Текст книги "Золотой век империи монголов"

Автор книги: Моррис Россаби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Управление уделом

Доказав свою храбрость в бою, Хубилай мог теперь переключить свое внимание на дела управления. Завоевание Да-ли имело, в частности, еще и то следствие, что владения Хубилая значительно расширились, охватив многие области современных провинций Шэньси и Хэнань. Для столь обширной территории требовалась стабильная административная система. Хубилай назначил уйгура Лянь Сисяня, которому в то время было всего двадцать лет, уполномоченный по умиротворению округа Гуаньси (в Цзинчжао), одной из самых важных областей в его землях, и обязал его упорядочить систему управления. В Цзинчжао входили некоторые районы Сычуани, населенные не-китайскими народностями и потому представлявшие дополнительные сложности для управления, и Шэньси. Выражаясь словами традиционных китайских династических хроник, задачей Ляня было «обуздать сильных и поддержать слабых». В типично конфуцианской манере для достижения своих целей он прежде всего обратился к образованию, пригласив знаменитого конфуцианского ученого Сюй Хэна, позднее игравшего видную роль в правительстве Хубилая, поставив его во главе местных школ и поручив ему набрать чиновников из способных ученых. Лянь старался всемерно оградить интересы ученых. Правила, введенные Угэдэем и соблюдавшиеся Хубилаем, запрещали монгольским князьям обращать конфуцианских ученых в рабство. Однако монголы обходили эти законы и принуждали ученых выполнять унизительные работы. Лянь приказал местным властям переписывать ученых, чтобы устранить возможность таких злоупотреблений. Кроме того, прорицатели, также угнетавшие население, подлежали наказанию, а их действия были поставлены под более строгий контроль. Лянь привлекал к делам грамотных и образованных администраторов, покровительствовавших сельскому хозяйству, выпускавших бумажные деньги, поощрявших торговлю и собиравших налоги для Хубилая. Коротко говоря, он стабилизировал положение во владениях Хубилая и в немалой степени способствовал их процветанию.

Обеспечив надлежащее управление своим уделом, Хубилай мог со спокойным сердцем заняться обдумыванием долговременных планов. При этом он обратился за помощью к хитроумному буддийскому монаху по имени Лю Бинчжун, к услугам которого он, очевидно, после этого стал часто прибегать. Их взаимоотношения в китайских источниках идеализированы. По словам автора недавно вышедшей биографии Лю, сложно:

различить настоящее положение дел и преодолеть двойную преграду традиционных стереотипов и народных легенд... В официальной истории эпохи Юань Лю Бинчжун обладает всеми атрибутами идеального советника императора. Полная гармония в отношениях между правителем и его министрами – основная тема в конфуцианской политической философии. Хотя властитель, обладающий мандатом неба, правит благодаря своей мудрости, он зависит от своих мудрых министров, к которым обращается за помощью и советами... Понятия «мудрого правителя» и «добродетельного министра» взаимно дополняли друг друга и были неразрывно связаны. Добродетельные министры становились такими же героями, как и мудрые правители. Ими восхищались, их идеализировали... Только проникнув за занавесь традиционных стереотипов и народных легенд, мы можем дать объективную оценку личности и деятельности Лю Бинчжуна.

Впрочем, даже принимая во внимание свойственную китайским текстам страсть к преувеличению, нельзя не увидеть, что Лю, несомненно, оказал большое влияние на политику Хубилая в ранний период его государственной деятельности. Великий хан, должно быть, был восхищен многочисленными дарованиями Лю, который был прекрасным каллиграфом и художником, сносным поэтом и замечательным математиком и астрономом. Действительно, в сотрудничестве с несколькими другими китайскими учеными он разработал для монголов новый, более точный календарь. Этот календарь, Шоуши ли, был обнародован после смерти Лю и высоко ценился за свою исключительную точность. Лю был также весьма сведущ в учениях и обрядах даосизма, буддизма и конфуцианства. Эти знания очень пригодились ему, когда он принимал участие в диспуте между буддистами и даосами, устроенном при ханском дворе в 1258 г., а затем когда он перерабатывал музыку и ритуальные церемонии для своих монгольских покровителей. Вполне понятно, почему Хубилай включил в круг советников этого человека, своей всесторонностью вызывающего ассоциации с гениями эпохи Возрождения.

Внимание Хубилая к Лю впервые еще в 1242 г. привлек буддийский монах Хайюнь, о котором мы говорили раньше. Лю был на год младше монгольского хана, и, видимо, с самого начала между ними установилось полное взаимопонимание. К своим 26 годам Лю уже успел послужить чиновником в правительстве, изучить математику и астрономию, даосские обряды и магию и вступить в монахи буддийского ордена чань (японский дзен). Его опыт и практический склад ума, а также политическая хватка не могли остаться незамеченными Хубилаем, а сочетание высоких моральных устоев и умения дать конкретный практический совет окончательно его подкупило.

