Текст книги "В безднах Земли"

Автор книги: Мишель Сифр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Разведка ледника

Воскресенье, 22 июля

Этот день кажется мне бесконечным. С трудом решаюсь покинуть койку, но все же заставляю себя подняться на морену ледника. Присев на скалистой глыбе этой морены, созерцаю свою красную палатку, освещенную лампой, фиксирующей в углу французский флаг. Остаюсь там довольно долго, погрузившись в созерцание и ни о чем не думая, так как мне уже не удается сосредоточиться на чем-то серьезном.

Понедельник, 23 июля

После обеда, часов в 13, впервые испытал настоящий страх. Большая глыба рухнула на морену совсем рядом. Нужно побыстрее забрать оставшееся снаряжение: если не сделаю этого сейчас, то страх одолеет меня, и мне никогда с этим не справиться. Сегодня время тянулось крайне медленно.

Вот первый результат влияния одиночества… Я все же иду на морену, но не очень далеко. Панический ужас овладевает мной. Кажется, что все сейчас может обрушиться. Я отчетливо вижу, как неустойчиво равновесие огромных обломков скал. Действительно, достаточно малейшего толчка, чтобы замуровать меня заживо. Короче, пока я не выберусь отсюда, у меня не будет уверенности, что я останусь в живых. Я еще слишком молод, чтобы лежать бесформенным трупом, раздавленным глыбами в столь чуждом людям мире мрака и безмолвия.

Вторник, 24 июля

Перечитываю дневник и подсчитываю количество прошедших физиологических суток. Их десять. По календарю – 23 июля, а по числу физиологических суток – 25-е. В сентябре уточним.

Среда, 25 июля

Так как у меня нет никаких ориентиров времени, я буду отсчитывать дни, основываясь на своем физиологическом ритме (пробуждение, полуденный завтрак, обед, сон). 24 июля соответствует моим десятым физиологическим суткам… Встаю и решаю отправиться на рекогносцировку вверх по леднику. Одеваюсь соответственно, беру шипы для обуви, двенадцатиметровую веревку.

Иду на приступ ледяной стены. Вначале стена поднимается довольно полого, и я легко ее преодолеваю. Первый вертикальный уступ – позади, передо мной вторая стена, за которой поверхность льда почти горизонтальна. Добираюсь до нее, едва сохраняя равновесие. Тут неожиданно мой налобный ацетиленовый фонарь гаснет. Возвращаюсь в палатку за электрическим. Затем вновь штурмую вертикальный колодец, но попытка вновь не увенчалась успехом. Сдаюсь, ноги у меня совершенно замерзли. В палатке читаю вслух поэмы Ламартина и делаю новые записи в дневнике. Вдруг замечаю, что на расстоянии полуметра чернильница кажется мне синей; между тем я знаю, что она зеленая.

Четверг, 26 июля

Время от времени ощущаю острые боли в спине. Во время прогулки по морене увидел огромную скалистую глыбу длиной четыре или пять метров, шириной два-три метра, опирающуюся лишь на пару валунов. Дрожа от страха, проскальзываю под ней и обнаруживаю еще один вертикальный колодец, ведущий, вероятно, к ложу ледника, то есть до глубины 131 метр…

Раздается угрожающий свист и грохот, в страхе прижимаюсь к стене галереи. Из сорокаметрового колодца обрушилась здоровенная глыба льда. Возвращаюсь в палатку и заклеиваю пластырем все щели, через которые может проникнуть холод. Решаю все-таки продолжать разведку ледника.

Мои усилия увенчались находкой новой галереи и великолепного колодца во льду, глубиной два-три метра. Мне удается продвинуться еще метров на десять, но затем лед и скала преграждают мне путь. На этот раз – все! Как ни влечет ледник, мне не суждено узнать, где его начало. Рекогносцировка закончена. Я доволен собой, своей деятельностью, так непохожей на пассивную жизнь, которую я вел до сих пор.

Пятница, 27 июля

Сегодня утром мне сообщили, что группа спелеологов, которая должна была исследовать Ардеш, уже выступила. Но ведь эта экспедиция должна была начаться примерно 10 августа! Ничего не понимаю. Последние три дня просыпаюсь с трудом, вставать неохота. Хочу набрать для анализа просачивающуюся воду, капли которой падают с потолка. Нужно долго держать руку на весу, и причем удается заполнить лишь четверть 60-граммовой бутылочки. Определяю количество углекислого газа, оно оказывается равным 0,18 %… [12]12
  Измерение неточно, так как было выполнено неисправным прибором


[Закрыть].

Разведка и изучение подземного ледника доставили мне самые приятные минуты

Воскресенье, 29 июля

В колодец упал небольшой камень. Мой страх уменьшился, но чувствую, что обвалы действуют мне на нервы. Отросшие усы щекочут мне кожу; довольно часто смотрюсь в зеркальце… Снова набираю просочившуюся воду. Рука онемела, но я держал банку, пока та не наполнилась… Часто думаю о том, что буду делать после выхода на поверхность, о предстоящей работе. Это обычная тема моих размышлений.

Обвал

Понедельник, 30 июля

Сегодня занят мелкими хозяйственными делами: починяю полотнище моей раскладушки, убираю отбросы, загромоздившие вход в палатку.

Страшный грохот, вероятно, огромного обвала. Замираю от ужаса. Из глаз текут слезы, кровь приливает к лицу. Кидаюсь к телефонам, чтобы выяснить, не прервана ли связь. Проверяю и магнитофон. Еще ни разу не испытывал такого страха с тех пор, как спустился в недра земли. Никогда грохот не был таким оглушительным, и я все больше и больше начинаю понимать, как призрачна моя безопасность.

Раньше я не представлял себе, что такое большой обвал. Четко различаю огромные глыбы, оторвавшиеся от свода. Несколько успокоившись после разговора по телефону, продолжаю читать. Вышел на морену: такое впечатление, что рухнуло несколько кубических метров породы. Принял меры предосторожности: надел каску, сменил батарейки в фонаре, чтобы как можно лучше осмотреться. Возвращаюсь в палатку и ложусь. Небольшие камни падают позади палатки. Меня снова охватывает панический страх. Выбегаю из палатки, ищу упавшие камни, но не могу их найти. Звоню и сообщаю, что собираюсь завтракать, но есть не хочется. Выпиваю литр молока и съедаю два или три ломтика ананаса, затем ложусь; надеюсь, что спокойная ночь пойдет мне на пользу, ибо частые и все более грозные обвалы приводят меня в ужас. Я выстою, но мне придется туго.

Среда, 1 августа

Решаю наконец помыться. После этой не очень-то приятной процедуры весь пол палатки залит водой; приходится собирать ее тряпкой. Делаю анализ на окись углерода, но не нахожу никаких ее следов.

Надо сказать, что мне не особенно по душе вести дневник, но я вынужден это делать, так как с наступлением вечера с трудом припоминаю, чем занимался днем. Не могу привыкнуть к мысли, что еще только 1 августа. Наверное, прошло больше времени, но сколько? Позавчера, после обвала, подумал, не составить ли завещание, и представил себе, что будет, если я погибну. На основе моего дневника издадут книгу… чтобы уплатить долги, в которые я залез из-за этой экспедиции. Все, что у меня есть, перейдет к брату.

Пытаюсь осмыслить положение добровольного узника, который замуровал себя в этом склепе с рушащимся сводом над головой. Может случиться так, что мой хладный труп останется здесь: довольно одного камня, и все кончено…

Часто размышляю о том, сколько времени звучит долгоиграющая пластинка на 33 оборота? Каждый раз спрашиваю себя: неужели на прослушивание одной стороны уходит только полчаса? Как быстро!

Только что съел кусочек сыра, который очень люблю… Но этак мне его не хватит на все мое пребывание под землей. Этот сыр – жестокое испытание моей воли! Надо беречь его до последнего дня, но это будет трудновато…

Все в этой пропасти становится проблемой: холод, сырость, мрак, приготовление пищи, соблюдение гигиены (особенно последнее). Если звонить по телефону с койки, не вставая, нужно выпростать руку, чтобы снять трубку; после пятиминутного разговора пальцы уже замерзают.

