, печалился над ней,

Глядел – и слез кровавых лил ручей.

Снести жестокость не хватило силы,

Он кротко произнес: "Охотник милый,

Ведь ты же – человек, так неужель

Не пожалеешь бедную газель?

Охотник, сжалься над душой несчастной,

Не совершай жестокости напрасной.

Не надо быть безжалостным, ловец,

Сам головой заплатишь под конец.

Ловец, отдай газель скорей мне в руки,

Не предавай газель ты смертной муке".

Ловец ответил: "Я охотой жив,

Когда бы я, к тебе свой слух склонив,

Газель щадя, ее в живых оставил, -

Без пищи я б детей своих оставил".

Одежду передал Меджнун ловцу -

Без листьев стало легче деревцу.

И снял он путы с пленницы прелестной

И жизни дар ей возвратил чудесный.

К ее щеке прильнув, он издал стон,

Глаза прижал к глазам, и плакал он:

"Ты – легкий ветерок в степи безбрежной,

С глазами нежными, с походкой нежной,

Травинка у пустынного ручья,

Жасмин, попавший в дикие края.

Любой страны ты б украшеньем стала,

Прекраснее ты нежной розы алой.

Несчастного в пустыне не забудь -

И направляй мой одинокий путь.

О, подружись со мною, горемыкой,

Побудь теперь со мной в пустыне дикой.

От влажных глаз не убегай слезой,

Останься здесь и будь всегда со мной.

Глаз родники послужат водопоем,

Обитель здесь же мы с тобой устроим,

В моей глазнице ты найдешь покой.

Ресницы, слезы – не трава ль с водой?

О ты, глазами схожая с любимой,

Мне облегчай мой гнет невыносимый.

Когда я вспомню о ее глазах,

Ты успокой повергнутого в прах".

Так человечью суть в себе смирил он,

И тем газели сердце покорил он.

И не одна газель из тех степей

С Меджнуном подружилась вслед за ней.

Меджнун о своем горе голубку объявляет и сокровенную тайну раскрыть его умоляет

Оборван, шел равниной он пустынной,

В тенетах – видит – голубок невинный.

Что ни ячейка – то врата скорбей,

Здесь каждый миг ждут беды голубей.

Меджнун смотрел – душа от боли сжалась

Как бурный ключ, в нем закипела жалость

И начал он охотника просить

Несчастного на волю отпустить.

Сказал охотник: "Я несчастен тоже, -

Мы судьбами между собою схожи.

Когда б я голубей освобождал,

То пленником страданий я бы стал.

Коль возместить ущерб ты в состоянье,

Тогда исполню я твое желанье.

Меня избавь от горя моего -

И от печали избавляй его".

Тотчас Меджнун снял с пальца жемчуг чистый,

Яснее голубиных глаз, лучистый.

Меджнун тот жемчуг ловчему вручил -

И голубь вновь свободу получил.

Приникнув к лапкам голубя глазами,

Меджнун их красил в алый цвет слезами.

Он птице тайны сердца раскрывал

И сотни страстных песен напевал:

"О ты, высоколетный, быстрокрылый,

Друг всех страдальцев, вечно верных милой!

Твоей одежды блекло-синий цвет

И голос, полный отзвуками бед,

Все о печали говорит жестокой.

По ком же ты в такой тоске глубокой?

Коль, мира облетатель, ты влюблен,

То знай – и я любовью ослеплен.

Побудь одно мгновение со мною, -

Тебе сокровищницу тайн открою.

Себе гнездо в моих кудрях ты свей,

Клюй зерна слез моих, их влагу пей.

О вестник быстрокрылый и чудесный.

Тобой изведан каждый путь небесный!

Письмо моей любимой отнеси,

Ей весть от нелюдима отнеси. -

Скажи, что я страдаю в отдаленье,

И принеси ответ мне в утешенье.

Когда увидишь ты любимой дом

И будешь облетать его кругом,

Пусть хоть один твой круг моим пребудет-

Тебя душа вовеки не забудет.

Проси зерна, усевшись на порог, -

Чтоб оставаться там – оно предлог.

И от меня – молю, тоской волнуем, -

Прильни к порогу с нежным поцелуем".

И сетовал несчастный и тужил,

А голубь тот отныне с ним дружил,

На голове Меджнуна жил вседневно,

И тот о нем заботился душевно.

