Текст книги "Бог в стране варваров"

Автор книги: Мухаммед Диб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Я останусь, даже если ходатайство о продлении моей командировки отклонит министерство. Я хотел бы работать здесь, внести свой вклад…

При каждом движении головы прядь волос, опустившаяся на висок, взмывала в воздух. Жан-Мари не обращал на нее внимания. В его лице, казалось, читался вызов, а взгляд словно узрел вдруг самую суть вещей. И его голос, особенно голос, хотя он и изменился всего лишь самую малость, звучал странно. Он чуть заметно вибрировал от легкой внутренней дрожи, пронимавшей Жана-Мари.

Марта, Маджар и особенно Камаль – прежде всего он – ждали, не сводя глаз с говорившего.

– Вот, собственно, и все, – сказал Жан-Мари, откинувшись на спинку стула.

Но тут же быстро добавил:

– Я хочу остаться французом, но, ни от чего не отрекаясь, жить и работать здесь.

Камаль протянул ему руку, и Жан-Мари дружески хлопнул по его ладони.

– Это ваше право, – сказал Маджар.

Жан-Мари в волнении поднялся. Какое-то мгновение он, казалось, не знал, что ему делать. В конце концов взял стакан с чаем и выпил. Потом произнес:

– Уже поздно. Мы злоупотребляем вашим гостеприимством.

Он видел, что Камаль рад не меньше, чем Марта с Маджаром.

– Нам пора уходить, – обратился Жан-Мари к приятелю.

И немного судорожно повторил:

– Страшно поздно. Вам следовало бы нас выставить.

Маджар и Марта протестующе подняли руки.

Жан-Мари шел спящим городом к себе домой, он никак не мог опомниться от того, с какой решительностью объявил о своем решении, не оповестив предварительно даже Камаля, хотя ему, как другу, он должен был сказать первому. Жан-Мари не узнавал себя, он не стал бы отрицать, что только что, у Маджара, поддался некоторому возбуждению, что его распалили все эти разговоры; они приводили в замешательство, будоражили мысль, но порою казались и безрассудными. Он все менее и менее оказывался способным сдерживать непривычную лихорадочную дрожь, которая овладевала им во время подобных встреч. Жан-Мари, пожалуй, мог бы сказать, что полюбил здесь все: страну, людей, их возвышенные, пылкие души, их тайны. Но он не мог себе объяснить, как вырвалось у него признание, ведь у него и в мыслях не было распинаться принародно, хотя на деле так и вышло, потому что, приняв решение, он не счел его столь уж интересным для всех, чтобы навязываться с ним людям, пусть даже своим друзьям. Нет, он явно не узнавал себя.

«Что они о тебе подумают? Опростишься ли ты когда-нибудь, станешь ли таким, как они, научишься ли выражать душевные порывы без надуманной позы, театральных жестов?»

И все же Жан-Мари был счастлив. Просто-напросто счастлив. Он не хотел и думать, что будет потом, не считая даже нужным завтра или в какой-нибудь из ближайших дней объясниться с Камалем. Камаль первый должен был понять его поступок. Бывают случаи, когда чем больше говоришь, тем меньше скажешь; зачастую и несколько слов уже перебор.

КНИГА ТРЕТЬЯ

1

Все замерло под немилосердными лучами слепящего полуденного солнца, и одна лишь белая тень привидением ползла в глубине улочки, куда вступил, возвращаясь из конторы, Камаль Ваэд. Невероятно низенькая, квадратная, она ковыляла, прислоняясь рукой к стенам. Когда лишь несколько шагов отделяло Камаля от потрясающей белизны ее покрывала, он явственно различил ворчание:

– Ну и жарища! О всемогущий, умерь немного свои благодеяния! Все только обрадуются. А то хватил через край.

Обняв ее за плечи, Камаль закричал в самое ухо:

– Здорово, тетя!

Старушку скрутил ревматизм, она пыхтела и задыхалась, но на ногах держалась крепко. Она зыркнула на него своими водянистыми глазами, устрашающе жирно обведенными карандашом, что придавало взору глубокомысленность и проницательность. Узнав Камаля, она уцепилась за его рубаху. Все еще разъяряясь на жару, родное привидение привлекло его к себе и чмокнуло в подставленную щеку. Он подставил и другую, вдохнув приятный свежий запах ее одежды, напоминавший запах грудного младенца.

