355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мори Киоко » Дочь Шидзуко » Текст книги (страница 9)
Дочь Шидзуко
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:23

Текст книги "Дочь Шидзуко"


Автор книги: Мори Киоко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава 14

ПОСЛЕ ДОЖДЯ (август 1975)

После ливня бабушка Маса вышла в сад чуть свет. Из-за суши, державшейся две недели, она привыкла вставать рано, чтобы до наступления жары полить растения. Обходя сад – сначала грядки с овощами, а потом цветочные клумбы, она заметила, что ветер сломал два помидорных куста. Вот, пожалуй, и весь ущерб от ливня и урагана.

Маса направилась в южный угол сада, где росли подмаренники. На прошлой неделе пышные шапки этих цветов белели, словно как кучи облаков. Но вчера, услышав по радио предупреждение о надвигающемся шторме, она срезала их. Теперь здесь остались лишь зеленые листочки, напоминающие увядший салат. А сами цветы висят и сушатся в чулане. Через несколько недель приедет из Химеджи ее невестка Эцуко и заберет. Она плетет из засушенных цветов венки и украшения для корзин и продает их владелице сувенирной лавки. Маса выращивала эти цветы специально для нее. Эцуко и Сабуро жили в перенаселенном городе, где дома стояли впритык друг к другу. Там дышать нечем – какие уж цветы! Маса пыталась было помочь Эцуко плести венки, но ее пальцы потеряли гибкость, да и глаза быстро уставали.

Удивительно, но цветы каждый год воскресают. Посмотришь на вмятые в землю листья и думаешь: отжили свое. Но нет. Ранней весной вытягиваются длинные стебли, а потом появляются белоснежные шапки. Маса всегда находила утешение в этом круговороте природы. Зимой она беспокоилась о многолетних посадках, над которыми хлопотала годами. Некоторые деревья и растения были старше ее детей. Весной она с нетерпением ожидала, когда они зацветут. Первыми – в феврале – распускались сливы. В марте – фиалки. В начале апреля зацветала сакура. Но после смерти дочери отношение Масы к растениям странно изменилось. Весной того страшного года пышно расцвела лаванда, которую ей помогла сажать Шидзуко. А еще в июне расцвели желтые розы, тоже посаженные Шидзуко. Маса тогда почувствовала: цветы, возвращающиеся весной к жизни, не приносят ей утешения. До той поры она почти не сажала однолетников: ей грустно было видеть, как они цветут летом, а осенью погибают. Из однолетников они с мужем выра– шивали лишь пурпурные вьюнки. Такео каждую осень собирал их семена, а по весне их высевал. Казалось, что эти цветы не умирали осенью, а лишь засыпали на зиму и пробуждались весной.

После смерти Шидзуко Маса стала отдавать предпочтение однолетникам: сажала анютины глазки, петунии, душистый горошек, циннии. Иногда белые петунии цвели до конца октября, пока не ударяли первые заморозки.

Маса медленно пошла к дому, то и дело останавливаясь, чтобы сорвать пожухлый лист или увядший цветок или выдернуть из земли буйный сорняк. Сорняков было немного. Те, что выросли после отъезда Юки, не выдержали засухи. А Юки, гостившая у них две недели, часами занималась прополкой. Маса даже подумала, что внучка старается больше проводить времени в саду, чтобы избегать лишних разговоров. Потом, впрочем, отогнала подозрения: в конце концов, если бы внучка не хотела их видеть, зачем ей приезжать.

Юки навестила их во второй половине июня, когда начались студенческие каникулы.

Говорила, что погостила бы у них подольше, но, увы, ее ждет работа. Кроме того, ей надо регулярно заниматься в библиотеке и изучать тонкости фотографии в фотостудии колледжа.

– Я вот не понимаю, – сказала однажды Маса, – если у человека есть талант художника, зачем ему читать книги и даже ходить в колледж? Мне кажется, ты сама всему научишься. Многие великие художники прошлого были самоучками, ни в какие колледжи не ходили.

– Сейчас другие времена. И, кстати, большинство великих художников вовсе не были самоучками. Они начинали учениками у известных мастеров и проходили прекрасную школу. Есть и другие тонкости, но долго объяснять.