Лю постарался проявить все свои дарования в записке, представленной на рассмотрение Хубилая. По освященному традицией конфуцианскому обычаю он начал с легендарных китайских императоров доисторической эпохи. Эти отсылки к героям древности входили в число риторических средств, призванных убедить китайского правителя в эффективности мер, предлагаемых автором. Лю утверждал, что правитель, если он желает установить в своей стране нечто вроде золотого века, должен следовать советам, которые он изложит и которые представляли собой ряд конкретных рекомендаций. Через все сочинение красной нитью проходила привычная тема воспитания и защиты ученых чиновников, которые объявлялись национальным достоянием. Лю призывал Хубилая полагаться при осуществлении его программы именно на них. Он предлагал построить во всех владениях хана школы, чтобы готовить молодых людей к экзаменам на гражданский чин. Лю не только настаивал на возвращении к традиционным китайским экзаменам, одновременно он стремился возродить древние китайские ритуалы и музыкальные церемонии. Кроме того, он предлагал ввести фиксированные налоги и судебную систему, которые сняли бы излишнее бремя с китайских подданных. Как типичный китайский ученый, в заключение Лю призывал Хубилая поручить ученым написать историю свергнутой чжурчжэнской династии Цзинь.

В сущности, Хубилай одобрил почти все предложения Лю, за двумя исключениями. Он воспротивился возрождению экзаменационной системы, поскольку такой шаг означал бы привлечение к делам управления исключительно китайских или по крайней мере китаеязычных чиновников и советников. Хубилай же стремился сохранить гибкость в этом вопросе и вовсе не собирался ставить себя в зависимость от китайцев. Также он отложил на неопределенный срок составление истории предшествующей династии. В конце концов, Хубилай еще не был ни правителем монгольских владений, ни императором Китая и не мог отдать приказ о написании династической истории. Повеление написать такой ученый труд могло исходить только от Мункэ. Лю, конечно, понимал, что Хубилай не властен последовать этому его совету, так что довольно сложно представить, какими соображениями он руководствовался. Может быть, он полагал, что младший брат окажет влияние на Мункэ? Или же предвидел, что Хубилай станет великим ханом?

После похода на Да-ли, в котором Лю сопровождал Хубилая, он сосредоточился на разработке долгосрочных стратегических планов. Согласно китайским источникам, Лю вместе с Яо Шу сумел предотвратить избиение жителей Да-ли и разорение страны. Я уже высказывал сомнения в достоверности такой точки зрения. В любом случае, теперь Хубилай и его советники на протяжении нескольких лет могли отдохнуть от войн и посвятить это время воплощению широкомасштабного проекта, свидетельствующего об укреплении связей Хубилая с его подданными-китайцами и растущей заботы о благосостоянии оседлого населения: возведению столицы в новых владениях. Некоторые китайские писатели приписывают Лю заслугу этого замысла, но другие не упоминают его имени в связи с этим решением. Не следует сбрасывать со счетов и самого Хубилая. По-видимому, его вовсе не требовалось убеждать в важности и символической значимости этого проекта. Вероятно, идея принадлежала им обоим.

Для строительства столицы они выбрали местность к северу от реки Луаньхэ в 36 км к западу от города До-лон-Нур (Семь Озер), построенного при династии Цин (1644-1911 гг.) примерно в 125 км от Пекина на границе китайских сельскохозяйственных земель и монгольских пастбищ. Монголы-традиционалисты не могли упрекнуть Хубилая в отречении от наследия предков и окитаивании, так как несколько монгольских князей уже строили города в степи. Тем не менее, Хубилай дал понять своим китайским подданным, что времена меняются, приказав, чтобы Лю Бинчжун выбрал место для города на основании принципов «воды и ветра», традиционной китайской геомантии. Не вполне ясно, планировал ли Хубилай сделать из нового города столицу или рассматривал его в качестве летней резиденции.

Сначала он назвал его Кайпин, но в 1263 г. переименовал в Шанду (Верхняя Столица), по контрасту с Чжунду (Срединной Столицей), тогдашним наименованием Пекина.

Еще одним признаком перемен для оседлых подданных монгольского хана было то, что Хубилай строил Кайпин по образу и подобию древних китайских столиц. Если не брать в расчет обширные охотничьи угодья, дань монгольской традиции, планировка города отражает китайское влияние. Город был разделен на три части. Внешний город представлял собой квадрат, обнесенный земляным валом от 12 до 18 футов в высоту. Каждая сторона имела 4500 футов в длину, а войти в эту часть города можно было через шесть ворот: по двое ворот на западной и восточной сторонах, и одни ворота на южной и северной. Со всех четырех сторон земляные стены охраняли сторожевые башни. Именно здесь обитала большая часть жителей, селившихся в мазанках или хижинах. Численность населения оценивается примерно в 200000 человек. Впрочем, представляется невероятным, чтобы в этой местности могло проживать столько жителей, и гораздо правдоподобнее выглядит цифра в 100000 человек, то есть ровно в два раза меньше. Во внешнем городе также находилось несколько буддийских храмов, размещенных в соответствии с китайской традицией. Храм Хуаянь располагался в северо-восточной части города, а храм Цяньюань – в северо-западной. Древняя китайская гадательная книга, И Цзин (Книга Перемен) требовала размещать разные здания в строго определенных местах, и расположение обоих храмов вписывалось в эту модель. Это также говорит о китайском влиянии. Вероятно, были и другие буддийские храмы, как и даосские святилища, и мусульманские мечети, но их точное месторасположение не известно.

Вторая часть Кайпина представляла собой Внутренний Город, в котором находились резиденции Хубилая и членов его свиты. Подобно Внешнему Городу, в основу его планировки был положен квадрат, хотя в действительности стороны его были неравны. С востока на запад его протяженность составляла 1836 футов, а с севера на юг – 2016 футов. Весь Внутренний Город был обнесен кирпичной стеной от 10 до 16 футов в высоту, а с каждой стороны было сооружено по четыре сторожевых башни. Английский путешественник С.У. Бушелл, посетивший это место в 1872 г., и японские археологи, проводившие здесь раскопки в 1930-х гг., нашли только высокую земляную платформу у северной стены. Исследователям не удалось больше идентифицировать ни одного здания, а «в траве остались только камни, использовавшиеся для укрепления почвы перед возведением построек, теперь единственные свидетели славы минувших веков». На этой земляной платформе высился Императорский дворец, по-китайски называвшийся Да-ань-гэ (Павильон Великой Гармонии), имевший около 500 футов в длину с запада на восток и 50 футов с севера на юг. Платформа, укрепленная с разных сторон деревянными балками, была необходима, так как здание строилось на болотистом месте. Под платформой «в подземных резервуарах накапливалась вода, которая со временем выступала на поверхность на лугах в некотором отдалении от дворца, образуя множество ручьев», придававших особую живописность ландшафту. Скорее всего, именно на этой платформе стоял великолепный мраморный дворец, так поразивший воображение Марко Поло, который увидел его в городе «Кианду». «Во дворце, – писал он, – все залы, помещения и переходы покрыты позолотой и прекрасными картинами, изображающими зверей, птиц, деревья, цветы и многое другое и нарисованными с таким искусством, что на них нельзя смотреть без восторга и удивления». Во внутреннем городе находилось множество дворцов и правительственных учреждений, но японские археологи, работавшие здесь в 1930-х гг., не смогли установить их точного месторасположения. По-видимому, застройка города не была так тщательно распланирована, как в других столицах среднего периода китайской истории, но сами здания блистали роскошью. Дворец был выстроен из мрамора и покрыт бесчисленными изразцами. На его месте были обнаружены глазурованные мозаичные украшения с крыши.

Главной особенностью, в которой Кайпин отклонялся от типичной планировки китайской столицы, были охотничьи угодья, третья часть города, хотя некоторые китайские династии и разбивали небольшие парки для охоты. В этих угодьях, расположенных к западу и к северу от Внешнего Города, были и луга, и леса, и реки. Парк был также окружен земляной стеной и рвом, а войти в него можно было через четыре пары ворот с разных сторон. От этого прекрасного искусственного парка до наших дней не сохранилось практически ничего. Леса, реки и здания – всё исчезло. Мы располагаем ярким описанием чудесных лугов и возведенных здесь построек только благодаря Марко Поло. По его словам, ландшафт был испещрен ручьями и фонтанами. Для развлечения Хубилая здесь содержались разные виды прирученных животных, главным образом олени. Еще одной охотничьей забавой, которой он предавался на этих просторах, была соколиная охота. В центре парка стоял дворец из бамбука. Бамбуковые столбы были покрыты лаком и позолотой, а потолок украшали картины со зверями и птицами. Каждая трость «была прибита гвоздями для защиты от ветра, и они так хорошо умеют скреплять и соединять эти тростинки, что они защищают дом от дождя, а вода стекает вниз по стенам». В парке паслись особые породы белых кобыл и коров, чье молоко «не смеет пить никто в мире, кроме великого хана и его потомков». Итак, «в стране Ксанад», как Кольридж называл Шанду, действительно «благословенный Дворец построил Кубла Хан» (пер. К. Бальмонта).

Во многих отношениях Кайпин был расположен в идеальном месте. Летом здесь было гораздо прохладнее, чем в Северном Китае, и, взойдя на трон великого хана, Хубилай проводил здесь июнь, июль и август, спасаясь от удушливой жары Пекина. Окруженный со всех сторон горами, возведенный в местности, изобилующей деревьями, зверями и птицами, Кайпин был способен прокормить умеренное число жителей. Сложно сказать, считал ли Хубилай Кайпин столицей; возможно, он рассматривал его только как свою летнюю резиденцию. Однако, как бы то ни было, строя этот город, он неизбежно поддавался влиянию вкусов и представлений своих оседлых подданных.

С той же неизбежностью новые веяния порождали противодействие. Монголы, придерживавшиеся традиционных взглядов и разделявшие ценности кочевого уклада, были обеспокоены благосклонностью Хубилая к китайцам и с этих пор стали оказывать сопротивление проводимой им политике. Это противодействие ослабляло монголов и подрывало их попытки управлять огромной завоеванной территорией. Казалось, что Хубилай поддался обаянию китайской цивилизации. Монголы-традиционалисты видели в его возможном «окитаивании» угрозу своему образу жизни, а некоторые даже приняли решение уничтожить Хубилая, пока он не успел разрушить их привычное кочевое скотоводческое хозяйство.

Конечно, Мункэ мог иметь свои причины для того, чтобы прислушаться к обвинениям в про-китайской, чуть ли не предательской политике, выдвигаемым против его младшего брата. Возможно, его настораживал триумфальный успех похода Хубилая на Да-ли. Хубилай, до сих пор остававшийся в тени, теперь быстро выдвигался на первые роли. Возможно, Мункэ завидовал славе, которой совсем недавно покрыл себя младший брат. И вряд ли он мог с одобрением наблюдать за строительством роскошной резиденции в Кайпине, чьи дворцы соперничали или даже превосходили в пышности столицу великого хана в Каракоруме, которая, как, наверное, считал Мункэ, одна должна была представлять фасад великой Монгольской империи. Естественно, он без восторга смотрел, как рядом возникает город-соперник.

Но гораздо реальнее, чем эти мелочные и, возможно, эфемерные опасения, был страх, что Хубилай наладит взаимопонимание со своими подданными. Чиновники Мункэ постоянно пытались возбудить в великом хане подозрения по отношению к младшему брату. Они обвиняли Хубилая в том, что он управляет своими владениями по китайским законам и отходит от традиционных монгольских обычаев. Мункэ все еще считал Каракорум настоящей столицей, а Монголию – истинным центром Монгольской империи, но возведение главной резиденции на землях оседлого населения, предпринятое Хубилаем, шло вразрез с привычками традиционного монгольского общества. Должно быть, советникам удалось убедить Мункэ в том, что необходимо устранить угрозу, исходящую от Хубилая.

В любом случае, в 1257 г. Мункэ послал двух доверенных советников, Аландара и Лю Тайпина, во владения Хубилая для наблюдения за сбором налогов. По словам некоторых китайских источников, цель этой поездки заключалась в создании условий для свержения Хубилая. Посланцы якобы получили указания в случае необходимости сфабриковать дело. Проведя спешную инспекцию налоговых записей, они выявили множество отклонений, упущений и нарушений закона. Они немедленно без суда и следствия казнили нескольких высокопоставленных чиновников. Чиновники, поддерживавшие особенно тесные связи с монгольской знатью, избежали этой участи. Одним из таких сановников, спасшихся благодаря могущественным покровителям или благодаря личным заслугам, был знаменитый китайский полководец Ши Тяньцзэ. Другие не были столь же счастливы, хотя говорить о кровавой бане было бы преувеличением. Завершив предварительную чистку, Аландар создал ведомство, носившее китайское название Гоукао цзюй, для ревизии записей налогового управления и расследования деятельности чиновников Хубилая. В ходе разбирательств было сокращено число китайцев в местной администрации. Чистка, несомненно, продолжалась бы до тех пор, пока угроза не нависла бы над самим Хубилаем. Его уже лишили некоторых властных полномочий, включая такой важный аспект, как сбор налогов, и, судя по всему, его положение в монгольской иерархии заметно пошатнулось.

