Текст книги "Адвокат дьявола"

Автор книги: Моррис Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

И тут Мейер увидел, что Нероне разом расслабился, исчезло напряжение, не покидавшее его с момента прихода.

– За этим нет никакого будущего. Я это знаю.

– Но почему продолжаете бегать со своей корзинкой?

– Без нее мир очень уж мрачен, – ответил Нероне.

– Согласен, – кивнул Иль Лупо. – Но в мире, который мы построим, нужды в ней не будет.

– Этого-то я и боюсь. – Нероне поднялся. – Я думаю, мы поняли друг друга.

– Я, во всяком случае, вас понял, – в голосе Иль Лупо не слышалось неприязни. – Не уверен, поняли ли вы меня. Мы занимаем деревни, одну за другой, и устанавливаем там свою власть. Следующая на очереди – Джимелло. Что вы намерены предпринять в связи с этим?

Нероне улыбнулся:

– Я могу поднять народ и организовать оборону.

Иль Лупо покачал головой:

– Для этого вы слишком плохой солдат. У нас автоматы, пулеметы, патроны… и мы знаем, как ими пользоваться. Мы перебьем вас всех за полдня. Кому от этого будет польза?

– Никому, – ответил Нероне. – Поэтому я попрошу жителей деревень воздерживаться от насилия и ждать первых свободных выборов.

Тень улыбки пробежала по губам Иль Лупо:

– К тому времени они забудут, что мы пришли с оружием в руках. Крестьяне будут помнить только хлеб, макароны и плитки американского шоколада, которые получат от нас.

– А парней, которых вы расстреливали у дорог? – внезапная злость прорвалась в голосе Джакомо. – Избитых стариков, девушек, остриженных наголо! Новая тирания, растущая на обломках старой… и свобода, оставшаяся заложницей иллюзии мира. Сейчас люди уступят вам, потому что они сломаны и напуганы. Но потом поднимутся и вышвырнут вас вон!

– Дай человеку работу, возможность набить вечером желудок, женщину на ночь, и он никогда не вспомнит о Судном дне. – Иль Лупо встал. – И еще, Нероне…

– Да?

– Для нас двоих места в Джимелло нет. Вы должны убраться оттуда.

К его удивлению, Нероне расхохотался:

– Желаете получить мясо без горчички? Хотите, чтобы я обесчестил себя и сбежал, как заяц, когда вы будете входить в деревню освободителем Италии? Слишком уж вы жадны!

– Если вы останетесь, – холодно процедил Иль Лупо, – мне придется убить вас.

– Я знаю.

– Значит, вы хотите стать мучеником?

– Вот это вздор! – ответил Нероне. – Как и любой человек, я не хочу умирать. Но останусь на земле, которую обрабатывал собственными руками, не покину места, где нашел любовь, надежду, веру. Я отказываюсь изображать труса и не собираюсь радовать вас легкой победой.

– Очень хорошо, – подвел черту Иль Лупо. – Значит, наши позиции определились.

– Вы не будете возражать, если Мейер сейчас уйдет со мной?

– Отнюдь. Если вас не затруднит, подождите минутку на улице. Нам надо закончить одно дело.

– Он фанатик, – бесстрастно заметил Иль Лупо, когда Нероне вышел из палатки. – Ему придется уйти.

Мейер помолчал, чувствовалось, что он колеблется:

– Нероне – хороший человек. Он сделал много хорошего, никому не причинил зла. Почему не оставить его в покое?

– Ты слишком мягок, Мейер. – Иль Лупо положил руку на плечо доктора. – Мы войдем в Джимелло через десять дней. За это время ты должен вразумить его.

– Я умываю руки, – нервно ответил Мейер.

Иль Лупо улыбнулся:

– Это фраза Пилата, мой дорогой доктор. У евреев есть другая: «Разумно, когда один человек умирает за весь народ».

Он еще улыбался, когда Мейер покинул палатку и вместе с Джакомо направился к гребню впадины…

Блейз Мередит лежал на кровати, слушая неторопливый, обстоятельный рассказ доктора. Когда Мейер на мгновение запнулся, он спросил:

– Позвольте задать вам личный вопрос, доктор. Вы действительно вступили в коммунистическую партию?

– Членского билета у меня никогда не было. Но это не имеет значения. В горах – не до билетов. Главное состоит в том, что я связал себя с Иль Лупо и всем тем, что стояло за ним: диктатурой пролетариата, порядком, устанавливаемым силой.

– Могу я узнать, почему?

– Все очень просто, – Мейер всплеснул руками. – Для меня такой шаг был самым естественным. Я видел крушение либерализма. Сам стал жертвой диктатуры одного человека. Я понимал необходимость равенства, дисциплины, перераспределения капитала. Видел глупость и упрямство угнетенных. И мне казалось, что Иль Лупо предлагает единственное разумное решение.

– А его угроза Джакомо Нероне?

– Она полностью соответствовала логике момента.

– И вы согласились?

– Мне… Я не могу сказать, что не согласился.

– Вы переговорили об этом с Джакомо?

– Да.

– И что он ответил?

– Как это ни странно, монсеньор, оп тоже согласился с Иль Лупо, – лицо Мейера затуманилось. – Он сказал: «Нельзя верить в одно, а действовать по-другому. Иль Лупо прав. Если хочешь создать совершенный политический механизм, необходимо выбросить все ненужные детали. Иль Лупо не верит в Бога. Он верит только в реально существующего человека, так что его действия вполне логичны. Алогичный у нас ты, Мейер. Ты хочешь съесть омлет, но не желаешь при этом разбить яйца».

– И вы нашли, что на это ответить?

– Боюсь, я не смогу назвать мой ответ достойным. Нероне, конечно, сказал правду. Но я спросил: как можно соединить его признание, что проделанное им не имеет будущего, с его готовностью умереть за то, что он сделал?

– И что же Нероне?

– Он указал, что и его действия подчинены определенной логике. Он верил, что Бог – идеален, а человек, после изгнания из рая, несовершенен, и, отсюда, в мире всегда будут беспорядок, зло и несправедливость. Нельзя создать систему, которая избавит мир от всего этого, потому что люди, управляющие ей, так же несовершенны. Единственное, что возвышает человека и удерживает его от самоуничтожения, – сыновние отношения с Богом и братские – с человеческой семьей. Дела Джакомо – выражение этих отношений. Между ним и Иль Лупо неизбежен конфликт, ибо несовместимо то, во что верит каждый из них.

– И Иль Лупо, будучи вооружен, должен уничтожить его?

– Именно так.

– Почему же он не ушел?

– Шла речь и об этом, – вздохнул Мейер. – Я предложил ему взять Нину и мальчика и уехать в другое место. Он отказался. Заявил, что Нине не причинят вреда, а он сам давным-давно перестал бегать от опасности.

– И он остался в Джимелло?

– Да. Я ушел в горы, а за день до того, как Иль Лупо привел свой отряд в Джимелло Миноре, вернулся в деревню. Партизаны решили использовать мой дом как штаб и послали меня, чтобы я в нем прибрался. Кроме того, Иль Лупо попросил еще раз переговорить с Джакомо Нероне и убедить его изменить решение…

…Стоял теплый день, шумно стрекотали цикады. Нероне и Мейер гуляли по саду среди смоковниц и неспешно рассуждали, что произойдет, когда Партизаны спустятся с гор. Уговоры доктора ни к чему не привели. Джакомо твердо отказался покидать деревню, и Мейеру осталось лишь сообщить, какую участь уготовил ему Иль Лупо.

– Он высказался предельно ясно. Сначала тебя опозорят, затем – расстреляют.

– Как же он собирается опозорить меня?

– Деревню должны занять на рассвете. Тебя арестуют и приведут сюда для немедленного суда.

– Каковы обвинения?

– Дезертирство из армии и сотрудничество с немцами.

Нероне сухо улыбнулся:

– Ему не потребуется больших усилий для сбора доказательств. Что потом?