– Я к тому клоню, что ты могла бы жить у нас круглый год и все равно стала бы отличным художником. У нас здесь хорошо – тихо, спокойно. Подумай хорошенько.

– А где я буду зарабатывать на жизнь?

– Об этом не беспокойся. Дедушкиной пенсии нам хватит, если, конечно, жить скромно. Кстати, ты можешь давать уроки рисования.

– Но мне неинтересно часами разглядывать детские рисунки.

– Тогда тренируй легкоатлетическую команду нашей сельской школы. Тебя возьмут. В прошлом году все здесь читали в газетах, что ты победила на важных соревнованиях.

– Не хочу я никого тренировать.

– А что ты станешь делать, когда окончишь колледж? Будешь преподавателем живописи и уедешь куда-нибудь еще?

– Бабушка, не знаю, – вздохнула Юки. – Я только начала учиться. До окончания колледжа еще очень далеко.

– Какой же смысл учиться в колледже, если ты даже не знаешь, зачем туда ходишь и кем станешь?

– Может быть, я хожу туда именно потому, что еще толком не разобралась в себе. Пока что я просто хочу изучать живопись. А что будет через четыре года, меня мало волнует. Не хочу загадывать.

Маса собиралась сказать, что нельзя так легкомысленно относиться к своему будущему и плыть по течению, но Юки быстро встала и надела соломенную шляпку.

– Пойду в сад. Не успела прополоть твою петунию. Если еще нужно что-то сделать, скажи.

В этот приезд Юки держала себя в руках: не грубила, не взрывалась по пустякам. Даже когда она спорила с дедом или бабушкой, ее лицо было – воплощенное терпение. И все же что-то оставалось не так. Разговаривая с ней, Маса чувствовала некоторую напряженность и была уверена, что у Юки то же ощущение. Во многом виноват ее отец, думала старушка. Если бы он разрешал ей ездить к нам каждое лето, все пошло бы по-другому. Маса заметила: Юки быстро меняется, она уже совсем не та, что раньше – сейчас это высокая, стройная девушка, можно даже сказать, молодая женщина с невозмутимым лицом. Дав– ным-давно, когда Юки была ребенком, такое выражение лица было и у Масы. Теперь все перевернулось, причем неожиданно, как по мановению волшебной палочки.

Маса присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть трехцветные фиалки, посаженные вдоль дома: листья пожухли, почти все бутоны иссохли и вряд ли распустятся. Дождь, судя по всему, их не спас. Даже те немногие фиалки, что расцвели, выглядели чахлыми. Осторожно раздвинув листву, Маса увидела, что нижняя часть стеблей опутана тончайшей паутиной, и поняла, кто тут орудует – красные клещики, уже не раз покушавшиеся на ее посадки. Эти твари питаются соками, которые высасывают из стеблей и бутонов. Когда земля подсохнет, она опрыскает фиалки и, может, они оживут.

В то утро Такео проснулся около шести. Маса встала. Уже давно футон не хранил тепла ее исхудавшего тела, даже морщинки не осталось на матрасе. Такео перевернулся на спину и уставился в потолок.

В ушах старика по-прежнему звенели голоса детей, привидевшихся во сне. Их были сотни, и все они мчались по лужайке, поросшей пампассной травой. Некоторые из них были ему совершенно не знакомы, в других он узнал своих бывших учеников. Их он насчитал немало: как-никак преподавал в школе почти сорок лет. Потом в этой толпе Такео разглядел своих собственных детей и внуков, но как он сумел их распознать, так и не понял. Уже проснувшись, он все еще слышал отзвук детских голосов. Сотни ребятишек кричали одновременно, некоторые в унисон друг с другом, и эти звуки почему-то напоминали шум ветра в высокой траве.

Старик засыпал, снова просыпался, но детские голоса, чередующиеся с завыванием ветра, преследовали его все время. Они не оглушали – он прекрасно слышал все, что происходило в реальности, – но наваждение не исчезало.

