Текст книги "Фактор «ноль» (сборник)"

Автор книги: Морис Дантек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

7. Me and my black box[10]10
  Я и мой черный ящик. – Примеч. пер.


[Закрыть]

Ну вот, девочка с девяносто первого этажа идет на поправку.

Медицинские процедуры начинают приносить результаты. Новая одежда ей очень идет. В общем, я неплохо справился с задачей.

Типичная маленькая американская девочка начала двадцать первого века.

В Сохо я не скупился. Накупил очень много вещей, да еще в двойном экземпляре.

«Геп-кид», «Дизель», «Гесс», «Ла Сенца-герл» – канадские шмотки, «Найк», «Томми Хилфигер», несколько японских фирм. Космополитично. По-нью-йоркски. По-американски.

Девочка после Нулевой Отметки.

– Мне нужно будет неделю поработать, надо подготовить дом к переезду.

Она пристально посмотрела на меня угольными глазами, полными пламени башен:

– К переезду? Вы уезжаете?

– Мы уезжаем. Нас ждет маленький сельский домик на севере штата. Если ты, конечно, согласна со мной туда отправиться.

Тишина, мучительное ожидание, напоминающее миг до того, как самолет врезался в башню.

Вот он, момент истины.

Она продолжает сверлить меня глазами человека, который спасся от огромных машин разрушения.

Она сверлит меня глазами, которые видели упавший на Землю ад.

Она улыбается мне:

– Да. Если вы не против… то я хочу поехать с вами.

Решение.

Момент.

Развилка судьбы.

– Очень хорошо. Как я тебе сказал, я буду очень занят ближайшие восемь дней. Ребенку в этом доме заняться особенно нечем, постарайся не скучать.

– Я могу пойти поиграть в маленький скверик, что по дороге к Чайна-тауну.

Я вздохнул.

Тяжело вздохнул:

– Нет. Не обижайся на меня. Я тебе потом объясню, но нужно от кое-кого получить подтверждение. Тебе нельзя выходить из этого дома. Ни под каким предлогом. Ни в коем случае.

Я имел дело с девочкой, которая выжила после взрыва башни, умела подчиниться мне в самые ответственные моменты и смогла принять невозможное, все, что есть невозможного в мире. С девочкой, несомненно, чрезвычайно умной.

С девочкой, чьи глаза светятся огнем, от которого они спаслись.

Осложнений не будет.

Она будет вести себя с дисциплинированностью тех, кто спасся после самых страшных катастроф.

– Все будет хорошо, – добавил я.

Замечание бессмысленное и – одновременно с этим – глупое.

Я имел серьезные основания для того, чтобы запрещать девочке выходить из дома и приказывать ей оставаться под защитой невидимой ловушки.

Веские основания.

Четыре или пять оснований. Может быть, даже немного больше.

Основания в виде сплоченной группы, хорошо организованной.

Основания в темных костюмах, сидящие в двух-трех больших черных внедорожниках, которые я видел накануне у ВТЦ.

К этим основаниям принадлежит человек на пассажирском сиденье одного из «фордов-юкон», медленно проезжавших по Кенел-стрит в тот момент, когда я возвращался из Сохо с пакетами одежды в руках.

Этот человек пристально смотрел на нас во время нашего выхода из Северной башни. Вблизи в чистом воздухе без примеси дыма он напоминает мне одну знакомую фигуру и одно знакомое лицо. Что это? Эффект дежавю, объясняемый силой пережитого накануне катаклизма?

Внедорожники проезжают, мне удается смешаться с толпой, предусмотрительно загородив пакетами лицо.

Да, я знаю этого человека. Он пристально разглядывает людей на тротуаре и на пешеходном переходе. Он что-то ищет, он кого-то ищет.

Я прекрасно знаю, кого он ищет, хотя не знаю точно почему.

Он ищет меня, потому что я взял маленькую Люси Скайбридж под свою защиту. Ведь я не знаю, кто она такая на самом деле. Она – не дочь сенатора Вайоминга, но с ней могут быть связаны какие-то другие тайны. И я приближаюсь к этим тайнам.

Что, видимо, им совсем не по нраву.

Скорее всего, они будут кружить по всему Южному Манхэттену день и ночь. По их виду я понимаю, что они останутся здесь надолго.

