Текст книги "Адвокат дьявола"

Автор книги: Моррис Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Потом Блэк вспомнил разговор за обеденным столом, и в нем вновь затеплилась надежда. Завтра, сказал Мейер, мальчик должен прийти на виллу. Его мать переговорит с Анной-Луизой де Санктис, и он начнет работать помощником садовников. Несведущий крестьянин, тянущийся к знати, слуга, который может стать сыном. Тактичность, доброта, а при необходимости и твердость позволят с самого начала определить их отношения. Николас Блэк отлично видел, что мальчика влечет к нему так же, как и его – к мальчику, но кому-либо еще знать об этом не следовало. Паоло с самого начала надобно объяснить, сколь важна внешняя сдержанность, что любые попытки использовать слабости его господина приведут к полной неудаче. Тем не менее Блэк полагал, что ему удастся добиться желаемого.

Волновался Блэк и потому, что не мог понять мотивов графини, побуждающих ее стать его союзницей. С одним, впрочем, все было ясно. Она хотела, чтобы художник помог ей в борьбе со священником. Но его более занимали другие мотивы Анны-Луизы: мир брошенных любовников – это джунгли, где идет непрерывная борьба. И нет жалости в отчаянном бегстве от одиночества. Тут побеждает сильнейший, срывается тонкая оболочка цивилизации, бал правят плотские желания и интриги.

Николас Блэк прожил в этих джунглях достаточно долго, чтобы утерять последние иллюзии. Если Анна де Санктис помогала ему, значит того требовали ее собственные интересы. Но какие? Может быть, страсть? Каждый сезон появлялись все новые богатые вдовушки, желающие снять сливки с подрастающего поколения. Вдовушки платили, юноши исправно исполняли требуемое от них, а затем возвращались к своим девушкам, женились и жили на полученные ранее деньги. Но графиня не стала бы превращать себя в посмешище для всей деревни. До Капри рукой подать. Рим не за тридевять земель. Деньги у графини водились, так что она могла развлекаться там, где хотела.

Значит, причина иная. Ее страх перед монсеньором Мередитом ясно указывал: между ней и Джакомо Нероне что-то произошло. Что именно? Уж не заревновала ли она, когда Нероне предпочел простую крестьянку хозяйке виллы?

Ревность может принимать странные формы. Паоло Сандуцци служил живым примером того, что графиня не состоялась и как женщина, и как любовница. Соблазнить его, увести от матери – означало месть отцу и… оскорбление Николаса Блэка.

Художник вспыхнул от злости и откинулся на подушку, глядя на портрет Паоло Сандуцци, презирая женщину, приютившую его под своей крышей и обещавшую финансировать его следующую выставку.

Анна-Луиза де Санктис лежала в мраморной ванне, наполненной горячей водой. Ее расслабляющее действие вкупе с принятой ранее таблеткой снотворного в скором времени должны были принести блаженное забытье.

Эта узкая комната, с хрустальными флаконами и запотевшим зеркалом, являлась тем чревом, из которого она рождалась заново каждое утро, где ежевечерне находила прибежище от гнетущего одиночества. В горячей воде, меж теплых мраморных стен, она словно парила, замкнувшись в себе, довольная собой, отрешившись от внешнего мира, растворяясь в иллюзии вечности.

Но иллюзия эта с каждым вечером становилась все призрачнее. А утреннее пробуждение – все более горьким. Чужие руки лезли в ее личную жизнь, и она знала, что на этот раз ей предстоит настоящая борьба.

Мейер был первым из ее врагов: неудачник с написанным на лице разочарованием в жизни, с обтрепанными манжетами, мелкий реформатор, жалкий философ, человек, который все знал, но ничего не делал, не принимающий чужих иллюзий, потому что своих у него не было. Однажды она заключила с ним союз против Джакомо Нероне, но теперь доктор защищал Нину Сандуцци, родившую Нероне сына. Мейер отказал ей даже в сострадании, одной жесткой фразой показав ей, что себя обмануть не удастся.