Такео забеспокоился: не теряет ли он слух? Шум детских голосов как будто утих, но ведь подобные галлюцинации могут повториться и впоследствии плохо сказаться на его здоровье. Он подумал о пожилой чете, жившей напротив них через дорогу. Эти люди старше его всего на десять-двенадцать лет, но вот уже лет семь-во– семь как оба они оглохли. Общаются друг с другом на языке жестов, и руки их все время в движении. Года два назад Такео обустраивал свой рисовый чек рядом с их домом. Старик и старуха в это время были во дворе и о чем-то спорили – наверное, обсуждали хозяйственные дела. Такео удививился: звуки, которые они произносили, были нечленораздельными, слышалось скорее мычание, а реальный «разговор» вели их руки. Вот оно что, догадался Такео, оглохшие старики разучились говорить, он-то знает, что они не были немыми от рож дения. Наоборот.

Эта старушка в свое время была необычайно разговорчивой. Они с мужем жили в этой деревне еще до земельной реформы, когда все земли к востоку от реки принадлежали семейству Такео. И до сих пор, когда он встречает их на улице, они низко кланяются ему, словно он феодал местного масштаба. Такео кланяется в ответ. Тогда они отвешивают еше более глубокий поклон. До того как оглохнуть, старушка всегда приносила Такео и Mace дары своего сада-огорода: самые спелые арбузы, крупные помидоры, огурцы, баклажаны. О цветах и говорить нечего. Женщина подолгу беседовала с Масой, делясь с ней своими проблемами и обращаясь к ней за советом, будто Маса – все еще жена землевладельца и, стало быть, самая авторитетная особа в деревне. Такео пытался было внушить женщине, что эти подношения не нужны – они ставят его в неудобное положение. Но та твердила одно и то же: «Наша семья всегда дарила вашей семье все лучшее, что росло на ее участке. А ваша матушка давала моей такие умные советы!».

Когда Такео после очередного визита соседки недовольно ворчал, Маса лишь улыбалась.

– Все в деревне считают, что власти поступили с нами несправедливо, – рассуждала она. – Причем так говорят и те, кто от реформы выиграл. Здешние жители полагают, что нельзя было в одночасье лишать нас всей земли. Можно было сделать это как-то по-друго– му, постепенно. Люди искренне тебе сочувствовали. Они же видели, что ты целый день в школе, учишь их детей, а вечером еще возишься на участке, чтобы свести концы с концами. Поэтому каждый хочет выказать уважение тебе. Я хорошо понимаю эту добрую женщину.

– Но земельная реформа была необходима, – объяснял Такео, словно перед ним была не жена, а ученики. – Если бы земля была сосредоточена в руках лишь узкого круга владельцев, наша страна не оправилась бы после войны. Старая система перестала работать. Когда крестьяне получили землю, у них появился стимул к труду. А кроме того, мне нравится учить. Я вовсе не хотел бы сидеть дома и благосклонно кивать своим арендаторам, которые приносили бы мне плату за землю. Мне было бы стыдно, что они едят пшенку и овсянку, а я – отборный рис.

Такео встал, надел поверх длинной рубахи и нижнего белья куртку – хаори6 и направился в гостиную, к буддийскому алтарю. Маса уже поставила к нему ежедневные дары – рис и чай в маленьких белых чашечках. Закончив работы в саду, она принесет сюда и свежий букет цинний или хризантем.

Такео зажег ароматическую палочку и закрыл глаза. Склонив голову, он пытался унять шум в ушах и успокоиться. Детские голоса постепенно слабели. На какое-то мгновение он отрешился от бренных мыслей, но снова подумал о своих детях и внуках, о глухой женщине, жившей через дорогу, о своей семье, лишившейся земли, о ночном ливне, о Шидзуко, Юки, Масе... Да, тут не до медитаций. Когда-то он надеялся, что старость принесет успокоение. Напрасно!

Открыв глаза, Такео внимательно всмотрелся в кусок ткани, которым был покрыт алтарь. Его расписала Юки, когда приезжала к ним в последний раз, – это ее дань духам предков. На ткани она изобразила букет ирисов – синих, но разных оттенков. Одни были скорее фиолетовыми, другие отливали зеленью. Любимые цвета Шидзуко, подумал Такео, когда внучка заканчивала работу. Сейчас, глядя на эти ирисы, он снова чувствовал уверенность: у Юки все сложится удачно. Откуда такая убежденность, он и сам не знал и не мог бы ничего объяснить толком жене, которая вечно беспокоилась о девочке. Как только Юки показала ему этот кусок ткани, расписанный в любимые цвета ее матери, Такео понял: внучка найдет свой путь в жизни и место под солнцем. Судя по всему, она начала избавляться от тягостных, мучительных воспоминаний.

Такео медленно поднялся, оставив ароматическую палочку догорать, и пошел к входной двери. Жаркая погода принесла облегчение его ногам. Он снова мог ходить, не опираясь на трость, хотя и не так быстро, как раньше. Нужно пооолыле двигаться. Пойти, скажем, в курятник. собрать яйца. Плетеная корзина для яиц, освещенная солнечными лучами, висела на гвозде у двери, отбрасывая на стену кружевную тень.

В саду хлопотала над своими фиалками Маса. Такео, помахав ей рукой, пошел в курятник. Земля пахла дождем. Старик почувствовал, что день выдастся жарким. К полудню от земли, пропитанной вчерашним ливнем, будет подниматься пар и в деревьях запоют цикады.

Куры в это утро вели себя на удивление спокойно. Не шарахались от него и не пытались клюнуть в руку, пока он доставал из соломы теплые яйца. Его сын Сабуро во время приезда Юки зарезал петуха, который почему– то озлобился и кидался на всех, как бешеный. Юки на полном серьезе попросила своего дядю отпустить забияку на волю. Маса объяснила внучке, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет: петух склюет все цветы, но домашний очаг не покинет. Пока дядя расправлялся с петухом, Юки спряталась в доме и долго не выходила. Вспомнив этот эпизод, Такео улыбнулся.

Хотя Маса считает, что у внучки появились странности, Юки в сущности мало изменилась. Когда ей было лет восемь и они с матерью приехали летом погостить у них, Сабуро как-то пошел на рыбалку и вернулся с двумя ведерками окуней. Маса приготовила рыбу на ужин. Юки, видевшая, как дядя чистит окуней, отказалась их есть. Вместо этого сделала себе сэндвич с салатом-латуком и арахисовым маслом. Сабуро сказал, что такой сэндвич отвратительней дохлой рыбы. «Но зато латук не бьется, когда его чистят», – парировала Юки. А сейчас, в этот приезд, она заявила, что стала вегетарианкой. «Мой приятель помог нескольким фермерам зарезать свиней, – рассказала она. – Он сделал это специально. Решил, что если ест свинину, то должен не бояться собственноручно заколоть поросенка. В этом есть свой смысл. А я вот не могу никого убить. Значит, не буду есть ни мяса, ни рыбы».

В этом вся Юки. Она до сих пор ест сэндвичи с латуком и арахисовым маслом. Однажды она пыталась угостить этим «блюдом» Такео. Он отказался, заметив, что находит такое сочетание странноватым. «Дедушка, эти сэндвичи тебе полезны», – урезонивала внучка, словно он был маленьким мальчиком, а она – заботливой мамашей. Такео даже расхохотался.

Забрав последнее яйцо, старик вышел из курятника. Маса говорит, что после того как петуха зарезали, одна из куриц стала кукарекать. Чепуха какая-то, подумал Такео, надо же такое придумать.

Идя к дому, Такео заметил, что жена срезает циннии. Они в этом году удались. И оттенки необычные: жемчужно-розовые, блед– но-лиловые, персиковые. Войдя в коридор, он выждал несколько секунд, пока глаза привыкнут к полутьме. В ушах снова зазвенели детские голоса – немного громче, чем утром. Из коридора на открытой террасе была видна деревянная детская горка, которую он смастерил в тот год, когда родилась Шид– зуко. Это было сорок шесть лет назад. Значит, если бы она была жива, сейчас ей бы исполнилось сорок шесть. Такео опечалился: ведь он так хотел дожить до того времени, когда его дочь стала бы жаловаться на седину в волосах, на глубокие морщинки вокруг рта. Но ей не было суждено состариться, и ему не приходится вместе с ней шутить о приметах возраста.

Старик прошел на кухню, поднял корзину с яйцами, чтобы поставить ее на стол, и в этот миг его пронзила боль: чья-то невидимая маленькая рука царапала изнутри его грудь. Он замер, остановив взгляд на корзине. Боль усиливалась. Возникнув где-то между грудной клеткой и животом, она стала расползаться вверх и вниз.

