Текст книги "Ожидание забвение"

Автор книги: Морис Бланшо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

* * *

Когда он сказал ей: «Подойдите» – и она тут же медленно приближается, не вопреки себе, а с простотой, которая не делает ее присутствие более близким, – не следовало ли ему, вместо того, чтобы формулировать это повелительное приглашение, направиться ей навстречу? Но, может быть, он побоялся вспугнуть ее своим жестом; он хочет оставить ее на свободе, если не свободной от своего первоначального импульса, то все же свободной в своем движении. (Она избирает очень и очень медленное движение, донельзя чуждое колебанию как раз по причине своей медлительности, движение, где удерживается свойственная ей неподвижность, контрастирующее с краткостью властного приглашения.) Это, стало быть, не что иное, как слово власти? – Но также и близости. – Насильственное слово. – Но несущее насилие лишь слова. – Уносящее его далеко. – Достигая дали без урона для нее. – Не вырывает ли он ее этим словом из дали? – Он там ее оставил. – Она, стало быть, все время дальше всего? – Но даль как раз и близка.

Слово – всего лишь продолжение поданного им ей знака. Длясь, знак изменяется, становится призывным словом, произнесенным обязательно тихим голосом и безличным тоном, в котором утверждается привлекательность протяженности. Но знак ничего не говорил? Он подавал знак, указывая. Но ведь призыв куда требовательнее? Он направлен к тому, что им зовется. Но он же заставляет прийти? Только то, что в зове призывает прийти. Но ведь он вопрошает? Он, зовя, отвечает.

* * *

Разве можно нанести урон простоте присутствии?

* * *

Ожиданию, если то, что от него ускользает, всегда уже в ожидании присутствует, дано все, кроме простоты присутствия.

Ожидание есть ожидание присутствия, которое не дано в ожидании, присутствия, все же сводимого ожиданием, отбирающим у него все, что в нем явлено, к простой игре присутствия.

* * *

Как будто им всегда нужно разыскивать дорогу, чтобы добраться туда, где они уже находятся.

* * *

Она пропустила его замечание мимо ушей и продолжала: «Поскольку я вам так сказала. Но это наверняка было слишком просто». – «На диво просто». – «Слишком просто, чтобы преуспеть и оказаться сказанным». – «Но сказанным из-за простоты».

* * *

У него такое ощущение, что видит он не столько ее, сколько как она приближается, ухватывает в ней каким-то странного размаха чувством свойственную ей способность приблизиться.

* * *

«Когда вы приближались…» – «Почему вы говорите в прошедшем времени?» – «Так удобнее; речь хочет сказаться в прошедшем». – «Вы не хотите скомпрометировать явленность этого присутствия, я знаю, я всегда это знала, а где она теперь?» – «Ну как же, там, где вы. Но могу сказать и прямо: сидя на диване, слегка отклонив тело, чуть нагнув голову, словно склонившись». – «Значит, уже не повернувшись к вам?» – «Нет, не вполне». – «Откуда столько неопределенности?» И вдруг: «Но вы, где же вы?» – «Думаю, что подошел сесть рядом с ней, но чуть позади, поскольку она сидит на самом краешке дивана, – и так близко, что можно дотронуться до ее открывшихся под склоненным затылком плеч». – «Вижу. Вы собираетесь дать ей соскользнуть и тем самым мало-помалу привлечь ее к себе?» – «Может статься, это вполне естественное движение». – «Не подло ли это? Она же не способна этому воспротивиться». – «А с чего ей противиться? Все уже давным-давно разыграно. Есть ли у вас основания, чтобы защищать подобную точку зрения?» – «Какую точку зрения?» – «Что ей бы хотелось, чтобы все так и оставалось?» – «Этого она, само собой разумеется, не хочет. И тем не менее, почему она так повернулась, почти отвернулась? Это же не просто поза согласия, нужно отдавать себе в этом отчет». – «Да, верно, нужно отдавать себе в этом отчет. Но такова ее манера отвечать на влечение – не отказываясь или принимая, а некой простотой, которая загодя сделала навсегда бессмысленной разницу между этими двумя способами действия». – «Сказано, однако, не все». – «Не сказано ничего».