Дойдя до места, откуда видно Уокер-стрит, понимаю, что не только Люси не выйдет больше из дома, но и я тоже.

Осталось лишь завернуть в китайский супермаркет на Кенел-стрит, чтобы заполнить холодильник на долгое время вперед.

Так потянулись дни, похожие друг на друга, которые мы провели в дарохранительнице дома-ловушки.

Я заполнял коробки, складывал вещи в ящики, распихивал их по картонкам, рассортировывал книги, убирал кухонную утварь, компьютерные принадлежности, одежду, рабочие инструменты, военные медали и несколько старых фамильных картин. Я проверял содержимое чемоданов, выбрасывал немыслимое количество ненужных предметов в огромные черные пластиковые пакеты для мусора, в предпоследний день я отключил все земные системы безопасности.

Она немного ела, пила диетическую коку, смотрела сериалы для подростков, играла иногда с видеоприставкой, слушала мои немногочисленные диски с роком или поп-музыкой времен пребывания в Сан-Франциско, Нэшвилле и Сиэтле. Несколько раз я заставал ее с одной из моих книг в руках.

И так каждый день, каждый час, каждую минуту.

Я собирал коробки с книгами. Она смотрела книги из той коробки, где они были с картинками.

Я отключал электронные системы. В конце концов ей пришлось слушать транзисторный приемник пятидесятых годов.

Я аккуратно перевязывал веревкой старинные вещи, некоторым из них было больше тысячи лет. Она включала приставку «Нинтендо».

Она оставалась маленькой американской девочкой образца двадцать первого века.

Маленькой американской девочкой, которую я заберу с собой, вместе со всеми ящиками.

Маленькой американской девочкой, спасшейся от керосина и плавящегося металла, маленькой тайной с Нулевой Отметки. Маленькой девочкой из черного ящика.

Моей дочерью.

Как я и ожидал, самой нудной работой стало раскладывание моей библиотеки по пронумерованным ящикам.

Не только тысячи томов, составляющих рассказ о моей трансисторической жизни, но и разбросанных по разным комнатам дома примерно пяти тысяч книг. Добрая часть из них – первопечатные арабские, византийские и индийские медицинские трактаты, относящиеся порой к десятому веку нашей эры. Всего пришлось рассортировать, уложить стопками в картонные коробки и тщательно заклеить скотчем шесть тысяч книг.

Как раз тогда средства массовой информации объявили о гибели шести тысяч человек. Нам пришлось подождать около недели, и, когда мы уже уезжали из Нью-Йорка, в эфире впервые прозвучало число, приближающееся к истине: две тысячи семьсот пятьдесят две жертвы. Я беспрестанно повторял: шесть тысяч погибших, шесть тысяч книг. Прощальная мантра не-человека, покидающего этот мир, становящийся не-миром. Приходилось признать очевидность, неотразимую кинетику самолета, врезавшегося в башню. Я должен был оказаться там. Я должен был очутиться на девяностом этаже, я должен был спасти малышку, упавшую с места столкновения, я должен был смешаться с обломками самолета-башни-пожара, с человеческим пеплом, являвшимся частью этих обломков, с миром внутри мира, появившимся на поверхности Земли, на участке Нулевой Отметки, в момент двойного взрыва двух гигантских вертикалей.

В арифметическом плане я ошибался, как и все. Но я знал, что в онтологическом[11]11
  Онтология (греч. on, ontos – сущее, logos – учение) – учение о бытии; в классической философии – учение о бытии как таковом, выступающее (наряду с гносеологией, антропологией и др.) базовым компонентом философской системы.


[Закрыть] плане, напротив, ни одно живое существо на Земле не подошло настолько близко к месту удара правды, как я.

Упаковка в ящики специальной мастерской оказалась делом таким же долгим и еще более деликатным. Мне пришлось разобрать все системы, миниатюрный радиотелескоп, средства связи с Материнским Кораблем, декодеры, блоки настройки биологических часов, антивирусные мультисистемы, медицинское оборудование, приборы для обнаружения антигенов, сканеры, нейрозонды, не говоря уже об объемных кубах для перевоплощения. Единственной задачей, которую я бросил, не завершив, оказалось уничтожение покрывавших стены мастерской сотен уравнений (некоторые из них неизвестны землянам). Я целиком погрузился в них немедленно после просмотра телеснов. С их помощью я рассчитал все возможные углы падения. При помощи решительных алгоритмов я установил, в какой час, в какой башне, на каком этаже я должен оказаться. Я вычислил все прямые последствия катастрофы. И произвел расчеты гораздо быстрее, чем компьютеры земного производства, которые я использовал для работы.