Пятница, 3 августа (двадцатые физиологические сутки) Сегодня сильный ледопад. Наверное, сейчас солнечный день, поэтому наблюдается значительное таяние… Пишу статью о гидрогеологических явлениях Маргуарейса, работа долгая и нелегкая, но я доволен собой…

Упал, сильно ушиб руку. На левой – фурункул, который я только что вскрыл. У меня никогда не бывало таких прыщей; должно быть, причина в питании.

Вне времени

Суббота, 4 августа

Пол палатки насквозь промок; на нем лужицы глубиной несколько сантиметров и длиной от двадцати до тридцати сантиметров. Меня снова привел в ужас огромный обвал. Он продолжался секунд десять, может быть чуть меньше, но я успел различить звуки падения отдельных льдин, разбившихся на морене друг о друга.

Утром я "опоражнивался" нервничая, пульс учащенный. Это один из тех моментов, когда понимаешь всю свою никчемность. Родиться, жить, умереть… и это все! Нет: родиться, создать что-нибудь и умереть – вот предопределение человека… Гляжусь в зеркальце: щеки одутловатые, глаза впалые, влажные. Вяло продолжаю бороться с накапливающейся водой.

Понедельник, 6 августа

Спал плохо; болит грудь, и по-прежнему острые боли в нижней части спины. Похоже, становлюсь все более зябким. Звоню наверх; мне отвечает заспанный голос. По-моему, они еще дрыхнут.

Четверг, 9 августа

Не знаю, какое сегодня на самом деле число. Любопытно констатировать, что это меня не слишком волнует. Встаю, ем, ложусь, получается замкнутый цикл, и время не играет никакой роли. Дни кажутся мне короткими.

Суббота, 11 августа

Вот уже несколько дней, как у меня хорошее настроение: обвалы практически прекратились. Уже меньше мерзну и хорошо приспособился к своему положению. Так как давно ничего не готовил, то в приливе энергии решил поджарить яичницу с луком – она мне по вкусу – и с помидорами, а то они уже начинают покрываться плесенью.

Воскресенье, 12 августа

Понял, что передвижение воздушных пузырьков в толще льда к ее скалистому подножию – результат таяния. Решен серьезный вопрос, особенно важный для теории… Сидя, чувствую острую, парализующую боль в нижней части спины… Свет слишком слаб и быстро меня утомляет; это, без сомнения, один из факторов, сокращающих время бодрствования… Ощущаю гораздо меньшую потребность в музыке, чем в течение первых двух недель. Сегодня вечером, прежде чем лечь, затыкаю все отдушины, чтобы измерить завтра утром содержание окиси углерода в воздухе. Это опасно, но стоит труда.

Единственный товарищ в одиночестве – паук

Понедельник, 13 августа

Утром подскочил от удара в потолок палатки куска льда или камня. Начинаю все больше и больше нервничать, но скорее умру, чем попрошу прийти мне на выручку. Хочу во что бы то ни стало добиться успеха.

Вторник, 14 августа (сорок восьмые физиологические сутки)

Труднее всего, по-моему, под землей приспособиться к постоянной температуре при постоянной влажности. Никаких колебаний, это ужасно!.. Чувствую себя очень хорошо, и только что происшедший новый обвал не повлиял на мою психику отрицательно. Интересно, что на этот раз обрушились не глыбы со свода или из сорокаметрового колодца, а часть самой морены… Я в отличной форме и могу утверждать, что сегодня не буду зябнуть целый день. Давно я так хорошо себя не чувствовал… Если исходить из количества физиологических суток, то я уже второй месяц под землей…

У меня есть теперь товарищ – паук. Живется ему неплохо. Сидя на ломтике размоченного хлеба, он почти не двигается. Вчера угостил его кусочком сыра. Зачерпнув ложечкой воды, даю ему пить.

Среда, 15 августа

Прочел "Нелепость в созидании" Камю. Не согласен с ним. Именно созидательная деятельность характерна для человека и отличает его от животных – она придает смысл нашему существованию.