Его природа столь была блага,

Что всем животным стала дорога.

И хищники пришли в его пределы,

Птиц и зверей там сонм собрался целый.

Страдалец стал царем страны скорбей,

Жил под охраной воинства зверей.

Питал он к людям только отвращенье,

Врагом свое считал он отраженье.

Свою он отогнать готов был тень,

И дымом вздохов свой он застил день...

Новое о Лейли сообщение и любовных превратностей изложение

Я обессилен, кравчий, от похмелья,

Приятное вино мне даст веселье.

Несчастен я, не медли, услужи -

И ножкой рюмки руку поддержи[57]57
  То есть дай вина, помоги мне.


[Закрыть].

Ты рассказал, в вине какая сладость,

И этот пир устроил нам на радость.

Так всем поочередно наливай,

Простым и знатным чарку подавай.

Не забывай о сущности Меджнуна, -

Налив ему, налей подруге юной.

Садовник слов, красноречивый перс,

Самшит сажая, грудь земли отверз:

Весну средь луга верности духовной,

Тюльпанный сад горы тоски любовной,

В ком верности был неизменен зов,

Жемчужину печальных жемчугов,

Подобно кладу, в замке укрывали.

Упреки-цепи ноги ей сковали.

Ей были чужды радости и смех,

Забав она чуждалась и утех.

Она отца и матери боялась,

От всех подруг печально удалялась.

К Лейли красавиц влекся целый рой,

Как мотыльки кружатся над свечой,

Чтоб душу от скорбей и бед избавить,

Чтоб чаровницу чем-то позабавить,

Рассказывали с тысячей прикрас

Тот иль другой сладкоречивый сказ,

О прежних повестях напоминали,

Окончив повесть, снова начинали.

Но ей утеха не была нужна -

Всечасно ранила себя Луна.

И, горько плача от жестокой боли,

С подругами не забавлялась боле.

Им басма – украшение бровей,

Ее душа чернеет от скорбей.

Те родинкой себе украсят щеки -

Она оденет в синь[58]58
  Синий цвет – цвет траура.


[Закрыть] свой стан высокий.

Узор шелков – мечта их суеты,

Ее влечет узор одной мечты.

От хны их руки были, словно розы,

Но кровью руки ей одели слезы.

Игла и шелк бедняжку не влекли,

Но по ресницам реки слез текли.

Они о золотой парче мечтали,

Для ожерелий жемчуга низали, -

Она низала, с завистью в крови,

На нить мечтаний жемчуга любви.

Она сильней Меджнуна помешалась,

Когда "Меджнун!" кричали, откликалась.

Когда же уходили все, в ночи

Она, усевшись около свечи,

Ей поверяла все свои печали,

Все тайны мук, что душу омрачали.

Разговор Лейли со свечой[59]59
  Свеча на востоке – светильник с фитилем, погруженным в масло.


[Закрыть] и просьба указать лекарство душе больной

Закрывшая глаза, тоски полна,

В оковах ноги, голова черна[60]60
  Здесь пламя свечи сравнивается с глазами. На свечу надет колпачок – ее глаза закрыты. Ее ноги в оковах – она прикована цепочкой. Черная голова  –  сгоревший фитиль.


[Закрыть] -

Давай-ка станем верными друзьями,

Поделимся сердечными скорбями.

Скажи, свеча, какого горя гнет

Тебя, как слабую тростинку, гнет?

Зачем ты с головы до ног пылаешь

И дымом сердца облик свой скрываешь?

Своей основы существо открой!

Тебе огонь стал жизненной водой!

Откуда влага глаз, души пыланье,

И где источник твоего страданья?

За что всю ночь ты мучиться должна,

И влагой и огнем окружена?

Ты, гаснущая утром, – как бывает.

Что влага твой огонь лишь раздувает?

Ты мной, сожженной, не пренебрегай

И горя моего не отвергай.

С тобой я схожа верностью неложной,

И все же я тебя верней, возможно.

Ты ночью лишь охвачена огнем,

А я горю и по ночам и днем.

Тебя, свеча, порывы ветра губят,

Моя душа порывы страсти любит.

Ты можешь, проливая слез ручьи,

Всем людям тайны раскрывать свои.

В любви ты не закалена сурово,

Все, что на сердце, высказать готова.

А я – твердыня пустоши скорбей -

Таю, как флейта, страсть в груди своей.