«В какой момент решили вы туда пойти?» – «Туда, на диван?» – «Да». – «Когда увидел, что она сама на нем сидит». – «Дожидаясь вас?» – «Дожидаясь меня, меня не ожидая». – «И вам не страшно ее испугать?» – «Тогда я не задавался этим вопросом, я действовал очень быстро». – «Да, вы проворны. И когда же она догадалась о вашем присутствии?» Поскольку он не отвечал: «Она не напряглась, когда вы схватили ее за плечи?» – «Ну вот, знаете, это же было совсем легкое прикосновение; просто способ ей подсказать, что я тут и у нас отныне сколько угодно времени». – «Да, это приятное ощущение, будто расстояния внезапно исчезли, а истории не остается ничего другого, как идти своим чередом. Но не думаете ли вы, что проявили излишнюю уверенность? Не слишком ли вы были в себе уверены?» – «Вполне возможная мысль. Такое вершится обязательно из-за чрезмерной уверенности». – «Вы ее не знали. Вы не знали, почему она пришла». – «Я этого не знал, но я только и делал, что ее об этом спрашивал». – «Вот таким образом?» – «А, она проще вас».

«И не забывайте, что на протяжении всего этого времени меня не покидало примечательное ощущение чудесной силы сближения: от этого все и зависело». – «Приблизиться может и кто-то совсем чужой». – «Ну конечно – и даже только то, что чуждо; это-то и чудесно. У меня было такое впечатление, что я неизвестнее ей, чем кому бы то ни было из встреченных мною до тех пор». – «Поэтому-то вы и сочли, что можете, не смущаясь, идти дальше?» – «Кто-то, кто никоим образом вас не знает и кого никоим образом не знаешь, – вот что приятно в подобных встречах. Но было и еще кое-что». – «Да?» – «Ну да, это трудно высказать. Она с легкостью давала на себя смотреть». – «До такой степени! Вы хотите сказать, что она с готовностью выставляла себя напоказ?» – «Такого не скажу. Если и верно, что преобладает тут некое зрелищное впечатление – очень, правда, разбавленное, разреженное; зрелище, которое словно происходит в зоне, от надзора над которой я освобожден, – она в этом не участвует; возможно, она, напротив, на это досадует». – «Разве вы на самом деле не разглядывали ее в общем-то беззаботно?» – «Может статься, но беззаботность эта приходила от нее: да, не заботясь о своих правах на нее смотреть».

Словно созерцание было не только связано с осуществлением возможности смотреть, но и укоренено в утверждении ее явленности – столь уже обнаруженной; еще, однако, сокрытой.

«Почему же она вот так давала себя видеть?» – «Ради удовольствия, полагаю – удовольствия быть зримой». – «Однако всегда недостаточно». – «Ни-когда, естественно, не достаточно».

* * *

Стоя у двери, неподвижная и все время приближающаяся, в то же время сидящая на краешке дивана, слегка отклонив тело, простершись, откинувшись на него, соскальзывая при его потворстве назад, заставляя его через протяженность, в которую она опрокидывается, пересечь ту непреодолимую и уже преодоленную часть пространства, которая ее отделяет, когда перед ним, пока она падает, проходит лицо с безмятежно открытыми глазами, словно им предопределено видеть друг друга, даже если и не требуется друг на друга смотреть.

Когда он хватает ее, неощутимо окружая такой, какой она будет, и привлекая еще не завершенным влекущим движением, она, отражаясь в этом соскальзывании, скользит, соскальзывая в свое отражение.

