Текст книги "В безднах Земли"

Автор книги: Мишель Сифр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Два добровольца пропасти Оливье

Филипп Энглендер, 30 лет, и Жак Шабер, 28 лет, – два различных типа людей. Первый, Филипп, – простой, впечатлительный, общительный, экспансивный, непосредственный, со средним образованием, с характером «первичного типа» [25]25
  С точки зрения психолога, весьма приблизительно можно утверждать, что человек с характером «первичного типа» сначала действует, потом думает; а с характером «вторичного типа» – сначала обдумывает свои поступки и уже потом действует


[Закрыть].

Филипп по своему характеру представлял собой контраст со вторым, Жаком, более сосредоточенным, уравновешенным, способным к самоанализу, дважды обдумывающим каждое свое действие, прежде чем совершить его, то есть с характером "вторичного типа". Он тоже активен, но не так впечатлителен; его манеры и круг чтения говорят о том, что он интеллектуал, и действительно, он – преподаватель английского языка и переводчик.

Как они будут вести себя при отсутствии ориентиров во времени? Кто из них быстрее изменит обычный 24-часовой ритм чередования бодрствования и сна, соответствующий земным суткам?

Палатка Филиппа Энглендера в зале Мартеля

У Филиппа этот суточный 24-часовой ритм через две недели сменился 48-часовым, который продолжался 12 дней. Тогда, согласно плану, составленному мной совместно с французскими военными экспертами, я принял смелое решение: попытаться закрепить у Филиппа возникший у него спонтанно 48-часовой цикл еще на два месяца и добиться этого посредством яркой лампы в 500 ватт, которая будет гореть над его прозрачной палаткой по 34 часа все дни. Конечно, Филиппу не было известно, сколько времени будет каждый раз гореть эта лампа

Эта попытка удалась как нельзя лучше. Впервые человек жил в мире, где сутки удлинились вдвое: 36 часов бодрствования и только 12 часов сна, без каких бы то ни было нарушений. Филипп, как показали многочисленные электроэнцефалограммы его сна, прекрасно приспособился к этому режиму.

Тогда, полагая, что наш опыт увенчался успехом, я решил предоставить Филиппу жить по своему усмотрению, как в начальный период эксперимента. Произошло нечто, поразившее меня больше, чем все прочие открытия при наших экспериментах "вне времени" в пещерах. Филипп, вместо того чтобы вернуться к 24-часовому суточному ритму, продолжал, не прилагая ни малейших усилий, сохранять 48-часовой ритм бодрствования и сна. Так что когда ему объявили, что уже 4 января, он воскликнул:

– Ого! Я пропустил Новый год! Думал, что сейчас только начало ноября!

Жак, напротив, сохранил биологический счет времени, близкий к суткам: интервалы между его пробуждениями в среднем составили 28 часов.

После того как Филипп Энглендер перешел на 48-часовой ритм, я поставил второй эксперимент, предусмотренный программой: заставить другого спелеонавта жить при постоянном освещении.

Как будет чувствовать себя Жак Шабер без ориентиров во времени, при ярком свете, который будет гореть, пока он спит? Не окажет ли эта лампа, также мощностью 500 ватт, крайне неблагоприятное влияние на его сон и не нарушит ли равновесие его организма как в физическом, так и в психическом отношении?

Палатка Жака Шабера

Оказалось, наоборот: яркое освещение Жаку пришлось по душе; его сон нисколько не нарушился. Ритм смены бодрствования и сна у него лишь на третий месяц полного одиночества составил 48 часов, что сопровождалось усиленной физической активностью; в частности, он проводил разведки.

По расчетам Жака, между его спуском в "преисподнюю" 28 августа и выходом на поверхность 15 января прошло 105 дней вместо 130. Жак также пропустил Новый год и даже был уверен, что он еще не наступил.

Независимо от расчетов, которые проводятся при отсутствии ориентиров во времени, последнее в одиночестве на дне пропасти кажется короче. Чем это объяснить?

Вехи для ориентирования немногочисленны и не связаны с чем-либо запоминающимся. Вы просыпаетесь, встаете, умываетесь, завтракаете. С поверхности запрашивают: "Сколько времени прошло после вашего пробуждения?" Вы отвечаете наугад: "Один час". Затем вы читаете, пишете, одним словом, поглощены какой-либо деятельностью. Через некоторое время вас снова спрашивают: "Сколько прошло после завтрака?" Вы снова отвечаете: "Один час". Но так как вы лишены ориентиров, то уже забыли, какова истинная продолжительность часа. Вы не можете ни осознать ее, ни подсчитать. Чтобы сохранить чувство времени, нужно постоянно прикидывать в уме, быть начеку. Жак, который кое-что читал на эту тему, умел это делать; Филипп же не умел. Это объясняет, почему первый гораздо лучше противился искажению чувства времени, чем второй.

Как бы то ни было, организмы Жака и Филиппа в конце концов уступили и подчинились 48-часовому ритму.

Он давал большое преимущество: каждые сутки выигрывалось два часа. В то время как нормальный человек при обычной продолжительности суток в 24 часа должен, чтобы хорошо себя чувствовать, восемь часов из них посвящать сну, так что на еду, работу и развлечения остается только шестнадцать часов, при двухсуточном цикле на сон достаточно двенадцати часов из 48, а оставшиеся 36 часов (два раза по 18) можно посвятить той или иной деятельности.

Астронавты, приспособившиеся с помощью тренировок к этому режиму, могут не опасаться, что с ними повторится то, что произошло на борту "Аполлона-8", когда Борман, Лоуэлл и Андерс, сломленные усталостью, внезапно заснули все одновременно.

Благодаря принципиально новому характеру программы испытаний Жак и Филипп осуществили два очень важных эксперимента по добровольной изоляции под землей.

Как же они жили в своих пропастях: один – в зале Мартеля, на глубине 65 метров, второй – на глубине 85 метров, у входа в конечный зал провала Оливье? Как они сами расценивают проведенный ими эксперимент?

"Я чувствовал себя как простой служащий, отсиживающий положенные часы на работе и получающий за это зарплату, который должен писать отчеты, работать с определенной производительностью", – пишет Филипп Энглендер. Чтобы это определение не воспринималось как проявление его скромности или склонности к юмору, он добавляет: "Единственное различие между мной и другими служащими заключалось в том, что я работал не сорок часов в неделю, а три тысячи часов подряд".

Как все спелеонавты, Жак и Филипп описывали, цикл за циклом, или "день за днем", различные подробности их жизни "вне времени".

Жак не заострял внимания на деталях и писал с учетом того, что о нем будут думать, читая его записи. Факты интересовали его меньше, чем их причины и возможные последствия

Филипп, бывший руководитель стройки, с более практическим складом ума, больше места уделял своим чувственным восприятиям. "Кроме обоняния", – признается он. Зато благодаря прекрасно развитому слуху он прекрасно анализировал звуки подземного мира.

"В начале моего заточения я улавливал так много разнообразных звуков, что не мог отделить одни от других. Но потом, очень скоро, стал различать более близкие, четкие, и более отдаленные, чуть слышные, едва уловимые. Как ни странно, эти последние сейчас докучают мне больше. В то время как шум каскадов нимало меня не беспокоит – я с трудом переношу звук падающих капель воды, который доносится откуда-то издалека и примерно каждые четверть часа вторгается в мир привычных мне звуков".

Вода здесь, под землей, имеет очень важное значение. В этом чуждом человеку мире мрака вода – единственное, что движется и живет. Без нее безмолвие подземного мира было бы непереносимым.

Ну, а скука, тоска, страх?

"Одиночества не чувствовал, – замечает Жак, всегда лаконичный, когда речь идет об уже решенных проблемах. – Тоски, скуки от безделья – тоже. Все трудности остались наверху".

Это, однако, не совсем так, ибо в начале эксперимента, первые недели, Жак остро ощущал свою изолированность от мира. Но потом он настолько хорошо приспособился, что хотел провести под землей шесть месяцев вместо запланированных четырех. Более того, за несколько дней до окончания эксперимента он открыл продолжение пещеры в глубину, и, когда я сообщил ему по телефону, что эксперимент завершен, он чуть не рассердился. Его обуяла жажда обследовать расчищенный им ход, между тем как до этого в течение нескольких недель он практически избегал физической деятельности.

"Читаю… читаю… читаю… Сегодня – "Лолиту" Владимира Набокова. Там страниц пятьсот, хватит на весь день".

Филипп также перенес период физической эйфории, но в самом начале: "Копая, расчищая, высекая ступеньки, я часто истощал свои силы, работая по четыре-пять часов без перерывов". Но, как мы подсчитали на поверхности, он трудился более чем по двадцать часов!

Однажды он обнаружил ток воздуха у входа в одну галерею. "Тогда труд перестал быть для меня простым физическим упражнением, превратился в моральный долг. Мне понадобилось тридцать циклов, пока я пробил ход".

Чтобы понять Филиппа и Жака, надо вспомнить, что они оба страстно увлекались спелеологией.

Немного позже жажда открытий прошла, Филипп оставил кирку и лопату, погрузился в чтение и стал вести дневник.

"Я все реже выхожу из палатки. Дошло до того, что мне лень надеть сапоги. Хотелось бы совсем не двигаться. Прочитываю в день до шести романов и делаю менее пятидесяти шагов".

В период интенсивной физической активности Филипп, чтобы передохнуть от работы рудокопа, увлекался скалолазанием. Он часто рисковал и как-то чуть не сорвался с пятнадцатиметровой высоты. Во время опасных подъемов и спусков у него порой мелькала мысль о том, как трудно будет оказать ему помощь. Но все же ни разу не испытал страха… за исключением одного случая, когда проломилась доска настила палатки, уложенного на сваях всего в метре от дна пещеры.

Монотонность циклов регулярно нарушалась лишь одними и теми же изрядно наскучившими тестами – с момента, когда испытуемый вставал с постели (проверка рефлексов, оценка времени), вплоть до фиксации электродов на теле перед отходом ко сну.

Если Жак выполнял эти тесты с философским спокойствием, то Филиппу они вскоре осточертели, особенно один из них – с бусами. "Эти бусы, будь они прокляты! Вязальная спица, воткнутая в дощечку, и рядом – сорок бусинок, которые надо нанизать как можно скорее… Идиотизм!"

Шаг вперед

Эксперименты Шабера и Энглендера, после того как полученные данные подверглись длительному (в течение года) анализу, полностью подтвердили результаты эксперимента Мерете о существовании связи между фазами сновидений и глубокого сна, а также между фазой сновидений и деятельностью во время бодрствования. Эти эксперименты открыли новые перспективы, имевшие практическое значение: позволили отбирать людей, способных жить по 48-часовому ритму. Критерии этого отбора уже разработаны.

Наши изыскания по раскрытию механизма сна и внутренних часов человека значительно продвинулись вперед, но в то же время возникшие идеи необходимо было проверить на практике.

Вот почему два года спустя я очутился один в подземных недрах Техаса. Моему предприятию предшествовали два кратковременных эксперимента: молодая женщина, Элен Бробекер, в марте 1969 года провела месяц под землей, будучи оснащена датчиками нового типа для биологических измерений на расстоянии, сконструированными Пьером Вержезаком; затем – опыт группового пребывания в пещере в течение трех недель с участием Жерара Каппа, Филиппа Энглендера и Жака Шабера.

Впереди новый, более рискованный эксперимент.

Двести пять суток под землёй в пещере Миднайт

В тридцать три года начинаю всё сызнова. В поисках места. Первые дни «вне времени». «Утро» нового «цикла». Бритьё и гормоны. Кризис. Отличная терапия. Заботы. Эксперимент «питание». Памятный день. Конец эксперимента. Результаты

В тридцать три года начинаю всё сызнова

«Через десять лет я повторю этот эксперимент, чтобы выяснить, сохранились ли у меня в тридцать три года те же реакции. Но на этот раз проведу в пещере не более двух недель».

Такое заявление, опубликованное во французских газетах, сделал я 26 сентября 1962 года в Фонде призваний, где меня чествовали за выдающееся достижение человечества, как утверждала международная пресса.

Это был своего рода вызов судьбе и страху, скорее громкая фраза, чем искреннее желание провести новый эксперимент.

Но проблемы чувства времени и старения притягивали меня как магнит. И к тому же чем я, собственно рисковал, ограничивая двумя неделями продолжительность моей новой изоляции под землёй десять лет спустя? Мне предстояло изучить, как изменяется первоначальное представление чувства времени с возрастом.

Однако поистине пути господни неисповедимы: это пари стало реальностью.

14 февраля 1972 года. За несколько минут до спуска в пещеру обнимаю мать, прилетевшую из Франции, чтобы присутствовать при этом торжественном моменте, и жену, Натали, которой передаю свои часы – символический жест! По лестнице спускаюсь на деревянную площадку, установленную на высоте двадцати метров над провалом. Эта площадка – конечный пункт канатной дороги, по которой будут поднимать на поверхность бутылки с мочой для анализа. Последний взгляд на круглое отверстие входа, прощальный взмах рукой, адресованный Натали, чьи волосы развевает ветер, и я устремляюсь в бездну, спускаясь лицом к стене (так быстрее). Прожекторы гаснут; остаюсь во мраке один.

Я – в Техасе, в 600 километрах от Хьюстона, в почти пустынной местности, стране "вестернов", на Рио-Гранде. Температура пещеры, где я проведу полгода в полном одиночестве, постоянна и составляет 21,5° по Цельсию.

Итак, десять лет спустя начинаю все сызнова… Зачем? Разве мало мне было одного раза? Когда 17 сентября 1962 года меня вынесли из пропасти Скарассон (я думал, что еще только 20 августа), я напоминал манекен с беспомощно болтающимися конечностями. Горноспасатели 6-го Республиканского отряда безопасности вытащили меня из пропасти, которая чуть было не стала моей могилой. Я был измотан, за два месяца давление у меня резко упало. Эксперимент в Скарассоне оставил серьезные последствия: ухудшились память и зрение.

Зачем же эта новая попытка? Дело в том, что в 1962 году, хотя я и потерял всякое представление о времени, ритм бодрствования и сна, как вы помните, у меня не изменился. Между тем в последующих экспериментах у всех, кого я посылал под землю, обнаруживался в тот или иной момент 48-часовой ритм. Очевидно, что со мной этого не случилось лишь потому, что я оставался под землей недостаточно долго, и я решил проверить свое предположение.

И вот я – в этом гроте, в пещере Миднайт, где мне предстоит провести двести дней. Ничто не сможет воспрепятствовать выполнению эксперимента. Во всяком случае, отступать я не собираюсь. Неудача означала бы моральный и материальный крах – десять лет напрасной борьбы, чтобы доказать обоснованность моих изысканий и пригодность подземной среды для изучения биологических ритмов, сна и чувства времени у человека.

Жерар Каппа проводит подземные кабели для электроэнергии, телеуправления, электроэнцефалографии, тестов

Наблюдая ряд лет за спелеонавтами, лишёнными ориентиров во времени, я установил, что они засыпают и просыпаются ежесуточно примерно на час позже, причем это происходит вполне естественно, без признаков утомления. Но после выхода из пропасти эти люди, у которых ритм бодрствования и сна изменился и более не совпадает с нормальным, быстрее устают, и потребуется несколько дней и даже недель, чтобы они снова приспособились к прежним условиям жизни. Именно это наблюдается у миллионов рабочих, которым приходится трудиться то в дневную, то в ночную смены. Аналогичное смещение биологических ритмов наблюдается у летчиков и пассажиров реактивных самолетов, которые на машинах, развивающих огромную скорость за относительно небольшой промежуток времени, пересекают несколько часовых поясов. Совершенно очевидно, что для полноты моего эксперимента необходимо изучить также восприятие чувства времени до, во время и после сверхскоростного полета. Для этого требовались весьма продолжительные наблюдения и сложная аппаратура; к сбору физиологических, неврологических и психологических данных следовало привлечь две лаборатории: одну – во Франции, другую – в Соединенных Штатах.

Сейчас, когда я уютно расположился в своем кабинете, в такой тишине, что отчетливо слышу биение собственного сердца, все эти приготовления кажутся далеким прошлым. Однако они были очень важными.

В поисках места

В 1971 году я узнал, что один из моих американских друзей, известный спелеолог Ред Уотсон, руководитель семинара в Сент-Луисском университете, находится в Париже. Я тотчас же навестил его.

– Ред, мне нужна пещера с постоянной температурой, сухая, где нет летучих мышей и где можно было бы устроить камеру с канатной дорогой для отправки на поверхность мочи на анализ, с источником электроэнергии у входа. Найдется такая?

– О'кей! Можешь использовать Флинт-Ридж, если захочешь. Фонд исследования пещер Соединенных Штатов готов предоставить в твое распоряжение помещения с электропроводкой, пригодные для устройства лаборатории.

Прибор, предоставленный нейрофизиологическим отделом Хьюстонского центра НАСА, позволял записывать кривые деятельности моего мозга во время сна

– Спасибо, Ред!

И началось!

Я решил совершить кратковременную поездку в Штаты для установления контактов с американскими спелеологами и учреждениями, которые могли оказать мне содействие, а также для осмотра пещеры, где будет установлена моя палатка.

В Сент-Луисе (штат Миссури) я узнал, что намеченную пещеру использовать нельзя. Посетив с Редом один грот на плато Озарк, я отправился в Техас, где вел переговоры с сотрудниками НАСА в Хьюстоне и чинами Военно-воздушных сил в Сан-Антонио. Там спелеологи из Остина исключили из списка пещер десятки, одну за другой, и наконец остановили свой выбор на пяти или шести подходящих. Но у меня уже не оставалось времени, чтобы посетить их: я должен был вернуться во Францию.

По возвращении в Ниццу я отправил жену с группой товарищей в Штаты для выбора пещеры и устройства лагеря. За это время я провел в Ницце первую стадию эксперимента, а именно предварительные биологические исследования своего организма. Но прошло полтора месяца, а пещера еще не была найдена.

Осталось осмотреть еще две или три, в том числе пещеру Миднайт, очень красивую, расположенную в 600 километрах от Хьюстона, близ Дель-Рио. При первой моей поездке владелец отказался показать ее под предлогом, что я отлично смогу провести свой эксперимент в баро– или сурдокамере. На сей раз, мобилизовав все свое искусство дипломата, Натали добилась осмотра пещеры, которая, как оказалось, отвечала всем нашим требованиям. Но она расположена в труднодоступной местности, вдали от жилья. Оборудовать там лагерь будет нелегко. Кроме того, владелец запросил за аренду пещеры непомерно высокую цену – 1800 тыс. старых франков, то есть 300 тыс. в месяц. Учитывая, что много времени уже упущено, я решил остановить свой выбор на пещере Миднайт. Вся группа, которая претерпела немало лишений в поисках пристанища для меня, протестовала против траты таких огромных денег; лишь жена поддержала меня.

Я настоял на своем. Группа принялась за устройство лагеря на вершине холма пещеры Миднайт в изнуряющую жару. С помощью, самодельной подвесной дороги были доставлены тонны материалов, закупленных в Хьюстоне. А я тем временем в квартире своих родителей, превращенной в звуконепроницаемую лабораторию, записывал кривые своего сна, чтобы получить исходные данные для сравнения. Затем 20 октября 1971 года я вылетел с Бернаром Лапло прямым рейсом Париж – Хьюстон. Благодаря содействию "Эр Франс" эксперимент продолжался и в самолете: измерение температуры тела, психофизиологические тесты, взятие мочи для анализа и т. п., вплоть до посадки в Хьюстоне.

В базовый лагерь я добрался ночью в состоянии, близком к коматозному, так как не спал тридцать часов, с самого вылета из Франции. Сразу по приезде мне пришлось нацепить на себя девять электродов, чтобы сделать записи сна после перелета Париж – Хьюстон через несколько часовых поясов. В ранчо, арендованном одновременно с пещерой и приспособленном под лабораторию, я целых две недели оставался "на привязи", которая не позволяла мне продвинуться далее чем на десять метров. Это нужно было для того, чтобы детальнейшим образом выявить все изменения в моем организме и его адаптацию к местному американскому времени.

Первые дни «вне времени»

Теперь я один, мне предстоит полное одиночество в течение шести месяцев. Конечно, я волнуюсь, но для страха и тревоги нет оснований: я – в сухой пещере, моя палатка комфортабельна, и в первый вечер мне ни о чем не надо заботиться.

Но думаю я много. Должен признаться, что разлука с женой была мучительной. Я ощущаю это с тем большей силой, что не прошло и года с тех пор, как мы поженились. Мне пришлось распрощаться и с членами группы, которые будут круглые сутки нести вахту под навесом на необитаемом холме у входа в пещеру. Там будут поочередно бодрствовать Жак Шабер, Жан-Пьер Мезон и Жерар Каппа. Последний возложил на себя функции руководителя, которые я выполнял на поверхности при других экспериментах. Если он допустит хоть малейшую техническую ошибку или не сумеет вместе с Натали решить ту или иную проблему – эксперимент сорвется.

Эта пещера, тот зал, где находится моя палатка, ничуть не хуже любой американской или советской камеры для испытаний в условиях изоляции. В такой обстановке я буду жить, привязанный к десятиметровому кабелю, соединенному с ректальным зондом для непрерывного измерения температуры тела и с электродами, с помощью которых так же непрерывно будут регистрироваться показатели работы сердца. Полгода мне придется крутиться на площадке пять на восемь метров, загроможденной столом, койкой и научными приборами. Шесть месяцев "на привязи"! Они только начались, а я уже запутываюсь в кабелях.

Мой зал великолепен. Он очень просторен, известняковых конкреций в нем почти нет. Есть, правда, немного гуано летучих мышей, но, к счастью, оно скопилось во впадине между глыбами, обрушившимися с потолка, и достаточно было сделать настил, чтобы перекрыть это место почти полностью. Выход гуано можно заметить позади палатки, но заглядывать туда нет надобности.

Зато все окружающие скалы – в стадии разрушения и покрыты более или менее толстым слоем белой пыли, чем-то вроде порошкообразного мела, образующего тонкий налет на деревянном настиле, чему способствовала также доставка оборудования в палатку.

Сегодня после обеда первой моей задачей было освободиться от этой пыли – врага номер один. Она осела везде, не только на полу, но и на всех предметах. Я энергично принялся за уборку: подмел сначала сухим веником, затем предварительно побрызгав водой. Одновременно я объявил войну врагу номер 2 – плесени, которая начала появляться повсюду.

Я встревожен, ибо перед самым отъездом выяснил, что в Техасе также встречаются пещеры с гуано, содержащим микроскопический болезнетворный гриб, возбудитель тяжелой болезни – гистоплазмоза. Я думал, что его географическое распространение ограничивается Мексикой, не ведая, что мексиканские летучие мыши, в значительной степени зараженные этим грибом, ежегодно мигрируют в пещеры Техаса.

В полном одиночестве

Вначале я пытался задерживать дыхание, но это утомляло, и вскоре я от этого отказался. Вставляя себе ректальный зонд, я первое время панически боялся, как бы с ним не проникли частицы гуано и плесени. Несмотря на то что я беспрерывно мыл руки водой и протирал их спиртом, мне все время казалось, что я не смогу полностью избежать этой опасности, но мало-помалу я примирился с возможным риском. Во всяком случае, эффективной защиты от пыли нет.

В первые дни эксперимента "вне времени" я перетащил на свободный участок настила, за палаткой, ящики с личными вещами, книгами, отчетами о предыдущих экспериментах и научной аппаратурой.

Одним из наиболее важных аспектов моего эксперимента является запись электрической активности мозга во время сна. Это делается с целью определить, насколько сон восстанавливает силы. Поэтому ночью я тремя кабелями (в каждом – по два изолированных провода) подсоединен к прибору, записывающему показания датчиков, которые прикреплены у меня к черепу, подбородку и у глаз. Эти датчики плотно прижаты к коже посредством специальной электропроводной пасты. Такая паста применяется на борту американских космических кораблей; меня ею снабдили Лоренс Дитлейн, возглавляющий программу медицинских исследований центра НАСА в Хьюстоне, и Мильтон де Луччи, заведующий отделом нейрофизиологии.

Мой телефон был присоединен к прибору, который автоматически фиксировал дату и час моего звонка в тот момент, когда я сообщал о своих главных физиологических функциях (пробуждение, еда, естественные отправления, отход ко сну). Каждое сообщение подтверждалось посредством выполнения последовательных тестов

Механизм сна исследуется с помощью аппаратуры, выявляющей отдельные его фазы, в частности фазу сновидений.

Задача состоит в том, чтобы узнать, как изменяется сон при переходе от нормального 24-часового ритма к 48-часовому. Для сравнения я располагаю серией записей, сделанных в течение четырехнедельного пребывания в моей комнате-лаборатории в Ницце. Там у меня были записаны электроэнцефалограммы сна в нормальных условиях, а также температура тела и результаты выполнения ряда тестов.

Разумеется, у меня нет ни часов, ни радио, ни телевизора. Лишен я также и газет. Даже если в мире произойдет нечто непредвиденное, группа с поверхности не поставит меня в известность. Таковы "правила игры".

Пока я провожу наблюдения над собой, " Big brother " ("Большой брат") следит за мной или, чаще, слышит меня. Он – на поверхности, в палатке-лаборатории, и, получая от меня известие, фиксирует точное время его поступления.

"Большой брат" – это Жерар Каппа, или Жак Шабер, или же Жан-Пьер Мезон. Благодаря электронным приборам, они всегда в курсе того, что я делаю, и непрерывно регистрируют мой пульс, температуру тела и другие физиологические параметры. Моя жена Натали помогает им, но ей не разрешено отвечать на мои звонки.

Стоит мне подумать о ней (разлуку я переживаю тяжело), как участившийся пульс выдает мое волнение… Довольно-таки неприятно чувствовать, что за тобой постоянно следят и все записывают; ни одно мое движение, даже в интимные моменты, не ускользает от незримых наблюдателей.

В течение своего долгого и тягостного одиночества под землей я утешаюсь мыслью, что мой эксперимент не пройдет даром: длительный сбор все более точных и объективных данных позволит, быть может, найти точное математическое соотношение между такими понятиями, как время и сон.

В практическом плане не менее важно определить, какие скрытые механизмы при определенных условиях жизни вызывают переход от 24-часового ритма к иному. Но сколько экспериментов предстоит провести и сколько трудностей преодолеть, чтобы решить эту задачу!