Нет, дружбы с первым встречным не вожу я

Под страхом казни тайны не скажу я.

Тебе поверить я б могла беду,

Но твердости в тебе я не найду.

Рассказы краткие бедны и плохи,

Иных – боюсь: тебя расплавят вздохи.

Я другу раз открыла свой недуг,

Но спутником моим не стал мой друг.

Он вынести не мог такой печали, -

Мои страданья в степь его умчали.

С тобой об этом речь не поведу:

И ты меня покинешь на беду".

Но со свечой что говорить напрасно?

Она не даст совета – это ясно.

И обратилась к мотыльку Лейли:

"Услышь печаль, пойми тоску Лейли!"

Лейли тайну свою мотыльку раскрывает и горе свое ему перед ним изливает

Гнезда любви крылатый обитатель,

И сладких вод любви ночной искатель!

Ты, верности любовной образец,

Влюбленный, ты – влюбленности венец

Полжизни дашь, чтоб увидать кумира,

За миг его любви отдашь два мира.

Прославленный за преданность свою,

В любви стремишься ты к небытию[61]61
  То есть мотылек всегда стремится к огню – к своей же смерти.


[Закрыть].

Давно известен ты во всей вселенной,

Пример любви ты самой совершенной.

Однако хоть страдалец ты, как я,

Едва ли столь могуча страсть твоя.

Ты – опьянен, в движенье неустанном,

Я скована томленьем постоянным.

Тебя хоть ночью друг спасет от мук,

А мне одна разлука только – друг.

Ты душу, как нисар, огню бросаешь,

Себя от муки этим ты спасаешь.

А я хочу душою горевать,

Сто душ имея, вечно тосковать.

Ты говоришь – душа тоской одета,

Но где же, покажи, тоски примета?

Взор полон ли горючею слезой?

Где вздох горячий, леденящий твой?

Где стойкость перед гнетом и страданьем,

Готовность к самым тяжким испытаньям?"

Да, в мотыльке нашла она изъян,

Бальзамом он не может быть для ран.

Осталось ожиданье и терпенье

И к облегченью мук своих стремленье.

До ночи, усыпляющей людей,

Был напоен слезами луг очей.

Когда же тьма окутывала зренье

И нисходил покой на все творенья,

Когда был друг и недруг усыплен

И только горемык не трогал сон, -

Тогда Лейли в пустыню выходила,

Рыданьем вдоволь душу отводила,

Бросала к небу вздох печальный свой

И тайны раскрывала пред луной.

Лейли с луною говорит и, подобно солнцу, страстным огнем горит

О ты, порою, как мой стан, кривая

Порою полная и налитая!

То явишься, как горький мой недуг,

То исчезаешь, словно ты – мой друг!

По переменам тем судить нетрудно -

Полна любви ты к солнцу безрассудной.

Ты от разлуки ныне так худа,

В тоске и горе бродишь ты всегда.

Когда знакома ты с любовной мукой,

Смотри, как я измучена разлукой.

На пламя страстных вздохов погляди,

От тяжких мук меня освободи.

Пройди, луна, все дальние просторы

И все пустыни осмотри и горы.

Где милый мой, надежд моих оплот,

Мой царь царей, спаситель от невзгод!

И расскажи, как мучусь я, больная,

Печальной правды вовсе не скрывая".

Всю ночь томилась до утра она,

Смятеньем до краев была полна...

Когда же утром пташка запевала,

То иначе бедняжка тосковала:

"Во мне закваски жизни больше нет,

К утру остался от нее лишь след.

Уже пропущен миг благоприятный,

Когда я все сказать могла бы внятно...

Сейчас проснутся недруги кругом,

Нельзя о горе рассказать моем.

Я звездочка в созвездье страстной муки,

Свеча, горящая в дворце разлуки.

Днем я в тюрьме, чуть ночь – свободна я,

Днем смерть моя, а ночью – жизнь моя.

Ночь для меня подобна дню отныне,

Любя, я дня не вижу благостыни".

Лейли свои жалобы утреннему ветру вручает и надеждой свое горе облегчает

Вот, к ветру обратись, с тоской в груди

Лейли сказала: "Ветер, погоди!

Султану – славословие от нищей,

Тайком от всех снеси в его жилище.

Узнай, кто исцелитель бед его,

С кем он, когда со мною нет его.

В ком он находит ныне утешенье,

И помнит ли меня он в отдаленье?