Она хотела ребенка. То была чистая правда. Она хотела Паоло Сандуцци. Но для себя. Он был сыном Нероне. Плотью от его плоти. Костью от его кости. Она подарила бы ему свою любовь… и деньги. Любовь, которую Нероне швырнул ей в лицо. Деньги, чтобы вырвать его из ужасающей нищеты, на которую обрек мальчика его отец. Но Мейер встал на ее пути. Мейер, Нина Сандуцци и даже священник из Рима.

Она долго жила в Италии и понимала, сколь ловко манипулирует церковь югом страны. Хитростью ее руководители могли потягаться с Макиавелли и без малейшего колебания привлекали светскую власть для утверждения десяти заповедей. Как союзник Мередит мог бы многим ей помочь. Как противник становился непобедимым.

Следующие ее мысли касались Николаса Блэка. Верность художника вызывала у нее немалые сомнения. Она, конечно, видела, как расчетливо ведет он игру, целью которой был мальчик. Но и ее обещание помочь Блэку строились на голом расчете.

Она даст художнику время обработать Паоло, искусить его предложение дружбы и жизни в Риме. Мальчик откликнется быстро, в нем уже начинает проявляться юношеское нетерпение. Их связь из маленького скандала перерастет в большой. Встанет вопрос о лишении Нины Сандуцци материнских прав. А тогда… вот тогда на сцену выйдет графиня, госпожа, защитница интересов тех, кто проживает на ее землях. Она предложит отгородить мальчика от дурного влияния, дать ему образование.

Даже церковь оценит плюсы такого решения. Тем более, если дело пойдет к признанию Джакомо Нероне святым. И графиня еще пройдет с Паоло Сандуцци по Виа Венето, гордая и удовлетворенная, словно Нероне зачал своего сына в ее бесплодном теле.

Анна-Луиза поднялась из ванны, вытерлась насухо, надушилась, надела ночную рубашку, легла в кровать. И перед тем, как провалиться в глубокий сон, ей пригрезился темноволосый, улыбающийся юноша, рука которого крепко сжимала ее руку. А потом из юноши он превратился в мужчину, из сына – в страстного любовника…

ГЛАВА 10

Ранним утром следующего дня, пока Нина Сандуцци подметала пол и вытирала пыль в доме, Альдо Мейер сидел под смоковницей и беседовал с Паоло.

Разговор шел трудно. Мальчик замкнулся в себе, и первые попытки Мейера завоевать его доверие ни к чему не привели. Паоло сидел, уставившись в стол, отвечал односложно. Мейер же подавлял закипающую в нем злость, сохраняя дружелюбный тон:

– Твоя мать говорила с тобой насчет работы у графини?

– Да.

– Ты знаешь, что Розетта тоже будет на вилле?

– Да.

– И что ты об этом думаешь?

– Полагаю, это хорошо.

– Ты хочешь работать там или нет?

– Мне все равно.

– Графиня неплохо платит. Ты сможешь помогать матери, оставляя себе часть денег.

– Да, я знаю.

– Это означает, что ты становишься мужчиной, Паоло.

Мальчик пожал плечами. Мейер глотнул кофе, закурил. Он переходил к самому важному и не имел право на ошибку.

– Становление мужчины – ответственный период. Обычно отец должен наставить сына на путь истинный. У тебя нет отца, поэтому… я был бы рад помочь тебе.

Тут Паоло поднял голову и посмотрел в глаза Мейеру. Во взгляде чувствовался вызов и даже враждебность:

– А какое вам до этого дело?

– Попытаюсь объяснить тебе, – вздохнул Мейер. – Если мои объяснения тебя не устроят, можешь задать любой вопрос, и я постараюсь ответить. Прежде всего, у меня никогда не было сына. А я хотел бы его иметь. Ты мог бы быть моим сыном, потому что одно время я любил твою мать. Я и сейчас отношусь к ней с огромным уважением. Однако она предпочла мне твоего отца, тут уж ничего не поделаешь. Я знал твоего отца. Сначала мы были друзьями, потом… стали врагами. Я приложил руку к его смерти. Теперь сожалею об этом. Если я смогу помочь тебе, то в какой-то мере искуплю свою вину.

– Мне не нужна ваша помощь! – грубо ответил мальчик.

– Нам всем нужна помощь, – спокойно возразил Мейер. – И тебе тоже, потому что ты связался с англичанином и не очень-то знаешь, как тебе поступить.