Я производил расчеты быстрее, чем они, не останавливаясь, как они. День и ночь.

Небольшой нейрохимический синтез адреналина, кофеина, кокаина… Мозг действительно обладает массой ресурсов.

Я оглядываю потухшим взглядом числа, взрывающиеся полотном Поллока[12]12
  Поллок, Джексон (Pollock, Jackson) (1912–1956), американский художник, один из наиболее известных представителей абстрактного экспрессионизма 1950-х годов.


[Закрыть] на всех окружающих меня стенах. Они останутся здесь, зашифрованной загадкой Нулевой Отметки, ожидая кого-нибудь, кто будет в состоянии их декодировать. Я оставил даже большой рисунок двух башен-близнецов, прямо рядом с окном, через которое я видел их каждый день в течение почти десяти лет.

Библиотека, мастерская, комнаты, запасы… Ящики, коробки, картонки, чемоданы.

American life[13]13
  Американская жизнь (англ.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Итак, когда пришла бандероль, дом был завален разного рода емкостями, разбросанными по всем этажам. В посылке «ФедЭкс» было то, что я просил.

Во время нашего последнего перевоплощения, согласно тысячелетней традиции, мы можем, по желанию, в самом начале процесса попросить «идентификационное переназначение» последней минуты, при условии, естественно, что оно не входит в противоречие ни с основными правилами, ни с целью Миссии.

Это наша своеобразная «последняя сигарета». Фальсификаторы для этого изменяют некоторые необходимые детали в длинной цепи поддельных документов.

Я ждал всего сорок восемь часов. Очень быстро, особенно после встречи с типами на внедорожнике, необходимость такого изменения стала очевидной. Достаточно было посмотреть телевизор. Границы между Соединенными Штатами и внешним миром теперь закрыты. Даже граница с Канадой, куда я собирался ехать.

Мы с Люси Скайбридж никуда не доберемся благополучно, пока нас не связывает какая-нибудь любая степень родства.

Фальсификаторы изъяли настоящего отца из ее документов. Он скоро и на самом деле исчезнет. Все будет хорошо.

Так я получил два новых паспорта, на ее имя и на свое: Джеймс Вильямсон Скайбридж. Еще водительские права, безукоризненно оформленный медицинский полис.

Вот, все сделано.

Не только я удочерил эту маленькую девочку, упавшую с небес. Стало ясно, что и она меня приняла. И более того, стало совершенно очевидно, что по мере того, как она становилась моей дочерью, я становился ее отцом, хотя я был никем, в человеческом смысле, во всяком случае.

Итак, все готово. Завтра мы уезжаем на север.

Завтра мы покидаем этот мир.

8. Немного на север от катастрофы

Дорога. Дорога к северу Штата. Дорога к Аппалачам.

Пыльная, освещенная солнцем дорога. Американская дорога. Дорога-горизонт, дорога-горизонтальность. Дорога, которая уводит нас вдаль от метрополии, вдаль от машин «башни-самолеты-пожары», вдаль от искусственного снега, вдаль от огненных облаков.

Дорога, которая ведет нас в горы, туда, где цивилизация является еще частью природы.

Дорога скорее указывает мне судьбоносное направление, чем просто ведет к заданной точке. Я еду на север. Конечно, я еду к арктическому магнитному полюсу, к месту последнего свидания. Но главное, я нахожусь сейчас в состоянии некоего охватившего меня изнутри экстаза, словно в глубине меня взорвалась звезда и озарила все вокруг. Если это счастье или то, что люди им называют, тогда я его испытываю с подобной удивительной силой впервые за тысячу лет. Мне кажется, что все, абсолютно все бесконечно связано, что каждый луч света превратился в музыку, что каждый звук стал полетом фотонов, что каждый вздох ветра может объять весь мир.