* * *

«Да, знаю, в этом уже проявлялась ее манера бороться со своим присутствием». – «О, она не борется». – «Верно, она на диво хорошо поняла, что не нужно ни сопротивляться, ни соглашаться, но скользить в неопределенности между тем и другим, пребывая неподвижной в спешке и медлительности». – «Все, что она делает, – это отвечает вам». – «Да ничуть не больше, чем кому-то другому». – «Вам, как никому: это-то и привлекает больше всего». – «Тем самым влекомая как бы вне своего присутствия». – «Привлекаемая, но все же еще не привлеченная, привлекательностью того, что всегда влечет, но еще не привлекает». – «Влечением, которое преодолевает, отвергает и занимает любое расстояние». – «Вовлеченная в него, в то влекущее место, которым она чувствует, что становится». – «Повсюду присутствуя». – «Присутствуя без присутствия». – «Присутствуя тем приростом тяжелого и легкого, который является ее даром пространству и уравнивает ее со всей протяженностью, куда она опрокидывается». – «Откинувшись на него». – «Соскальзывая в себе». – «Отдавшись наружу». – «Опрокидываясь и выявляя себя страстью показаться, отводящей ее от всего зримого и всего незримого».

* * *

Когда она слегка выпрямилась, не допуская между ними расстояние, но опершись наискось, словно чтобы по какой-то смиренной необходимости оттолкнуть оба их распростертые тела, она сказала: «Она сказала так чуть погодя?» – «Чуть погодя, если вам угодно». – «Она все еще рядом с вами?» – «Она слегка выпрямляется». – «Чтобы лучше вас рассмотреть?» – «Возможно, чтобы легче было дышать». – «И она на вас не смотрит?» – «Она скорее смотрит на то, что говорит».

* * *

Совершенное требует своего свершения.

* * *

«Как они дошли до того, что заговорили?» Это вызвало у нее смех: «Разве это не естественно?» – «Я тоже так думаю; полагаю, однако, была и другая причина, и именно по этой причине то, что делало речь естественной, делало ее также и крайне затрудненной. Иначе с чего бы он так поразился, вдруг ее услышав? И почему обладал уверенностью, которой она от него и требовала, доверяя то, что по-прежнему оставалось всего-навсего ее голосом, слабоватым, но отчетливым и холодным голосом; доверие, на которое при всей своей внимательности он отвечал лишь с большим трудом?» – «В первое время такое должно раз-другой случиться». – «По меньшей мере, на сей раз так и случилось».

* * *

«Что вас поражает в этих словах? Они же просты». – «Полагаю, я свыкся с идеей, что вы не заговорите. Вы до сих пор ничего еще не сказали, да к тому же и сказать было нечего». – «А вы думали, что, дойдя до подобного положения вещей, все отступит назад и себя не выразит? И что же в этом голосе более неожиданного, чем во всем том, что случилось и из чего вы столь легко извлекли выгоду?» – «Ничего более. Только чуть менее. Вдруг имеется – такова доля этого голоса – меньше, нежели было: этому и поражаешься». – «Значит, все из-за голоса? В чем же вы его упрекаете?» – «Его не в чем упрекнуть. Это чуть слабоватый, слегка приглушенный голос: возможно, более отчетливый или более холодный, чем я мог ожидать». – «Вы сдержанны, надо быть откровеннее. В нем есть что-то странное?» – «Он столь знаком, как только может быть знаком какой-то голос. Возможно, меня поражает, внезапно возвращая к иному, именно его безмятежная реальность». – «К иному? К тому, что прошло?» – «И у чего, естественно, тоже своя реальность, но может статься, что все, казавшееся мне до сих пор простым, вдруг сталкивается с некоей иной, словно утверждаемой в голосе простотой. Что-то меняется».

Поразительная неожиданность – как все, в том числе и поразительное, отступает.

Голос вдруг оказался там, в одном ряду со всем прочим, добавляя разве что оттенок разглашения, без которого, похоже, не может обойтись даже и столь простая встреча, это-то внезапное явление его и поражает; и пока этот голос говорит почти напрямую, полностью вкладывая себя в каждое слово и ничего не оставляя про запас, дабы сказать что-либо еще, он уже успел распространиться и на другие уровни, где либо готов послышаться, либо себя уже непреложно выразил, несмотря на свой небольшой объем, заполняя во времени – вперед, назад – всю пустоту, как и всю тишину комнаты, отступая то вглубь, то наружу, всегда вдали и всегда вблизи, ищущий и уточняющий, словно точность служила главной защитой этого голоса, который с легким холодком говорит: «Мне бы хотелось с вами поговорить».