Четверг, 16 августа

Наблюдаю за пауком. Он ест. Это здесь единственное живое существо, которое я могу увидеть; можно привязаться и к пауку, когда находишься в полном одиночестве, как я…

Обнаруживаю у себя явные признаки утомления. Все больше и больше устаю. Походы за продуктами на морену превращаются для меня в тягчайшую повинность. Всё больше тяготит одиночество, и темнота начинает действовать на нервы. Даже писать хочется красными чернилами – черноты крутом более чем достаточно. Хуже, чем раньше переношу холод и сырость. На морене с недавних пор стал терять равновесие; когда карабкаюсь по скалам, кружится голова. Трудность продолжительного пребывания под землей связана с тем, что нет никаких перерывов, чтобы восстановить силы, отдохнуть, насладиться солнцем. Последние два дня приуныл.

Пятница, 17 августа

Сижу на морене, в кромешной темноте, и думаю. Надо держаться до конца. На две недели больше или меньше – это не так уж важно. Вспоминаю ободряющие слова товарищей сверху: "Все в порядке!" Про себя же думаю: "Может, оно и так, но надо еще отсюда выбраться!"

День прошел: забираюсь в оба спальных мешка. У меня такое ощущение, что мои дни и ночи стали короче.

Суббота, 18 августа

За эти последние дни я перенес кризис, впал в уныние. С меня хватит, время тянется слишком медленно. После того как долго не слышал сильного грохота, обвалы возобновились. Возрастающий разрыв между количеством моих физиологических суток (пятьдесят) и количеством фактических суток (по двадцать четыре часа) сбивает меня с толку, и я не знаю, ближе ли я к 15 или к 30 августа. Какую зацепку найти, чтобы сориентироваться во времени?

Воскресенье, 19 августа

В начале эксперимента я почти не читал в постели, так как сильно мерз. Положение улучшилось с тех пор, как я использую не только оба спальных мешка, но и два парусиновых – от мяса. Какое мое самое заветное желание? Жить, жить, жить… Между тем у меня все болит, на губе – фурункул, левая нога ноет от ревматизма, дает себя знать язва желудка. Сегодня у меня окоченели даже уши.

Писал о пространстве и времени и, думается, высказал интересные мысли. Какая радость услышать человеческий голос по телефону. Разговаривали так долго, что у меня подгорели макароны. Впечатление такое, будто я провел под землей не очень много времени.

Этим вечером ощущаю сильную усталость, трудно дышать.

Последний день

Понедельник, 20 августа

Некоторое время остаюсь в постели. Сейчас неважно, что я делаю; важно, что я думаю о своем положении. После того как выйду отсюда, надо будет поскорее прочитать "Путешествие к центру Земли" [13]13
  Роман Жюля Верна. – Прим. перев


[Закрыть] и рассказ Гагарина о его полете. Пою. По рассеянности принял телефонный звонок за магнитофон – невероятно!

Что я тут делаю? Это бессмысленно! Какая высшая сила заставила меня забраться сюда? Мое пребывание в этой пропасти – абсурд!..

Какова и Лафлёр сообщают, что конец эксперимента не за горами. Это кажется мне невозможным, невероятным – ведь сегодня, по моим расчетам, только 20 августа! Конечно, они не уточняют, когда именно. Это может быть и через неделю, и через две.

Забавляюсь как ребенок, бросая прямо из палатки кусочки сахара в кастрюлю с кипящей водой. Размышляю о воздействии на психику различных цветов в условиях жизни под землей. Красный цвет очень приятен. Синий и зеленый слишком близки к черному. Желтый цвет внутренней палатки мне не нравится, лучше было бы ее сделать из белого шелка. Под землей нужны светлые, теплые тона…

…В тот момент, когда я шел к морене, здоровенная глыба льда рухнула в колодец, как раз за палаткой. Я весь затрясся. Погибнуть сейчас, когда цель почти достигнута, было бы непростительно. Еще не уверен в том, что выберусь отсюда живым.

Мой "бортовой журнал", мой дневник случайно заканчивается этими словами. Но всему бывает предел, и в тот же вечер друзья сообщили мне по телефону:

– Эксперимент закончен! Твоя взяла! Браво, Мишель!