Надлежащим образом облобызав и вторую щеку, тетя Садия оторвалась рукой от стенки и, тяжело облокотившись о его плечо, напустилась на Камаля со словами:

– Ну ты и надушился, дружок! Как кокотка! Что это за духи? Ты мне должен их подарить.

– Непременно, – отозвался Камаль, в первый раз за день улыбнувшись.

– Что ты улыбаешься? Неужели кончились? Подумать только!

– Да нет, осталось еще, – заметил он в сторону и крикнул: – Обязательно подарю!

Племянник улыбнулся при мысли, что в ближайшие дни ему понадобится рупор. Старуха заявлялась к ним и жила у них, сколько ей заблагорассудится, пока ей не надоест, к вящему удовольствию – надо ли говорить? – и Камаля, и матери.

– Ладно, ладно! Что ты разорался? – одернула его тетка.

Казалось, не он вел ее, а она неудержимо, своевольно влекла его к дому.

Дворик, в который они наконец вступили, походил на озеро раскаленного света, в центре которого, распространяя во все стороны отраженные в нем лучи солнца, находился бассейн. Раздвинув края накидки, подставив иссушающему солнцу свое лицо, тетя Садия не переставая брюзжала, распекая создателя:

– Если ты хочешь спалить мир, а нас зажарить, ты, господи, избрал самое верное средство. Ты решил дать нам загодя узнать, каково в твоей преисподней. Что ж, твоя воля. Но мы думаем, рассудил ты не по справедливости.

На пороге комнаты появилась мадам Ваэд, издалека, видно, привлеченная громогласными излияниями свояченицы. Старушка тут же вырвала свою руку у Камаля и заковыляла к поспешившей ей навстречу мадам Ваэд.

– Стой там, душенька. Не хватало еще, чтобы и ты изжарилась.

Мадам Ваэд, пропустив мимо ушей слова старушки, подошла к ней, но тетя Садия не дала ей и рта раскрыть.

– Что это он дуется?

– Кто дуется?

– Да вот он! Или, скажешь, не заметила?

Мадам Ваэд вымученно рассмеялась.

– Да ничего серьезного.

– Ты меня совсем за дуру держишь?

После полыхающего жаром двора их поразил царивший в просторной гостиной полумрак. Подпирая левой рукой больную поясницу, вытянув правую, как бы предваряя свой путь, тетя Садия нерешительно передвигала ноги. Мадам Ваэд попыталась было усадить ее на обтянутый розовым шелком диван, поблескивавший за громоздким столом, но старушка воспротивилась, предпочтя один из обитых стульев, коими был обставлен тяжелый стол. Она рухнула на сиденье, как была, упакованная в свое покрывало. Некоторое время переводила дух. Наконец промолвила:

– Не мешкай долго и призови к себе свою рабу, о глядящий на нас с небесной тверди. Попробуй только забыть!

Только тут сняла она накидку и передала мадам Ваэд, которая стала ее складывать. Затем тетя Садия кокетливым движением спустила шаль на затылок, открыв для обозрения сверкающие золотом старинные серьги. Они привлекли к себе взгляд Камаля – он играл с ними еще в детстве, – и он не устоял перед искушением провести по ним пальцами. Тетка приняла это благосклонно. Улыбка заострила ее черты, но она постаралась ее подавить, что придало ей смутное сходство с хищной птицей, на которую она, впрочем, и так временами смахивала своей неподвижностью. Следы улыбки на обветренном лице сохранили только серые глаза, смущавшие светившимся в них умом.

Мадам Ваэд вышла на кухню сделать соответствующие распоряжения и удостовериться, что завтрак будет скоро подан. Тетя Садия пересела на диван. Она устроилась там, поджав ноги, и погрузилась в молчание, позой и широко раскрытыми, как бы остекленевшими глазами напоминая Камалю сфинкса.

Молчание, хоть и длившееся всего минуту, потребовало, как показалось племяннику, от старушки недюжинной воли. Но уже в следующее мгновение она обрушила на него неподражаемую мешанину из фраз, жестов, иногда даже припевок, передразнивая движения и речи знакомых. В злоязычии своем она вдруг ни с того ни с сего начинала изрыгать хулу на все и вся. Молодой человек, не выдержав, даже отвернулся. Тетка усмотрела в этом непочтительность и, особо не чинясь, тут же обозвала его дурнем.