* * *

Он ищет, кружась со всех сторон как бы вокруг центра – этой речи, зная, что по отношению к центру, который необнаружим, найти – всего-навсего опять же искать. Центр дозволяет находить и кружить, но сам не находится. Центр в качестве центра всегда цел и невредим.

Кружа вокруг ее, явленности, присутствия, которое только таким обходным маневром он и мог повстречать.

Лицом к лицу с ее (уклончивым) присутствием.

* * *

«О чем вы думаете?» – «О той мысли, думать которую не стоит».

Самая близкая мысль, та, думать которую не стоит.

Имеется некая мысль, и ее не стоит думать, ее достаточно не думать, чтобы исполнилось то отрицание, за которое он держится. Невозможно подумать? Запрещено для мысли? Привычная мысль, одна из многих, и она ждет, чтобы ее не думали. Не думать ее даже и как мысль, которую не стоит думать. Жить под давлением того, что остается здесь недуманным.

«Есть некая мысль, думать которую я не в состоянии». – «И вам хотелось бы сказать ее мне? Чтобы я стремилась ее подумать?» – «Чтобы вы не могли ее подумать».

«Разве мы стали бы в этой мысли ближе?» – «Просто она отметает всякую близость».

* * *

Сказав ему все это, поскольку он с виду ничуть этому, едва обратив внимание, не изумился, она захотела то же самое повторить – но тщетно; впоследствии, несмотря на все его усилия заставить ее пересказать все заново, она никогда не могла вновь отыскать выражения, которыми воспользовалась на протяжении той фразы или двух. Это только часть, говорила она, целого, целое же буквально распалось, в ее присутствии оставалась одна только пустота просьбы.

Тут не было отказа или затруднения об этом говорить; напротив, она говорила об этом разве что чересчур охотно: с легкостью, неведением; со страстью.

«Пересказать это легко, но вот как сказать опять впервые?» – «Было бы легко и это, если бы вы не начинали пересказывать».

Он понимает, что просить она может, лишь прибегая к уверткам и петлянию времени. Но вот просьба – как он понимает, – та не может не заявить о себе, причем столь напрямую, что не остается времени, чтобы ее изложить.

Просьба скрывается и скрывает свою безотлагательность в увертках ожидания. Увертках, лишенных ценности посредников. Есть только просьба, которая непосредственно просит, и ожидание, которое в ожидании ее удовлетворяет. Речь проходит от одного к другому, но не служит посредницей.

* * *

«Подождем, вы же в конце концов заговорите». – «Ожидание не сулит речи». – «Но речь отвечает ожиданию».

Слова, которые приносит речь, которую приносит голос, который удерживаем ожиданием.

В каждом слове – не слова, но пространство, которое, появляясь, исчезая, они обозначают как изменчивое пространство своего появления и исчезновения.

В каждом слове – ответ на невыразимое, отказ и привлекательность невыразимого.

«Мы больше не ждем, мы никогда больше не станем ждать». – «Просто мы никогда по-настоящему и не ждали». – «Все, стало быть, было бесполезно? Столько растраченных усилий, столько остановленных мгновений». – «Мы были терпеливы, неподвижны». – «А не нужно ли мне еще все вам сказать?» – «Теперь нам не обязательно разговаривать. Продолжим спокойно себя слушать».

* * *

В ожидании нечему различаться. Ожидание – это различие, которое уже вновь вобрало в себя все различное. Безразличное, оно несет различие.

Вечная непоседливость ожидания: его заминка. Непоколебимость ожидания, более зыбкого, чем любая зыбкость.

Ожидание всегда сокрыто в ожидании. Тот, кто ждет, вступает в сокрытое проявление ожидания.

То, что сокрыто, открывается ожиданию – не для того, чтобы раскрыться, но чтобы остаться в нем сокрытым.

