Текст книги "Предания старины глубокой"

Автор книги: Миясат Шурпаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шейх Джамалутдин Кази-Кумухский

Много легенд и преданий живет в народе о шейхе Джамалутдине, устазе (учителе) имама Шамиля. Он был истинным идеологическим вождем мусульман Северного Кавказа середины 19 столетия.

В разное время и от разных людей слышала я эти легенды, записывала их, перечитала массу материалов о той поре. Решила изложить их в хронологической последовательности.

Зимой 1920 года под натиском многочисленной банды Гоцинского Кази-Кумухские большевики отступали разными дорогами.

Одна группа из шести-семи человек в маленьком автобусе Чанху Хутинского, который первый раз приехал в Кумух, направилась в сторону Темир-Хан-Шуры. При подъезде к Хаджалмахи попали в окружение. Трезво оценив обстановку, они решили столкнуть автобус в ущелье, чтобы не достался врагам, и скрыться. Уйти не удалось. Они попали в руки гоцинцев. В этой группе были известные тогда революционеры: Абдурахман Габиев, Вали и Шарафутдин Рашкуевы, Амужад Сеид-Гусейнов и его отец Гази, Омар Чутуев и невеста Гаруна Саидова Хадижат Сеид-Гусейнова. В народе ее называли Ачуна.

Гоцинцы торжествовали – в их руках ядро кази-кумухских большевиков! И единственное, что тут же хотелось сделать гоцинцам, расстрелять их всех. Но… не имели права, без разрешения местного исламского лидера. Пошли за разрешением к шейху. Тот подробно расспросил о большевиках: кого и как зовут, из какого тухума каждый из арестованных. А когда услышал, что среди них есть и молодая девушка, очень удивился и стал спрашивать о ней. Девушка очень молодая и красивая, ответили шейху, но кто она – узнать не удалось. Шейх велел привести девушку к нему.

В открытые двери девушка увидела сидящего во внутренней комнате на тахте белобородого шейха с четками в руках. Переступая порог его комнаты, Хадижат произнесла традиционное изречение: “Бисмиллахи, Рахмани Рахим!”, поклонилась ему согласно мусульманскому обряду встречи с шейхом. Удивился шейх, ибо по его мнению все большевики были безбожники.

– Откуда ты и почему оказалась вместе с большевиками? – спросил шейх по-лакски, чем тоже немало удивил Хадижат.

– Я из Кумуха, внучка шейха Джамалутдина.

От неожиданности шейх словно застыл с широко раскрытыми глазами. Очнувшись, мягко, по-отечески, сказал:

– Пусть озарит всемогущий Аллах имя шейха Джамалутдина, аммин! У шейха было шестеро сыновей и две дочери, чья же ты?

– Я дочь Магомеда-Эфенди.

Тут шейх протянул к девушке руки, попытался приподняться. Хадижат подошла к нему, и шейх взял ее за плечи и поцеловал в лоб.

– Дочь моя, где же сейчас твой отец, в Кумухе или в Темир-Хан-Шуре?

– Отец в Шуре, вся наша семья там. Я еду к ним.

– Но зачем же, дочь моя, ты вышла в дорогу с этими гяурами? Тебя же могли убить!

– Они не гяуры, отец мой, они все мои родственники, и тоже едут к нам в Щуру, – сказала Хадижат и стала рассказывать о каждом попутчике, о степени их родства. Помрачнел шейх, выслушав ее, затем подозвал стоявших в передней мужчин, велел освободить девушку и отвести в его дом, а мужчин пока держать под стражей, но не убивать.

– Одна я никуда не пойду, – сказала Хадижат.

– Я тебя одну и не пошлю! Сейчас ты пойдешь к моей жене, она тебя накормит и обогреет, а утром с кем-нибудь отправлю тебя к отцу, – сказал шейх.

– Без родственников я никуда не пойду… Отец мой, если вы считаете, что они в чем-то виноваты, то и я виновата столько же, сколько и они. Как я гляну в лицо отцу своему и родным, если оставив их здесь, как предательница, явлюсь домой одна? Посадите и меня вместе с ними!

Шейх задумался. Потом, поговорив, посоветовавшись со своими людьми, велел освободить всех. С шейхом спорить не принято и все стоявшие вокруг молча посмотрели на шейха, не торопясь выполнить это распоряжение. Тогда шейх сказал:

– С тех пор, как Аллах создал на земле человека, жизнь людей проходит в постоянных войнах и распрях. Одни выигрывают, другие проигрывают… И кроме Аллаха всемогущего никто не знает, кто прав, победитель или побежденный. И во имя Аллаха я прошу вас отпустить всех пленных с миром. Пусть идут своей дорогой.

Опустили головы мужчины, взяли с собой Хадижат и пошли выполнить волю шейха. Никто из них не осмелился возразить ему.

Так популярно и почетно было в то время среди мусульман Дагестана и всего Кавказа имя шейха Джамалутдина Кази-Кумухского.

Год рождения шейха Джамалутдина точно не установлен, но безошибочно можно сказать, что он родился в самом конце семнадцатого столетия в Кази-Кумухе, в тухуме Сеид-Гусейновых. Генеалогические корни этого тухума идут от правнука пророка Мухаммеда по дочери его Патимат. Вместе с Абу-Муслимом, прибывшим в восьмом веке в Дагестан, чтобы огнем и мечом установить ислам, был и правнук пророка Мухаммеда Сейд-Гусейн, который впоследствии и обосновался в Кумухе. Это подтверждал в свое время и известный ученый Замир-Али:

У Макабуты Сеид-Гусейнова было двое сыновей: старший – Курбан-Магомед и младший – Джамалутдин. Отец заметил незаурядные способности младшего и рано отдал его в учение к местным кадиям. После учебы в Кумухе мальчика отправили к другим арабистам. Учился он не только в Дагестане, но и в Астрахани, и в Турции.

Вернувшийся в Кумух шестнадцатилетний Джамалутдин был широко образованным, владел почти всеми дагестанскими языками, он знал еще арабский, турецкий и русский. Среди своих сверстников юноша выделялся умом и образованностью, владел ораторским искусством, он к тому же обладал прекрасным голосом. Был обходительным и обаятельным. Когда Джамалутдин напевно читал Коран, люди зачарованно слушали его. (До сих пор среди старожилов Кумуха передается друг от друга стиль чтения Корана шейха Джамалутдина).

Приглянулся юноша тогдашнему правителю Кази-Кумухского ханства Аслан-хану, и пригласил он Джамалутдина работать делопроизводителем. Мечтавший об учебе в Каирском университете Аль-Азхар, Джамалудтин огорчился, не обрадовало предложение хана и его отца – Макабуту: не советовал он сыну служить при дворе, чтобы не стал невольным участником ханских злодеяний и разгулов, не впал в грех. Но Аслан-хан настаивал и, чтобы не нажить неприятностей себе и семье, Джамалутдин согласился поработать у хана.

Аслан-хан и Джамалутдин

Аслан-хан правил тогда обширным ханством, в которое, кроме Кази-Кумухского, входили Кюринский округ и некоторые аварские и кумыкские местности.

Приняв подданство русского царя, Аслан-хан получил чин полковника, был обласкан им. Любопытно письмо царского наместника в Тифлисе генерал-лейтенанта Ртищева к генералу Хатунцеву.

Господину генерал-майору и кавалеру Хатунцеву. Препровождая при сем к Вашему превосходительству Высочайше утвержденную грамоту, Всемилостивейши пожалованную кюринскому владельцу Аслан-хану, и знаки инвеституры, состоящие в знамени с гербом российской империи и сабли, я поручаю вам немедленно сие к нему доставить, вместе с письмом моим, при сем прилагаемым. Высочайше утвержденная грамота, знамя с гербом Российской империи и сабля должны быть поднесены хану торжественно, со всеми приличествующими почестями, следующим образом: Начальник гарнизона Кюринской крепости, коль скоро они к нему доставлены будут, должен тотчас уведомить Аслан-хана о присылке сих знаков Высочайшего к нему благоволения Его Императорского Величества и просить его, чтобы он назначил день, в который грамота иметь быть поднесена ему торжественно. Между тем хан должен собрать к себе сколько может почтенейших кюринских старшин и в назначенный день с ними явиться в избранное им самим публичное место, при собрании народа. Тогда начальник гарнизона при своей квартире устроив воинскую команду из ста человек рядовых с нужным числом офицеров, сам на богатой подушке, которую нарочно при сем посылаю, вынесет из своей квартиры Высочайшую грамоту, а за ним два обер-офицера должны нести – один знамя с гербом империи, распущенное, а другой саблю, лежащую в открытом футляре. При появлении его воинская команда должна тотчас отдать следующую честь при барабанном бое и с музыкой, будя оная там есть, а потом следовать с народом также при барабанном бое за Высочайшею Грамотою до публичного места, где хан с чиновниками своими и народом будет находиться. При приближении же к хану воинская команда станет во фронт. В то же время начальник гарнизона, поднеся ему Высочайшую грамоту, скажет приличное приветствие и вручит оную хану, который приняв оную, в знак почтения своего должны поцеловать и потом отдать первому чиновнику: за сим знамя и сабля таким же образом должны быть поднесены, приняты ханом и вручены его чиновникам. Между тем, как сие будет происходить, воинская команда сделает на караул и барабанный бой должен продолжаться при трех в крепости выстрелах пушечных. После сего ханские уже чиновники с публичного места понесут грамоту, знамя и саблю в дом хана, который с русскими офицерами и своими чиновниками должен идти за ними, в провожании всего собрания и воинской команды с прежнею церемонией. В доме же своем хан, приняв от чиновников сии знаки Монаршей милости, положит оныя на приготовленных нарочно для сего местах. После чего воинская команда возвратится на место.