Ты так ему скажи: "О царь царей!

От нищей отвернись – и не жалей ...

Ведь ты меня прекрасной прежде видел,

В весенней радостной одежде видел, -

Теперь я – горя и беды раба,

Как осень я желта, худа, слаба.

Но коль меня твои не ищут взоры,

Что сделает лишенная опоры?

Да, я, как желтый лист, измождена.

Ты – юн, и свеж, и светел, как луна.

Но пусть я в прахе, пусть я в униженье.

Я на твое надеюсь снисхожденье.

Как прежде, милосердным пребывай,

Старинную приязнь не забывай".

Так, звездочке подобная бессонной,

Она всю ночь томилась потаенно;

Рыдала, в скорбную одевшись тень . . .

Когда же новый занимался день,

Она себя завесой укрывала,

Невыразимо мучилась, страдала.

Неизлечимой горести полна,

Так проводила день и ночь она.

Ту, что была нежней прекрасной розы,

Днем страх одолевал, а ночью – слезы.

Лейли весной в саду гуляет и от новых мучений себя избавляет

Весна, весь мир в живой одев наряд,

Всем чистым принесла своих услад.

Блестящим стало времени зерцало,

Земля небесным цветом замерцала.

Алхимик-ночь чудесным волшебством

И утро благовонным ветерком

Поникший стан фиалок распрямили

И розу жемчугом росы омыли.

Была омыта амброю земля,

Покрылись пылью мускусной поля.

Из туч катились вниз каменья града:

Им головы бутонов бить отрада.

Деревья раздавали тут и там

Из хлопка пластыри своим цветам[62]62
  То есть на деревьях появился пушок.


[Закрыть].

А запах сладостный травы зеленой

Был нежной данью розе благовонной.

И украшали весь простор земной

Рубином – розы, травы – бирюзой.

Звала бутоны роза с дальней грядки.

Они раскрыли лепестки-загадки.

И четырех стихий всю благодать

Народы стали ясно понимать.

Кружимы ветром, лепесточки лилий

Своею тенью землю осветили,

И появились ручейки в тени,

И если б оросили сталь они, -

И сталь хмгновенно душу обрела бы,

Себе язык, – иль меч, – она нашла бы.

Так время красило луга, поля,

Подобной небу стала вся земля.

И солнце, неизменный светоч мира,

Всю землю освещая из эфира,

Сплетало так своих суждений нить:

"Нельзя от неба землю отличить",

Повсюду цветники несли отраду,

Повсюду людям пир давал усладу,

Повсюду счастье полнило людей.

Всем, давши чару, говорили: "Пей!"

И все же знала мать Лейли печальной:

Нет больше счастья у многострадальной.

На кипарис и розы не глядит,

И постоянно уст бутон закрыт...

Мать, не скупясь, из местностей окрестных

К Лейли красавиц собрала чудесных.

На луг пошла прекрасная Луна,

С цветами познакомилась она.

Хотела мать играть ее заставить,

Развлечь игрой и от скорбей избавить.

И девушки невинные пошли, -

Казалось, не касаются земли,

Там сняли с лиц они покров приличий

И скромности отбросили обычай.

На путь игры, веселья и забав

Их влек игривый, шаловливый нрав.

То песню звонко, сладкозвучно пели,

Сливая с соловьями голос в трели,

То в танцах изгибали стройный стан -

И кипарис стыдом был обуян.

Но не была Лейли веселью рада,

От этих игр в душе росла досада.

Весна и луг питали в ней тоску,

А розы делали сильней тоску.

Она хотела, от людей далеко,

Своей томиться скорбью одинокой.

Но девушки тревожили ее

И тем страданья множили ее.

Игра подруг бедняжку изнурила.

И вот она, хитря, заговорила:

"Подружки, почему мы все сидим,

Как это не наскучит вам самим?

Давайте-ка мы в поле погуляем.

Побегаем на воле, погуляем.

Передники надев, без дальних слов,

Пойдемте лучше наберем цветов.

Кто больше соберет, пускай гордятся

Ту наречем тогда цариц царицей".

И каждая пошла своим путем.

Все поле словно занялось огнем.

Лейли осталась без красавиц-лилии,

Глаза, как облака, все жемчуг лили.

Лейли скорбь свою облаку повторяет и тайну своей любви ему поверяет

И сетуя на горький свой недуг,