Ожидание не открывает, не замыкает. Вступив в отношение – ни приятия, ни исключения. Ожидание чуждо стремлению скрыться-показаться.

От ждущего ничего не сокрыто. Он не по соседству с показывающимся, В ожидании все возвращается в непроявленное состояние.

* * *

Он более не храним тем, что повсюду сокрыто.

* * *

Ожидание: привлеченный ожиданием в тот промежуток между «видеть» и «говорить», который он выносит только благодаря истории и в котором последняя, разворачивая свою игру, и разыгрывается, но тут же – а может быть, и с самого начала – отброшенный истиной игры истории к ожиданию, удерживающему их обоих как бы в стороне от присутствия.

«Мы довольно-таки отдалились». – «Вместе». – «Но и друг от друга». – «А также и от нас самих». – «Отдаление само по себе». – «Отдаление отдаляет, отдаляясь». – «И тем самым нас сближает». – «Но от нас вдалеке».

Даже если она в тайне ждет, что конец придет к ней как дар ему ее смерти, ждет она этого от истории, включить в которую его она не может, как не может намекнуть в ее рамках и на ожидаемый ею дар, все время ожидая получить его благодаря как раз этой истории, подхватить которую ему придется на уровне исходящих от него слов, обретающих тогда свой смысл в опыте ее грядущей смерти.

«То, что удерживает их в разлуке, отодвигая обоих от присутствия…» – «Это история, в которую она его влечет и в которой присутствие можно иметь только выраженным». – «По-прежнему невредимое присутствие, явленное только из-за петляния истории». – «Ведь это и позволяет истории разворачиваться как спокойной игре истории…» – «Это тот отступ, где уже ждут, отступив от присутствия, они оба…» – «Да еще в этом отступе, в пустоте между „видеть“ и „говорить“, и незаконно сближенные друг с другом ожиданием». – «Забвением».

Ожидание – дневная дорога, ночная дорога – это путь, ведущий от события, которого она ждет, к истории, в которой она его ожидает, вместе же и то и другое поддерживает забвение: оно проходит этим окольным путем, оставаясь предоставленным тому, что, не сокрытое и не явленное, возвращается в непроявленное состояние; так дело обстоит, хочет он того или нет, и с ней – в том отношении, какое с ней поддерживает он, и с ним – в том отношении, какое с ним поддерживает она.

«Но мы же тут, чтобы хранить секрет». – «Коли он не хранит нас». – «А весь секрет в том, что мы тут». – «Да, но тут ли мы?» – «В этом весь секрет». – «И что мы тут по секрету». – «По секрету и явно». – «По секрету в этой явленности». – «В этом мы выше их: как будто мы – их секрет». – «Но у них нет секретов». – «Они этого не знают, они считают, что один есть». – «Но мы-то знаем, как к этому отнестись». – «Ну да, мы-то знаем».

И тем не менее, в следующее же мгновение, останавливаясь и оглядываясь: «Но это присутствие».

Идя к присутствию, идти к которому они не могут. Отнесенные им, однако, к тому, что приходит, и тем самым к нему повернувшие. Все более и более отклоняясь по этой петле.

«Почему ты хочешь пробудиться от того присутствия, о котором мне говоришь?» – «Может быть, для того, чтобы в этом пробуждении заснуть. Не знаю, впрочем, хочу ли я этого, да и вы тоже, вы, может статься, этого не хотите». – «Да и как мне этого захотеть? Там, где я, нет ничего, чего бы мне хотелось. Я жду, такова моя роль внутри ожидания, направляясь в сторону ожидания». – «Ожидание, ожидание, какое странное слово».

«Где они ждут? Здесь или не здесь?» – «Здесь – оно и удерживает их не здесь». – «В том месте, где – или в том, о котором – они говорят?» – «В этом сила поддерживаемого во всей своей истинности ожидания – препроводить, где бы ты ни ждал, на место ожидания». – «По секрету, секрета не делая?» – «По секрету ото всех».