Церемония сия я полагаю нужным для того, чтобы сие произвело впечатление в народе, который сам увидит особенную милость Государя Императора к их хану и торжественное утверждение его владетелем над ними.

В Кумух был прислан гарнизон царских войск, который постоянно находился в крепости. Аслан-хан вел деловую переписку с царским правительством и потому ему крайне был необходим грамотный и владеющий русским языком Джамалутдин. Хан был наслышан о тонком уме и грамотности Джамалутдина, а также о его даре предсказателя, в чем хан сомневался. Он предполагал, что Джамалутдин, имея обширные знания, может ввести в заблуждение менее грамотных людей.

Когда Джамалутдин, работая у хана, стал предсказывать довольно точно исход того или иного дела, отношение к нему изменилось, хан стал даже советоваться с ним.

Рассказывают, как Джамалутдин предсказал хану рождение сына. Это было так. Аслан-хан велел позвать к себе Джамалутдина, который занимался своими делами на нижнем этаже дома. Джамалутдин поднялся на второй этаж и проходя по коридору к ханскому покою, встретился с ханшей Умукусюм. Аслан-хан услышал, как Джамалутдин в коридоре обратился к кому-то с приветствием: “Салям алейкум!”, причем, было произнесено это приветствие как-то нерешительно и негромко. Хан посмотрел в коридор и никого из мужчин там не увидел, только жена его прошла, но так приветствовать женщин не принято по мусульманскому обычаю, так приветствуют только мужчину.

– Что это ты, Джамалутдин, хочешь ввести новый мусульманский обычай, говорить “салам алейкум” женщинам? – удивился хан.

– Нет, мой высокий хан, я отдавал салам не твоей жене, а сыну твоему, что скоро появится на свет, – ответил Джамалутдин.

– Что ты говоришь?! Кому ты еще сказал об этом? – спросил пораженный хан и велел Джамалутдину плотно прикрыть дверь комнаты.

– Нет. Я только ответил на твой вопрос.

– Тогда, пожалуйста, никому не говори! Мало ли у меня недругов! Если же то, что ты сказал, свершится, я щедро одарю тебя, – пообещал хан.

У Аслан-хана тогда не было сына, а только дочери, и сын был его сокровенным желанием, как у всякого хана. Прошло несколько месяцев и у Аслан-хана родился сын, прозванный Нуцалом. Хан сдержал своё слово – подарил Джамалутдину три селения в Кюринском округе.

Сон Джамалутдина

В те времена сыновей женили рано, а дочерей выдавали еще раньше. Родители Джамалутдина напомнили восемнадцатилетнему сыну, что ему пора обзавестись семьей. Собрался семейный совет, чтобы обсудить женитьбу Джамалутдина. Называли имена разных возможных невест. Наконец Джамалутдин сделал выбор сам, остановился на одной из своих родственниц. Решили послать сватов к невесте. Но в ночь перед назначенным днем Джамалутдин увидел странный сон. Как будто очутился он в доме своего устаза в Согратле. На веранде стояла дочка устаза, белолицая и черноволосая красавица, и то целовала, то облизывала поочередно свои руки.

– Что ты делаешь? – удивился Джамалутдин.

– Вот уже три года я слизываю капли воды, падающие на мои руки с твоих рук, когда ты умываешься, – ответила девушка.

Джамалутдин проснулся. Странный сон взволновал его, он так и не заснул до самого утра. Аварские женщины, даже девочки не показывались мужчинам, иначе, как с закрытым лицом. Потому ни жен, ни дочерей своего устаза Джамалутдин не видел в лицо. Они приносили кувшин с водой и тазик для умывания, но ни общаться, ни видеться с ними ему не доводилось. “Что бы это значило?” – подумал Джамалутдин и решил поехать в Согратль.

Поднялся он спозаранку и велел работнику оседлать коня. На шум вышла мать. Джамалутдин сказал ей, что должен по неотложному делу съездить к своему устазу и, чтобы подождали со сватовством до его возвращения. С отцом он не виделся, да и видеться с ним ему не хотелось, ибо отец всегда вникал в самую суть дела, пришлось бы Джамалутдину сказать о цели поездки, а мать без лишних вопросов довольствовалась тем, что ей скажет сам сын.

Дорога была дальняя, но хорошо ему знакомая, понимал он и аварскую речь, почти в каждом селении у него были кунаки. Но нигде не останавливался Джамалутдин и только при встрече с людьми просил передать привет своим знакомым.

С приближением к Согратлю Джамалутдин заметил, что им овладевает странное чувство то ли тревоги, то ли волнения. У ворот своего учителя он спрыгнул с коня, невольно поднял голову и увидел в окне лицо девушки, удивительно напоминающее то, что увидел во сне. Девушка мигом исчезла и больше не показалась.

Устаз был безмерно рад приезду Джамалутдина, не знал, чем его угостить, где его посадить и все повторял: “Говорил же я, что сегодня ко мне явится желанный гость!”

После традиционных распросов и угощения Джамалутдин объяснил устазу истинную цель приезда: рассказал свой сон.

– Это не вещий сон, это чертов сон! Когда ты находился у меня, дочь моя была еще ребенком, вряд ли она тебя вообще помнит. К тому же она уже засватана, скоро свадьба. Выдаем за родственника, хороший парень, хорошие люди…

– Один Аллах знает, кому, что суждено, учитель. Мы не можем изменить предначертавшую нам судьбу, – сказал Джамалутдин. Тревожно у него прошла ночь, а утром, собираясь в обратный путь, Джамалутдин почувствовал, что ноги его отяжелели, а в душу снова закралась тревога. Вместо слов прощания Джамалутдин сказал:

– Отец, не могу я уехать обратно… Не хотят идти мои ноги, пока вы не спросите дочь свою, как она расположена ко мне.

Устаз подозвал свою жену и велел ей поговорить с дочкой. Ответ был неожиданный для родителей, но однозначный: “Если Джамалутдин согласен взять меня в жены, я не выйду за другого, даже если сам пророк придет меня сватать!”

– Все. Значит это воля Аллаха. Если она согласна, я тоже не женюсь на другой. А теперь я отправлюсь домой и улажу свои дела, – сказал Джамалутдин и, вытянув руки вперед, начал читать молитву. Вместе с ним молился и устаз.

Через несколько недель Джамалутдин женился на дочери своего устаза.

Шейх Магомед-Яраги

В те самые времена в селении Яраг Кюринского округа жил известный мусульманский шейх Магомед-Яраги (то есть Магомед из Ярага), проповедник и поклонник тариката. Была у шейха своя медресе, где обучались муталимы из разных концов Дагестана и Азербайджана. Шло тогда в Яраг много народу, кто за советом к шейху, кто за его помощью, другие – принять от него тарикат и стать его мюридами, распространять его учение у себя на родине.

Учение тариката требовало от мусульман строго придерживаться всех законов, предписанных верующим в Коране. Тарикатские шейхи в Дагестане проповедовали самый известный из четырех путей тариката – Накшубандийский, путь пророка Мухаммеда. Этот путь означает постоянное занятие лучшими молитвами, поминающими бога, искреннее раскаяние в грехах, просить прощение у обиженных, избавляться от всего, что противно богу: от дурных и низких поступков, рождаемых эгоизмом, избегать чревоугодия, лишнего сна и разговоров, прибегать в своих молитвах неуклонно следовать пути Мухаммеда, довольствоваться своим положением и своей судьбой. Накшубандийские шейхи собирали учеников и принимали от них обеты.