В глубине души он признал, что тетка на самом деле искреннее его. Она разразилась своим обычным хриплым хохотом, к которому Камаль никогда, наверно, не привыкнет. Необычен был уже сам по себе ее голос. Все думали, что она плохо им управляет из-за того, что туга на ухо. Но она знала всю подноготную города, которую беззастенчиво вам скармливала. Как новости достигали бы ее ушей, будь она глухая? Это обстоятельство немало удивляло его еще мальчиком. При любой его попытке вставить слово тетка внезапно утрачивала всякую способность слышать. Он зря терял бы время и силы, продолжая настаивать. Впрочем, он и не настаивал, тем более что злословие в таких дозах его просто ошеломляло. Чтобы заставить тетю Садию себя выслушать, его мать выработала прием совершенно неотразимый. Она приближала свое лицо вплотную к лицу свояченицы и молча шевелила губами, Старуха слышала. Необыкновенная, удивительная все-таки женщина тетка Камаля!

Как раз в эту самую минуту возвратилась мадам Ваэд, ловко отодвинув скрывавшую дверь занавеску, чтобы следом за ней могла войти Хейрия, держа в вытянутых руках столик, уставленный закусками, Служанка быстрыми шажками подошла к тете Садии и опустила перед ней столик. Не могло быть и речи заставлять старушку есть за большим столом, за которым мадам Ваэд привыкла делить трапезу с сыном. «Что вам взбрело в голову громоздиться на насест, словно вы петухи?» – наверняка услышали бы Камаль с матерью, вздумай они лишь завести об этом разговор.

Хейрия незаметно выскользнула из комнаты. Мадам Ваэд уселась рядом со свояченицей и придвинула тарелки к ней поближе. Камаль занял место на стуле слева от тетки, так что она оказалась между ними, и ему пришлось согнуться вдвое, чтобы удобнее было сидеть за столиком на коротких ножках.

Они принялись за трапезу. Разговор возобновился – другими словами, тетя Садия опять принялась демонстрировать свои незаурядные способности этакой безудержной анархистки, мастерицы подмачивать чужую репутацию. С головокружительной скоростью, отчаянно жестикулируя, перескакивала она с одного предмета на другой. Но вдруг она осеклась, посмотрела на мадам Ваэд, на племянника – оба они показались ей задумчивыми, чуть ли не печальными.

– Я смотрю, вам неинтересно! – воскликнула тетя Садия. – Между вами, видно, кошка пробежала. Некстати я сегодня заявилась. Или, вернее, кстати.

Вошла с супницей Хейрия. Когда она удалилась, мадам Ваэд попыталась было запротестовать, но тетка быстро заткнула ей рот:

– Та-та-та! Вы мне зубы не заговаривайте. В этом доме что-то неладно. Голову даю на отсечение.

Она обрушилась на Камаля, и блеск ее взгляда сверкал ярче ее драгоценностей.

– А ты что в рот воды набрал? Боишься, муха влетит? Я с тобой говорю или со стенкой?! Что ты натворил? Давай сознавайся, или я сейчас встаю из-за стола…

Камаль счел благоразумным сделать удивленное лицо, а мадам Ваэд снова попыталась успокоить свояченицу, зная и опасаясь ее неумолимости в проведении дознания. Она попыталась направить разговор на одну из тем, пользовавшихся особым расположением старой дамы, – на брачную:

– А правда, тетушка, семейство Базли, попросив руку…

– Асия, дорогая! – без обиняков прервала тетка мадам Ваэд.

Та поняла и прикусила язык.

– Решили утаить от меня то, что всем кругом известно? И она отбросила салфетку и, стукнув кулаком по дивану, сделала вид, что встает.

– Брось, тетушка, – сказал Камаль, положив руку ей на плечо, в то время как с другой стороны ее удерживала мадам Ваэд. – Успокойся.