«И смерть пришла быстро?» – «Очень быстро. Но умирать так долго».

Разговаривая, вместо того чтобы умирать.

Бессмертные в миг умирания, поскольку более близкие к смерти, чем смертные: присутствующие при смерти.

«Они не могут умереть за отсутствием будущего». – «Хорошо, но в не меньшей степени и присутствовать». – «Они не присутствуют, все, что от них имеется, присутствие, в котором они медленно, вечно исчезают». – «Присутствие без кого бы то ни было, быть может». – «Присутствие, в котором они изглаживаются, присутствие изглаживания». – «Забывая, забытые». – «Забвение не властно над присутствием». – «Которое не принадлежит воспоминанию».

* * *

Что заставляло его поверить, будто бы он утратил идею умирания? Да, что заставляет его в это верить? Ощущение, что он ее ищет? Он ее ищет! В этом случае, даже если он ее и найдет, он найдет всего-навсего идею. Идею, правда, особого рода.

Как будто он вдруг стал не знать больше, чем способен не знать. Ему нужно разыскивать центр тяжести этого неведения, причем не в кое-как приспособленных словах «смерть» и «жизнь», а там, где он и пребывает: в ожидании между «видеть» и «говорить».

Видеть, забывать говорить; разговаривать, исчерпать в глубинах речи неисчерпаемое забвение.

Эта пустота между «видеть» и «говорить», в которой они незаконно сближаются друг с другом.

Когда он спрашивает себя, откуда пришел к нему этот дар неведения, который не приносит ему, если только от него не уклоняться, ни головокружения или смятения, ни чувства силы или бессилия, а лишь преисполненное покоя ожидание, приходится отвечать: от постигшего его изумления, начиная с таинственно развернувшейся простоты, игры между тем присутствием, явленность которого видится, даже когда и не зрима, и тем, что дает повод речи. Это разделение, каковое вовсе и не разделение – все же некий разрыв, но его не удается заметить, а на самом деле он и не изобличен, поскольку, как предполагается, вводит зазор между зримым-незримым и сказуемым-несказуемым. Там, где в соответствии с общим законом совершенный шов скрывает секрет стыка, тут-то на манер некого разрыва и выказывает себя, скрыто появляясь, секрет. Оба они, каждый на своем пути, свидетели этой пустоты. Это, полагает он, место неведения и внимания. Здесь, но она этого не говорит, самая сердцевина присутствия, та сердцевина, которой она может и хотела бы, чтобы он нанес насильным даром урон.

Будто вдруг не зная больше, чем он может не знать…

У него отчетливое предчувствие, что в это неведение оказалась вовлечена и идея умирания, и, когда из-за какого-то соскальзывания слов она, болезненно схватившись с тем, чего не знает, наводит его на мысль, что как бы лишена конца и если должна умереть, то обязательно своей смертью для него, мысль эта, как ему кажется, принадлежит разыгрывающейся между речью и присутствием игре неведения.

Он так и говорит, речь не изменяет неведению.

* * *

В какое-то мгновение он весело сказал ей: «О, вы таинственны». На что она не без резкости ответила: «С чего бы это мне быть таинственной, когда я, напротив, слегка удалилась от всякой тайны?»

* * *

Если бы нечто было поделено между тем, что видится, и тем, что говорится, речь постаралась бы изгладить это разъединение, сделать его более глубоким, оставить, заставив его говорить, нетронутым, в нем исчезнуть. Но тот раздел, над которым трудится речь, вновь всего лишь разделение в речи. Если только сама речь не обусловлена этим разделом, пользуясь некоей всегда уже поделенной речью. Обусловлена также и простотой присутствия, простотой, которая оказывается в ней простотой того, что видится, и того, что говорится.

Присутствие не просто разъединено, как раз оно-то и доходит до самых глубин разъединения.

Мало-помалу вопрос, который он всегда сдерживал: «Как ей могло у даться отступить от явленности своего присутствия?», терялся в ответе: «Тут нет ничего таинственного; секрет, скорее, – та точка, где отступ вдруг прекращается. Эта точка ускользает в заключенной между „видеть“ и „говорить“ пустоте и от того, кто ее видит, и от того, кто о ней говорит».

Тайна – какое грубое слово – окажется точкой, где в простоте присутствия встречаются то, что видится, и то, что говорится. Тайна, которую можно будет уловить, только если она легким колебанием отступит от таинственной точки.

* * *

«Что это за идея, которую мне следовало бы, по-вашему, хранить?» – «Вы тут, и вы ее храните, это и нужно». – «Как сокровище?» – «Как в древности огонь».

* * *

«Я и в самом деле многого о вас не знаю». – «Вообще обо мне не ведая». – «О, неведение – наш путь, хотя мы и мужественно боремся, чтобы его сократить». – «Да, мы боремся». Он задумался: «Я не то чтобы о вас не ведаю, так думать было бы ошибкой. Я не ведаю о вас частным образом». – «Вы хотите сказать, что неведение не приносит вреда нашим отношениям?» – «Я хочу сказать даже не это. Неведение направляет нас друг к другу, словно мне нужно вас видеть и с вами говорить, прибегая к окольному пути чрезмерного неведения». – «Вы о чем-то не ведаете?» – «Разве это что-то?» – «Что не удается сказать?» – «Не увидеть, разве что на пересечении того и другого. Совсем рядом с происходящим, но даже не возникает вопрос, что такое может произойти». – «И все же это тут?» – «Ну как об этом скажешь?»

* * *

Он видит ее, если он ее видит, по неведению.

Взгляд, принесенный ожиданием. Склоненный к тому, что отклоняется от всего зримого и всего незримого.

Ожидание дает взгляду время пройти через неведение.

* * *

«Я вас никогда не расспрашивал». – «И, однако, меня захватили, обездвижили вопросами, как бы лишив конца». – «Нет, я не задавал вам вопросов». – «Вы увлекли меня в окружение того, что подлежит речи».

* * *

Что она перестает быть таинственной – может быть, и загадка, еще одна тайна, но проходная, момент, когда, не отказываясь от своих стародавних средств, они упорно продолжают говорить, словно говорить всегда означало видеть. Но он может принять разве что в виде касающегося их обоих секрета то, как и к тому, и к другому приближается событие, которым в настоящем будущего или прошедшего она неожиданно и легко оправляется от всякой тайны, событие, воздвигнутое словно монумент из забвения, неведения и ожидания, словно свое собственное присутствие (забытое, неведомое, ожидаемое) в центре этого пространства речи.

Пока она оправляется от всякой тайны, он, как ему мнится, видит ее через ту тайну, которая с нее стирается, но видит он также, как и сам увязает тут в тот момент, когда хотел бы сделать отличающий его от всего этого жест.

* * *

«Я увижу вас лучше, когда мы забудем, как говорить». – «Но если бы я не забыла, я бы и не говорила». – «Верно, вы говорите словно по забывчивости; говоря, забывая говорить». – «Речь отдана забвению».

«Важно не то, вспоминаете вы или забываете, а что, вспоминая, остаетесь верны забвению во вспоминаемом вами пространстве, а забывая – верны заставляющему вас вспоминать появлению».

* * *

Событие, которое они забывают: забывание. И, значит, тем более присутствующее, что забываемое. Дарующее забвение и забывающееся, но не забытое. Присутствие забвения и в забвении. Способность без конца забывать в забывающемся событии. Забвение без возможности забывать. Забывающее-забываемое без забвения.

Забытое присутствие всегда обширно и глубоко. Глубина забвения в присутствии.

«И вы тоже, вы меня забыли». – «Может быть, но, забывая вас, я достиг чрезмерной для себя способности вас забыть, которая связала меня – мне это совсем не под силу – с тем, что я забываю. Для одного это почти что слишком». – «Вы не один». – «Да, забываю, если я забываю, не только я».

Словно забытые, прежде чем быть сказанными, слова, всегда продвигающиеся к забвению, незабываемые.

«Если вы забыли, что мной говорилось, – хорошо. В расчете на забвение это и говорилось».

* * *

В комнате: обращаясь ко времени, когда подал ей знак, он отчетливо чувствует, что, обернувшись, ей знак и подает. И, если она приходит, если он схватывает ее в миг свободы, о котором нечего сказать и который он уже давным-давно чудесным образом позабыл, той инициативой, на которую откликается ее присутствие, он обязан силе забвения (и неизбежности речи), предоставленной ему этим мгновением.

«Я не припоминаю». – «Но вы приходите». – «Удаляясь». – «Приближаетесь в этом удалении». – «Оставаясь в неподвижности». – «Вы пребываете в покое из-за мощного влечения к движению». «В покое без покоя».

* * *

Между ними никакого сна, даже если они и спят. Он давно смирился с этим.

* * *

Она слегка выпрямилась, наискосок опершись на руку. Она была тогда у самой перегородки и, казалось, поднялась над их распростертыми телами, разглядывая их и произнося голосом, который поразил его своей холодной отчетливостью: «Мне бы хотелось с вами поговорить. Когда я смогу это сделать?» – «Не могли бы вы провести здесь ночь?» – «Да». – «Не могли бы отныне здесь и остаться?» – «Да».

В то время как он вслушивается в это «да», спрашивая себя, в самом ли деле она его произнесла (при его прозрачности сквозь него проходит все, что она говорит, даже само это слово), она, словно уже ему препорученная, откидывается, стараясь не впустить между ними расстояние.

Он привлекает ее, увлекаемый влечением к этому еще не завершенному движению. Но, пока она приподнимается в ту, которой он касается, хотя он и знает, что она скользит, она, неподвижная фигура, падает, и он не перестает прокладывать ей дорогу и вести ее, идет с ней, прижавшейся к нему в смешивающем их движении вперед.

Она говорит, скорее выговариваемая, нежели говорящая, как будто ее живьем пронизывает ее собственная речь – и болезненно превращает в пространство некой другой, всегда прерывистой, безжизненной речи.

И конечно, когда в утреннем свете – они наверняка просыпаются вместе – он слышит, как она порывисто спрашивает: «Я что, говорила не переставая?», он не сомневается, что в одной этой фразе его приглашают завладеть всем, что она наговорила ему за ночь.

* * *

Та размеренная речь, которую он слышит, – он различает ее на пределе того, что она говорит, но различать ее – это уже и делать ее различной, насиловать ее в ее безразличии.

Та размеренная речь, которую он слышит: не вблизи, не вдали, не предоставляя пространство и не позволяя чему-либо в этом пространстве расположиться; равномерная без равенства, всегда различная в своем безразличии, никогда не явившаяся, мешающая любому появлению, мешающая любому присутствию, однако же всегда сказанная, хотя и сокрытая в простоте того, что она говорит. Как ему ей ее донести?

Вслушиваясь в эту размеренную, равномерную речь, истину которой от него требуется – вниманием на пределе ожидания – поддержать, на нее отвечая.

* * *

«Так и происходит?» – «Нет, так не происходит».

* * *

Боль, словно какая-то изношенная, забытая речь, охватывающая каждый день, каждую ночь.

То, что она говорит, он вполне отдает себе в этом отчет, направлено к размеренной речи, которую она не прекращает проговаривать на пределе ожидания. К речи, так сказать, запретной. Но он со свойственным ему терпением думает, что, если бы смог, ей отвечая, извлечь из нее наружу и обуздать безмерную равномерность этого ропота, он бы установил между их речами как бы меру равенства, способную сделать и более говорливым, и более молчаливым – вплоть до того, чтобы его утихомирить – непрекращающееся утверждение.

Что-то в ней потихоньку, равномерно, беспредельно, безостановочно утверждает: оно тихо и привлекательно, оно беспрестанно влечет. Когда она говорит, слова потихоньку проскальзывают к утверждению, куда, кажется, скользит и она, привлекательная, влекомая, смолкая, не замолкая. Как будто она украдкой отступает, позволяя себя схватить.