Я думал, сегодня – 20 августа 1962 года, а оказалось – 14 сентября!

Через двое суток друзья придут за мной. Я увижу, наконец, дневной свет после полутора тысяч часов мрака, безмолвия, грохота обвалов, страха, жизни вне времени.

Подъем

Несмотря на безграничную усталость, мои нервы были в полном порядке, и я тогда даже не представлял себе, до чего труден для меня будет подъем на поверхность – сущая голгофа!

Я уже рассказал в своей книге " Hors du temps " [14]14
  См. русский перевод: М. С и ф р. Один в глубинах Земли. М., «Мир», 1966. – Прим. ред.


[Закрыть] об этом драматическом эпизоде и сейчас, десять лет спустя, не мог бы сделать это лучше, тем более что некоторые детали уже стерлись в памяти.

Поэтому передаю перо моему другу Клоду Соважо, журналисту и путешественнику, автору самых удачных снимков, иллюстрирующих скарассонский эксперимент, отснятых им 16 и 17 сентября 1962 года. Пусть он расскажет сам.

Соважо был свидетелем моего подъема, счастливым свидетелем, сумевшим запечатлеть наиболее драматические его моменты. Эксперимент в Скарассоне показал и то, что Клод Соважо при любых обстоятельствах, чего бы это ему ни стоило, способен снимать самые трагические эпизоды.

Он блестяще продемонстрировал это свое качество на протяжении пятнадцати лет во многих странах мира: в Непале, Индии, Конго, Вьетнаме, Китае. Я считаю Клода Соважо художником, великим мастером снимать все трагическое.

Итак, предоставляю ему слово.

"Еще несколько метров подъема – и мы у пропасти. Навстречу нам спешат два сержанта Республиканского отряда безопасности, Лафлёр и Какова, а также Жерар Каппа. Я не видел их два месяца; выглядят они усталыми, лица осунулись. В течение всего эксперимента Сифра они сменяли друг друга, чтобы обеспечить круглосуточное наблюдение над пропастью и все время поддерживать телефонную связь с Мишелем, находившимся в 130 метрах под ними.

Среди огромных глыб известняка, в нескольких метрах от "дыры", им кое-как удалось поставить две крохотные палатки. После шестидесяти дней вынужденного уединения на высоте свыше 2000 метров, после долгого любования грандиозным, величественным ландшафтом среди тишины, прерываемой лишь хриплыми криками галок да свистом сурков (их здесь великое множество), Какова, Лафлёр и Жерар рады снова видеть нас и возможности поболтать. На их лицах – следы многих бессонных ночей. Сколько раз будил их Мишель Сифр, думая, что уже наступило утро? Он сообщал, что завтракает, ходит по морене, или просил кулинарный совет. Дать Сифру ненароком почувствовать, что им хочется спать, означало снабдить отшельника кое-какими ориентирами и, следовательно, нарушить ход его изучения потери чувства времени.

Наш разговор прерывается резким телефонным звонком. Сифр, возбужденный известием о предстоящем подъеме, почти не спал и говорит о том, что с нетерпением ждет встречи. Последние часы под землей кажутся ему нескончаемыми.

Уже половина десятого, а солнце еще не показалось. Погода изменчивая, близлежащие вершины затянуты облаками. Мы спешно готовимся к спуску: проверяем электрические фонари, надеваем комбинезоны, сапоги и каски; затем друг за другом соскальзываем по лестнице, ведущей к первому колодцу.

Нас как раз столько, чтобы образовать две группы: Канова, Лафлёр, Абель Кошон – признанный спелеолог и страстный любитель подземной фотографии – и несколько выдающихся членов знаменитого Спелеологического клуба Мартеля в Ницце, в частности: Жерар Каппа, преданный Мишелю душой и телом, и Марк Мишо, с которым Мишель тайком ходил в первую свою разведку, в то время как их родители думали, что они – в лагере скаутов и ведут себя как паиньки.

Горя нетерпением поскорее увидеть нашего добровольного узника и тревожась за него (последние известия были не слишком оптимистичными, он, по-видимому, сильно ослаб), мы быстро преодолеваем одну лестницу за другой. "Кошачий лаз", этот вертикальный десятиметровый проход между двумя скалистыми трещинами, через который мы два месяца назад с таким трудом протащили великое множество мешков с тонной снаряжения, необходимого для устройства подземного лагеря, кажется нам сегодня легко преодолимым, а спуск по первому тридцатиметровому вертикальному колодцу – детской игрой.

Через полчаса мы приблизились к последнему большому колодцу. Переводим дыхание и, волнуясь, зовем хором: "Мишель!" Ответ приходит быстро, но едва слышен: звук его голоса приглушен, невнятен.

Абель Кошон и два других товарища первыми достигают края главного сорокаметрового колодца. Через эту щель в скале они замечают слабый свет фонаря, прикрепленного к каске Сифра, который вышел на морену встречать нас. Именно здесь, двумя месяцами ранее, сорокаметровая лестница была вытянута наверх, чтобы Сифр в минуту депрессии не смог подняться в одиночку, без страхующей группы.

Мишель Сифр снова кричит, что с нетерпением ждет нас. Закрепив лестницу по всем правилам, Мишо спускается первым. Сифр уже подошел к лестнице, и мы слышим, как он взволнованно восклицает:

– Это ты, Марк? Моя взяла! Я победил. Но это было ужасно. Не раз рисковал жизнью!

Как только Марк шагнул с последней ступеньки, друзья бросились в объятия друг друга и крепко обнялись, и с верхнего края колодца мы могли наблюдать, как два огонька их налобных фонарей надолго слились в один, прежде чем исчезнуть за скалой, откуда их голоса доносились все слабее и слабее.

Затем спустились Абель Кошон, Какова, Лафлёр и Жерар Каппа.

Когда несколькими минутами позже появляюсь я, Сифр, чрезвычайно возбужденный, уже потащил моих товарищей к леднику и, жестикулируя, стал показывать им следы недавних обвалов. На нем красный пуховый комбинезон. Он не брился два месяца и, по правде говоря, выглядит ужасно. Без фонаря (он снял каску), с портативным магнитофоном в руке он карабкается со скалы на скалу, словно помнит наизусть, за что ухватиться, и показывает там и сям мелкие подробности, которые мы, несмотря на фонари, с трудом различаем. Потом ведет нас к своей палатке.

Подъем

Слабо освещенная изнутри, она неясно вырисовывается, как призрачное видение, в глубине пещеры. Там нам открывается с трудом поддающееся описанию зрелище: повсюду валяются вскрытые консервные банки (причем часто опорожненные лишь наполовину), многие килограммы раздавленных, покрытых плесенью помидоров, картофеля. На камнях – банки с вареньем, початые мешочки с рисом, изюмом, спагетти, а также пустые, порванные. На льду беспорядочно разбросаны резервуары от карбида вперемешку с баллонами бутана, канистрами бензина, а рядом – две кипы книг, попорченных сыростью. Все пространство вокруг палатки, несколько квадратных метров, усеяно всевозможными отбросами. Внутри палатки – еще больший, неописуемый беспорядок: везде – кипы книг, банки с консервами, большей частью вскрытые, пластинки, пуловеры… Складной стол не виден из-под груды бумаги, картонных тарелок, электрических батареек. Походная койка завалена яркими спальными мешками. Повсюду разноцветные консервные банки всевозможных размеров… Словом, в палатке царит такой хаос, что мы все не можем войти внутрь и, хотя окоченели от холода, вынуждены топтаться снаружи.

К счастью, Сифр замечает, что на радостях забыл предложить нам приготовленную бутылку коньяка. Распиваем ее и немного согреваемся.

Как нельзя более бодрый, Сифр знакомит нас с его последними открытиями – вертикальным и горизонтальным ходом в самом леднике. Свет наших фонарей отражается на кристаллах льда – незабываемое зрелище! Но время дорого, и нужно действовать быстро, если мы хотим сохранить хотя бы часть снаряжения. Одна группа принимается за упаковку всего, что мы поднимем наверх: измерительных приборов, пластмассовых бидонов с образцами льда для анализа, рукописей, магнитофона, проигрывателя, двух или трех телефонных аппаратов. И начинается долгий и утомительный подъем снаряжения: каждый пакет привязывают к концу веревки и вытягивают вручную. Затем наступает черед второй группы выбираться на поверхность, так как уже поздно. С Сифром остаются только Канова, Мишо и я, чтобы провести с ним его последнюю ночь под землей. Затыкаем как можно лучше все щели в палатке и, сняв отсыревшие комбинезоны, забираемся в спальные мешки. Зажигаем газовую плитку на полную мощность, выбираем все самое лучшее среди валяющихся всюду консервных банок и устраиваем настоящий пир. Канова притащил красное вино, а Мишо – сыр и яблоки, памятуя, что этих продуктов Сифру не хватало больше всего.

Усталый, затратив немало усилий на спуск, я мигом засыпаю, между тем как Сифр решает сделать еще несколько анализов на содержание в воздухе окиси углерода.

В половине пятого утра нас будит телефонный звонок. Это нам напоминают с поверхности, что пора готовиться к подъему. Сифр идет взять еще несколько проб льда, пока мы варим горячую похлебку, в которой размачиваем бисквиты. Еще более возбужденный, чем накануне, Сифр в последний раз сортирует вещи, которые заберут члены клуба Мартеля, когда придут на следующий уикенд. Все, что решено оставить здесь, бросает как попало на лед.

Но время идет быстро. Уже группа ждет у верхнего входа в сорокаметровый колодец. Сверху кричат, чтобы мы поторапливались. Сифр лихорадочно с помощью Мишо надевает сапоги, каску и перчатки. Он решил остаться в красном комбинезоне, придающем ему вид заядлого пьяницы. Для Сифра спустили парашютные лямки, чтобы облегчить подъем по висячей лестнице в случае, если окажется, что он слишком истощен физически, чтобы полагаться на мышцы своих рук и ног, и Какова показывает ему, как пользоваться этими лямками.

Сифр спешит покинуть палатку. Его жизненные силы не вызывают никаких подозрений. Поддерживаемый товарищами, он легко, к большому нашему удивлению, почти без остановок, преодолевает сорокаметровый колодец, между тем как у нас вызывал опасение именно этот первый участок пути. Через несколько минут я нагоняю его. Он шумно дышит. По-прежнему с помощью товарищей карабкается в следующих колодцах, но гораздо медленнее, чем предусмотрено нами. Когда Мишель добрался до дна тридцатиметрового колодца, он уже порядком выдохся. Опускается на камень, чтобы собраться с силами.

Преодолеть этот тридцатиметровый колодец труднее всего, так как он заканчивается пресловутым "кошачьим лазом", через который можно протиснуться, только подтянувшись на руках, – никакая помощь извне невозможна. Основательно страхуемый группой Лафлёра, пришедшей сменить нас, поднимаюсь первым. Вслед за мной карабкается Мишо и, примостившись на узеньком карнизе, буквально повиснув в пустоте, ждет Сифра, чтобы помочь ему забраться в "кошачий лаз". Теперь очередь Сифра. Мишо пользуется передышкой, чтобы передать указания, так как прямые переговоры между дном тридцатиметрового колодца и выходом из "кошачьего лаза" практически невозможны.

– Мишель готов. Действуйте! Можете тянуть!

Но через несколько метров Мишель, выбившись из сил, просит погодить. Затем трогается с места, останавливается, вновь продвигается чуть-чуть вперед, вновь замирает. Он совсем вымотался. Мишо делится с нами своими опасениями. Сифр кричит, что страховочная веревка его душит, и просит ее ослабить (при проходе "кошачьего лаза" мы решили заменить парашютные лямки простой петлей страховочной веревки).

Понадобилось полтора часа, чтобы преодолеть эту узкую горловину, где никто не мог мне помочь

Лафлёр пришел мне на помощь

Поднявшись лишь метров на пятнадцать, он крикнул нам, что не может продолжать. У него подгибаются ноги. Мишо подбадривает его. Сифр переводит дыхание. Поднимается еще на несколько метров, делает остановку, снова движется дальше, затем – снова заминка. С тревогой спрашивает, хорошо ли закреплен блок, через который перекинута страхующая его веревка. Его остановки – все чаще и продолжительнее.

Мы знаем, что, случись с Мишелем обморок, его практически невозможно будет протащить через "кошачий лаз". Сифр поднимается еще на несколько ступенек, затем разражается рыданиями. Нервы его сдали. Мы слышим, как он плачет, всего в нескольких метрах от Мишо.

– Марк, мне каюк! Со мной все кончено, я больше не могу, это выше моих сил!

Марк Мишо не может дотянуться до Мишеля со своего карниза и старается его успокоить. Напрягая всю энергию, рыдая, ступенька за ступенькой, Сифр наконец добирается до Мишо, который обхватывает его руками и пристегивает с помощью карабина за пояс к лестнице, чтобы он не раскачивался в пустоте.

Несколько минут, которые кажутся нам нескончаемыми, Сифр остается в объятиях товарища. Канова и Лафлёр поочередно терпеливо уговаривают его:

– Самое трудное позади! Еще одно усилие, осталось всего несколько метров! Потом тебя вынесут на поверхность.

Но Сифр продолжает рыдать. Мы не в состоянии что-либо сделать. У входа в пропасть ожидают два врача, но спуститься сюда они не могут.

Мало-помалу Сифр успокаивается. Какова и Лафлёр в конце концов убедили его напрячь силы. К несчастью, Мишо и Сифр запутались в своих страховочных веревках, и проходит еще несколько долгих минут, прежде чем им удалось расцепиться, чтобы перебраться через узкий "кошачий лаз".

Еще через метр Сифр застревает между двумя скалами. Высвободиться ему не удается. Мы еще не можем его видеть, но различаем свет его фонаря, отражающийся от стены. У него снова начался нервный припадок, он плачет. Он долго остается на этом месте, не в силах даже отвечать на наши ободряющие слова, и беспрестанно повторяет: "Это уже чересчур, не могу больше, со мной кончено!" Плача от досады, поднимается на несколько десятков сантиметров, как раз настолько, чтобы один из горных стрелков мог ухватить его за руку. Но он все еще в каменных тисках, и пройдет немало долгих минут, прежде чем удастся высвободить его из лаза. Он плачет навзрыд. "Мне холодно, хочу пить!" Создается впечатление, что у него удушье. Канова обнимает его и укрывает своим пуловером. Сифр теряет сознание, потом приходит в себя. Все его тело сотрясается от нервных конвульсий. Он совершенно не сознает, какая суматоха вокруг него.

С поверхности нам доставляют флягу с горячим чаем. Сифр жадно пьет. Он неузнаваем, до того осунулось его лицо, под глазами круги. Мы даем ему подольше отдохнуть и наперебой подбадриваем. В сущности, самая трудная часть пути позади, осталось всего несколько десятков метров.

Сифр передал нам свой страх. Он не в состоянии сделать ни одного движения. На него надевают парашютные лямки и без особого труда подтягивают еще выше; теперь от поверхности его отделяет лишь метров десять. Уже можно различить дневной свет, но, даже ослабленный, он причиняет нестерпимую боль глазам Сифра, и горноспасатели надевают на него две пары темных очков, чтобы не ослепило солнце при выходе на поверхность.

Затем подъем медленно продолжается. В нескольких метрах от поверхности нервы Сифра снова сдают, и он повисает в лямках, как безжизненная кукла с болтающимися в воздухе конечностями.

Но он может больше не напрягать свои силы. Он победил.

С восьми часов утра (а сейчас – 11) у входа в пропасть его ожидает более ста человек: горноспасатели, жандармы, журналисты, операторы телевидения и кинохроники, представитель префекта Приморских Альп и особенно все его друзья из клуба Мартеля. К нему бросаются, чтобы торжественно отнести до носилок, где два врача выслушивают его перед тем, как в гамаке, подвешенном к жерди, он будет перенесен на плечах до вертолета, который доставит его в аэропорт Ниццы, где ждут родные".