Снова появилась Хейрия, держа в руках блюдо с фаршированными кабачками. Один только вид Хейрии мог возбудить подозрение даже менее проницательного наблюдателя, чем тетя Садия. Служанка держала себя сторожко, была прямо-таки в боевой готовности. Приземистая, с плечами, бедрами, ягодицами мощными, как у амазонки, с телом, состоящим почти целиком из мышц, Хейрия, однако, не была лишена некоей приятности манер, изящества, придававшего ей вид милый и забавный. Каждый раз, входя в комнату, она косилась на молодого хозяина, осторожно ставила еду и, не теряя ни на секунду его из вида, на цыпочках выскальзывала за дверь, словно опасалась, как бы он не погнался за ней или не выкинул что-нибудь вообще невообразимое.

Ее поведение не выглядело бы столь таинственно, если бы стало известно, при какой сцене она присутствовала в этой же комнате два дня назад. Видит бог, не скоро она забудет, как сверкнули глаза Камаля, когда мать произнесла что-то вроде:

– Но мне кажется, я тебе уже говорила.

Он прямо зарычал в ответ:

– Нет, ты никогда не говорила!

Тогда, ничтоже сумняшеся, та призналась:

– По правде сказать, я сама этого никогда не знала.

Камаль даже подскочил.

– Как это? Сначала говоришь, что уже все мне сказала, и тут же утверждаешь, будто сама ничего не знала. Перестань мне лапшу на уши вешать! Думаешь меня запутать?!

Лицо у Камаля было такое, что мать расхохоталась.

С этой минуты Хейрия приготовилась к самому худшему; сердце подсказывало ей, что должно произойти что-то немыслимое, чудовищное, какая-то беда, и она затряслась как осиновый лист.

– Хочешь скрыть от меня правду? Кто? Скажи, кто?

Потрясая кулаком, Камаль, словно безумный, надвигался на мать.

– Камаль! Опомнись! – Уже и сама не соображая, что делает, она закричала: – Хейрия! Хейрия! Иди сюда!

А Хейрия стояла рядом, и, хотя ей было страшно, она бросилась к Камалю сразу, как только тот поднял руку, и вцепилась в нее.

Но он, резко дернув локтем вниз, освободил запястье и как следует крутанул Хейрию.

– А ну вон отсюда, не то… – приказал он ей, выпучив глаза.

Отступив, она прислонилась к стене, но из комнаты не вышла.

И обе женщины в изумлении услышали, как он заговорил словно бы издалека, странным бесцветным голосом:

– Я тебе не верю и никогда не поверю, мамуля. Только сумасшедший может верить матери! Матери способны на любое предательство, они ставят себя выше – или ниже – любых обстоятельств, потому что верят только в свою правоту, в то, что никто не смеет посягать на их материнское достоинство, никто не может ни в чем их упрекнуть и все, что они ни сделают, хорошо и прекрасно. Слава тем, кто выше или ниже того, чтобы совершать ошибки, испытывать стыд, но на чьих сыновей весь стыд и падает. К несчастью, только тот, кто перед тобой, никак не услышит правду своими ушами. Это вероломно! И ты еще не покончила с ним!

– Хочешь, чтобы мы умерли от жажды? Принесла бы лучше воды, чем стоять тут столбом!

Хейрия поняла, что старуха обращается к ней, и быстро добежала на кухню.

Мадам Ваэд наседала на тетушку Садию:

– Не оставите же вы, упаси боже, всю эту еду нам!

– Было бы из-за чего сердиться, – поддержал мать Камаль.

– С чего вы взяли, что я сержусь? Я никогда не была так спокойна, и вовсе я не собираюсь «оставить вам всю эту еду». Просто хотела вас напугать да проучить.

Камаль поднял тетину салфетку и положил ей на колени. «Итак, все сначала. Тем хуже. Или тем лучше. Рано или поздно мы бы пришли к этому, и все равно без тети Садии не обойтись. Если дело принимает такой оборот, лучше не откладывать на потом. Да и все равно!» – думал он, вновь усаживаясь на свое место.

Хотя вымученная улыбка не сходила с губ мадам Ваэд, ее лицо посерьезнело, что было замечено и Камалем, и теткой, заявившей:

– Что ж, побеседуем, и перекусим заодно, пока не остыло.

– Так вот… – начал Камаль, внезапно решивший облегчить душу.