Тарикат вел беспощадную борьбу с проникновением в мусульманскую веру путей и обычаев другой веры. Потому и был шейх Магомед-Яраги противником принятия Аслан-ханом русского подданства, что грозило проникновением русских христианских обычаев в среду мусульман. Владетельному Аслан-хану в свою очередь не нравилось проповедование шейхом Магомедом в его ханстве учения тариката. Но хан не мог открыто бороться с Магомедом-Яраги, слишком популярен был шейх.

Однажды Аслан-хан был в Дербенте у генерала Ермолова, тот сделал ему серьезное замечание по поводу распространения тариката шейхом Магомедом-Яраги, велел найти средство, чтобы заставить шейха замолчать. На обратном пути Аслан-хан заехал в Касумкент и пригласил туда Магомеда-Яраги. Хан стал уговаривать шейха бросить проповедовать тарикат, но шейх не внял просьбе хана, ответил, что готов отдать за веру свою жизнь. Тогда хан приказал своим нукерам избить шейха кнутами.

В ту ночь Аслан-хан увидел странный сон. Во сне к нему явился его отец – Шахмардан-бек, очень сердитый на сына: отец велел тем же нукерам, что избили шейха, отхлестать Аслан-хана теми же кнутами. Проснулся Аслан-хан с болью во всем теле, вроде его действительно избили. Еле встал Аслан-хан, помолился и пошел искать шейха. Тот лежал у местного муллы. Хан стал просить у шейха прощения за вчерашнее избиение, оправдывался тем, что не смог ослушаться генерала и поступил с шейхом безнравственно.

– Я-то прощу, если Аллах тебя простит, – ответил шейх еле слышно. Аслан-хан положил возле его постели кошелек с золотыми монетами и молча удалился.

До генерала дошло известие о случившемся в Касумкенте. Вскоре в Кумух явились русские офицеры, посланцы Ермолова. Аслан-хан велел Джамалутдину поехать к шейху Магомеду в Яраг привезти его в Кумух. Джамалутдин догадался о цели вызова шейха и отказался ехать. Но на второй день Джамалутдин сам пришел к хану и сказал, что согласен ехать, ибо эта дорога предвещает ему большую удачу. Джамалутдину никогда не приходилось бывать у шейха Магомеда и впервые ехал он в тот край. К вечеру, когда до Ярага оставалось езды примерно на один час, пошел проливной дождь.

В поисках убежища от дождя Джамалутдин увидел вдалеке шалаш пастуха, из него валил дым. Джамалутдин подошел к шалашу и увидел пастуха возле очага, на котором кипел котелок. Пастух был очень бедно одет.

– Ассалам алейкум! – обратился Джамалутдин.

– Ва алейкум ассалам! – ответил пастух и внимательно посмотрел на гостя.

– Примешь нуждающегося в крыше путника?

– Войди. Ты едешь за шейхом Магомедом-Яраги? – спросил пастух. Джамалутдин вздрогнул от неожиданности. – Я вижу, ты удивлен моим вопросом. Неделю тому назад шейх пригласил меня к себе и сказал, что ко мне зайдет человек, которого послал хан с неугодными богу намерениями. Но шейх велел мне хорошо принять этого гостя, и еще сказал, что по воле аллаха гостю придется заночевать у меня, а утром я должен направить его к шейху. Уже вечер, а кроме тебя никто ко мне не заезжал, потому я и решил, что ты – тот самый гость, – сказал пастух.

– А что, все что скажет шейх Магомед-Яраги сбывается?

– Без сомнения! Но ты ошибаешься, если имеешь нехорошие мысли о шейхе. Он сразу разгадает тебя, – сказал пастух и стал поднимать рукав своей одежды, затем медленно сунул руку в жарко горевший огонь.

– Что ты делаешь?! – крикнул Джамалутдин.

Пастух молча вытащил руку из огня и показал Джамалутдину: руку не только не обожгло, не опалился даже ни один волосок на ней.

– Вот эту чудо-возможность дал мне шейх Магомед-Яраги! – сказал пастух, и тут Джамалутдин почувствовал странное ощущение в теле.

Ему показалось, что плеснули на макушку расплавленный свинец, и он, пройдя через все тело, вылился через пятки.

Пастух усадил его возле себя и собрался угощать. Джамалутдин раскрыл свои хурджины, вытащил хлеб с бараниной и сыром и угостил пастуха.

Совсем стемнело, но дождь лил, как из ведра.

– Если даже дождь перестанет, опасно на дороге после дождя, со скал падают камни, может и в голову путнику угодить, – сказал пастух, заметив, что Джамалутдину не терпится выйти в дорогу. Но необходимость здесь ночевать еще больше пугала Джамалутдина, ибо сбывалось предсказание шейха.

Все же Джамалутдину пришлось остаться в шалаше на ночь, а утром пастух проводил его в Яраг. Здесь все знали, если едет гость, то наверняка к шейху, и сразу направляли к его дому. Так было и с Джамалутдином, а у него возникло такое ощущение, что все кругом о нем все знают.

Возле дома на лавочках и на камнях сидели люди, прибывшие на прием к шейху. Джамалутдин тоже сел. Но через некоторое время вышел молодой муталим и спросил, кто приехал от хана? Джамалутдин поднялся, немало удивленный, ибо он еще никому не говорил о себе.

– Тебя вызывает шейх, – сказал муталим и пропустил его вперед. Через довольно просторную, устланную паласами комнату, муталим провел Джамалутдина к маленькой, где сидел шейх. Муталим подошел к комнате шейха, поклонился и доложил о Джамалутдине. Затем с позволения шейха пропустил вперед гостя.

– Бисмиллахи Рахмани Рахим! Можно ли войти, есть ли для меня разрешение? – обратился Джамалутдин к шейху.

– Можно, сын мой, войди, – сказал негромко и весьма доброжелательно шейх. Джамалутдин вошел и встал так, чтобы не наступить на коврик, лежащий под ногами шейха, вместе с шейхом поднял руки и прочитал молитву. В конце молитвы, сказав аммин и опустившись на колени, Джамалутдин поцеловал колени шейха и встал. Таков был обряд встречи с шейхом. Джамалутдин забыл и о поручении хана, и о цели своего визита и сказал, что давно мечтал лицезреть шейха и потому совершил такой дальний путь, ибо он сам один из многочисленных поклонников его учения.

– Вчера у тебя были плохие мысли и плохие намерения, сегодня всемогущий Аллах направил тебя на верный путь, и ты избавился от них, – сказал шейх и стал беседовать с Джамалутдином. Когда шейх удостоверился в высокой грамотности Джамалутдина, знании языков и множества религиозных книг, он проникся к нему уважением. Когда Дэкамалутдин собрался уходить, шейх сказал:

– Садись возле меня, сын мой, не уходи, ты достоен того. Выслушай жалобы и нужды людей, приведших ко мне, постарайся войти в их душу, принять их горе и нужду к сердцу своему. Ты сумеешь помочь им и понять их, ты рожден для этого.

Джамалутдин сел рядом. Один за другим входили люди, прибывшие издалека за помощью и советом к шейху, делились своим горем и несчастьем. Никогда Джамалутдин не сталкивался так близко с людским горем и нуждой, перед ним открывался неведомый для него мир. Удивляло взаимопонимание, взаимослияния шейха и народа. Иногда шейх спрашивал посетителей, поправился ли такой-то больной в их селе, курит ли еще такой-то человек гяурскую махорку, не перестал ли их сельчанин пить водку, какую помощь оказали в этом году беднякам из мечети.

Шейх держал под контролем весь Дагестан. При беседе с посетителем иногда шейх оборачивался к Джамалутдину и спрашивал, чем и как можно помочь горю или нужде этому рабу Аллаха и, выслушав ответ Джамалутдина, говорил: “Воистину ты прав, сын мой, именно так и нужно помочь этому человеку”.

Джамалутдин, пробыв у Магомеда-Яраги неделю, стал собираться домой. Прощаясь, шейх сказал: “В тебе больше духовной силы и возможностей от Аллаха, чем во мне. Ты должен непременно стать на путь служения народу.

– Я готов, отец, сделать все то, что ты скажешь. Я готов идти по твоему пути, только помоги мне встать на него, – ответил Джамалутдин шейху Магомеду-Яраги. Он совсем забыл о поручении хана и больше не думал об этом. Шейх отдал Джамалутдину две книги, которые следовало выучить за два месяца, а потом явиться к нему.

– А о ханской службе не беспокойся, она для тебя кончилась. Ты больше не пойдешь к хану, и он уже не заставит тебя служить ему, теперь ты силен, – сказал шейх, угадав появившиеся у Джамалутдина мысли.