Текст книги "Золото муравьев"

Автор книги: Мишель Пессель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава десятая. Кончина льва

И вот самолетом мы прибыли в Кашмир. Во времена Александра Македонского повелителем Кашмира был некий Абисарес, союзник Пора, боевые слоны которого чуть было не остановили победоносное продвижение армии греков после ее выхода из Таксилы. Когда Пор потерпел-таки поражение, его союзник направил в дар победителю немало серебра, а также слонов. Лично же на поклон к Александру Абисарес не явился, сказавшись больным. Разгневанный полководец счел это уловкой и немедленно отрядил в Кашмир воинов, задачей которых было проверить на месте состояние здоровья лукавого владыки. Воины этого небольшого отряда были, судя по всему, первыми и единственными греками, посетившими Кашмир. Убедившись, что властелин этих плодородных земель действительно нездоров, они повернули назад и присоединились к основной части армии.

Если бы только посланцы Александра прошли чуть дальше в глубь долины, думал я, то они, возможно, обнаружили бы, что кашмирцы, живущие в окрестностях озера Вахур, называют своих соседей – жителей лежащей к северу высокогорной местности именем «дарада» (или «дарады»)! Впрочем, этот факт ускользнул не только от воинов Александра, но и от многих исследователей, тщетно пытавшихся установить происхождение названия племени, которое считалось стражем «золота муравьев». Как знать, если бы кашмирский экспедиционный корпус все-таки принес это известие повелителю, то, может быть, Александр, вместо того чтобы продолжать свое продвижение к Гангу, отправился бы на север, в страну муравьев-золотоискателей… Как нам удалось выяснить в Сринагаре, еще и сегодня кашмирцы с озера Вахур называют горцев, «носящих шерстяную одежду», то есть крестьян-скотоводов с высокогорных долин, что к северу от Сринагара, «дарада» или «дарады». Отметим и то, что в наши дни дарады говорят на языке шина, родственном языку минаро. Думается, если бы мне или другим исследователям довелось обнаружить приведенную логическую цепочку чуть раньше, то это существенно облегчило бы наши поиски ответа на вопрос, кто такие дарды. Во всяком случае все сказанное еще раз подкрепило мое предположение о том, что Геродотовы «дарды» – никто иные, как наши знакомые минаро.

Древнегреческие историки подразумевали под кашмирцами народ, живший в верховьях Инда и занимающийся разведением коз. Некоторые детали: эти кашмирцы были хорошими наездниками, что же касается их страны, то ее главной особенностью было изобилие золота в недрах. Похоже, что названные детали у нас начинали складываться во вполне логичное построение. И если никаких муравьев-золотодобытчиков мы еще не нашли, то были, вероятно, на верном пути.

На следующий день после прибытия в Сринагар до нас дошло печальное известие: шейх Абдулла слег в результате сердечного приступа. На базаре, куда мы отправились закупать походный провиант, люди обсуждали эту весть.

Дня через два после нашего переезда в Каргил, вечером, когда мы уже готовились ко сну, в дверь постучали. Это оказался Какпори, приехавший из Сринагара вместе с красавицей женой (она родом из Ладакха) и маленьким ребенком. Какпори был очень взволнован и не стал скрывать причину этого. Ему уже была известна новость, которую жители Каргила узнают лишь на следующее утро: шейх Абдулла скончался.

Утром я вышел на веранду нашего дома. Перед моими глазами лежала долина Суру. Солнце дотла выжгло берега реки, и взлетавший с подножия одного из холмов вертолет висел над землей в огромном пылевом облаке. Выше, за холмами, виднелись зубцы далекой горной цепи, которую нам вскоре предстояло пересечь.

Вертолет взмыл наконец ввысь и начал быстро удаляться. Я спустился на базар, и сразу в глаза бросилась толпа, собравшаяся на перекрестке. Оглядевшись, я увидел черные флаги, свисавшие с крыш. «Шейх Абдулла умер» – эта новость передавалась из уст в уста. Сердце мое сжалось – меня искренне опечалила кончина этого замечательного человека, которому я был многим обязан. В течение многих лет главный министр штата оказывал мне всяческую поддержку. Во время последней нашей экспедиции он еще раз проявил глубокое понимание ее целей. Мне подумалось, что, продолжая эту работу, я как бы отдам долг памяти «Кашмирскому Льву». Он лучше других понимал, как важно в кратчайшие сроки завершить изучение традиций минаро, что облегчит путь к пониманию древней истории Кашмира.

Громкоговоритель оповестил народ о начале трехдневного траура. На базаре многие обсуждали возможные последствия кончины политического лидера штата. Было известно, что, вероятно чувствуя приближение смерти, несколькими неделями раньше шейх Абдулла в качестве преемника назвал своего сына Фарука. Людей волновал теперь вопрос, в какой мере сын сможет продолжить линию отца и поддерживать порядок в этом беспокойном районе.

А нам нужно было приниматься за работу. Я планировал нанять в Каргиле носильщиков из минаро и отправиться с ними вверх по долине Суру до того места, где годом раньше мы обнаружили не расшифрованную до сих пор древнюю надпись на статуе Будды. Оттуда я думал пройти через перевалы Руси-ла и Сапи-ла и добраться, таким образом, к еще не изученным древним поселениям минаро.

В подборе проводников я очень рассчитывал на помощь Нордрупа и направил ему письмо с просьбой присоединиться к нам в Каргиле, как бывало во время предыдущих экспедиций.

Надеясь на скорое прибытие Нордрупа, я прогуливался по базару, заранее высматривая возможных попутчиков. Увы, минаро на базаре не было, что и понятно: уже 8 сентября, уборка урожая в самом разгаре.

Еще несколько дней я бродил так по базару – и без всякого результата. Отчаявшись, я побрел как-то к ветхому зданию транспортной компании, где в предыдущий наш приезд мне посчастливилось встретить семью минаро. На сей раз я обнаружил в комнате на третьем этаже лишь двух ладакхов, кипятивших свой соленый чай. Я уселся на пол рядом с ними и завел разговор. Мои собеседники были приятно удивлены тем, что я говорю на их языке, и оказались весьма разговорчивыми. Решение отдаться на милость транспортной компании оказалось счастливым: вернувшись сюда на следующий день, я увидел в соседней комнате троих минаро. Они рассказали мне, что прибыли из Дарчики, чтобы продать излишки собранного урожая абрикосов. Минаро угостили меня абрикосами, а затем я поспешил к Мисси, чтобы сообщить ей об удаче.

– Как ты думаешь, они согласятся пойти с нами? – спросил я.

– Давай лучше подождем Нордрупа, – заметила осторожная Мисси.

Но на следующее утро, так и не дождавшись Нордрупа, мы отправились все-таки вдвоем к зданию транспортной компании. Увы, минаро уже ускользнули. Похоже, что вместе с ними исчезла и последняя надежда найти в этом городе проводников для экспедиции. Мы уселись в соседней комнате рядом с уже знакомыми мне ладакхами. Но вдруг дверь приоткрылась, и – о радость! – в нее заглянули те, ради кого мы сюда пришли. И вот мы уже все вместе сидим за соленым чаем.

В глазах стороннего наблюдателя мы являли собой весьма примечательную компанию: ладакхи в своих красных халатах, рядом – Мисси, будто только что вышедшая из магазина модной спортивной одежды, и минаро в обтрепанных одеяниях. Впрочем, несмотря на непритязательность одежды, именно минаро, вероятно, в первую очередь привлекли бы внимание, до такой степени они были похожи на нас, европейцев. Один из них, – как я потом узнал, его звали Сонам – был вылитой копией моего друга из Шотландии. У него были узкие вытянутые нос и подбородок, живые глубоко посаженные глаза. Я никак не мог отделаться от ощущения, что он вот-вот заговорит по-английски с шотландским акцентом. Но само собой разумеется, говорил он на ладакхи – языке, которым большинство минаро хорошо владеют. Черные волнистые волосы Сонама доходили ему до плеч, и он чертовски походил на развязного европейского хиппи. Попутчик Сонама, которого звали Таши, был постарше, лет приблизительно сорока. Голову его прикрывала шерстяная красно-сине-зеленая шапочка. Как потом выяснилось, под этим убором скрывалась заурядная лысина – редкое, между прочим, явление среди местных жителей. На манер некоторых озабоченных аналогичной проблемой европейцев он пытался замаскировать нехватку волос. Однако, как и у его европейских собратьев по несчастью, толку от этой маскировки не было никакого. Сама ее методика, впрочем, довольно любопытна: отросшие на висках длинные волосы Таши заплетал в косицы, которые собирал затем на макушке в узел. Черты лица Таши – орлиный нос, тонкий профиль – делали его похожим на утонченного европейского аристократа, конечно, если не обращать внимания на макушку. Третий минаро был очень похож на Сонама – впоследствии выяснилось, что это его брат.

Выпив обязательные три чашки чая, похожего по вкусу на жидкий бульон, мы все поднялись. Оставив ладакхов, я прошел в комнату минаро и напрямик спросил их, не согласятся ли они сопровождать меня по долине Суру. Какое-то время все трое удивленно и с некоторым недоверием молча глядели на меня, а затем перекинулись между собой несколькими фразами на своем языке. После этого мне был задан деловой вопрос об оплате.

– Двадцать пять рупий в день. – Я решил не скупиться.

– Хорошо, мы согласны. Двое из нас пойдут с тобой. Но это будет не раньше, чем через два дня, – нам нужно сначала распродать абрикосы.

Я со своей стороны заверил предполагаемых проводников, что и сами мы не торопимся, так как ожидаем прибытия друга – одного ламы из Заскара, который отправится с нами.

Когда я услышал, что двое минаро согласны сопровождать нас, то сначала не мог поверить этому неожиданному счастью. Теперь оставалось только дождаться Нордрупа.

А Нордруп не появился ни назавтра, ни через день. Я отправлял в Заскар все новые и новые отчаянные послания – их везли теперь и шоферы большегрузных грузовиков, и монахи, и туристы. В конце концов я рассудил, что ждать дольше не имеет смысла – нужно собираться. Что же все-таки приключилось с нашим другом? Я был не на шутку встревожен. Может быть, он болен, а может, просто совершает очередное дальнее паломничество? Вот уже девять дней, как мы ждали его в Каргиле. Тем временем становилось все холоднее и холоднее. Пронизывающий северный ветер позолотил листву росших по краям базара ив: надвигалась суровая гималайская зима.

В ночь перед выходом я еще раз осмотрел снаряжение и багаж. Заранее трудно было рассчитать, сколько мы пробудем в пути, и провианта запасли примерно недели на три. Нам предстояло преодолеть два перевала, и поэтому нужно было нести с собой все необходимое для дороги и стоянок в горах. Словом, вещей хватало.

Не теряя все-таки надежды, что Нордруп в конце концов появится в Каргиле, я оставил для него описание нашего маршрута у Гуляма Какпори. А начаться маршрут должен был со статуи Будды – нам предстояло «официально открыть» древнюю надпись на ней.

Глава одиннадцатая. Золото муравьев

Какое все-таки наслаждение покинуть наконец душный Каргил!

Мы направились вверх по долине, ведущей в Заскар. Вскоре с обеих сторон появились первые отроги горной цепи.

В Санко мы выбрались из долины и теперь уже ехали к поселку Картсе по разбитой дороге. Километрах в полутора от села дорога превратилась в тропинку. Нам пришлось оставить «джип», выгрузиться и попрощаться с водителем. Теперь с нами были только Сонам и Таши. Отныне мы уже полностью зависели от них.

Отправившись на поиски места, где можно было бы разбить палатки, я обнаружил довольно крутую тропинку, спускающуюся к маленькому оросительному каналу. Я прошел вдоль него до отвесной скалы, на которой был высечен десятиметровый Будда с толстыми губами и несколько негроидными чертами лица. Задрав голову, чтобы хорошенько рассмотреть статую, я увидел, что вся она вымазана коровьим навозом. Вероятно, мусульмане из окрестных селений выражали таким способом свое презрение к чужому божеству.

Я вернулся, чтобы показать дорогу Сонаму и Таши, несшим наше снаряжение. Мы устроили лагерь у самого подножия огромной статуи. Лагерь был маленький, так как для проводников мы захватили с собой лишь палатку и два одеяла.

Я думал остаться здесь на один-два дня в надежде, что Нордруп все же нас настигнет. Устроившись, мы с Сонамом отправились искать материал для лестницы, чтобы можно было добраться до бедра Будды, где выбита надпись. Несколько дней назад неожиданным паводком вырвало с корнем все небольшие деревья у берега, так что подходящего материала для лестницы-времянки было предостаточно.

Новый проводник экспедиции по имени Таши.

Сонам оказался ловким и сговорчивым парнем, всегда готовым оказать любую помощь. Таши тоже был человеком приятным в общении, но куда более сдержанным. Любопытные это были люди: несмотря на их повадки и поведение, кажущиеся нам странными, мы не могли не чувствовать какую-то связь между нами – связь, основанную лишь на их европейской внешности. И они, и мы, кажется, понимали, что эта связь существует. Наверное, они должны были чувствовать себя несколько отчужденно в этих краях. Даже индийские солдаты, эти арии с темной кожей, были не похожи на них, Минаро не только внешне, но и темпераментом напоминали европейцев. Обладая чуткой и непосредственной натурой, они более откровенны и разговорчивы, чем жители Заскара или Ладакха. Их движения более порывисты. И Сонам, и Таши громко и как-то совершенно не в восточной манере излагали свои намерения и мысли. Наблюдая за ними, я понял, что за двадцать три года пребывания в Гималаях я настолько привык к тибетцам, что поведение минаро мне уже казалось странным, хотя они и были так похожи на нас. Случалось, мы с Мисси обращались к Сонаму и Таши по-английски, забывая, что они не знают этого языка.

Сонаму было тридцать три года, и женат он был на жене своего старшего брата. Обычай «братской полиандрии» весьма распространен среди минаро. Он находит отражение даже в терминологии родственных отношений: так, слово «аис», означающее «мать», служит и для обозначения жены дяди по отцовской линии. Обычай широкой полиандрии, по-видимому, результат матриархальных связей, хотя, с другой стороны, имущество у минаро всегда наследуют мужчины, а не женщины.

Таши сообщил нам, что у него есть девятилетняя дочь. Это его первый ребенок от жены старшего брата.

– Такая красавица! Вам надо будет обязательно на нее посмотреть, – заявил он с гордостью.

Сонам почему-то часто грустил.

Оба наших спутника держались с большим достоинством, и весьма своеобразное одеяние не было в этом помехой. Сонам без конца поправлял обшлага рубашки и расчесывал волосы, а потом принимался крайне старательно прилаживать на голове свою забавную вязаную шапочку. Таши тоже не отставал от него, с серьезным видом поправляя волосы, сплетенные на лбу в косички. Было ясно, что для них возможность сопровождать экспедицию – настоящее событие. Они пристально изучали наше снаряжение, приводившее их в настоящий восторг. Надувные матрасы и молнии на палатке, фотоаппарат и все остальные привычные для нас вещи были для них открытием. Особый интерес вызвали записные книжки, и проводники были готовы давать любые, какие только мы пожелаем услышать и записать разъяснения по части обычаев минаро. От них-то мы и узнали очень ценные подробности о празднествах и религиозных обрядах. Сонам и Таши рассказали, например, что по случаю праздника весны все жители Дарчики уходили на высокогорные пастбища и жили там в пещерах два дня, после чего приносили в дар богине пастбищ цветы и ветки можжевельника. Все приношения складывались у огромного камня, святилища этой богини. С их точки зрения, между буддизмом и старыми верованиями нет противоречий.

Мы вскоре заметили, что Таши очень набожен. Он часто бормотал какие-то молитвы у огня, внимательно следя за тем, как мы странно, по его мнению, готовим пищу. Со своей стороны мы почтительно наблюдали, как он вытаскивал из потертого кожаного мешочка масло (из козьего молока) и добавлял его себе в чай.

Надо сказать, у Таши очень часто бывал грустный вид. Тосковал ли он по дочке, с которой долго не мог увидеться, или такими бывают все мужчины, когда им попадается жена с тяжелым характером?

Что Таши, что Сонам ели очень мало – вероятно, этим и объясняются их подвижность и впалые щеки. Узнав, что мне сорок пять лет, они решили, что я очень старый. И еще: им очень хотелось знать, какой нам был интерес ездить по этому суровому, негостеприимному краю. Попытавшись рассказать о достижениях нашего современного технократического общества, я вдруг с удивлением обнаружил, что многие из них вовсе не так впечатляющи, как мне казалось ранее. Сонам и Таши уже знали, что такое самолет, вертолет, автомобиль, грузовик, электричество – все это они видели в Каргиле. А что мне было еще добавить к короткому списку технических достижений, которыми на Западе прикрывают пороки нашего промышленно развитого общества? Я рассказал конечно же о людях, побывавших на Луне, но куда им тягаться с самой захудалой феей минаро, которой ничего не стоит, вволю налетавшись под облаками, махнуть вдруг на Луну и поболтать с проживающим там Зайцем. Тем более что великие деяния американского Национального управления по аэронавтике, по правде говоря, не были моими собственными достижениями.

Но зато мне было что рассказать о французском вине, и вскоре оказалось, что мы с Сонамом оба искренние почитатели Бахуса. Мы вместе горевали, что в мусульманском Картсе не достать ни вина, ни пива. Не было этого и на буддийской территории. Но Сонам не унывал, спел несколько песенок о том, о сем, о красивых девушках, даже исполнил одну погребальную. Наши спутники без конца угощали нас сушеными абрикосами. А Таши с грустью вспоминал, сколько у них в селе яблок и винограда.

Статуя Будды в поселке Картсе.

Сидя рядом с этими дальними родственниками европейцев, я понял лучше, чем когда-либо, как мало изменился человек за века своего существования. Если что и изменилось, так это наше материальное окружение, эволюцию которого не всегда можно назвать прогрессом. Тогда-то я и почувствовал, каким был человек каменного века – почти таким же, как и мы. Но одновременно он не ведал обязанностей, налагаемых на нас современными социально-экономическими системами, когда за простейшие удовольствия приходится платить многими часами труда, выглядевшего бесполезным и отупляющим в глазах минаро.

Вечером, собравшись у костра, мы слушали доносившиеся из долины песни сборщиков урожая. Похожие сверху на движущиеся стожки, они цепочкой, друг за другом направлялись с поля к своим домам. Сидя в тот вечер у подножия гигантской статуи Будды, смотревшего на нас загадочным взглядом, мы почувствовали, как между нами и минаро постепенно зарождается дружба.

На следующее утро Сонам и Таши, едва проснувшись, простерлись ниц перед Буддой, а как только я соорудил лестницу, они, рискуя сорваться с высоты, принялись очищать статую от налипшего навоза.

Весь день к нам приходили жители соседнего поселка Картсе, чтобы посмотреть на нас и спросить, что мы здесь делаем. У всех них были европейские черты лица, что, вероятно, находит свое объяснение в истории Картсе. Крепость Картсе была основана тем же представителем народа минаро, который владел когда-то Гиагамом в Заскаре. Сам поселок расположился у подножия скалы и возвышался над рекой, достигающей здесь в ширину метров пятидесяти. На этой-то скале и стояла крепость Картсе, от которой теперь не осталось и следа.

В ожидании Нордрупа мы принялись копировать старинную надпись, сделанную на правой ноге статуи Будды на высоте более трех метров от земли.

Не один час ушел на то, чтобы как можно точнее передать старинные тибетские знаки и сфотографировать их в разное время дня. Потом эти снимки помогли нам расшифровать текст, который сам я с моими довольно ограниченными знаниями тибетского литературного языка перевести не мог. По возвращении в Париж я передал фотографии профессору Штейну из Коллеж-де-Франс. Он посоветовал показать письмена моему старому другу Самтену Кармаю из Национального центра научных исследований. Этот знаток тибетского языка расшифровал их с очень большим трудом, так как текст был в плохом состоянии. Датировались надписи, по-видимому, X или XI веком. В них упоминалось имя какого-то местного владыки, но потом оно было намеренно затерто. Я хочу здесь еще раз поблагодарить Самтена Кармая за его помощь.

Гигантский Будда в Картсе нисколько не похож на того, что стоит в Мулбекхе, который, как известно, был вырублен в VIII веке, то есть еще до прихода тибетцев. Сам же район был буддийским уже со II века нашей эры благодаря стараниям миссионеров правителя Канишки.

Примерная набожность наших спутников объяснялась, возможно, и тем, что их народ давно поклонялся Будде, еще до прихода тибетцев.

Минаро особенно почитали местные статуи Будды и святые места доламаистского периода: прежде всего Будду из Мулбекха и тысячелетние святыни в пещерах Фокар-Дзонга.

Через три дня после нашего прибытия в Картсе, закончив все дела с письменами и потеряв практически всякую надежду дождаться Нордрупа, я решил продолжить выполнение своего плана. Теперь нам предстояло пройти вверх по долине Хунга к перевалу Руси-ла, находящемуся на высоте 4800 метров над уровнем моря, затем перейти через менее высокий перевал Сапи-ла, откуда дорога вела уже к долине Шоргола.

Этот восьмидесятикилометровый переход по малоосвоенному и нехоженому маршруту обещал быть трудным. За два дня нам предстояло совершить тяжелое восхождение, причем перевал был почти на высоте Монблана.

Так как здесь не было ни подъемника, ни лифта, то мне надо было во что бы то ни стало найти лошадь для Мисси. Я уже переговорил по этому поводу кое с кем в соседней деревушке, находившейся вверх по течению в нескольких километрах от Картсе. Там же я нанял одного местного жителя с ослом, чтобы помочь Таши и Сонаму нести наше снаряжение. На рассвете, когда мы отправлялись в путь, крестьяне уже работали в поле и что-то пели.

Тропинка поднималась вверх по левому берегу вдоль белесых вод Хунга, проходила через несколько деревушек. На крышах побеленных домов сушились заготовленные на зиму дрова. В полдень мы добрались до поселка, где должны были взять лошадь для Мисси. Пока Таши и Сонам разводили костер, чтобы приготовить себе очередную порцию чая, я понапрасну искал лошадь. Теперь оставалось лишь надеяться найти какое-либо животное, способное идти под седлом, на высокогорных лугах неподалеку от подножия перевала. Перспектива не из приятных для Мисси.

После обеда мы продолжили свой путь все так же пешком, пойдя на приступ крутых склонов Руси-ла. Мы шли по узкому проходу, загроможденному скалами и пересекаемому небольшой, но стремительной рекой, через которую Мисси перебралась с помощью Сонама, прыгая с камня на камень. За каждым новым поворотом тропинки показывался еще один скалистый гребень, и каждый раз казалось, что он-то и есть тот самый последний подъем перед перевалом.

Руси-ла во всех отношениях очень трудный перевал. Скоро Мисси стало совсем тяжело идти. У меня самого кровь стучала в висках и пот заливал глаза, так что едва оставались силы подбодрить Мисси хотя бы словом. Все чаще нам приходилось останавливаться, поджидая ее. Во время одной из таких остановок нас догнала группа местных женщин. Бодро и весело они шли вверх, к высокогорным пастбищам, где жили летом в примитивных лачугах, приглядывая за пасущимися яками. Они любезно помогли Мисси преодолеть крутой участок тропы, взяв ее за руку. Еще через несколько километров, пройденных медленно и с большим трудом, к великой нашей радости, вдали показались очертания хижин, небрежно сложенных из камня. Они были разбросаны по голому, почти без единой травинки коричневому склону. Наше восхождение продолжалось восемь часов.

Начинало темнеть, когда мы наконец наткнулись на стадо яков. Из пещер, наверное, еще каменного века тянуло дымком. Нам навстречу выбежали дети, чтобы рассмотреть нас поближе. Я поставил палатку на единственном плоском месте – на крыше сарая для скота. Холод стоял страшный. Мисси легла отдохнуть, а мы с Сонамом, набрав для костра сухого навоза, стали на скорую руку готовить ужин. Ночью порывистый ветер вовсю трепал нашу палатку, и мне не спалось. Я думал, как хорошо было бы сейчас сидеть вместе со всеми в пещере. Комфорт – понятие относительное, думал я. Все зависит от точки зрения. Наши предки в каменном веке наверняка не были уж такими несчастными, когда они, завернувшись в теплые шкуры, сидели в своих каменных пещерах. А сколько они получали радости от охоты, за которой следовали пиры с горами жареного мяса! Во всяком случае ничто не говорит о том, что нашим предкам не хватало самого необходимого. И действительно, каждый день их меню включало в себя многие блюда, на которые мы сейчас смотрим как на деликатес: и свежие ягоды, и фрукты, и улитки, и лягушачьи бедрышки. Не странно ли, что сегодня на Западе толстосумы мечтают о таких лакомствах, которые были самой обычной едой в каменном веке? Охота и рыбная ловля считаются сейчас спортивными занятиями, неотъемлемой принадлежностью роскошного образа жизни. Я лежал и думал о тех временах, когда никому не надо было бегать кроссы, чтобы поддерживать форму, и выкладывать огромные деньги за мясо, поджаренное на древесном угле. То, что в наши дни называют потерянным раем, вполне могло существовать в каменном веке.

Сейчас необходимо было позаботиться о Мисси. Она разбила себе колени и дальше сама передвигаться не могла. Любой ценой мне надо было найти для нее яка, чтобы добраться хотя бы до перевала. А до него еще предстояло идти и идти.

На следующее утро, когда мы проснулись, вся палатка была в инее. Позавтракав чаем с маслом и простоквашей, мы отправились на поиски этого неуловимого и давно ожидаемого яка. Одного из них нам все же удалось поймать у подножия перевала. Его хозяйкой оказалась одна из тех женщин, которых мы встретили накануне. Она сказала, что с нами не пойдет, но яка своего отпустит. За него беспокоиться нечего, он сам вернется, надо только после подъема прогнать его, кидая вслед камни. Все удовольствие – тридцать рупий, которые я ей тут же с радостью и вручил.

Медленно поднимаясь вверх, мы с удивлением обнаружили довольно странные ледяные цветы, образовавшиеся у основания высоких и ломких стеблей какого-то травянистого растения. Я наклонился и попробовал сорвать один «цветок», но он тут же растаял у меня в руке. Должно быть, эти незнакомые мне растения выделяют влагу, и она ночью замерзает, образуя белый ледяной налет. Вот так скорее всего и распускались эти нежные призрачные соцветия. Я никогда раньше не видел таких сказочных цветов, таявших сейчас у меня на глазах в первых лучах восходящего солнца.

В зоне снегов началась для нас наиболее трудная часть пути, проходившая между скользкими скалами. Як оказался мирным и бодрым животным, хотя мне и пришлось сломать об него палку Мисси, добиваясь, чтобы он все-таки продвигался вперед. Мы уже совершенно выбились из сил, когда добрались до седла перевала, отмеченного пирамидкой из камней. В ней торчало множество флажков с молитвами. Все это должно было напоминать, что отсюда начинается буддийская территория. Вокруг – роскошная панорама заснеженных вершин. На юге вдали виднелась громада горной цепи Гималаев, к северу – цепь Ладакха, на западе и на востоке раскинулись хребты Заскара. Сонам показал пальцем на север, в сторону гор, за которыми, как он сказал, находилось его родное селение. Мое сердце забилось сильнее, когда я впервые посмотрел туда, где находилась моя давняя цель. Удастся ли мне достичь ее?

Прогнав яка, согласно уговору, обратно и починив палку Мисси, мы начали спускаться к виднеющейся внизу долине Сапи-шу, где протекала река с таким же названием, вдоль которой мы надеялись подняться вверх до самого перевала Сапи-ла. Но преодолеть его нам предстояло уже завтра. И вдруг оказалось, что мы заблудились. Мои спутники-минаро и владелец осла никогда по этому пути раньше не ходили, а выпавший снег скрыл последние следы тропинки. Далеко внизу, справа под нами, мы увидели стадо яков. Я послал Таши узнать, находятся ли они на нашем пути или же нам, чтобы спуститься вниз, надо брать левее.

Мисси, Сонам и Таши на вершине перевала Руси-ла.

Через час Таши вернулся, не встретив ни единой живой души, которая могла бы показать ему дорогу. Тогда мы решили идти напрямик через скалы к реке Сапи, правда уже пропавшей из виду. Спуск тоже оказался не из легких, и прежде всего для Мисси. Глядя на ее страдания, я все более сомневался, стоило ли вовлекать ее в эту авантюру. Восхищаясь стойкостью своей спутницы, я одновременно чувствовал себя виновным в том, что взял ее в экспедицию, трудную для нее не только в смысле физической нагрузки, но и по целому ряду других причин.

Спускаясь с горы, обычно чувствуешь большое облегчение. Но сейчас на спуск мы потратили пять часов, и солнце уже близилось к закату. Я лишний раз убедился, что спуск порой бывает столь же трудным, как и подъем. Мисси еле держалась на ногах, а мы все еще продолжали спускаться по крутой тропинке, усеянной осколками горной породы, которые катились из-под ног. До реки мы добрались уже в сумерках, после многих часов перехода. Снова поднялся ледяной ветер. Сняв ботинки и взявшись за руки, мы осторожно перешли горный поток. На другом берегу мы обнаружили дом, на котором также развевались флажки с молитвами. По ним можно было понять, что хотя мы находимся и рядом с мусульманской территорией, но все-таки в этом месте преобладает буддийская вера.

Так же как и в первый раз, мы поставили палатку на крыше. Немного погодя, когда все – я, Мисси, наши провожатые и хозяин дома – расселись около огня, мне стало понятно, что наша дружба окончательно окрепла в испытаниях сегодняшнего дня…

Сонаму и Таши был известен лишь мой большой интерес к их народу. Они знали, что я годами составлял словарь их языка, изучал религию, легенды и традиции. Как бы невзначай я сказал, что хочу побывать у них в селении. Сонам воспринял с энтузиазмом мое намерение и заявил, что ему было бы очень приятно представить меня своей семье. На этом пока я и остановился и пошел договариваться о пони для Мисси, чтобы завтра утром она могла перебраться с нами через перевал Сапи-ла. На следующий день, как только наш гостеприимный хозяин привел крепкого тибетского пони, мы снялись с места. По случаю отъезда гостей молодая женщина, жившая в доме, надела свой самый красивый наряд, расшитый, по местному обычаю, бирюзой. Особенно интересным мне показался головной убор с длинной передней частью, выступающей далеко вперед в виде заостренного козырька. По всей видимости, убор составлял все ее приданое.