Таким образом, перспективы Хубилая выглядели не слишком радужными. Он мог вступить в противостояние со старшим братом, изгнать посланников и ожидать последствий. Мункэ, вероятно, в ответ снарядил карательную экспедицию, чтобы наказать непокорного. Эта междоусобная война, несомненно, ослабила бы монголов и, скорее всего, закончилась бы поражением Хубилая. Хубилай не мог рассчитывать на поддержку монгольской знати, поскольку в ее глазах он представал бы в роли дерзкого и мятежного младшего брата. Следовательно, этот вариант таил в себе много опасностей.

Китайские источники ставят в заслугу конфуцианским и буддийским советникам Хубилая то, что в итоге он предпочел пойти по другому пути. Если судить по их изложению событий, ученый-конфуцианец Яо Шу просил Хубилая воздержаться от резких и необдуманных поступков, а Намо, которого Мункэ назначил главой буддистов в Монгольской империи, побудил Хубилая выказывать еще больше уважения к своему старшему брату. Оба они указывали на то, что Хубилай, проявив враждебность, тем самым просто подтвердит наветы, с помощью которых его пытались очернить советники Мункэ. По их мнению, гораздо разумнее было бы сгладить впечатление, произведенное при дворе Мункэ обвинениями против Хубилая. Последовав этому совету, Хубилай отправил к Мункэ защищать свои интересы китайца Тань Чэна и монгола Кэкэ (кит. Ко-ко). Очевидно, они не справились с поручением, поскольку в декабре 1257 г. Мункэ все еще сохранял крайнее нерасположение к Хубилаю. Требовалась более убедительная демонстрация верноподданности. Тогда помощники Хубилая посоветовали ему лично приехать ко двору Мункэ в Каракорум, чтобы оправдаться в выдвигаемых против него обвинениях. Они рекомендовали ему избегать политических вопросов и воззвать к братским чувствам великого хана, не входя в обсуждение дел, по поводу которых их мнения расходились. По словам китайских источников, Хубилай в точности выполнил эти указания, и встреча двух братьев прошла благополучно. После того, как они обняли друг друга, все недоразумения развеялись без следа.

Однако возникает вопрос, насколько достоверно такое объяснение? И Мункэ, и Хубилай отличались расчетливостью и редко позволяли себе поддаваться эмоциям, которые могли бы оказать влияние на их политику. Вряд ли их важнейшие политические решения определялись сантиментами, даже если бы это происходило в форме трогательного братского примирения. Во всяком случае, вовсе не родственными чувствами руководствовался Мункэ при своем восшествии на престол, когда проводил безжалостную чистку, при которой пострадали его двоюродные братья, тетки и другие родичи. Борьба между братьями была знакома монголам, да и сам Хубилай через несколько лет вступит в кровопролитное противостояние за ханский престол со своим младшим братом. Примирение могло состояться на самом деле в том виде, в каком оно описано в китайских источниках, но причины этого события следует искать вовсе не в братской любви.

В январе 1258 г. Мункэ столкнулся с двумя серьезными проблемами, которые могли ослабить его власть. Во-первых, религиозный конфликт между буддистами и даосами вылился в вооруженные столкновения, разрушение храмов и монастырей и захват ценных культовых предметов. Мункэ нужно было примирить противоборствующие стороны или, по крайней мере, установить стабильность, чтобы достичь своих политических и экономических целей. Во-вторых, перед Мункэ стояла задача завоевать Южный Китай, самую процветающую часть Поднебесной. Покорение Юга не только внушило бы китайцам еще больший страх перед Мункэ, но и повысило бы его статус в глазах китайских чиновников и ученых, так как он объединил бы под своей властью Китай, остававшийся раздробленным на протяжении трех столетий. Обе эти задачи приковывали внимание Мункэ к китайским делам, вотчине Хубилая, и без его помощи великий хан мог столкнуться с большими трудностями. Хубилай завоевал доверие у многих жителей Северного Китая, а его советники-китайцы могли оказаться чрезвычайно полезны в разрешении споров между буддистами и даосами, а также в привлечении симпатий населения Южного Китая. Таким образом, Мункэ не мог себе позволить отстранить Хубилая от управления и тем самым настроить против себя его китайских союзников. Присущий Мункэ прагматизм предостерег его от столь необдуманного шага. Отсюда и трогательное примирение с Хубилаем. Такое видение событий кажется мне более реалистичным, чем версия китайских источников. Хотя я не исключаю возможности, что театральная сцена, изображенная в китайских летописях, действительно была разыграна, я полагаю, что это произошло только после того, как Мункэ и Хубилай трезво оценили все последствия раскола.