Но старуха прервала его. Поднося ко рту ложку, она распорядилась:

– Пусть сперва мать расскажет.

– Ладно.

И Камаль, насупившись, замолк.

Мадам Ваэд нерешительно вступила:

– Как бы вам объяснить, тетушка…

– Так и объясняй. Все как есть.

– Я хочу сказать, как объяснить то, что не нуждается в объяснениях. Потому что на самом деле ничего не произошло, по крайней мере ничего такого, о чем бы вы уже не знали. О чем бы мы все не знали.

– И все-таки нельзя ли услышать, о чем это мы, по-твоему, все знаем? Пользы было бы больше, чем от необдуманного празднословия. А потом каждый из вас, если так приспичит, пусть выскажется.

– Хорошо. Помните, мы регулярно получали деньги от неизвестного человека, храни его господь?

Камаля как громом поразило. Как? Тетка тоже все знала? И ни разу словом не обмолвилась. А ведь так разговорчива. Ну и бестия!

– Послушай, милая, память у меня еще не отшибло. Как же я могла забыть, если сначала деньги даже посылали на мое имя?

Еще не легче, подумал Камаль.

– Простите, – сказала мадам Ваэд.

– Да ладно. И что ты без конца меня перебиваешь? Из вежливости ты тогда даже не проверяла, есть ли квитанция.

– Тетя Садия!

– Теперь все равно. Но зачем вы вытащили на божий свет эту стародавнюю историю, никак не пойму.

– Теперь твой племянник желает знать, откуда брались эти деньги, – отрывисто, с напряжением выговорила мадам Ваэд и умолкла. О давешней сцене она распространяться не стала.

Старуха смерила Камаля взглядом с головы до ног.

– Надо же, он желает узнать, сегодня…

Это задело его за живое.

– А что, не имею права? В конце концов, это прежде всего касается меня. Вам, женщинам, такое не понять!

– Нам, женщинам! Дорого дала бы, дружок, чтобы ты стал таким же смышленым, как последняя из нас, и научился тому, чему всякая женщина научена. Не хорохорься. Ни к чему. Он, видите ли, желает знать, скажите, пожалуйста. Долго же пробуждалось твое любопытство. Когда учился в своем Париже, это тебя так не занимало. Да много ли ты знаешь парней в нашем городе, кому такое счастье подвалило? Много знаешь, почтенный? Ах, Париж, Париж! О господи, ну и забавный же тип: катался как сыр в масле и до сих пор катается, а теперь докладывай ему, почему да отчего. «Имею право», – говорит. А ты в этом уверен? – Она нагнулась, словно хотела его забодать, и проворчала: – Да будет тебе известно, у тебя есть одно-единственное право – благодарить.

– Но…

– Не перебивай! – Тон и улыбка тети Садии сделались слащавыми. – Говоришь, хочешь узнать. Но мы и сами, сынок, ничего не знаем. Ни твоя мать, ни я.

– Ну уж это чересчур! Кормите меня сказками…

– Никакие не сказки. Нам так и не удалось выяснить, кто четыре года подряд посылал мне эти деньги.

– Не может быть! Вы водите меня за нос!

– Я, по-твоему, лгу?

Глаза тети Садии метали пламя. Камаль не нашелся, что ответить. Его взгляд начал блуждать по комнате, как и тогда, при разговоре с матерью, словно он рассчитывал застигнуть врасплох кого-то, притаившегося в углу.

Он так и не проронил ни слова.

Ничто, казалось, не могло теперь утихомирить тетю Садию. Как гвоздем тыкала она пальцем ему в ребра и приговаривала:

– Значит, я, по-твоему, лгунья! Ах ты мозгляк!

– Прости, тетя. Я не это имел в виду, скорее…

– Что скорее? – недоверчиво переспросила она.

Рука, только что колотившая Камаля, повисла в воздухе.

Камаль молчал, словно не расслышал вопроса.