Нисколько не сомневаюсь в том, что квантовая память Материнского Корабля проанализирует эту новую «эмоциональную извилину» с самым живым интересом.

Это все дорога. Это она виновата в появлении такого эпифеномена.

Потому что дорога не только ведет меня к некоему месту, которое я найду по его географическим координатам, она соединяет меня с маленькой девочкой из черного ящика в данный момент пространства и времени, в момент, кажущийся мне вечностью. Этот момент – это сейчас, этот момент – это всегда.

Это дорога.

Домик в Аппалачах станет моим последним убежищем, он и создан для временного проживания. Когда час свидания действительно приблизится, я оставлю его, ни о чем не заботясь. Я буду жить у обочины дорог, в мотелях, в кемпингах, на парковках – не важно где, лишь бы все ближе и ближе к северу. Насколько я знаю, моя репатриация состоится не раньше чем через два или три года. За этот период я доведу до совершенства анонимность моего пребывания в анонимной Америке. Когда я получу последнее указание, мне надо будет всего лишь пересечь канадскую границу и двинуться на север.

Все ближе и ближе к северу.

Длительность последнего путешествия позволит Фальсификаторам уничтожить следы, еще оставшиеся после моего пребывания на Земле с тысячного года, она даст мне возможность уладить текущие дела, закончить Миссию, достойно подготовить уход.

И навязать Материнскому Кораблю свой план, который я сейчас составляю.

Полный бак. Остановка Экссон. Поворот на Сиракузы. «Додж-караван». Семейный пикап. Одна из самых продаваемых машин в Северной Америке. Типичный средний класс. Механизированная анонимность. Мы слушаем разные радиостанции на тех частотах, которые встречаются по дороге. Погода великолепная.

Погода такая же отличная, как в тот день, когда мир обрушился в пыли башен.

Нас ведет дорога-горизонт. Голубая тень гор возникает в конце пути, вздымая свою вертикальность как парадоксальное продолжение тоталитарной горизонтальности.

В Америке препятствие всегда скрывает выход. Выход часто таит в себе ловушку. А ловушка иногда оказывается вашим самым последним шансом.

Мой тысячелетний опыт научил меня следующему: чтобы тебя не замечали, не надо прятаться. Исчезнуть, в смысле, попытка исчезнуть – иногда лучший способ привлечь к себе всеобщее внимание. А невидимым можно стать, выдвинувшись на передний план.

Как в старой доброй истории с «Украденным письмом» Эдгара Аллана По, которое просто открыто лежало на столе в гостиной, на виду у всех. Один мой друг, французский взломщик, где-то в году тысяча восемьсот пятидесятом посоветовал мне: «Если ты хочешь спрятать иголку, не засовывай ее в стог сена. Спрячь ее в куче иголок».

Чтобы сохранить анонимность, надо стать иголкой в куче иголок. Нужно не выделяться из социальной среды, а раствориться в ней. Не нужно пытаться прятать свою непохожесть в иллюзии Чисел. Надо стать числом среди чисел. Не надо делаться таким же, как все.

Нужно быть всеми.

Здесь мы будем всеми. Мы там, где Америка действительно находится и где она одновременно совершенно теряется. Это срединные земли, мы по-прежнему в штате Нью-Йорк, но мы могли бы быть и в горных районах западных и южных штатов. Мы могли бы быть в Монтане, в Скалистых горах, в Баулдере, Колорадо.

Мы будем у себя дома.

Поскольку мы не будем нигде.

Как и все.

Мы будем всеми другими, мы уже они и есть. Во всяком случае, мы уже не мы сами. Ни один из нас двоих. Она, как и я, я, как и она, по разным причинам и совершенно разными способами вышли из состава человечества, но взамен все человечество словно вошло в нас.

Поскольку одна из нас уже не человек, а другой никогда им и не был, мы стали последними живыми представителями рода людского на этой Земле. Мы – последние живые люди. Мы – выжившие представители человечества.