За его спиной открылась дверь, вошла Маса. Он хотел обернуться, но в груди резануло еще сильней. Пришлось не двигаться, чтобы не провоцировать эту нестерпимую боль. Не беспокойся, Маса, не огорчайся, хотел он сказать, но не мог вымолвить ни слова.

Медленно наклонившись, Такео все же поставил корзину на стол и выпрямился, взглянув на ее содержимое. Восемь яиц. Когда буян-петух был жив, Такео просвечивал яйца, поднося их к пламени свечи. Это было красивое зрелище.

Маса что-то проговорила, но слов он не разобрал. Детские голоса зазвучали в ушах еще громче и парализовали его слух. Маса бросила на стол букет цинний. Некоторые из них упали и легли поверх корзины с яйцами. «Эти цветы предназначались для алтаря, – подумал Такео, пытаясь улыбнуться. – Спасибо, Маса, что ты решила преподнести их мне. Они так прекрасны».

Юки уже облачилась в форму официантки и собралась уходить, когда зазвонил телефон. Ее приятель Исаму заехал за ней на мотоцикле, чтобы довезти ее до ресторана, где она подрядилась работать. Юки попросила его подождать в комнате, а сама побежала в коридор ответить на звонок. Других жильцов пансиона дома не было.

Первое, что она услышала, – У дедушки был сердечный приступ.

Юки онемела: никаких «Алло! Юки, это ты?» Ведь к телефону мог бы подойти кто-то другой. Значит случилось что-то ужасное.

– Но он в порядке? – спросила Юки.

– Нет... – и молчание в трубке.

– Что значит «нет»?» – закричала Юки, пугаясь своего громкого голоса.

– Когда ты сможешь приехать на похороны?

В трубке затрещали помехи: Юки слишком сильно сжала телефонный провод, скрутив его в несколько колец.

– Так ты сможешь приехать?

– Приеду завтра первым же поездом, – Юки показалось, что она слышит еще чей-то голос. – Прямо сейчас я ухожу на работу, а потом буду свободна до послезавтра. Может, и на послезавтра отпрошусь.

– А почему не сегодня?

– Я же сказала: ухожу на работу. Сейчас поздно отпрашиваться.

– Не понимаю: у нас такое горе...

Юки подумала: что за спешка? Что изменится?

– Приеду утром первым поездом. Прости, бабушка, но я не могу отпрашиваться в последнюю минуту меня просто уволят. Как смогу, тут же побегу на вокзал. Жди меня, ладно?

Юки вспомнился телефонный разговор с бабушкой шесть лет назад, она позвонила ей сразу после смерти матери. Связь была плохая, приходилось повторять одно и то же несколько раз. Наконец, бабушка спросила:

– Это что – твой очередной глупый розыгрыш?

– Какой розыгрыш? – Юки была в шоке. – Такими вещами не шутят! Мама умерла. – И она положила трубку.

Бабушка вскоре перезвонила: «Мы с дедушкой уже выходим. До полуночи приедем. Я только позвоню твоей тете Айе, чтобы она тоже приехала как можно скорее. Жди нас».

Их поезд опоздал, и пока они добрались до Кобе, Юки уже заснула. Встретились они с бабушкой на следующее утро на кухне – бабушка готовила завтрак.

...В коридоре показался Исаму.

– Что-нибудь случилось?

– Дедушка только что умер. Завтра утром надо ехать в деревню.

– Твой дедушка?

– Ну да. Я ездила к ним в июне.

– Прими мои соболезнования. Ты как?

– Не поняла еще. – Юки направилась в комнату, чтобы захватить свою сумочку и форменные туфли официантки. – Просто не верится... Мне следовало бы почаще с ним видеться.

Исаму положил ей руку на плечо, пытаясь остановить:

– Может быть, тебе не стоит сейчас выходить на работу?

– Я не имею права отпрашиваться в последний момент, – твердо сказала Юки и повернулась к Исаму: – Поехали!

Мотоцикл стоял у дома. Юки села позади Исаму, обхватив его за талию.

– Держись покрепче и сиди спокойно. В прошлый раз ты так вертела головой во все стороны, что чуть не свалилась.

– Ладно.

Мотоцикл взревел, и в ушах ее засвистел ветер. Исаму прибавил газ.

Надо было чаще видеться со стариками... Юки вспомнила свою последнюю поездку в деревню: после нудного и бессмысленного спора с бабушкой она выскочила в сад – заняться прополкой цветов! – лишь бы оборвать разговор. Почему я так мало времени уделяла дедушке? Надо было наплевать на отцовские запреты и ездить к ним почаще. Она корила себя и ни о чем другом не могла думать. Даже плакать не могла.

– Юки! – крикнул Исаму, перекрывая шум мотора. – Я тебе велел крепче за меня держаться. Свалишься!

– Слушаюсь! – она наклонилась вперед и крепче обхватила его. – Не свалюсь!

Исаму затормозил у тротуара напротив двери ресторана.

– Заехать за тобой после работы?

– Нет. Попрошу, чтобы кто-нибудь наших ребят подвез.

– Ну, тогда утром на вокзал тебя подброшу

– Хорошо, спасибо.

– Постой! – Исаму слез с мотоцикла. – Позвони мне после работы, если захочется поговорить.

– Ладно... Спасибо тебе.

Исаму чуть тронул ее плечо:

– Я буду думать о тебе. Держись!

В семь вечера в ресторане час пик. Юки обслуживала несколько столов, где сидели парочки, семьи, а также большая компания бизнесменов. Дельцы потягивали коктейли, каждый из них платил сам за себя. Она уже готовилась отнести им по третьей порции, когда ее позвал парнишка, убиравший со столов грязную посуду.

– Вот те, – он показал на одно из семейств, – требуют счет.

– Придется им подождать, – отмахнулась Юки и поспешила к бару. Пока бармен будет смешивать коктейли, она посчитает, сколько должны эти торопыги. Заказав бармену напитки, она вытащила из кармана фартука пачку счетов. Пролистав их, нашла нужный. В приглушенном свете бара она с трудом разбирала свой мелкий небрежный почерк. Строчки налезали одна на другую. В детстве дедушка так старался приучить ее писать поаккуратней. Вглядываясь в свои каракули, Юки снова вспомнила дедушку.

– Эй! – за ее спиной опять возник пар– нишка-уборщик, – эти типы действительно спешат. Попросили меня принести им счет.

Бармен, смешивая очередной коктейль, бормотал:

– Значит, так. Два мартини, два джин-то– ника, коктейль «Манхеттен», два «Восхода» с текилой. Что еще? Ты сказала «лимонный коктейль с виски» или «виски отдельно»?

– Не помню, – растерянно ответила Юки.

– Что значит «не помню»? Это твоя работа.

– Ты слышишь меня? Давай счет, – не отставал уборщик.

– Да отвяжитесь вы от меня. Оба отстаньте! – в сердцах выкрикнула Юки.

Все моментально обернулись. Бармен, смешивавший коктейль с текилой, застыл на месте. Гранатовый сироп, который он наливал в бокал, продолжал медленно капать.

В памяти Юки всплыли цветы – пурпурные вьюнки ее дедушки, изумляющие своими тонкими оттенкам. По осени он собирал их семена, раскладывал в пакетики и своим красивым почерком аккуратно надписывал каждый из них, указывая год сбора, цвет и сорт.

Ошарашенный бармен тупо уставился на Юки.

– У меня сегодня умер дедушка, – произнесла она хриплым голосом.

– Отдохни, Юки. Приди в себя, – опомнился бармен. – Посетители подождут. Выйди на балкон, подыши воздухом.

Забившись в дальний конец балкона, она долго глядела на желтые и белые огни города. Дом стариков где-то далеко отсюда. Там, в деревне, уже совсем темно. Бесконечные ряды рисовых чеков, заполненных водой, похожи на озеро. Во время последнего приезда они с дедушкой часто сидели в темноте под звездами, слушали пение сверчков. Дедушка говорил, что когда она была маленькой, они так же вместе глядели на звезды, и это одно из лучших воспоминаний в его долгой жизни.

Юки перевела взгляд от городских огней на темное небо – стоял туман, и звезд не было видно. Внизу сновали автомобили, их шины мягко шуршали. На балконе никого не было, и Юки долго стояла там в полном одиночестве, прислушиваясь к успокаивающему шуму машин.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю