Текст книги "Золото муравьев"

Автор книги: Мишель Пессель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Следуя вдоль обрывистого берега речушки Драс, мы очутились среди голых скал в безжизненной местности. Бесплоднее здешней земли трудно себе что-нибудь представить. Через два часа впереди зазеленел оазис – поля на террасированных склонах, обсаженные тополями и абрикосовыми деревьями. Мы прибыли в Каргил, на патриархальных улочках которого множество лавочек напоминало о былой славе этого древнего перевалочного пункта бесчисленных некогда караванов.

Когда автобус остановился, я заторопился к выходу – нужно было проследить за выгрузкой багажа. Отряхивая насквозь пропылившуюся одежду, я с наслаждением втягивал в себя неповторимые запахи каргилского базара. Аромат пряностей смешивался с тяжелым духом, исходившим от козьих туш, дым очагов, растапливаемых ячьими кизяками, соединялся с парами бензина – все это свойственно именно Каргилу. За те годы, что я не был здесь, городок успел несколько измениться. На месте двух стареньких гостиниц появились кубики новых отелей, заманивавших утомленного путника рекламой совершенств своего санитарного оснащения и электрооборудования.

Да, к своему огорчению, я вынужден был констатировать: за прошедшие годы индустрия туризма в здешних местах явно шагнула вперед. В 1979 году, например, Ладакх посетило около десяти тысяч туристов, и местные власти надеялись на дальнейшее увеличение этого потока.

Пришло время вспомнить о властях. Презрев соблазнительные вывески новых отелей, я отправился к выстроенной в викторианском стиле гостинице для официальных посетителей. Там меня встретил мой старый знакомый Гулям Мухаммед Какпори, белая рубашка и безукоризненно отглаженные брюки которого на секунду заставили забыть о пыли базара. Какпори прекрасно говорил по-английски. До того как занять нынешний пост, он учился в Сринагаре. Вернувшись в родной город, Какпори устоял от искушения заняться традиционной для Каргила коммерцией и целиком посвятил себя изучению истории здешних мест. Его заметили в министерстве туризма и зачислили в штат сотрудников. В обязанности Какпори входило содействие развитию туризма в Ладакхе.

Надо признать, что этот край древних монастырей, где монахи в просторных красных одеждах обращаются к вам по-древнетибетски, стал пользоваться огромным интересом у туристов. Постепенно начали сказываться и последствия такого интереса. Некоторые монахи стали приторговывать четками, серебряными светильниками, свистками из берцовых костей и другой монастырской утварью. Теряя веру в традиционные ценности, монахи десятками покидали монастыри и отправлялись на поиски светских заработков, не зная, куда в конечном итоге это их приведет.

Наутро я едва поднялся с кровати – мое викторианское ложе очень напоминало обеденный стол и на вид, и на ощупь. Кое-как размявшись, спустился на залитый холодным утренним светом базар. Базарная толпа, которая показалась бы неискушенному наблюдателю просто серой и беспорядочной, для меня была олицетворением истории миграций здешних народов по древним караванным путям.

Вот овальные лица уйгуров, а вот люди с раскосыми монгольскими глазами. Чуть дальше – точеные носы и смуглая кожа индийцев, а за ними – смоляная борода вольного пуштуна. Подле ив, растущих на краю базара, стоят тибетские яки, а в мой прошлый приезд на этом же самом месте расположились пришедшие из Синьцзяна верблюды.

Чуть прикрыть глаза – и нетрудно вообразить, как выглядела эта площадь во времена, когда путешественникам не нужно было ни машины, ни проездных билетов. Тогда единственным способом оплаты дальнего проезда была торговля. По сути дела повествование Марко Поло – это справочник, информирующий о том, где и что нужно покупать, а что продавать. И это отнюдь не только из-за принадлежности знаменитого путешественника к касте торговцев. Иначе тогда невозможно было финансировать путешествие: возить с собой громадные запасы золота не только обременительно, но и весьма небезопасно.

Среди жителей Ладакха есть представители двух рас: монголоидной и европиоидной.

Самым знаменитым из всех караванных путей в Азии, несомненно, тогда был Великий шелковый путь, которым и воспользовался Марко Поло. Этот маршрут шел из Китая в Самарканд, затем на Черноморское побережье и оттуда в Западную Европу. Былая слава этого пути совершенно затмила другой маршрут – Восток – Запад, который пролегал через Тибет и на котором как раз и лежал Каргил. Из Китая дорога шла по высокогорным тибетским плато, населенным кочевниками, затем, миновав Лхасу, продолжалась вверх по течению Брахмапутры вплоть до ее истоков, скрытых в горных долинах, которые простираются до верховьев Инда. Вдоль этой могучей реки, минуя город Лex, нужно было идти до поселка Кхалатсе, где был сооружен мост для переправы на противоположный берег. Здесь дорога раздваивалась: одна шла на юго-запад, в Кашмир, через Каргил, другая – в Афганистан через Скарду и Гилгит.

Я увлеченно рассказывал Мисси, как во II и III веках нашей эры по этому маршруту двигались посланцы кушанских царей, насаждавших буддийскую веру в Средней Азии. Этой же дорогой хлынули в VII веке армии первых тибетских владык, покоривших весь район Западных Гималаев и утвердивших здесь свой язык, обычаи и религию.

В период между X и XV веками все теми же дорогами шли на восток мусульманские завоеватели, и Каргил лежал на пути проникновения ислама в Гималаи.

Первым европейцем, побывавшим в Каргиле, считается Диего д’Альмиедо, португальский мелкий торговец. Он прибыл сюда в 1600 году. Будучи человеком бесхитростным, он вообразил, что увиденные им в Ладакхе буддийские монастыри основаны в свое время несторианами [13]13
  Несториане – последователи учения константинопольского патриарха Нестория (ок. 380 ~ ок. 451 гг. н. э.). Учение, включавшее отказ от догмата о святой троице, было признано решением Эфесского собора в 431 г. ересью. Последователи Нестория, спасаясь от преследований, покинули Восточную Римскую империю и рассеялись по Азии вплоть до Дальнего Востока. На территории России в начале XX в. были обращены в православную веру. Что касается Диего д’Альмиедо, то на его месте мог ошибиться и более образованный человек – несторианское письмо оказало существенное влияние на развитие письменности в монголо-тибетском районе. – Примеч. пер.


[Закрыть]. По возвращении д’Альмиедо информирует епископа Гоа о своем открытии, которое поражает почтенного священнослужителя до глубины души. Следующим в Каргил попадает в 1616 году католический миссионер из ордена капуцинов. Затем, уже в 1717 году, через Каргил проезжает некий брат Дезиреди из ордена иезуитов. Он направляется в Лхасу, где на короткое время обосновывается католическая миссия.

У меня при себе в качестве путеводителя были «Путевые заметки» Муркрофта, написанные в 1823 году. Муркрофт (ветеринарный врач по специальности) был первым англичанином, посетившим Каргил. Он же – первый, кто обратил внимание на людей, живущих в окрестностях Каргила, до странности похожих на европейцев.

Увы, Муркрофту не суждено было вернуться из той поездки. Составив описание Ладакха, он через Каракорум направился в Хотан, где и умер от лихорадки. Его слуга и спутник сохранил путевые заметки, которые впоследствии были изданы.

Надо сказать, что Муркрофт, очевидно, умел подбирать проводников. В своих заметках он отводит немало места рекомендациям по этому поводу, подробно разбирая достоинства и недостатки представителей тех или иных этнических групп. Я, однако, в этих советах уже не нуждался. В свое время владелец одной из каргилских харчевен порекомендовал мне в качестве проводника некоего Нордрупа из местных монахов. Выбор оказался так хорош, что я не только не мечтал о лучшем спутнике, но теперь попросту не мог и представить себе экспедицию в Ладакх без Нордрупа.

Глава третья. Человеческие жертвоприношения

К моей великой радости, Нордруп прибыл в поселок еще за два дня до нашего приезда. С высоты своих ста шестидесяти пяти сантиметров он снизу вверх смерил быстрым взглядом Мисси и воскликнул:

– Пе чимбу! (Вот это рост!)

И расхохотался. У Нордрупа были ярко выраженные монголоидные черты лица, череп же относительно узкий, вытянутой формы. Такое смешение монголоидных и европеоидных черт можно наблюдать у большинства жителей Ладакха.

– Ну, а еще что новенького? – поинтересовался наш будущий проводник с лукавой улыбкой, не отрывая взгляда от лица Мисси. А затем, как бы извиняясь за свою несдержанность, добавил:

– Я привез тебе лекарство от душевных ран.

Произнеся эти слова, Нордруп принялся рыться в бесчисленных складках красного, покрытого дорожной пылью длинного балахона, доходившего ему до щиколоток и оставлявшего открытыми взятые у меня годом раньше башмаки (они были ему явно велики). Наконец он извлек из глубин балахона бутыль с моим излюбленным напитком. Это питье, очень похожее на ячменное виски, приготовил специально для меня его брат. Вручив мне бутыль, Нордруп начал с воодушевлением рассказывать о последних новостях в жизни Заскара.

Нордруп объяснил, что мое послание он получил совершенно случайно, встретив на горной тропе одного человека, который и сообщил о моем приезде. В Заскаре жизнь шла нормально. Из важных событий Нордруп выделил одно – в район прибывает далай-лама. Одновременно с его приездом должна будет состояться церемония открытия автомобильного движения по дороге, которая свяжет наконец Заскар с внешним миром. Таким образом, как я вынужден был с грустью констатировать, через считанные дни настанет конец долгому уединению этой долины, считавшейся до сих пор одним из самых недоступных районов мира.

Отныне благодаря дороге Заскар станет частью общества потребления, узнает счет деньгам, и, следовательно, молодежь начнет покидать родные поселки и потянется на заработки в города…

Я попытался объяснить все это Нордрупу, но слова мои не достигали цели. Он был неимоверно счастлив от того, что теперь сможет добираться на грузовике до Каргила за два дня вместо четырех-пяти дней пешком. Вдобавок по новой дороге скоро прибудет его святейшество далай-лама.

– До того как он приедет, тебе нужно обязательно успеть съездить в Ролагонг, – заметил Нордруп. – Ты увидишь, где мы собираем лекарственные травы.

Это был намек на известную только местным жителям долину, своего рода заповедник горных трав. Все врачеватели окрестных монастырей отправлялись туда для сбора тех лекарственных растений, которые наряду с волчьими лапами и сушеными задними лапками лягушек составляют основу их чудодейственного врачебного арсенала. Посетить эту долину было одним из самых горячих моих желаний.

На следующий день мы влезли в грузовик, идущий в Заскар. Водитель завел мотор, и машина, отчаянно сигналя, стала пробираться сквозь толпу. Так началось наше двухдневное путешествие, сопровождавшееся немилосердной тряской по ухабам и выбоинам, которые местные жители безуспешно пытались засыпать к приезду его святейшества. Сквозь завесу пыли нам редко удавалось рассмотреть окружавший нас великолепный пейзаж. От самого Каргила дорога постоянно шла в гору по величественной долине реки Суру, которую окружали скалистые горы, увенчанные искрящимися снежными пиками. Тут и там по долине были разбросаны селения, похожие на оазисы. Время от времени луч солнца освещал серебристые купола маленьких мечетей. Мне вспомнилось, что Херрманн считал эту долину тем местом, где, возможно, находились легендарные золотые прииски, упоминавшиеся Геродотом. Это предположение нужно было проверить.

Последние семьдесят пять километров дороги, проложенной по долине реки Суру, проходят по безлюдной местности, где царят ледники. Они спускаются с двойной цепи горных вершин, самая высокая из которых, Нункун, достигает 7135 метров над уровнем моря. Эта долина завершается небольшой каменистой площадкой, окруженной со всех сторон горами. Здесь, на высоте 4400 метров, четыре бурные речушки спускаются с гор, омывая стены монастыря Рингдом, западнее которого ламаистских монастырей уже нет. Рингдом-Гомпа («гомпа» по-тибетски – «монастырь») расположен в одном из наиболее холодных мест обитаемой части планеты. На протяжении всего года ртутный столбик термометра опускается ночью ниже нуля. Но величавая красота этих мест заставляет забывать о суровости природных условий. Дальше за Рингдомом, по другую сторону перевала Пенси-ла, простирается затерянная в горах ледяная долина Заскара.

Первую после прибытия ночь мы провели в палатке, которую поставили рядом с монастырем. Вечером, когда мы сидели, греясь у нашей маленькой печки, Нордруп рассказал о своей последней мечте: построить дом, настоящий дом, и переселиться туда из своей хижины, где всего одна-единственная комната. Дом он построит от начала и до конца сам, а начнет строительство года через четыре, может, через пять, когда подрастут тополя, посаженные им около его нынешнего жилища. Была у Нордрупа и еще одна мечта – перегородить проходящий через его поселок горный поток и устроить водяную мельницу, чтобы молоть ячмень. Для осуществления этого ему нужно будет целую неделю шагать по горным перевалам, пройти по ледникам ущелья Умази-ла (5350 метров над уровнем моря), чтобы принести на своих плечах бревно, подходящее для изготовления мельничного желоба. Из этого примера ясно, насколько ценна здесь древесина. Мисси, внимательно слушавшая рассказ, была поражена: перед ней во всей своей красе представали реальные условия будничной жизни обитателей Заскара. Моя спутница по нынешней экспедиции немало повидала на своем веку: она объездила всю Европу, свободно говорила на четырех языках. Теперь для нее открывался совершенно иной мир. Мир, где техника была простой и понятной, мир, в котором физический труд был не только необходимостью, но и доставлял удовольствие. Словом – мир Гималаев.

Лагерь экспедиции в долине реки Доды близ Гиагама.

Мисси всегда была неплохой спортсменкой, и, по ее собственным словам, мотопробеги и конные прогулки привлекали ее гораздо больше путешествий в кузове грузовика. Впрочем, ей удалось великолепно приспособиться к условиям Гималаев, и, глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина никогда раньше не ночевала в палатке. Вскоре наше жилище со всех сторон окружили местные дети и их родители. И маленькие, и большие показывали нам свои ссадины и порезы. Вот где пригодились запасы бинтов и всевозможных таблеток. Рост Мисси явно произвел ошеломляющее впечатление на детей, но при помощи улыбки и скромных знаний тибетского языка ей быстро удалось вполне расположить их к себе и даже добиться того, чтобы наши маленькие гости обратили внимание на протекавший рядом ручей.

– Та-та пух-пух! – повторяла Мисси. – Сначала поди вымойся, а потом уже я тебя перевяжу. Да-да, вымойся, вымойся… Весь…

Плохо ли, хорошо ли, но дети ее понимали или по крайней мере старались понять. Облившись прямо в одежде ледяной водой с головы до ног, они возвращались и становились в очередь к «ани-ла», как они ее называли. Мисси раздавала конфеты, перевязывала ссадины, и чувствовалось – теперь она поняла, что меня всегда так привлекало в жителях Гималаев. Их жизнерадостность и сердечность завоевали не только мое сердце – в свое время они покорили Лейтнера, Шоу и многих других мало склонных к чувствительности викторианцев.

На следующий день мы заняли свои места в кузове грузовика и снова покатили по ухабам сквозь облака пыли. К вечеру, преодолев спуск по западному склону хребта Заскар, грузовик доставил нас в селение Сунри, где жил Нордруп. Сунри состоит из трех десятков беленых саманных домиков с маленькими, зарешеченными окошечками. Заскар – один из самых высокогорных районов в мире, снег лежит здесь шесть месяцев в году. В холода жители долины спускаются в подвальные помещения без окон и согреваются возле очагов, которые топятся ячьими кизяками – единственным горючим материалом в этой безлесной местности. За теми редкими деревьями, которым, несмотря ни на что, удается закрепиться на здешней почве, жители поселков ухаживают так, как мы ухаживаем за цветами. И Нордруп ухаживал за тополиной рощицей, посаженной им возле своей хижины и предназначенной для постройки дома его мечты. В этом игрушечном леске мы и разбили свой лагерь.

Утром нас разбудили крики ребятишек, гнавших овец на пастбище. Эхо их голосов сливалось в единый хор с журчанием ручейка, протекавшего неподалеку. Когда я откинул полог палатки, моему взору предстали остроконечные вершины Большого Гималайского хребта. Воздух здесь, на высоте 4000 метров, был кристально чистым, и я совершенно четко видел скалы и ледники, находившиеся от нас на расстоянии многих километров. В этом пейзаже не было полутонов, граница между светом и тенью проходила резко, так же, как, к примеру, граница между темной и освещенной частями лунного диска. Северная сторона Гималаев, куда не доходит дыхание муссона, – это ледяная пустыня с необычайно суровым климатом.

Я задавал себе вопрос, что же заставило людей поселиться в этой столь обделенной природой местности? Оттеснили ли их сюда из более приветливых мест враги, как уверяют иные ученые мужи? Или же их, как и меня самого, привлекла суровая красота? В конце концов уссурийский тигр явно не мечтает переселиться в тропические джунгли, и уж наверняка никто не в состоянии со всей точностью определить, где больше нравится перелетным птицам – в странах с жарким или умеренным климатом. Общечеловеческая тяга к тропикам и солнечным пляжам – явление чисто современное.

И все-таки жить на такой высоте нелегко. Нам понадобилось около полутора месяцев для полной акклиматизации. Для идеального же приспособления к подобным высотам нужна не только привычка, но и соответствующие изменения в организме. Вспомним необычайно большой объем легких у перуанских индейцев. Жители Тибета и Гималаев объемом грудной клетки и прочими деталями строения тела не отличаются от родственных народов, живущих на окрестных равнинах. Впрочем, типичный для всех представителей монголоидной расы широкий нос хорошо согревает вдыхаемый холодный воздух, а пухлые, обильно снабженные кровеносными сосудами кисти рук и щеки прекрасно приспособлены к длительному пребыванию на холоде. Существовали ли в этих местах исконные обитатели Гималаев, исконные горные жители, такие, как перуанские инки? Ответ на этот вопрос и должна была искать наша экспедиция.

Мы еще не оправились толком от переезда, куда более утомительного, чем пеший переход, как я приступил к поискам материальных памятников древнейшей истории Заскара, в частности рисунков на камне. Я надеялся, что благодаря им нам удастся узнать что-нибудь о первых обитателях долины. Прежде всего мы с Мисси отправились к подножию утеса неподалеку от поселка, где ранее я заприметил крупный обломок скалы, покрытый изображениями горных козлов. Художник нарисовал целое стадо этих животных, которых преследовали два охотника с луками. Рядом с охотниками были изображены несколько собак, гнавшихся за стадом или старавшихся окружить его. Эта сцена была выбита на скале распространенным в большинстве районов Гималаев способом: острым твердым орудием, вероятно, просто обломком камня художник наносил множество точек, выстраивая их в линии. Специалисты так и называют эту технику – «точечная». Животные были нарисованы в весьма упрощенной, если не сказать стилизованной манере, изображения же людей походили на детские рисунки. Но в целом рисунок производил впечатление строгого изящества и законченности.

С того момента, как в возрасте двенадцати лет я впервые срисовал со стены одной из пещер изображенного там тысячи лет назад бизона, меня не переставало восхищать изобразительное искусство каменного века. Совершенство, с которым выполнены наскальные рисунки этой эпохи, свидетельствует о прекрасно развитом художественном вкусе наших предков, мастерски владевших искусством стилизации. Все это с полным правом можно отнести и к авторам изображений, представших перед нашими глазами в самом сердце Гималаев.

Меня не покидало чувство, что этот обломок скалы в окрестностях Сунри имел некое особое значение. Но какое именно? Какова была цель художника? Почему нарисована именно сцена охоты и именно в этом месте? Да и кто в конце концов был автором творения? Я уже знал, что подобные изображения горных козлов довольно часто встречаются в Тибете, Ладакхе, а также на севере Пакистана. Профессор Туччи утверждал, что «подобные рисунки столь широко распространены в Азии, что невозможно сколько-нибудь точно установить их происхождение или связь между их появлением в разных районах».

Такой вывод всегда казался мне слишком мрачным. Опускать руки не хотелось: я был глубоко убежден, что рисунки выполнены в более чем отдаленные времена и по ним мы можем многое узнать о древней истории Гималаев и Центральной Азии.

Тибет и Гималаи долгое время оставались недоступными для иностранцев, и поэтому многие факты даже новейшей истории района, не говоря уже о древнейшей, остаются неизвестными или малоизученными. Лично я древнейшей историей увлекся благодаря счастливому стечению обстоятельств. В 1959 году, во время моей первой экспедиции в Гималаи, меня пригласили посетить один из поселков вблизи Леха. Там я впервые услышал об азиатских «небесных камнях», по поверью местных жителей упавших с неба в незапамятные времена. Мне показали небольшую коллекцию каменных топоров и кремниевых орудий, найденных у подножия сожженного молнией дерева. Неподалеку от этого дерева в скале был вход в небольшую пещеру, куда я не преминул спуститься в поисках других орудий. Вот тогда и зародился мой интерес к древнейшей истории Гималаев. Теперь этот интерес привел меня в Заскар вновь.

Описанные выше изображения горных козлов совершенно аналогичны изображениям в европейских пещерах эпохи мезолита. Тридцать из ста шестидесяти пяти известных мезолитических пещер Европы покрыты подобными рисунками, которые встречаются и в других частях света. Тысячелетиями горные козлы были желанной добычей человека. Уже в эпоху верхнего палеолита люди охотились на них.

Вскоре в Заскаре многие узнали о моем интересе к изображениям «скина», как здесь называют горного козла. За ничтожный отрезок времени я исходил с друзьями Нордрупа все окрестности поселка и осмотрел множество рисунков на камнях. Эта охота за нарисованными козлами привела меня и на высокогорные пастбища, расположенные в нескольких часах ходьбы от поселка.

Вскарабкавшись туда с немалым трудом по горным тропам, я подумал, что на этой высоте можно, пожалуй, встретить и живых горных козлов. Я запечатлел на пленку камни с рисунками в надежде, что когда-нибудь мне удастся их датировать. Задача эта, впрочем, будет явно не из легких. Ученые располагают сегодня новейшими методами датировки, включая изотопные. Однако, увы, способа точной датировки скульптурных изображений и рисунков на камне пока не, существует.

Я уже готов был оставить всякую надежду датировать рисунки, как мне необыкновенно повезло. Я обнаружил сразу несколько изображений козлов на скалах, превращенных в буддийские чхортены – вертикально установленные каменные монументы, покрытые сложным рисунком. Дело в том, что рисунок чхортенов был нанесен на камень явно поверх изображений горных козлов, и при этом был выполнен в той же манере! Сами же чхортены были весьма разнообразны по сложности исполнения – от простого конуса на грубо отесанном цоколе до сложной ступенчатой пирамиды, увенчанной развевающимися флагами.

Не приходилось сомневаться, что эти чхортены были сооружены в весьма давние времена, в отдельных случаях, возможно, в первые годы распространения буддизма в Гималаях. Некоторые из них следует отнести, видимо, к I веку нашей эры. В это время на северо-западе Индостана располагалось государство царя Канишки, который, как считали местные жители, и основал первые монастыри в Заскаре. Эти сведения говорили в пользу моей датировки чхортенов.

Я с интересом обнаружил, что рисунки на наиболее древних чхортенах по цвету были значительно светлее, чем располагавшиеся под ними изображения сцен охоты. Таким образом, некоторым изображениям горных козлов должно было быть уже более двух тысяч лет. Но если это и так, то данный факт ни в коей мере не приподнимает завесу ни над тем, кто же был автором охотничьих сцен, ни над тем, по какому поводу они были изображены.

Обсуждая этот вопрос с Нордрупом подле керосиновой печурки посредине нашей большой палатки, я пытался растолковать ему причины своего интереса к каменному веку и объяснить, зачем мне так необходимо было установить, кто населял Заскар в древности. Впрочем, у Нордрупа на все были готовые ответы. Он хорошо помнил легенду о сотворении мира: вначале Гималаи были огромным озером, затем постепенно воды ушли. Человек появился не сразу – сначала на месте озера в горных пещерах жили лишь обезьяны. Эти обезьяны спустились с гор на берега бирюзового озера, в водах которого обитала богиня. От богини и обезьян и произошли первые люди.

– Видишь, – заметил с улыбкой Нордруп, – наши предки и впрямь жили в пещерах, как ты мне и говорил.

Дело в том, что перед этим я рассказывал Нордрупу о жизни людей эпохи неолита и поведал ему, что давным-давно европейцы жили в пещерах. Нордруп был восхищен тем, что наши теории в этой точке пересеклись. Он безоговорочно верил всему, чему учила его религия. Ярый буддист, Нордруп провел большую часть жизни в монастыре Курша, где состоял в должности помощника главного эконома. В этом качестве он должен был собирать зерновую «десятину» с семей, проживающих на землях монастыря. Поэтому он и объездил все поселки и был знаком почти со всеми родами Заскара.

– В Заскаре полным-полно камней с козлами! – заявил мне Нордруп, занятый приготовлением ужина. – Но только к чему отыскивать все?

Объяснить, какова была моя цель, оказалось трудно. Это было нелегко отчасти оттого, что я и сам себе не мог до конца объяснить причины своего увлечения каменным веком. Думаю, что она кроется в естественном любопытстве ко всему касающемуся нашего собственного прошлого. Меня всегда удивляло, как мало мы знаем о первых шагах человечества. Трудно описать волнение, которое я испытал раньше, когда на Филиппинах было обнаружено неизвестное племя, стоящее на уровне развития каменного века. Я пристально вглядывался тогда в лица этих людей, надеясь прочесть ответ на все мучившие меня вопросы об истоках человеческой цивилизации.

Впрочем, не будем забывать, что есть немало и других людей на планете, еще недавно живших почти как в каменном веке. Южноафриканские бушмены, жители Андаманских островов, некоторые племена аборигенов Австралии и Новой Гвинеи – вот лишь несколько примеров. Выходит, что каменный век – это не такое уж далекое прошлое человечества. В конце XIX века на Земле оставалось еще как минимум три группы племен, не умевших добывать огня: пигмеи, жители Андаманских островов и аборигены Тасмании. Все они пользовались огнем, но находили его или в природе, или у соседних племен.

Изучение этих народов позволило узнать немало нового. Однако они не принадлежали к европеоидной расе, и поэтому их изучение проливало мало света на жизнь наших европейских предков. Кто оставил нам столько чудесных произведений наскальной живописи, а также величественные памятники Стонхенджа в Британии? Кто воздвиг солнечные менгиры, стоящие до сих пор, подобно часовым, на полях Франции и других европейских стран? Бог знает, чего бы я не отдал за то, чтобы узнать, кто воздвиг этих немых свидетелей эпохи, о которой мы так мало знаем! А если мы узнаем, во что верили эти люди, как жили, о чем мечтали?.. Были ли это племена, стоявшие на одном уровне с бушменами и аборигенами Тасмании, или они превосходили их по своему развитию? Да и узнаем ли мы когда-нибудь все это? С незапамятных времен орды чужеземных завоевателей уничтожали в памяти народов Европы воспоминания об их прошлом. От каменного века до наших дней дошло немало различных вещей, традиций же сохранилось несоизмеримо меньше, хотя некоторые обряды и традиции в селах Европы еще сохранили последние следы ритуалов каменного века. До нас дошли сказания о феях, единорогах, духах леса, сохранились остатки культа дуба и других деревьев. К этому следует добавить странные табу, а также разрозненные воспоминания о суровых культах, требовавших человеческих жертвоприношений. Все эти воспоминания крайне смутны и туманны; все они – последние тени исчезнувшего мира, вытравленные из нашего сознания не только ордами варваров, но и христианской церковью, не проявляющей, как и ислам, терпимости по отношению к прежним верованиям.

Буддисты в отличие от христиан и мусульман значительно более терпимы в этом отношении. Поэтому в Заскаре не предпринималось никаких систематических попыток вытравить из памяти его жителей воспоминания о прошлом.

Осматривая с Нордрупом рисунки на камнях, я постоянно задавался вопросом: почему такое количество изображений горных козлов и ни одного изображения какого-либо другого животного? Свидетельствовало ли это о некоем особом значении, придававшемся горным козлам, и если да, то о каком? Рога и черепа козлов, как и черепа баранов, являются, судя по всему, одним из наиболее древних «символов веры». Наиболее простой случай их применения известен по захоронению в городище Тешик-Таш в Узбекистане. В могильнике рядом с уложенным в зародышевом положении телом ребенка, а вернее, вокруг него были разложены козьи рога. Это захоронение примечательно еще и тем, что относится к стоянке неандертальцев и является, следовательно, одним из древнейших примеров похоронных обрядов.

В значительно более поздний период козья голова с длинными рогами становится наиболее часто встречающимся изображением на первых бронзовых и керамических изделиях Китая. Козья голова, стилизованная в особой, удивительно напоминающей искусство майя манере, есть и на многих изделиях эпохи Шан. Некоторым из этих изображений, которые носят название «таоте», более трех тысяч лет.

Из старинных китайских рукописей нам известно, что тибетские племена задолго до основания тибетского государства почитали в качестве божества горного барана. Рукописи гласят, что имя божества было Овис Ходгсони, на Западе же он был известен как Овис Амон. Любопытное совпадение – верховное божество древних египтян, Амон, также воплощался в образе барана.

Одним из многочисленных титулов, которые присвоил себе Александр Македонский, был титул «Сын Амона». По этой причине он нередко изображался с бараньими рогами – знаменитыми «золотыми рогами» Александра. Это, конечно, не означает, что существует какая-то прямая связь между культом Амона и древними верованиями народов Тибета. Но кто знает…

В ходе своих поездок мне весьма часто приходилось видеть бараньи черепа, прибитые над дверями домов и воротами храмов. Считалось, что они защищают от сил зла.

В Мустанге мне довелось присутствовать на церемонии изгнания злых духов из стен города. Злых духов должна была унести с собой изгоняемая из города коза. Это только один из многих примеров ритуального изгнания коз и козлов, уносящих с собой людские несчастья и выполняющих, таким образом, роль знаменитого «козла отпущения». Отголоски этого обычая сохранились и в христианской религии: вспомним «божьего агнца», который принимает на себя все людские грехи. Не является ли это пережившей свое время частью верований эпохи каменного века?