Дорога. Сверкающая, черно-серая масса гор. Изумрудная зелень лесов. Солнце, продолжающее освещать дорогу, дорогу – горизонт-гору. Дорогу, ведущую нас к северу, уже берущую приступом склон Аппалачей, направляющуюся к небу, которое бьет нам в глаза синей электрической лазурью. Дорога-небо, дорога-свет, взрывающаяся в солнечном сиянии. Дорога-небо, странно преломляющаяся в лобовом стекле, затопленном бурными фотонами. Дорога-горизонт, расстилающая перед нами отрезок бесконечности линией сверкающей пыли, воображаемые концы которой не видны, поскольку постоянно уходят все дальше вперед.

Мы – в мире перевернутой личины. Там, где мы тайно подготовим Великий Уход, там, где мы предадим и человечество, и метачеловечество, которое за ним наблюдает, там, где мы будем лгать людям так же, как и существам из моей цивилизации.

Там, где мы изобретем правду.

Конечно, как всегда, эта правда будет секретом. Секретом, который взрослый не-человек будет каждый день делить с девчушкой, родившейся на Земле.

За время моего тысячелетнего пребывания в этом мире я много раз женился, но я ни разу не создал семью. Мой внеземной геном прекрасно совмещается с вашим, мы ведь, в конце концов, тоже «люди».

В этом и заключается проблема. Нам категорически запрещено генетически смешиваться с местным населением – это может дать совершенно неконтролируемые мутации.

Мы знаем, что несколько раз в течение тысяч и тысяч лет, которые длится Опыт, некоторые Наблюдатели-ренегаты нарушили Закон. Их безжалостно выследили и истребили специальные агенты Материнского Корабля, Контролеры, которые немедленно занялись также и их возможным потомством. С тех пор каждый Наблюдатель, выполняющий Миссию, запрограммирован так, что он не способен размножаться биологически: вазэктомия[14]14
  Вазэктомия – стерилизация мужчин; метод хирургической контрацепции.


[Закрыть] всегда сопровождает его во всех перевоплощениях.

Нам остается усыновление, обычно мы выбираем эту дорогу.

Выбрал ее и я.

И она выбрала меня.

Без Фальсификаторов мы никогда не располагали бы такой свободой маневра при сменах тела-жизни или зон наблюдения.

Когда мы добрались до нового дома, то обнаружили, что все в нем уже готово к нашему приезду. Его только что убрали. Холодильник заполнили продуктами. Все было устроено удобно и функционально.

На столе я нашел папку с документами. Вот что сделает нас двумя иголками в куче иголок. Нам был уже назначен визит к врачу в ближайшем городе для общего осмотра. Я уже стал членом местного астрономического клуба, малышка уже поступила в школу. Передо мной лежала копия письма, якобы посланного мной директору учебного заведения, в котором я рассказывал о гибели матери девочки во время взрывов во Всемирном торговом центре и о своем решении вследствие этого уехать с места трагедии. Я понимал Фальсификаторов. Мать в конце концов будет идентифицирована как жертва или объявлена пропавшей без вести. Ее имя рано или поздно появится в списках. Имя Люси, кстати, тоже. В таких вопросах лучше не лгать. Я не стал менять нашу фамилию, потому что подумал, что это может нанести ненужную травму психике девочки, а значит, может увеличить вероятность того, что на нас обратят внимание. Для меня это уже вошло в привычку.

Если меня будут спрашивать, я отвечу, что Федеральное бюро еще не закончило свои трагические подсчеты. В конце концов, они обнаружат, что Люси Скайбридж не погибла вместе со своей матерью во время обрушения Северной башни Всемирного торгового центра. Если дело будет затягиваться, я пожалуюсь на некомпетентность и ошибки, свойственные любой бюрократии.

Лгать можно.

Но ложь должна быть правдивее, чем сама истина.

Скорее всего, я привлеку к себе определенное внимание, но оно очень быстро будет погребено под геополитикой, как погребены под ковром из пепла окрестности обрушившейся башни. Люди расщедрятся, конечно, на некоторое сочувствие, но затем наши особенности смешаются с особенностями всех остальных.

Итак, будучи еще большими американцами, чем средние американцы, в таком обществе, как американское, где слава – образ жизни, мы спрячемся без труда.

Мы заскользим по гребню волны в состоянии контролируемого зыбкого равновесия. Мы подготовимся к Великому Уходу, мы победим людей, их машины, звезды, существа, которые на них живут.

Мы станем семьей.