Паоло Сандуцци промолчал, вновь разглядывая скатерть, и Мейер продолжил:

– Вот что я хочу объяснить тебе, Паоло. Ты знаешь, чем мужчины отличаются от женщин. Ты знаешь, как они целуются и обнимаются, что происходит, когда они предаются любовным утехам. Ты знаешь, что бывает, когда смотришь на девушку, у которой наливается грудь и появляется женская походка. Но ты не понимаешь, почему чувства, которые ты испытываешь к Розетте, возникают и от прикосновений англичанина.

Мальчик резко поднял голову:

– Между мной и англичанином ничего не было! Он не прикасался ко мне!

– Хорошо! – кивнул Мейер. – Тогда тебе нечего стыдиться. И все же ты должен знать: когда просыпается мужское сердце и тело, их можно согнуть и в ту и другую сторону, как ветер гнет молодой побег. Проходит время, побег растет и крепнет, превращаясь в дерево. И какую форму он принял в самом начале, таким он и останется. Для мужчины естественно является влечение к женщине. Вот почему тебе нельзя общаться с художником.

– Поэтому вы и посылаете меня работать на виллу? Он же будет там все время. Он путает меня. Из-за него мне даже кажется, что я не знаю, чего хочу.

– А что ты хочешь, его или Розетту?

– Я хочу уехать из Джимелло! – воскликнул Паоло. – Хочу жить в другом месте, где люди ничего не знали бы обо мне, моей матери и отце. Вы думаете, приятно слышать, когда тебя называют ублюдком святого или сыном шлюхи? Вот почему я хочу остаться с англичанином. Он может многое для меня сделать. Увезти в Рим, помочь…

– В Риме тебе дадут еще более грязное прозвище, и избавиться от него ты уже не сможешь до конца дней! Послушай, мальчик… – в голосе Мейера слышались просительные нотки. – Постарайся понять, что я пытаюсь сказать тебе. Твоя мать – хорошая женщина. Она в десять раз лучше тех, кто обзывает ее шлюхой. Что бы ни делала твоя мать, она делала это из любви, а шлюха продает себя за деньги. Твой отец был великим человеком…

– Так почему же он не женился на моей матери и не дал мне свою фамилию? Он стыдился ее? Или нас?

– А ты когда-нибудь спрашивал об этом мать?

– Лет… как я мог?

– Тогда я думаю, мы должны спросить ее сейчас, – а тут же крикнул: – Нина! Пожалуйста, подойди к нам.

Нина Сандуцци вышла из дому, мальчик наблюдал за ней испуганными глазами.

– Присядь, Нина.

Она села между ними, переводя взгляд с одного на другого.

– Мальчик задал вопрос, Нина. Я думаю, он имеет право услышать ответ. Дать его можешь только ты. Он хочет знать, почему его отец не женился на тебе.

– Если я скажу, ты поверишь мне, сынок?

Мальчик посмотрел на нее, встревоженный, испуганный, затем коротко кивнул. Нина Сандуцци помедлила, собираясь с силой, подбирая слова, а затем ровным голосом ответила ему.

В то прекрасное весеннее утро Блейз Мередит тоже проснулся рано. После вчерашнего приступа в доме доктора он спал лучше, чем обычно, и когда слуга принес кофе и раздвинул портьеры, священник решил, что пора вставать и приниматься за работу.

Он выпил кофе, поел хлеба с соленым деревенским маслом, принял ванну, побрился и сошел вниз, чтобы прочитать молитву на солнышке. Ему хотелось скорее приступать к опросу свидетелей. Прогноз Мейера отдавался в висках, как набат. Мередит не мог тратить попусту ни минуты. К счастью, графиня и Блэк еще спали, так что он мог сэкономить добрый час, который ушел бы на утренние приветствия и бесцельные разговоры за завтраком.

Он еще молился, когда услышал шаги, и поднял голову. Женщина и мальчик направлялись к дому. Женщина – в черном платье и с повязанным на голове платком. Мальчик – в полосатой рубашке и залатанных брюках.

Ребенок шагал нерешительно, оглядываясь вокруг, словно потрясенный великолепием виллы в сравнении с убогостью деревни. Женщина шла гордо, с поднятой головой, глядя прямо перед собой. Священнику бросились в глаза классические черты ее лица, округлившегося с возрастом, но сохранившего былую красоту.

Должно быть, это Нина Сандуцци, решил он. А мальчик – сын Джакомо Нероне, вокруг которого, по словам Мейера, плели интриги графиня и Николас Блэк.

Графиня примет их нескоро, подумал Мередит. Движимый внезапным порывом, он отложил требник и обратился к женщине:

– Синьора Сандуцци!

Женщина и мальчик остановились, повернулись к нему.

– Вас не затруднит подойти ко мне?

Они переглянулись, затем женщина сошла с дорожки на траву и стала приближаться. Мальчик следовал за ней в паре шагов. Мередит поднялся с колен:

– Я – монсеньор Мередит, из Рима.

– Я знаю, – спокойно ответила женщина. – Вы приехали вчера. Это мой сын, Паоло.

– Рад познакомиться с тобой, Паоло.

Мередит протянул руку и, после толчка матери, мальчик вяло пожал ее.

– Вы знаете, зачем я здесь, синьора?

– Да, я знаю.

– Я хотел бы как можно скорее поговорить с вами.

– Вы найдете меня у доктора… или дома.

– Я подумал, что мы можем поговорить прямо сейчас.

Нина Сандуцци покачала головой:

– Мы должны встретиться с графиней. Паоло сегодня начинает работать.

Мередит улыбнулся:

– Вам придется долго ждать. Графиня еще не встала.

– Мы привыкли ждать, – ответила женщина. – Кроме того, я не хочу говорить с вами здесь.

– Как вам будет угодно.

– Но вы можете поговорить с Паоло, когда он будет работать на вилле. Это другое дело.

– Разумеется. Могу я прийти к вам сегодня?

– Если хотите. В полдень я дома. А теперь нам пора. Пошли, Паоло.

И она повернулась к нему спиной.

Несмотря на скоротечность встречи, женщина произвела глубокое впечатление на священника. Чувствовалась ее уверенность в себе, удовлетворенность, даже мудрость. Она держалась, как человек, знающий, куда идет и каким путем доберется до цели. Говорила Нина на грубом диалекте, но голос звучал мягко, даже нежно. Если все это перешло к ней от Нероне, тогда он, несомненно, был незаурядной личностью.

Мысли Мередита сразу переключились на противоречия в судьбе Джакомо Нероне.

Главное – элемент конфликта. Для церкви считалось аксиомой, что первый признак святости есть возникающее противодействие даже среди хороших людей. Противоречив был и сам Христос. Он обещал не мир, но меч. Все святые творили добро, лишь встретив сопротивление. Ни один не обошелся без гонителей и клеветников. Именно отсутствие конфликта в записях Баттисты и Солтарелло когда-то насторожило аудитора Конгрегации ритуалов. Теперь он начал осознавать не только наличие конфликта, но и его глубину и силу.

Не менее важным являлось и другое: соотношение добра и зла, привнесенных в жизнь кандидатом в святые. И это было аксиомой, библейской аксиомой: дерево познается по его плодам. Святость в одном человеке оставляет неизгладимый след в сердцах тех, кто общался с ним. Добрые дела воспроизводят себя. Чудо, не закладывающее добро в человеческое сердце, всего лишь бессмысленный трюк, не достойный всемогущего Бога.

В Нине Сандуцци чувствовалась доброта и, если причиной тому – общение с Джакомо Нероне, адвокат дьявола не мог этого не учитывать.

Вновь Мередит склонился над требником, шепча знакомые слова. Наконец, помолившись, он поднялся с колен, сунул книгу в карман и зашагал к деревне, чтобы поговорить с отцом Ансельмо.

Старая Роза Бензони встретила его на пороге и, поворчав, впустила в дом. Старик-священник брился на кухне перед треснувшим зеркалом. Его глаза налились кровью, руки дрожали. Брился он старой опасной бритвой, и оставалось только удивляться, как ему удается не перерезать себе шею. Гостя он принял не слишком вежливо:

– Здрасьте! Что вам угодно?

– Я бы хотел поговорить с вами, – ответил Мередит.

– Я слушаю. Впрочем, не обещаю, что отвечу.