– Тебя приговорят к смерти и сразу же приведут приговор в исполнение.

– Каким образом?

– Расстреляют. Это будет военный суд, трибунал. Иль Лупо хочет соблюсти все формальности.

– А Нина и мальчик?

– Их не тронут. Так, во всяком случае, распорядился Иль Лупо. Наказанием женщины и ребенка он может вызвать лишь неприязнь населения.

– Умница. Я им восхищаюсь.

– Еще раз напоминаю тебе, что в твоем распоряжении восемнадцать часов, если ты захочешь уйти. Я могу дать тебе денег. Тебе, Нине и ребенку их хватит на два месяца. Ты получишь деньги при условии, что уйдешь до рассвета.

– Я остаюсь. Мое решение неизменно.

– Тогда и говорить больше не о чем?

– Не о чем. Я благодарю тебя, Мейер, за твои старания, Мы – добрые друзья. Я это ценю.

– Да… чуть не забыл.

– Что же?

– Где ты будешь в девять утра?

– Я помогу Иль Лупо избежать лишних хлопот. И приду сюда.

– Боюсь, так не пойдет. Он хочет, чтобы тебя привели под конвоем.

– Не может же он требовать исполнения всех желаний? Я приду сам, в девять утра.

– Я передам ему.

– Вот и отлично.

Вое, что хотелось сказать, они облекли в слова, но ни один из них не знал, как распрощаться, поэтому оба молча продолжали ходить по тропе. Первым не выдержал Мейер:

– Очень жаль, что так все заканчивается. Это, конечно, не мое дело, но я хочу знать: что ты теперь собираешься предпринять?

Нероне не замедлил с ответом:

– Пойду к отцу Ансельмо, чтобы он исповедовал меня. Затем соберу кое-что в хижине и отнесу Нине. Поднимусь на виллу и спрошу графиню, не сможет ли она приютить у себя Нину и мальчика, пока все не закончится. Анна-Луиза – англичанка, а Иль Лупо достаточно умен, чтобы не сердить тех, кто дает ему оружие. А потом… – Его исхудалое лицо расплылось в улыбке. – Потом я буду молиться. Мне повезло, у меня есть время, чтобы приготовиться. Не каждому выпадает заранее знать время и место смерти. – Он остановился и протянул руку. – До свидания, Мейер. Не вини себя. Я буду вечно помнить о тебе.

– До свидания, Нероне. Я позабочусь о Нине и мальчике.

С его губ едва не слетела древняя, знакомая фраза: «Храни тебя Бог», но он вовремя вспомнил, что в мире Иль Лупо, который стал и его миром, не было места Богу…

– …А что произошло у отца Ансельмо? – спросил Блейз Мередит.

Мейер неопределенно махнул рукой.

– Ничего особенного. Старик не любил его. Они часто ссорились, знаете ли. Он отказался слушать исповедь Нероне. Я узнал об этом позже, об этом говорили в деревне.

– А графиня?

– Об этом я знаю понаслышке, от Пьетро, который лечится у меня. Джакомо пришел на виллу, чтобы попросить убежище для Нины и мальчика. Кроме того, как мне представляется, он хотел провести ночь на вилле, чтобы Иль Лупо не знал, где его искать и не смог бы доставить в деревню под конвоем, как преступника. Анна де Санктис вроде бы согласилась, но назначила за это цену…

– Какую цену?

– Она странная женщина, – Мейер поник головой. – Я знаю ее много лет и догадываюсь, что природа наградила графиню ненормальной страстью, причем это усиливается с возрастом. Муж разочаровал ее. Любовники приходили и уходили, не принося удовлетворенности. Гордость не позволяла ей снизойти до мужчины из деревни. Нероне подошел бы ей, но он уже полюбил Нину Сандуцци. Анна-Луиза ревновала к той с самого начала. В голове, видать, что-то перевернулось. Она пообещала приютить Нину и младенца под своей крышей, если Джакомо Нероне проведет ночь в ее постели.

– Мужчина на грани смерти? – ошарашенно ахнул Мередит.

– Говорю вам, она все видит в извращенном свете. Потому-то Николас Блэк и пользуется на вилле таким влиянием. Художник ей всячески потворствует. Как вы могли ожидать, Нероне отказался. Очевидно, она догадалась, что тот проведет последнюю ночь в доме Нины. И послала записку Иль Лупо. Джакомо арестовали за два часа до рассвета.

– Так вот почему графиня ненавидит его сына!

– Я не думаю, что она ненавидит мальчика. – Мейер покачал головой. – Скорее, ее влечет к нему. Но она все еще ревнует к Нине и ненавидит себя, хотя не знает этого.

Блейз Мередит перекинул ноги через край кровати, сел, пробежался пальцами по редеющим волосам.

– Сколько времени? – в голосе священника чувствовалась усталость. – Мне пора возвращаться, чтобы успеть к обеду. Хотя, видит Бог, я не хочу видеть сегодня их обоих.

– Так пообедаем здесь, – предложил Мейер. – Еда, конечно, будет похуже, но от вас не потребуется напускной вежливости. Я рассказал вам почти все и успею закончить уже сегодня. А на виллу я пошлю какого-нибудь мальчишку, чтобы он извинился за вас.

– Я буду вам очень благодарен, уверяю вас.

– А я благодарен вам, – улыбнулся Мейер. – Инквизитору не часто удается услышать такой комплимент от еврея.

В столовой виллы графиня и Николас Блэк обедали при свечах, в заговорщическом уединении. Настроение графини оставляло желать лучшего. Она начала осознавать, что ситуация все более выходила у нее из-под контроля – от Николаса Блэка толку чуть, а Мередит черпает информацию у Мейера, Нины Сандуцци и отца Ансельмо. Скоро адвокат придет к ней, будет задавать прямые, четкие вопросы. И ей придется признать свой позор, ответит она на них или промолчит.

Нервничал и Николас Блэк. Стычка с Мередитом за ленчем могла иметь продолжение. Теперь они противостояли друг Другу, а художник, при всей его насмешливости, трезво оценивал, сколь велико влияние церкви в латинской стране. И если последует вмешательство епископа – прощай, Италия! Какие конкретные меры будут приняты, Блэк, конечно, не знал, но мог предположить, что их итогом станет звонок из полиции с сообщением об аннулировании его вида на жительство. Власть в Италии принадлежала христианским демократам, за которыми стоял Ватикан.

Так что, заметив страх графини, он тут же попытался использовать его в своих интересах:

– Понимаю, дорогая, от этого священника – только хлопоты. Я уже сожалею, что пригласил его на виллу. Из-за меня вы попали в передрягу. Мой долг – помочь вам выпутаться из этой истории.

Лицо графини мгновенно просветлело:

– Если бы вы смогли это сделать, Ники…

– Я уверен, что нам это удастся, дорогая, – он наклонился вперед и похлопал Анну-Луизу по руке. – А теперь слушайте! Священник здесь. Нам от него никуда не деться. Вы же не захотите выгонять его?

– Нет, конечно, – графиня покачала головой. – Епископу, знаете ли, это не…

– Я знаю насчет епископа, – прервал ее Блэк. – Вам тут жить, поэтому не стоит портить с ним отношений. Мередит должен остаться на вилле. С этим все ясно. Но ваше-то присутствие совершенно не обязательно, не так ли?

– Я… я не понимаю.

– Все просто, дорогая, – художник взмахнул рукой. – Вам нездоровится. Мередиту известно, что вы страдаете мигренью и еще, Бог знает, какими женскими болезнями. Вам потребовалась немедленная консультация вашего врача. Поэтому вы едете в Рим. У вас там квартира. Вам необходимы слуги, чтобы вести хозяйство. Вы берете вашу служанку, Пьетро и, в знак особого расположения к Нине Сандуцци, ее сына. Вы хотите купить ему новую одежду. Обучить его светским манерам. Подумываете даже о том, чтобы он получил образование под руководством иезуитов… – Блэк хохотнул. – Какая мать устоит перед этим? А если и устоит? Мальчик у вас на службе. Итальянские законы довольно путаные, но я думаю, что в этом случае они на вашей стороне, при условии, что Паоло даст свое согласие на поездку. Его матери придется показать, почему она хочет, чтобы он оставался в деревне, я какую она может найти ему здесь работу. Кстати, вы сможете позаботиться и о ней, еженедельно передавая Нине Сандуцци часть жалованья мальчика через вашего мажордома.

Глаза графини на мгновение блеснули, но тут же поблекли вновь.

– Это прекрасная идея, Ники. Но как же вы? Мередит знает, чего вы добиваетесь. Он может причинить вам Немало неприятностей.

– Я подумал и об этом, – художник улыбнулся. – Я останусь здесь… как минимум, на неделю. Если Мередит начнет задавать вам вопросы, скажите, что я, по вашему разумению, плохо влияю на мальчика. И вы, как добрая христианка, хотите увезти его от меня подальше. Просто, не так ли?

– Прекрасно, Ники! Изумительно! – она даже захлопала в ладоши. – Завтра я обо всем договорюсь, и послезавтра мы уедем.

– Почему не завтра?

– Это невозможно, Ники. Поезд в Рим уходит из Валенты утром. Я не успею собраться.

– Жаль! – раздраженно воскликнул Блэк. – Ну, да один день ничего не решает. Постараемся не подпустить к себе нашего священника. С мальчиком лучше поговорить вам. Я не должен иметь к этому никакого отношения.

– Я поговорю с ним утром. – Графиня взяла бутылку вина и наполнила его бокал. – Давайте выпьем, дорогой! А потом откроем еще одну бутылку и отпразднуем найденное нами решение. За что мы будем пить?

Художник поднял бокал и улыбнулся графине:

– За любовь, дорогая!

– За любовь! – отозвалась Анна-Луиза де Санктис и чуть не поперхнулась при мысли: «Но кто любит меня? Кто вообще сможет меня полюбить?»

– Буду с вами откровенен, доктор. – Мередит отодвинул от себя пустую тарелку. – Сейчас меня более заботит не Джакомо Нероне, но его сын. Нероне мертв и, как мы надеемся, среди праведников. Мальчик же переживает серьезный моральный кризис, его могут совратить в любую минуту. Я чувствую, что несу за него ответственность. Но как мне выполнять взятые на себя обязательства?

– Это проблема, – согласился Мейер. – Мальчик уже более чем наполовину мужчина. Он волен в выборе и сам должен отвечать за свои поступки, при всей его неопытности. Паоло, несомненно, понимает, что происходит. Дети в семейных постелях взрослеют рано. Я думаю, он – хороший мальчик, но Блэк может его обольстить.

Мередит рассеянно крошил корочку хлеба.

– Даже в исповедальне нелегко проникнуть в душу подростка. Они пугливы, как кролики, а их внутренний мир куда сложнее, чем у взрослых. Лучше искать подход к графине или к Николасу Блэку.

– А вы пытались?

– С Блэком, да. Но он весь в своих горечи и негодовании. Мы не нашли точек соприкосновения. С графиней я еще не говорил.

Мейер холодно улыбнулся:

– С ней вам придется еще труднее. Женщины вообще не в ладах с логикой, а в данном случае прибавляются страх перед грядущей одинокой старостью и стыд за содеянное… – Он помолчал. – И мне кажется, священник ей не поможет.

– Что же тогда ее ждет?

– Наркотики, спиртное или самоубийство, – не колеблясь, ответил Мейер.

– Таков ваш прогноз?

– А вы хотели бы услышать, что она найдет утешение в боге, монсеньор, но я вас не порадую. Возможен еще один вариант, это слово ругательное, и я не буду оскорблять ваш слух.

Тут Мейер поднял голову и добродушно улыбнулся:

– Знаете, Мейер, это дилемма материалистов. К сожалению, лишь немногие из них понимают ее суть. Они вычеркивают слово «Бог» из словаря, и их единственным ответом на загадку вселенной остается ругательство.

– Хватит oб этом! – воскликнул Мейер. – Давайте лучше выпьем кофе и поговорим о Джакомо Нероне.

…В восемь утра они арестовали Нероне в доме Нины. Обошлись с ним не слишком грубо, но расквасили нос и порвали рубашку, чтобы создать впечатление, что он сопротивлялся аресту. В действительности он спокойно стоял, двое держали его за руки, третий бил, а остальные пытались сладить с Ниной, которая орала и рвалась ему на помощь, а затем, когда они ушли, упала на кровать и забилась в рыданиях. Младенец же не кричал, лежал в колыбельке, ухватившись крошечными ручками за подушку.

По склону холма его вывели на дорогу, а затем заломили руки и, полусогнутым, провели по деревне. Люди стояли у дверей, молчали и смотрели. Даже дети замолкали, когда он проходил мимо. Иль Лупо рассчитал верно. Голод и верность – несовместимы. Эти люди знали, что победители всегда правы. Они вставали на сторону сильных, а не добрых. То была суровая страна с суровой историей. И прошлое связывало крестьян по рукам и ногам.

В доме Мейера Нероне грубо бросили на пол и закрыли дверь. Сбежался народ, но часовые всех отгоняли, призывая разойтись по домам. Иль Лупо решил провести показательный суд, и крестьянский бунт не входил в его планы.

Нероне встал, размял затекшие руки, вытер кровь с лица. Огляделся. Комната превратилась в зал суда. Иль Лупо, Мейер и еще трое мужчин сидели за столом, за их спинами стояли вооруженные люди, черноволосые, небритые, в кожаных куртках, сдвинутых набок беретах, с пистолетами за поясом, автоматами в руках. Еще двое застыли у двери.

Серьезные лица, какие, пристало иметь присутствующим при историческом событии. Лишь Иль Лупо улыбался, ясноглазый и вежливый, как хозяин на званом обеде. Он и нарушил затянувшееся молчание:

– Я сожалею, что с вами грубо обошлись, Нероне. Вам не следовало сопротивляться аресту.

Нероне ничего не ответил.

– Вы, разумеется, имеете право узнать выдвинутые против вас обвинения. – Иль Лупо взял со стола лист бумаги и прочитал, четко выговаривая каждое слово: – Джакомо Нероне, вы предстали перед трибуналом по обвинению в дезертирстве из британской армии и в активном сотрудничестве с немецкими частями, действовавшими в окрестностях Джимелли деи Монти. – Положив бумагу на стол, Иль Лупо продолжил: – Перед тем как трибунал приступит к рассмотрению этих обвинений, мы готовы вас выслушать, если вы хотите что-то сказать.

Нероне пристально посмотрел на него:

– Мои слова будут занесены в протокол?

– Естественно.

– Что касается дезертирства, то ваш суд не вправе обвинять меня в этом. Это дело британского трибунала. Вы можете только арестовать меня и передать британским частям.

Иль Лупо кивнул:

– Мы отметим ваше возражение, которое представляется мне небезосновательным, несмотря на то, что вы не можете доказать принадлежность к британской армии. Мы, однако, можем судить вас по второму обвинительному пункту.

– Я не признаю вашей юрисдикции и по этому пункту.

– На каком основании?

– Ваш суд – незаконный. Его члены не имеют соответствующих полномочий.

– Вот в этом я не могу согласиться с вами, – покачал головой Иль Лупо. – Партизанские группы действуют в тесном контакте с союзниками. Фактически они являются военными частями я имеют право вершить суд там, где ведут боевые действия. Такое право предоставлено им Объединенным командованием и Оккупационной администрацией в Италии.

– В этом случае, мне нечего сказать.

Иль Лупо вежливо кивнул:

– Хорошо. Мы, конечно, озабочены тем, чтобы восторжествовала справедливость. И дадим вам какое-то время, чтобы приготовиться к защите. Мы оставим вас в этой комнате. Пришлем кофе и что-нибудь из еды. Доктор Мейер назначается вашим защитником. Как председатель суда, я готов выслушать и внимательно изучить все ваши аргументы. Это ясно?

И тут Нероне улыбнулся:

– Несомненно. Я с удовольствием выпью кофе.

По знаку Иль Лупо охрана и трое сидевших за столом членов суда покинули комнату. Мейер отошел к плите и начал варить кофе. Нероне сел, Иль Лупо предложил ему сигарету, дал прикурить. Затем примостился на краешке стола.

– Значит, вам хватило глупости остаться?

– Я остался, – коротко ответил Нероне. – Зачем вновь возвращаться к этому?

– Вы заинтересовали меня, вот почему. Я в немалой степени восхищен вами. Но не могу представить вас в роли мученика.

– Вы обрекли меня на нее.

– А вы согласились.

– Да.

– Почему?

– Мне нравятся строки Евангелия, – мрачно пошутил Нероне. – Особенно последняя: «Совершилось» [11]11
  Последнее слово распятого Христа (От Иоанна 30:19).


[Закрыть].

– Вы… и ваше дело обречены.

– Что дело? Миллионы людей могли бы оказаться на моем месте. Возможно, и вы тоже. Дело всегда умирает. Сколько людей исцелил Христос? И много ли из них живы сегодня? Дело есть отображение сущности человека, его чувств, устремлений. Если оно продолжается, развивается, то не из-за того, кто положил ему начало, но потому, что другие люди думают точно так же, и их движут те же чувства и устремления. Тому пример и ваша партия. Вы тоже умрете, знаете ли. Что тогда?

– Наше дело будет продолжаться, – в глазах Иль Лупо вспыхнул яркий огонь. – Будет продолжаться! Прежние государственные системы погибнут, уничтоженные своей же коррупцией, и народ сам станет себе хозяином. Это уже произошло в России. Скоро произойдет в Азии. Америку мы изолируем, Европу направим на путь истинный. Так будет, Нероне. Я, возможно, этого не увижу, но моя личность – ничто по сравнению с важностью нашего дела.

– Этим мы и отличаемся друг от друга, – мягко заметил Нероне. – Вы вот сказали, что вы – ничто. Я же не считаю себя простым винтиком… Что случится со мной, жизненно важно, потому что в глазах Бога я – вечность… Я! Слепой, слабый, неловкий, ошибающийся. Я был, есть, буду!

– Вы действительно в это верите? – взгляд Иль Лупо вонзился в него, как скальпель.

– Конечно.

– И умрете за это?

– Судя по всему, да.

Иль Лупо затушил сигарету и встал.

– Это чудовищная глупость, – в голосе слышалась непреклонная убежденность.

– Я знаю, – ответил Нероне. – Но глупости этой уже две тысячи лет. Интересно: сколько продлится ваша?

Но для Иль Лупо дискуссия закончилась. Он взглянул на часы.

– Мы выпьем кофе, а потом вы можете отдохнуть. Суд состоится в час дня. Вы намерены признать себя виновным или нет?

– Разве это имеет какое-то значение?

– В общем-то нет. И так все ясно. Казнь назначена на три часа.

Лицо Нероне затуманилось.

– Так долго ждать? Нельзя ли закончить побыстрей?

– К сожалению, нет, – вежливо ответил Иль Лупо. – Дело тут не в моей жестокости, но в политике. Будет меньше времени для выражения недовольства и демонстраций. Пока они все обговорят и начнут приходить к какому-то решению, наступит время ужина. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Можете не сомневаться.

Мейер принес кофе, хлеб, сыр. Они сели за стол и позавтракали, словно члены одной семьи.

– Между прочим, – спросил Иль Лупо, когда они поели, – вы не собираетесь произносить речь перед казнью?

Нероне покачал головой:

– Ни разу в жизни не произносил речей. А что?

– Я рад, – облегченно вздохнул Иль Лупо. – Иначе мне пришлось бы отдать приказ избить вас перед тем, как выводить к людям. Ваш героизм мне абсолютно не нужен.

– Я не герой, – ответил Нероне.

И тут с ним заговорил Мейер, впервые после того, как Джакомо привели под конвоем.

– Если ты хочешь побыть один, уйди в другую комнату. Тебя там никто не потревожит. Я позову, когда соберется суд.

Нероне благодарно взглянул на него:

– Спасибо, Мейер. Ты был хорошим другом. Я буду помнить тебя.

Он встал и прошел в смежную комнату, закрыв за собой дверь. Иль Лупо и Мейер переглянулись.

– После казни считай себя свободным от службы, Мейер. И я советую тебе уехать отсюда, хотя бы на какое-то время. Ты не создан для таких дел.

– Я знаю, – глухо ответил Мейер. – Мне недостает веры, ни в одно, ни в другое…

– …А дальше? – спросил Блейз Мередит.

Мейер печально вздохнул:

– Дальше все просто. Его судили и признали виновным. Отвели к старой оливе, привязали и расстреляли. В присутствии всех, даже детей.

– И Нины?

– И ее тоже. Она подошла к нему, поцеловала и отступила назад, в толпу. Даже когда начали стрелять, Нина не произнесла ни слова. Но осталась, когда ушли другие. И все еще стояла у оливы до позднего вечера, пока мы не пришли, чтобы снять его с дерева и похоронить.

– Кто хоронил его?

– Ансельмо, графиня, двое крестьян из деревни, Нина… и я.

Блейз Мередит нахмурился:

– Я этого не понимаю.

– Что тут понимать? Трое из нас хотели бы ненавидеть Нероне, но в конце концов, устыдясь, мы полюбили его.

– И тем не менее, – настаивал Мередит, – когда я приехал, вы все боялись Джакомо.

– Я знаю, – прошептал Мейер. – Любовь – самое ужасное, что есть на свете.

Уже после одиннадцати Блейз Мередит вышел из дома доктора и направился к вилле. Ранее Мейер показал ему последнее письмо Нероне и отдал все остальные бумаги. Они пожелали друг другу доброй ночи, и священник зашагал по вымощенной булыжником мостовой, в сером свете луны.

Одиночество и отстраненность овладели им, похоже, он оказался вне собственного тела, в незнакомом месте, в другом времени. Исчезли сомнения, душевные терзания, осталось только безмерное спокойствие. Бури бушевали вокруг, он же блаженствовал, словно попал в глаз тайфуна, где ничто не нарушало тишину и покой.

Как Джакомо Нероне, он преодолевал последние метры своего пути. Как Нероне, знал о близости смерти, неистовой, неизбежной, но короткой, как заход солнца. Он боялся ее, но шел к ней, на своих ногах, приняв окончательное решение.

Мередит приблизился к железным воротам виллы, прошел мимо них, все дальше и дальше в гору, к месту расстрела Джакомо Нероне, маленькому плато, где старая олива стояла, как крест, черная тень на фоне белой луны. Подойдя к давно засохшему дереву, он опустил сверток с бумагами на землю и с гулко бьющимся сердцем прислонился к стволу, чувствуя кожей шершавость коры. Поднял руки, положив их на узловатые ветви.

Джакомо Нероне стоял точно так же, но привязанный к дереву и с полоской черной ткани поверх глаз. Теперь наступил черед Блейза Мередита, сухого чиновника из Дворца конгрегации. Его тело застыло, лицо окаменело, пока он собирался с силами, чтобы привести себя к смирению. Казалось, прошла вечность, прежде чем слова сорвались-таки с его губ:

– …Возьми меня, о Господи! Сделай из меня, что пожелаешь… чудо или посмешище! Но отдай мне мальчика… ради его отца!

И все, конец! Человек вверил себя в руки своего создателя. Пора домой. В постель, но не для сна. Время его истекало. А до утра предстояло прочесть бумаги Джакомо Нероне и написать письмо Аурелио, епископу Валенты.