9. American life

Первые дни осени протекли мирно. Деревянный дом стоял на краю утеса, над маленьким озером, от которого можно было выйти на узенькую извилистую тропинку, петлявшую по склону.

Обычный домик в горах, быть может, чуть больших размеров, чем его собратья. Из удобного чердака я сделал себе одновременно спальню и кабинет. Малышку я разместил в просторной комнате на первом этаже, второй этаж стал продолжением библиотеки. Уровень комфорта был, в общем, деревенский, но малышке, кажется, нравилось.

Мы добросовестно выполнили все наши обязательства: сначала нанесли визит врачу в клинике города, потом я посетил астрономический клуб, где представился и познакомился с маленьким обществом, занимавшимся делами ассоциации.

Ну и наконец, я проводил Люси в первый раз в школу, где накануне встретился с директором заведения, неким господином Осборном. Он задал мне ожидаемые мною вопросы и получил на них неожиданные для него ответы.

– Психологическая травма?

– Да. Поэтому я попрошу вас соблюдать некоторую сдержанность касательно этой темы, даже по отношению и к учителям. Даже особенно по отношению к учителям.

– Мне кажется, напротив. По крайней мере, ее классный руководитель должен быть поставлен в курс дела.

– Моя дочь не хочет. Ее товарищи по классу могут что-нибудь заподозрить. Я знаю, что она ни в коем случае этого не желает. И ее лечащие врачи солидарны со мной в этом отношении, можете мне поверить.

Лечащие врачи – это я, я и все остальные, что живут во мне уже тысячу лет.

Директор, выпрямившись, неподвижно сидел в кресле. Он столкнулся с событием, выходившим за пределы его понимания, событием высотой в четыреста метров и в сто десять этажей, событием, обогнавшим его на несколько световых лет, событием, переросшим его, несмотря то что рост события был один метр двадцать сантиметров.

Я должен был вбить гвозди в крышку гроба его убежденности.

– Травма, полученная на Манхэттене, оказалась чрезвычайно серьезной, я абсолютно уверен в том, что вы это понимаете. Девочку наблюдает группа терапевтов очень высокого уровня. Они по этому поводу высказываются весьма решительно: ничто, в пределах возможного, не должно напоминать ей о случившемся и о гибели матери, что, само по себе, уже непросто… нам с вами, вам и мне, надо сделать все, чтобы ей не пришлось говорить на эту тему во время перемен.

Перетянуть жертву на свою сторону, чтобы потом было легче ее съесть.

Взвалить на капрала видимость ответственности, достойной генерала.

Миссия. Важная Миссия.

Призвать хранить тайну, разделив ее с ним.

Люди почти всегда поддаются подобному искушению.

Особенно если они застряли в начальной школе в Аппалачах.

Особенно если они такие же, как все.

Если они такие же, как мы.

Это ведь только мы не такие, как они.

Так началась американская жизнь. Мы стали семьей. Мы ездим за покупками в разные торговые центры близлежащих городов. Мы иногда ходим в кино, хотя у меня есть спутниковая антенна, обеспечивающая просмотр в общем примерно трехсот каналов. Я довольно нерегулярно посещаю астрономический клуб, поддерживая свой образ рассеянного чудака-программиста. Благодаря этому я не должен следовать какому-либо расписанию.

Каждое утро я бужу девочку и отвожу в школу. После обеда я ее оттуда забираю. В субботу – уроки и отдых. В воскресенье – отдых и молитвы.

Эта девочка очень религиозна. Во всяком случае, нет ни малейших сомнений в том, что она стала таковой в минуту, когда я ее встретил, в секунду, когда ее мать погибла в огне.

Она молится. Часто. В воскресенье мы ходим в ближайший храм пятидесятников. В течение моих прошлых жизней я был приверженцем Римско-католической, Русской православной, англиканской и протестантской конгрегационалистской церквей (говоря лишь о христианской религии), так что привыкнуть к здешним литургиям для меня не проблема. Более того, все свершается само собой, естественным образом, в процессе абсолютно свободного волеизъявления. Мне удается запомниться некоторым прихожанам, но затем я почти сразу же исчезаю. Я опережаю людской поток, я скольжу по океану жестов, отношений, поведения, улыбок, я использую изученные методы для того, чтобы мое лицо как можно скорее выветрилось у людей из памяти и осталось там размытым пятном.