Тетка повысила голос:

– Пойми, дружок, о каждом мусульманине всегда печется другой мусульманин. Так случилось и с тобой. Но запомни хорошенько, ты тоже должен будешь о ком-то позаботиться. О ком – ты пока не знаешь, узнаешь потом, а может, никогда не узнаешь. Все это записано в книге, недоступной человеческому взору. Таким способом небо оказало тебе благодеяние, которое ты должен принять. Деньги, что этот достойный человек на тебя потратил, ему не принадлежали – они предназначались богу. И ты в свою очередь не забывай об этом теперь, когда сам зарабатываешь на жизнь, и зарабатываешь хорошо. И не думай: это мои деньги, я ничего никому не должен. Тебе тоже придется пожертвовать часть денег господу и не ставить себе это в заслугу; тем самым ты поступишь, как и подобает мусульманину. И кичиться тебе будет нечем ни перед людьми, ни перед самим собой.

Тут Хейрия внесла блюдо с отбивными бараньими котлетами и черносливом.

– Если деньги приносили тебе, – вышел наконец из задумчивости Камаль, не обративший, очевидно, никакого внимания на теткину тираду, – кто-то ведь давал их тебе в руки.

– Конечно, – сказала тетя Садия. – Иначе как бы они у меня оказались?

– И этот кто-то… ты его знала?

– Конечно, дружок. А то как бы я доверилась ему и приняла от него деньги? Мы уж научены, как следует себя вести, будь спокоен. Этого человека все знают.

– Кто же он?

– Если так желаешь знать – Си-Азалла.

Камаль уставился невидящим взором на тетку, которой даже стало не по себе – такое смятение прочитала она на лице племянника.

– Послушай, что с тобой? Ты ведь его тоже знаешь. И не отпирайся, я вас несколько раз видела в городе вместе. Глаза у меня пока не сдали, слава богу!

– Странно, – прошептал Камаль и под внимательными взглядами матери и тетки принялся рассеянно жевать. Некоторое время он ел с отсутствующим выражением на лице, потом отодвинул тарелку. И вдруг разразился несуразным смехом.

Женщины переглянулись. Мадам Ваэд хотела что-то сказать, но тетя Садия положила ей руку на плечо. Камаль снова налег было на еду, но тут же, отложив салфетку, поднялся.

– Камаль, доешь сначала, – обратилась к нему мать.

Он вышел, даже не расслышав ее слов.

Тетя Садия и мадам Ваэд долгое время сидели молча, погрузившись в мысли, в которых они не решались признаться друг другу, а возможно, и самим себе. Удивительное дело – помимо их воли ими обеими овладело замешательство. В отношениях этих женщин за годы скопилось много всякого, больше, чем можно было предположить и допустить. Каждая из них знала другую как облупленную, и как только одной что-нибудь приходило в голову или она вознамеривалась что-либо сделать, другая каким-то таинственным образом это чуяла, и в ее сознании зарождалась противоборствующая мысль или замысел, потому что ставка была важна для обеих, ведь речь шла о мужчине, о Камале – чей он сын, муж, любовник, не играло роли, – на которого, с точки зрения женщины, другая, та, что считает его своим, всегда имеет меньше прав.

– Парень сам не свой! Я, как пришла, все посматривала на него. На нем просто лица нет.

Угрюмый тон тети Садии в наивысшей степени выдавал ее беспокойство – она словно возлагала на мать Камаля ответственность, если только не обвиняла ее впрямую. Мадам Ваэд не ошиблась в предположениях, когда поняла ее именно так. Она возразила:

– Камаль кипятится из-за пустяков.

Но она почувствовала, что ни в коей мере, никогда не убедит старуху в том, что Камаль способен на предосудительный поступок, а так как кто-то должен же оказаться виноватым – так по крайней мере считала тетя, – нужно списать вину на другого. «На другого или на другую», – подумала мадам Ваэд; она давно уже усвоила свой урок и всегда ему противилась, мысленно отвергая призрачный, а с ее точки зрения смехотворный, перевес, который всегда имел над ней самый последний мужчина, чуть ли не первый встречный.

Таким образом, ни одна из женщин не застигала другую врасплох: укрепившись каждая на своем участке, они схлестывались на общей, хорошо обеим известной территории.

– Последнее время он ходит как в воду опущенный, – сказала тетя Садия.

– Вы тоже заметили?

– Да, и быстрее, чем ты думаешь. Нельзя, в конце концов, чтобы он таким оставался.

Мадам Ваэд почувствовала, что своей кажущейся бесхитростностью тетка обвела ее вокруг пальца. Когда тетка затеяла разговор на эту тему, мадам Ваэд, как всегда, ничуть не усомнилась в том, куда она нацелила свой удар. В теперешних ее уловках не было ничего неожиданного. Мадам Ваэд оставалось только набраться терпения, скоро она все узнает.

Но из почтительности она отважилась спросить:

– Что же делать?

– Что делать! Что делать! Конечно… надо что-то делать. – И в запальчивости старая женщина выкрикнула: – Ты знаешь, что!

Угроза обретала форму. Первая слабая попытка защититься:

– Понятия не имею.

Пока не придумано ничего получше.

– Так тебе и поверила!

У мадам Ваэд защемило сердце, хотя она и была готова к тому, что услышит. Она уже давно примирилась с тем, что посторонние перемывают ей косточки, но теперь предстоящий разговор вызывал у нее страх. И когда тетя Садия намекнула об этом – о господи, какая дрожь пробрала мадам Ваэд. Она хорошо знала, как эти люди умеют доводить до белого каления.

Она молча ждала, что последует дальше.

Видя ее замешательство, тетя Садия сказала:

– Я знаю, ты не одобряешь этого, боишься. Но как еще помочь делу? Или, по-твоему, пусть будет, как есть?

– Да нет!

– Значит, надо решиться. Позовем заклинательницу злых духов, и сегодня же. Впрочем, я уже приняла меры, я предвидела, что рано или поздно мы с этим столкнемся. И предупредила Зинубу.

– Так сразу? Может, еще немного подождем?

– Подождем? Пока злые духи совсем приберут его к рукам?

Значит, она угадала, куда клонит тетка; все решилось как бы само собой, она даже не успела воспротивиться. Но мадам Ваэд не могла вот так взять и признать свое поражение.

– Я думала…

– Что?

– Если представить ему разумное объяснение, он удовольствуется, и тогда отпадет необходимость…

– Представлять ему разумное объяснение, когда им завладели злые духи? Асия, дорогая, ты сама смотришь на вещи неразумно. Ты меня просто поражаешь! Надо же – самой не видеть своей выгоды!

Мадам Ваэд поняла бессмысленность сопротивления – не столько собеседницу она опасалась восстановить против себя, сколько окружающих ее людей. И она смирилась:

– Делайте, что хотите.

– Я намерена делать не то, что хочу, а то, что положено в подобных случаях, и выбора особого у нас нет. Успехи нашего Камаля навлекли зависть, его сглазили. Этого следовало ожидать. Ты попыталась его хоть как-то оградить? Приходило это вообще тебе в голову?

– Признаться, не приходило.

– Ну вот видишь, я права. Самое время было этим заняться. Зинуба получила задаток, она знает, что должна явиться по первому моему зову.

Обернувшись к входной двери, тетя Садия громким голосом, силе которого никто не мог противостоять, позвала:

– Хейрия! Хейрия!

Служанка, у которой от ее голоса словно вырастали крылья, появилась на пороге с тревогой на лице:

– Вы меня звали, тетя Садия?

– Еще бы не звала! Зачем же я, по-твоему, кричала? Накинь покрывало – и пулей к Зинубе. Знаешь, где она живет?

– Хаджа Зинуба?

– Хаджа? Ну если тебе так нравится! Она самая. По мне, она такая же хаджа, как я ангел небесный. Но молчок! – И старуха прикрыла рог рукой, боясь, как бы колдунья не услышала на расстоянии. – Вижу, ты меня поняла. Скажешь ей: «Меня послала тетя Садия, пора тебе прийти. Она ждет». И не забудь, Хейрия, напомнить ей про задаток, скажи ей, что деньги она уже получила. Поэтому пусть приходит. Приведи ее сюда. Давай!

Вот уже год, как тетя Садия вручила Зинубе задаток. На всякий пожарный случай.

Толстая, грузная, служанка понеслась молнией, и вдогонку ей летело:

– С собой, Хейрия! Приведешь с собой! Не то смотри у меня! Не обрадуешься!

Хотя отступать было поздно, мадам Ваэд мучила совесть. Мучила, потому что она поддалась нажиму тетки, позволила ввести в свой дом ведунью, и неизвестно еще, чем это для всех кончится. Ее мутило от одной только мысли, что надо будет присутствовать при ворожбе. И она отказывалась даже думать о том, что приключится, заявись в этот момент Камаль.

– О господи, господи, не отринь нас, – вырвалось у мадам Ваэд.

– Как! Единственное лекарство, способное исцелить, – и ты его боишься? Тебе не в чем раскаиваться.

– Я не хочу, чтобы Камаль пришел и застал здесь эту женщину.

– Мы ему скажем, что у нас гости. Будь спокойна, он ничего не заподозрит.

– Вы ведь знаете, как он относится к таким вещам.

– Знаю. Вот она, теперешняя молодежь. Их заботит лишь то, что можно объяснить с точки зрения здравого смысла, и они забывают, что миром управляют не одни только видимые причины. Но другие силы, которые не даются им в руки, царят кругом, и людям следует их опасаться. Потому что от этих сил, от бога зависит, повезет человеку в жизни или нет, и много разных других вещей. Не годится навлекать на себя их немилость, поверь мне. Я недорого дала бы за тех, кто не признает их или не может снискать их расположения. Не беспокойся, Камаль ни о чем не догадается.

Мадам Ваэд не могла, однако, не поддаться искушению до прихода заклинательницы отвлечься от донимающей ее печали. Уступив старухе, она теперь расточала любезности:

– Мы рассчитываем, тетя Садия, что вы поедете с нами на море в следующий месяц. Надеюсь, вы не забыли.

– Не знаю, дочка. Это очень мило с вашей стороны. Но взгляни-ка на меня. Настоящая развалина. Зачем вам взваливать на себя такое бремя?

– Да что вы такое говорите? Бремя! Для нас это будет радость, истинный праздник. Виллу уже сняли, она такая просторная, лучшего и желать нечего. И пляж есть для женщин.

– Чтобы в мои годы начинать путешествовать к морю… надо впасть в детство. Мне только этого не хватало.

И старушка зашлась в приступе смеха.

– В том доме прекрасная терраса. Там я вас и помещу. Оттуда вы все будете видеть.

– Голубушка, до сих пор я жила без моря, и неплохо жила. И дальше проживу. Думаешь, было бы разумно с моей стороны тащиться в такую даль? И потом, сколько вы намереваетесь там пробыть?

Все это время в глубине души мадам Ваэд молила бога, чтобы никто из соседей не засек прихода Зинубы.

– Месяц.

– Как? Целый месяц? Да вы вернетесь черные как негры.

– Не бойтесь. Мы не будем разлеживаться на солнце. Значит, договорились, едете с нами.

Тетя Садия снова заспорила, но тут послышалось шлепанье туфель, сначала от входной двери, затем, более громкое, из внутреннего дворика, и женщины отвлеклись от своей беседы, к которой внезапно потеряли интерес.

Хейрия проскользнула в комнату – в эту минуту она еще больше, чем всегда, походила на ошпаренную кошку. С непривычной для себя важностью служанка прошептала:

– Она пришла.

На пороге с непокрытым лицом появилась колдунья, вид у нее был торжественный, но добродушный. Зинуба, женщина огромного роста, с непомерными формами, выжженным, с татуировкой, лицом бедуинки – как раз такие наводят страх на горожан, – передвигалась крайне медленно.

– А вот и хаджа Зинуба, дорогие мои, – объявила она приветливым грудным голосом, в котором звучала медь. – Так что все будет как надо. Как вы себя чувствуете, тетя Садия?

– Хорошо, – отрезала та, положив конец приветствиям, грозившим продлиться до бесконечности. – Садись и приступай.

Зинуба без церемоний плюхнулась рядом со старухой.

– Ох, милая, дайте мне немного отдышаться. На улице сегодня настоящее пекло. Это и есть ваша золовка? – спросила она, кивнув в сторону мадам Ваэд.

– Она самая. Мать того молодого человека.

– О, господи, какая красавица! Ну вылитая голубка!

Мадам Ваэд молча уставилась на нее; слова колдуньи скорее покоробили ее, нежели польстили. «Эта заклинательница, должно быть, спесива и коварна», – подумалось мадам Ваэд.

– Зинуба, мы тебя позвали не для того, чтобы выслушивать твои комплименты. Начнешь ты, наконец?