– Не будет ли лучше, если мы поговорим наедине?

Старик хохотнул и тут же выругался, потому что все-таки поранил кожу:

– Вас смущает Роза? Она наполовину глуха, и не понимает ни слова вашего римского языка. Кроме того, у нее скверный характер, а мне с ней жить. Так что не теряйте времени, выкладывайте, с чем пришли.

Мередит пожал плечами.

– Речь пойдет о Джакомо Нероне. Я обратил внимание, что вы отказались дать показания двум священникам, собиравшим о нем сведения. Причина в том, что вы были его духовником?

– Нет, мне не понравились эти типы. Они всюду совали свои длинные носы. Прочитали мне длинную лекцию о судном дне и спасении души. Я их выгнал. Кроме того, кто прислушается к моим словам? Я – позор всей епархии.

– Меня не интересуют местные скандалы, – холодно заметил Мередит.

Старик отложил бритву и вытер лицо полотенцем.

– Вы, наверное, единственный, кого они не интересуют. Господи, как же у нас любят скандалы! Хлебом их не корми, но только дай посудачить. Я получил письмо от епископа, в котором тот выражает надежду, что в моих отношениях с Розой не осталось ничего плотского… – он хихикнул. – Сколько, по-вашему, человек может этим заниматься? В моем возрасте к женщине прижимаются лишь для того, чтобы не замерзнуть в холодную ночь.

– В вашем возрасте большинство супругов спят в отдельных постелях.

:– В Риме, возможно, – пробурчал отец Ансельмо. – Но здесь, на юге, у нас нет денег, чтобы купить новую кровать… не говоря уже об одеялах и постельном белье. Послушайте… – Он нервно взмахнул полотенцем. – Мы же не дети. Не только епископу, мне самому не нравится положение, в котором я оказался. Но что я могу изменить? Не выбрасывать же Розу на улицу. Она совсем старуха. Я видел от нее только добро, тогда как многим моим братьям-священнослужителям было глубоко плевать, жив я или нет. Видит Бог, пожитков у меня немного, но она имеет полное право на половину того, что мне принадлежит. Его светлость может сказать, как мне быть?

Слова старика тронули Мередита. Вопрос действительно стоял ребром. Впервые за все годы, отданные служению церкви, Мередит начал осознавать действительное значение покаяния, состоявшее не только в признании греха, но и последствий, облепляющих его, как паразитирующие растения – дерево. Дереву ничего не оставалось, как питать своими соками эти растения, получая взамен внешнюю красоту, но медленно расставаясь с жизнью. Мередита ошеломила мысль о том, что человек может впасть в отчаяние и обречь душу на вечные муки только потому, что ему не на что купить пару одеял. Внезапно дело Джакомо Нероне представилось ему малым и несущественным по сравнению с проблемой отца Ансельмо. Если Джакомо был святым, ему повезло – он закончил долгую борьбу за спасение души. Все остальное для него теперь – лишь суета, не имеющая никакого значения. И внезапно Мередита осенило.

– Его светлость – удивительный человек, – заговорил он, тщательно подбирая слова. – Он хотел бы помочь вам. Я думаю… я уверен… если вы переселите Розу в другую комнату, на отдельную кровать, он сочтет это достаточным и забудет об остальном.

Старик упрямо покачал головой:

– Кто заплатит за кровать и одеяла? Вы, похоже, не понимаете… Нам едва хватает денег на еду.

– Вот что я вам скажу, – Мередит сухо улыбнулся. – Я заплачу за них. Я дам вам и Розе денег, чтобы вы оделись поприличнее, и положу на ваш счет в банк Калабрии сто тысяч лир. Этого хватит?

Отец Ансельмо подозрительно глянул на него:

– А с чего такая забота, монсеньор?

Мередит пожал плечами:

– Через три месяца я должен умереть. Я не могу взять деньги с собой.

Во взгляде отца Ансельмо мелькнуло изумление:

– Что еще я должен сделать?

– Ничего. Если хотите, я исповедую вас. Едва ли вы скажете мне больше того, что я уже знаю, так что вам это не составит особого труда. Не стоит останавливаться на полпути. Когда-то же надо начинать жить в согласии с совестью.

– Епископ говорил о том, чтобы искупить проступок открыто, – в голосе Ансельмо все еще слышалось сомнение.

– Епископ – человек справедливый. Я думаю, он понимает, что проступки отчасти определяются обстоятельствами. Скоро деревня узнает, что вы спите раздельно. И прошлое быстро забудется… Ну, что вы на это скажете?

Ансельмо потер рукой плохо выбритый подбородок.

– Я… полагаю, это выход. Меня давно тревожит моя судьба, но я некоторым образом люблю мою старуху, и не хотел бы причинить ей боль.

– А мне кажется, что любовь не может причинить вред. Сейчас мне самому так не хватает любви, – голос словно принадлежал другому человеку, а не Блейзу Мередиту, хладнокровному служителю Конгрегации ритуалов.

– Хорошо! – решился старик. – Я подумаю об этом. Поговорю с Розой и все ей объясню. Но спешить здесь нельзя. Женщины очень чувствительны, а с возрастом они и глупеют, – глаза старика блеснули. – А когда мы увидим ваши деньги, монсеньор?

Мередит вытащил бумажник и положил на стол тридцать банкнот но тысяче лир.

– Начнем с этого. Вы сможете купить кровать и одеяла. С остальным я все улажу в Валенте. Вас это устроит?

– Должно устроить, – ворчливо ответил старик. – Но все это надо сделать до того, как вы умрете. Как только адвокаты наложат руки на ваше состояние – конец! После Них не останется и макового зернышка. А теперь, что вам еще нужно?

– Джакомо Нероне… Что вы могли бы рассказать мне о нем?

– А что будет, если я расскажу?

– Я запишу ваши слова, а потом вам придется давать показания под присягой на суде епископа.

– Вот что, монсеньор. Подождите, пока услышите мою исповедь. Тогда я изложу вам всю историю. Пойдет?

– Секреты исповедальни не годятся для судебного разбирательства.

Старик отбросил голову и расхохотался:

– Именно это я и имел в виду, приятель! Со мной связано немало скандальных происшествий. Пока не исповедуюсь, не будем прибавлять к ним новые.

– Как скажете, – Мередит нахмурился. – Я зайду к вам через несколько дней.

– И не забудьте, что вам нужно сделать в Валенте.

– Не забуду.

Он встал и двинулся к двери. С ним не попрощались, не сказали и слова благодарности. И, шагая к дому доктора, адвокат дьявола не мог отделаться от мысли, что его одурачили.

Мейер встретил его радостной улыбкой, проводил в сад, налил чашку деревенского вина из глиняного кувшина. Мередит тут же заметил, как изменился доктор: глаза прояснились, разгладились морщины на лице, он производил впечатление человека, примирившегося с собой и окружающим миром.

– Сегодня вы хорошо выглядите.

Мейер улыбнулся:

– Хорошее начало дня, монсеньор. Я поговорил с мальчиком, как отец. И услышал много умного от его матери.

– Нины Сандуцци?

– Да. Между нами говоря, я надеюсь, что мы чем-то помогли Паоло.

– Я видел их на вилле… даже поговорил несколько минут. Сегодня днем я зайду к Нине Сандуцци. Она обещала ответить на мои вопросы.

– Хорошо, – кивнул Мейер. – Я дам совет, друг мой. Не напирайте на нее, и вы многое узнаете. Сейчас Нина готова на откровенный разговор. И хочет, чтобы вы присматривали за мальчиком, когда он будет на вилле.

– Я сделаю все, что в моих силах. Мать Паоло произвела на меня глубокое впечатление.

– А Паоло?

– Обычный подросток.

– Не совсем так… – покачал головой Мейер. – У него сейчас опасный возраст. Его влечет к англичанину, но одновременно мальчик и боится его. Он хочет знать, что происходило между его матерью и отцом. Сегодня утром мы с Ниной кое-что рассказали ему. Но мы не знаем, много ли Паоло понял, все-таки он еще мал. Что дальше, монсеньор?

– Я хотел бы поговорить с вами.

– О Нероне?

– Да.

Альдо Мейер глотнул вина, вытер губы тыльной стороной ладони:

– Разве вы не должны надеть епитрахиль перед тем, как выслушать исповедь?

– Я лучше сниму ботинки, – добродушно ответил Мередит.

– Это длинная история, монсеньор. Если у вас пересохнет в горле, налейте себе вина…

…Стояло лето, мир лишился мужчин. Дни не отличались один от другого. Жаркое утро сменял раскаленный полдень, вечером над долиной проплывали облака, не уронив ни капли дождя. Армии, как саранча, опустошали землю, и не было мужчин в больших семейных кроватях, кроме стариков да случайных гостей, карабинеров и полицейских, сельскохозяйственных инспекторов и офицеров, заготавливающих продовольствие. Вреда они приносили больше, чем пользы, потому что после их ухода начинались ссоры, приводящие к раскровавленным лицам и порванным юбкам.

Мейер жил там, еврей и изгнанник, и каждый день пересекал долину, чтобы отметиться в полицейском участке Джимелло Маджоре, показать, что он не заболел и не умер. Если он приходил вовремя, его просто ругали, если пропускал день – угрожали посадить в тюрьму, но давали вино, сыр, сигареты, когда заболевали дети, беременели женщины или сами полицейские сваливались с приступом малярии. Они отпускали грубые шутки насчет его еврейского происхождения и обрезания, предупреждали, что он не имеет права портить чистоту расы, ибо в калабрийцах смешалась кровь греков финикийцев, французов, испанцев, итальянцев, арабов, но не евреев.

Мейер молча проглатывал оскорбления, но прислушивался к слухам, будоражившим долину. Союзники захватили Сицилию и начали вторжение на полуостров. В горах действовали партизаны. Дезертиры укрывались в пещерах и в постелях деревенских женщин. Немцы перебрасывали на юг подкрепления. Близился конец войны, и он хотел дождаться его живым.

Мейер обрабатывал выделенные ему акры тощей земли, обходил больных, спал в полуденные часы, а ночью подолгу засиживался над книгами и за бутылкой.

Женщин Джимелло Миноре он сторонился по двум причинам: потому, что был разборчивым, а во-вторых, не хотел делить свое и так неопределенное будущее с какой-нибудь деревенской мегерой. Он ждал долго. И мог еще немного потерпеть.

Нина Сандуцци пришла к нему поздно ночью. Босиком, чтобы стук деревянных сандалий по булыжнику мостовой не перебудил всю деревню. Перелезла через стену, ограждавшую сад со стороны долины, чтобы ее не видели у двери доктора в столь поздний час. Когда она вошла в круг света, отбрасываемого настольной лампой, Мейер очнулся от дремоты и увидел ее.

– Нина! Как ты тут оказалась?

Она приложила палец к губам, призывая к тишине, и затем шепотом объяснила:

– В моем доме мужчина. Он – дезертир, раненый. У него пуля в плече, рана воспалилась, бедняга мечется и бредит, как в лихорадке. Ты не можешь пойти и взглянуть на него? Я принесла деньги.

Ее рука нырнула в вырез платья и появилась с пачкой мятых банкнот. Мейер протестующе замахал руками:

– Убери их, ради Бога. Кто-нибудь знает, что он у тебя?

– Нет. Этот человек пришел прошлой ночью. Я накормила его завтраком, и он провел в доме весь день. Когда я вернулась с работы, он уже бредил.

– Хорошо, я пойду с тобой.

Доктор закрыл книгу, притушил лампу, положил в саквояж инструменты, дезинфицирующие средства. Стояла тишина.

Они вышли в сад, перелезли через стену и направились к маленькой хижине.

Дезертир лежал на большой кровати, без сознания, длинный, костлявый, черноволосый, со щетиной на запавших щеках. Его глаза ничего не видели, с губ срывались слова и обрывки фраз. Мейер понял, что незнакомец говорит по-английски. Пикантная ситуация! Мало ему дезертира, так он напоролся на беглеца из английской армии! Ничего не сказав Нине, он склонился над кроватью, разрезал повязку на ране.

Обнажив рану, Мейер присвистнул. Кожа вокруг набухла, горела красным, из самой раны сочился желтый гной. Веселенькая его ждала работенка: придется оперировать без обезболивания, а этот несчастный все равно может умереть через несколько дней.

Он повернулся к Нине:

– Разожги огонь. Вскипяти котелок воды. А потом подержишь своего гостя, пока я буду оперировать.

Губы Нины разошлись в улыбке:

– Давно я не держала в объятиях мужчину, доктор. С удовольствием выполню твою просьбу.

Но удовольствия она не получила. Пуля застряла в кости. Мейеру потребовалось двадцать минут, чтобы вытащить ее, и Нина не отдыхала все это время.

Когда операция закончилась, они уложили мужчину на постель, сели за стол, выпили вина, поели хлеба.

– Здесь его оставлять нельзя, Нина. Если кто-то узнает о нем, считай, что тебе крышка.

Она изумленно уставилась на доктора:

– Ты хочешь, чтобы я выгнала его? Такого слабого, больного?

– Потом, – устало ответил Мейер. – Когда он поправится.

– Давай лучше подождем этого потом, – улыбнулась женщина.

Глядя на нее в свете керосиновой лампы, доктор впервые за годы, проведенные в Джимелло Миноре, почувствовал прилив желания. Безупречные линии греческого лица, стройная фигура, высокая, крепкая грудь и страсть, дремлющая под смуглой кожей. Кроме того, ее отличали ум и смелость. Она не стала бы вопить, как другие на ее месте. Оставалось только изумляться, что Мейер сотни раз проходил мимо нее и ничего не замечал.

Но, будучи человеком осторожным, привыкшим к воздержанию, он быстро допил вино и встал.

– Вот что, Нина. Состояние у него очень тяжелое, этот человек может умереть. Свари бульон и попробуй покормить его. Когда будешь уходить на работу, запри дверь и оставь ему вина и еду. Я не смогу прийти днем, но приду ночью, когда деревня заснет.

– Спасибо тебе, – ответила Нина. – Живя среди свиней, ты останешься человеком. – Она схватила его руку и быстро поцеловала ее. – А теперь иди, доктор, Я не привыкла к мужчинам в доме.

Он возвращался кружным путем, спотыкаясь на горном склоне и размышлял, а не является ли его воздержание, как и любые другие жертвы, напрасным. И не найдет ли он счастья с этой женщиной? В ссылке Мейер боялся одного, того самого, к чему подталкивали его враги: опуститься, сравняться с местными жителями, пристраститься к бутылке и деревенским проституткам, перестать стирать рубашки, забыть, как пользоваться вилкой и ножом за столом. До сих пор ему удавалось избежать всего этого. Может и с Ниной Сандуцци он не покатится в пропасть… Но риск все-таки был… Так не лучше ли забыть о ней и спокойно спать в своем доме.

Потребовалось больше недели, чтобы вывести незнакомца из критического состояния. Глубокая рана продолжала сочиться гноем, Мейер резал, менял дренажи и повязки. Не одну ночь он провел, сидя рядом с Ниной Сандуцци, наблюдая, как поднимается и спадает температура пациента, пока не начинало светлеть на востоке небо. Тогда он собирался, чтобы успеть домой до пробуждения деревни.

Приходя каждую ночь, он ждал встречи с Ниной. А покидая ее, чувствовал укол ревности, потому что она оставалась наедине с раненым, который уже немного ел и говорил в перерывах между приступами лихорадки.

Поначалу незнакомец держался настороженно, но, узнав, что Мейер – политический ссыльный, а Нина сильно рискует, укрывая его от властей, немного успокоился, но не рассказал им ничего нового, придерживаясь той версии, которую изложил Нине Сандуцци в первую ночь:

– Большего вам лучше не знать. Если вас будут допрашивать, вы сможете отвечать правдиво. Хотя надеюсь, что до этого не дойдет. Я – Джакомо Нероне, артиллерист из Реджо. И хочу добраться до Рима, где живет моя семья. Как по-вашему, доктор, когда я смогу отправиться в путь?

Мейер пожал плечами:

– Через полмесяца, может, через три недели, если рана снова не загноится. Но куда вы пойдете? Ходят слухи, что союзники высадились на севере. И продвигаются в глубь полуострова от Реджо. Добавьте к этому итальянские и немецкие части. Едва ли вам удастся далеко уйти. Вы не говорите на калабрийском диалекте. Вам снова придется прятаться… и где вы добудете еду?