Поскольку мне понадобится вся свобода не-человека, чтобы жить в центре Крепости, там, где свобода, как форма жизни, представляет собой опасность.

Мы находимся в штате Нью-Йорк. Даже здесь, в Аппалачах, наши соседи являют собой не совсем классический пример деревенских жителей. За исключением нашего домика, стоящего на краю Френч Роу, на берегу озера, остальные коттеджи половину года пребывают пустыми. Мы образуем некую полувременную деревню, чьи обитатели разделены зеленой чащей леса. В нашей деревне все знакомы, но знают друг о друге немного. И этого вполне достаточно. Поскольку мы – это все. Мы – ничем особенным не отличающаяся часть мира, содержащая в себе весь мир, мы – ветвь цивилизации, еще принадлежащая природе.

У нас живут адвокаты, инженеры, преподаватели университета, государственные чиновники, автогонщик НАСКАР в отставке, нью-йоркский издатель, работающий большей частью на дому, канадский поп-продюсер, проводящий отпуск вдали от бессмысленного и навязчивого стресса «хипа», журналистка радиостанции «Фокс ньюс», покрывающей север штата. Она проводит здесь в основном выходные и немногочисленные отгулы, которые может себе позволить. У нас живет бывший пилот ВМФ США, целыми днями в любую погоду совершающий погружения в озеро, чемпион по кикбоксингу, восстанавливающий силы бесконечными лесными пробежками. У нас регулярно появляется специалистка по маркетингу из Нью-Йорка, чаще всего чтобы за несколько дней пребывания на природе закончить текущую работу. У нас живет супружеская пара дизайнеров, переехавшая из Канзас Сити в Албани и не выходящая из дома долгие месяцы. У нас живет составитель биографий военных английского происхождения, практически никогда не показывающийся на улице. Еще живут еще несколько бывших рабочих и инженеров с углеперерабатывающих предприятий из долины и давно закрытых автомобильных заводов. Есть горстка лесопилен, рассыпавшихся до самого Квебека. Живут несколько профессиональных лесорубов.

Здесь есть все, чем мы являемся. Чем мы еще являемся.

Американская жизнь.

Так проходят недели, в ритме смены времен года, чьи климатические колебания здесь, вдали от города с кондиционированным воздухом, действительно заметны. В городе разницы нет, день или ночь, огонь или холод, дым или свежий ветер.

Здесь же, в горах, ведущих прямо к сердцу Квебека, недели подчинены изменениям геологического времени.

Недели подчинены ритму американской жизни. Мы находимся там, где человек еще должен делать усилие, чтобы, в большей или в меньшей степени, приспособиться к природе, и где природа уже научилась, в большей или меньшей степени, приспосабливаться к человеку.

Зима здесь уже канадская. Граница – понятие политическое, она не принимает во внимание таинственную экономику ветра, горные цепи, океаны и паковые льды[15]15
  Паковые льды (пак) – многолетние льды толщиной 3–5 м.


[Закрыть].

Зима сурова на севере Аппалачей. А весна приходит неожиданно. За две-три недели все меняется: на ветках набухают почки, листья стремительно распускаются навстречу солнцу, которое с каждым днем становится все жарче, а сами дни делаются все длиннее и длиннее.

Малышка тоже расцветает, как весенняя природа вокруг нас. Ее школьные успехи просто сногсшибательны, до такой степени, что в конце апреля меня спрашивают, не буду ли я возражать, если ее переведут не на один, а сразу на два класса вперед. Я отвечаю, что хотел бы, чтобы она закончила текущий месяц, а затем мне прислали подробный отчет о ее успеваемости, а также официальный запрос по всей надлежащей форме.

Я просто хочу быть совершенно уверенным, что правильно себя веду со школьной администрацией. Я хочу усовершенствоваться в роли отца-педанта и не хочу совершить ни единой ошибки, хочу отреагировать безукоризненно.

Я должен ее защитить, и в первую очередь от нее самой.

Я видел, с какой быстротой она выросла за несколько месяцев, прошедших с Нулевого дня.

Она не только стала взрослее многих живущих вокруг нее людей, она становится практически настолько же взрослой, как такой «человек», как я.

Надо сказать, что это довольно естественно.

Естественно, потому что на самом деле правда заставляет перешагнуть порог бесконечности.

В течение этого года инициации я все объяснил ей по крупицам, словно постепенно выкладывая пазл. Объяснил при помощи эпизодов, следовавших один за другим. Я начал с того, что дополнил ее школьный курс математики и истории данными, известными только моей цивилизации. Мнемотехнические сверхбыстрые методы, решение наиболее простых уравнений, неизвестные ментальные операторы. Я сообщил ей несколько исторических фактов, а главное, все расставил по местам в огромной космологической перспективе. Через какое-то время она смогла допустить существование других «человечеств» в Галактике. Она поняла, что, согласно требованиям логики, эти человечества появились не одновременно. Они шли разными путями развития, кто – быстрее, кто – медленнее, знали поражения, взлеты, падения, возрождения, уж кому как повезло, в результате чего бесконечность сопряженных различий создала огромное созвездие человеческих цивилизаций. Это основа тайны человеческой экспансии в Космосе: мы уникальны, и в то же время мы многочисленны. По образу и подобию Бога мы являемся единичностью, которая парадоксальным образом структурирует свою сущность, вбирая в себя множественность миров.

Я тогда не очень-то был уверен в успехе своей затеи, но мне действительно показалось, что Люси прекрасно поняла то, что я хотел сказать.

Когда пришли коробки с вещами, я оборудовал в просторном некрашеном бетонном подвале дома специальную мастерскую, показал ее Люси и в общих чертах объяснил, для чего она предназначена. Одновременно я показал ей портативную систему срочного действия, которую использовал в башне.

Я в нескольких словах рассказал ей, кто я на самом деле, откуда появился, почему нахожусь здесь, когда и как собираюсь уходить.

Она посмотрела на меня долгим взглядом и ничего не сказала.

Она, наверное, вспомнила башню. Она, наверное, уже о чем-то догадывалась.

А может быть, знала всегда?

Потом я показал ей тысячу своих книг, некоторые из которых позволил прочесть. Я начал распаковывать коробки с оставшейся библиотекой, когда заметил, что ее взгляд привлекло собрание томов, написанных святой Терезой Авильской[16]16
  Тереза Авильская (Тереза де Хесус, св. Тереза де Сепеда и Аумада) (1515–1582) – испанская религиозно-мистическая писательница, в значительной степени преодолевшая традиционалистскую схоластическую терминологию.


[Закрыть].

Удивленный тем, что юная евангелистка проявляет интерес к католической святой, я неуверенным жестом протянул ей книги.

– Одна подруга мамы из Мэриленда, католичка, часто рассказывала об этой женщине… и еще о Терезе из Лизье[17]17
  Св. Тереза из Лизье (2 января 1873, Алансон, Франция – 30 сентября 1897, Лизье) (фр. Thérèse de Lisieux), св. Тереза Младенца Иисуса и Святого Лика (фр. Sainte Thérèse de l’Enfant Jésus et de la Sainte Face), св. Тереза Малая, в миру Тереза Мартен, – католическая святая, кармелитская монахиня, одна из трех женщин, удостоенных титула Учитель Церкви.


[Закрыть].

Не знаю почему, мама очень интересовалась святыми кармелитками.

Ну что же, все складывается удачно. Таких книг у меня предостаточно. Ей будет чем заняться у полки с книгами по теологии. Я начал собирать их в ту эпоху, когда номиналистские[18]18
  Номинализм (лат. nominalis – относящийся к именам, именной, от nomen – имя) – философское учение, согласно которому названия таких понятий, как «животное», «эмоция» – это не собственные имена цельных сущностей, а общие имена (универсалии), своего рода переменные, вместо которых можно подставлять имена конкретные (например, вместо общего имени «человек» – собственные имена Петр, Павел, Анна, Мария и проч.).


[Закрыть] диспуты бушевали в Оксфорде и Сорбонне.

Когда весна окончательно наступила во всем своем сиянии новых красок и звуков, а школьная администрация прислала мне официальный запрос касательно перевода Люси на два класса вперед, я в тот же вечер поговорил об этом с девочкой и посоветовал ей принять предложение: