Текст книги "Дочь Клеопатры "
Автор книги: Мишель Моран
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Рада знакомству, госпожа.
Красавица улыбнулась. Такие лица, наверное, снились художникам Александрии. Она походила на статую, высеченную из мрамора, и я подумала: может, это одна из двадцати тысяч женщин, вывезенных Цезарем в рабство после завоевания Галлии?
– Почему бы нам не пройти в купальню? – спросила она по-латыни с легким акцентом, старательно произнося слова, и указала на угловую дверь, за которой располагалась массивная ванна из бронзы.
Один поворот рукояти – и с потолка из особой трубки полилась горячая вода. На стене висело большое зеркало из полированной бронзы. Мозаики на полу изображали нимф и морских дев. В углу притаился треножник, нарочно припасенный, чтобы согревать комнату в более прохладные ночи.
Октавия подвела меня к длинному кедровому столу и, усадив на один из стульев, принялась внимательно рассматривать бледно-серыми глазами.
– Что думаешь? – тревожно спросила она у Галлии.
– Сколько тебе лет? – спросила та.
– В январе исполнится двенадцать, – ответила я.
Галлия подступила ближе.
– Почти двенадцать, и все еще такая мелкая пташка.
Меня еще никто никогда не называл мелкой пташкой. Я возмущенно выпрямилась, однако красавица рассмеялась:
– Да нет, это даже хорошо.
– Сегодня вечером тебе нужно выглядеть как можно моложе, – проговорила Октавия, доставая из ее корзины бутылочки с шафраном и сурьмой и расставляя их на столе рядом с сетками для волос и рубиновыми булавками.
Я недоуменно округлила глаза.
– Почему?
– Чтобы ненароком не внушить кому-нибудь чувство угрозы, – просто сказала Галлия, успевшая развести огонь на треножнике и опустить на горячие угли железный прут. – Хочешь оставить себе диадему? – спросила она.
Я прикоснулась к жемчужной ленте на голове, вспомнила маму…
– Да.
– И ожерелье?
– Конечно.
– Тогда оставь. А все остальное – долой.
Поднявшись со стула, я нерешительно избавилась от хитона и набедренной повязки. Нагрудная лента мне покуда еще не требовалась. Галлия указала на ванну, окутанную облаком пара.
– Полезай. Только волосы не мочи, а то не успеешь завить.
– Они же и так вьются.
– Завитки должны быть помельче.
Я опустилась в воду, и Галлия принялась натирать меня лавандовым маслом.
– Вы только взгляните, хозяйка! – Она повернулась к Октавии. – Кожа да кости. Чем ее там кормили, в Александрии?
– Девочка провела не одну неделю на корабле, – напомнила госпожа. – И недавно лишилась почти всех родных.
– Хозяйка тебя откормит, – пообещала Галлия и, знаком велев мне встать, вытерла мое тело длинным белым полотенцем.
Я промолчала, зная, что если открою рот – непременно расплачусь. Между тем рабыня выудила из своей корзины шелковую тунику насыщенного зеленого цвета. Когда я покорно подняла руки, Галлия надела ее на меня через голову и закрепила у плеч золотыми застежками. Потом растянула перед глазами оливковый пояс и озадаченно нахмурилась.
– Под грудью, на бедрах или на талии? – задумчиво произнесла она.
Женщины уставились на меня, и я в самом деле почувствовала себя пташкой, которой чистят перышки, перед тем как навек запереть в золотой клетке.
– На талии, – решила рабыня. – Так проще.
И затянула пояс над бедрами, после чего обула мои ноги в кожаные сандалии, а на шею надела золотое ожерелье с маленьким диском, который закрыли мамины жемчужины. Я и без пояснений знала, что это булла. Все римские дети, бегавшие по улицам Александрии, носили такие защитные амулеты.
– Как насчет волос? – забеспокоилась Октавия.
Галлия вынула прут из треножника и протянула мне холодным концом.
– Знаешь, что это такое?
Я молча кивнула: египтянки тоже пользовались подобными штуками.
– Тогда снимай диадему.
Повиновавшись, я опустилась на один из стульев. Когда работа была окончена, сестра Цезаря поспешила напомнить:
– Теперь глаза.
Еще утром я аккуратно покрыла веки малахитом и подсурьмила глаза, как учила Хармион. Однако Галлия стерла все тряпочкой и, очевидно, успокоилась на этом.
– Я никуда не выхожу без краски, – вырвалось у меня.
Рабыня переглянулась с Октавией.
– В Риме так не принято.
– Но ведь на корабле разрешали…
– То было в море. Не стоит перед гостями Цезаря выглядеть точно lupa.
– Точно кто?
– Ну, знаешь, – она неопределенно повела рукой, – одна из этих женщин…
– Блудница, – пояснил Александр, появившийся за нашими спинами.
Октавия ахнула.
– Ой, простите, – прибавил он, улыбаясь до ушей, и Галлия молча кивнула.
– Как вы прекрасно выглядите, госпожа.
Я повернулась.
– Прекрасно? Словно простыней накрыли. Как можно в этом ходить? Глупости!
Все это я сказала по-парфянски, однако брат сердито ответил мне на латыни.
– Это же toga praetexta. Да и Марцелл нарядился так же.
По краю его одеяния тянулась багровая полоса. Впрочем, мою тунику сшили из куда более благородной ткани.
Тут Александр свистнул, заметив красные сандалии у меня на ногах.
– Настоящая римская царевна! – И, не обращая внимания на мои гневные взгляды, спросил: – А что, глаза ей не накрасят?
– Рим должен помнить, что это юная девушка, – повторила Галлия, – а не девица из грязного лупанария.
– Довольно, – вмешалась Октавия, но я и так поняла, что лупанарий – это место, где женщины продаются для плотских утех.
Галлия улыбнулась.
– Он спросил.
Приблизившись к Александру, я дотронулась до золотого диска, висящего на его шее, и глухо сказала:
– Вот мы и стали настоящими римлянами.
Брат отвел глаза. Вслед за ним вошел Марцелл, улыбка которого помогла мне забыть, что мы – только пленники, переодетые римскими гражданами. Его недавно вымытые волосы вились на затылке, оттеняя смуглую кожу.
– Ты просто изумрудная богиня, Селена. Уверен, это дело рук нашей Галлии.
– Да, хорошо получилось, господин.
Октавия пристально оглядела нас с братом.
– Готовы?
Рабыня кивнула.
– Теперь они такие же римляне, как сам Ромул.
Александр несмело покосился на меня. Мы последовали за Галлией к портику, где младшие дочки Октавии смирно ждали нас в тени. Не помню случая, чтобы в детстве мне приходилось вот так сидеть. Они вообще вели себя тише воды ниже травы. Все в мать, подумала я. И тут же запретила себе вспоминать о собственной маме, лежащей теперь в холодном саркофаге рядом с отцом.
Провожая нас по мощеной дороге на виллу Цезаря, Галлия предупредила:
– У входа в триклиний вас встретит кто-нибудь из рабов и попросит снять сандалии.
– Чтобы омыть нам ноги? – спросил Александр.
– Да. После этого можно входить. Номенклатор объявит о вашем прибытии, и вам покажут ваши кушетки.
– Римляне едят, полулежа на кушетках? – удивилась я.
– А египтяне поступают иначе?
– Конечно. Мы сидим за столами. В креслах или на стульях.
– Ну, столы-то будут, – отмахнулась Галлия. – Но без стульев. А кресла только для стариков.
– А как же брать еду? – забеспокоился Александр.
– Наклонившись. – Увидев наши вытянутые лица, провожатая пояснила: – Там будет дюжина столиков, окруженных кушетками. Цезарь всегда сидит позади, а справа, напротив пустого конца его стола, располагаются места для самых важных гостей.
– И сегодня они достанутся вам, – предсказала Октавия.
– Но мы не знаем, как себя вести! – воскликнула я.
– Ничего страшного, – успокоил меня племянник Цезаря. – Обопритесь на левый локоть, а правой рукой берите еду. Главное, – прибавил он с озорной улыбкой, – не вздумайте пробовать свинью по-троянски.
– Марцелл! – возмутилась Октавия.
– Но это правда! Помнишь, чем кончился пир у Поллиона?
– Поллион – вольноотпущенник, он и курицу правильно не приготовит, – возразила мать и вновь обратилась к нам: – Здесь можете спокойно есть все, что подадут.
Непослушный сын за ее спиной отрицательно замотал кудрями. Брат хохотнул, и мне едва удалось сдержать улыбку. Перед нами выросли широкие бронзовые двери виллы Октавиана, и я вонзила ногти в ладони. В ушах невольно зазвенел сердитый голос матери: в таких случаях она всегда велела разжать кулаки.
– Пришли, – с тревогой произнес Александр.
Я взяла его под руку, и мы шагнули за порог в вестибул. Дом поразил меня простотой. Ни кедровых столов, инкрустированных самоцветами, ни пышных чертогов, задрапированных индийскими шелками. Лишь бледная мозаика изображала выступление актеров, да старая комедийная маска на стене встретила нас пустыми глазницами и зловещей усмешкой. В атрии горели свечи перед бюстами Юлиев, но я не увидела ни одной крупной статуи Октавиана или его родных. Только мрамор с голубыми прожилками на полу позволял догадаться, что здесь обитает герой-завоеватель.
– Мы словно попали в дом купца, – шепнула я.
– Или крестьянина, – отозвался брат. – Где же у них мебель?
Впрочем, когда у самого триклиния раб торопливо вышел нам навстречу, я мельком заглянула за дверь – и поняла замысел Октавиана. Если там, где часто бывают посетители, была самая что ни на есть затрапезная обстановка, то в летней пиршественной комнате, куда разрешался доступ только приближенным особам, даже подставочки для яиц и кубки поблескивали серебром. С кушеток роскошными складками ниспадали яркие красно-коричневые шелка, а мраморный фонтан извергал ароматную лавандовую водичку. Одной стороной комната выходила в сад; на ветру колыхались длинные льняные занавески, сквозь которые просвечивало заходящее солнце.
– Перед людьми он прикидывается скромным, – неодобрительно произнесла я по-парфянски.
– А для приятелей закатывает царские пиры, – подхватил мой брат.
Номенклатор, как нас и предупреждали, громко объявлял имя каждого из прибывших. Когда наступила наша очередь, все повернули головы.
– Александр Гелиос и Клеопатра Селена, царевич и царевна Египта.
Послышался удивленный ропот, и гости принялись оживленно переговариваться.
– Идите за мной, – мягко сказала Октавия, отпустив Галлию в атрий, поужинать с хозяйскими рабами.
Пересекая комнату, я заметила, как из-за углового столика поднялась Юлия. Единственное дитя Октавиана, она ничем не напоминала его – видимо, унаследовала внешность от матери. Этим вечером на красавице была бледно-голубая туника.
– Марцелл! – Юлия улыбнулась, бросив в мою сторону холодный оценивающий взгляд. – Идем, – проворковала она и, вложив ему в руку изящную ладошку, повела нашего спутника прочь.
Я хотела пойти за ними, но Александр успел меня удержать.
– Мы сидим не с ними. Вот наше место.
Он указал на кушетку, где Цезарь что-то писал на свитке. Нам предстояло ужинать в обществе Юбы, Агриппы и Ливии.
– Вы почетные гости, – произнесла Октавия.
Ее брат наконец поднял глаза и вяло улыбнулся кончиками губ.
– Как мило, – сказал он, имея в виду наши новые одежды, и выпрямился; остальные за столиком тут же последовали его примеру. – Почти как римляне.
– Они и есть римляне, – уточнил Агриппа.
– Наполовину. Вторая-то половина греческая.
– Да, но сколь удивительное сочетание, – одобрительно проговорил Меценат.
Октавиан поднялся с места, и весь триклиний погрузился в молчание.
– Представляю вам отпрысков царицы Клеопатры и Марка Антония, – изрек Цезарь. – Селена и Александр проделали долгий путь из Египта, чтобы завтра принять участие в тройном триумфе, празднестве в честь моего успеха в Иллирии, выигранного сражения при Акции, а также в честь присоединения Египта.
Комната взорвалась громом аплодисментов. Нижняя губа предательски дрогнула, но я взяла себя в руки.
– А нынче вечером, – продолжал Октавиан, – будут проданы с торгов следующие трофеи.
Он щелкнул пальцами. Рабы поспешили вкатить в чертог двадцать покрытых тканью статуй. Некоторые отличались огромным размером, другие могли поместиться у меня на ладони. По комнате пробежал взволнованный шепоток.
– Ставки, как всегда, совершаются вслепую. – Цезарь коротко усмехнулся. – Приятного пира.
С этими словами он опустился за столик. Октавия подала нам знак полулечь на кушетки. Мы чувствовали себя ужасно неловко в таком положении. Юба даже ухмыльнулся мне через стол.
– Смотри-ка, настоящая римлянка. Надо сказать, туника тебе куда больше к лицу, чем хитон. Ты даже буллу надела.
Я сердито прищурилась.
– Это вещица Октавии.
– Тебе идет.
– Александр, Селена, – вмешалась Октавия, – вижу, вы уже знакомы с Юбой. Мецената, наверное, тоже помните. А это его жена Терентилла. Моя добрая подруга и большая любительница театров.
– Очень приятно, – улыбнулась та, о ком зашла речь, и я заметила ямочки у нее на щеках.
С первой минуты нашего появления ее супруг только и делал, что глазел на моего брата.
– А это историк Ливий и поэт Вергилий.
Других соседей за нашим столиком не было. Когда рабыни внесли большие серебряные чаши с едой, Октавия тихо шепнула:
– Gustatio.
Очевидно, так называлось первое блюдо, состоявшее из капусты в уксусе, улиток, цикорного салата, аспарагуса, моллюсков и больших красных крабов. Каждый из присутствующих накладывал себе из чаши, стоявшей посередине, чего и сколько пожелает. К счастью, здесь, как у нас на родине, были в ходу салфетки и даже ложки с заточенными концами, которые можно использовать вместо ножей. Я выбрала несколько моллюсков, а съев их, задумалась, как поступить с пустыми ракушками. Тут Агриппа бросил свои прямо на пол, и мой брат беззаботно последовал его примеру.
– Александр! – прошипела я.
– А что? Все так делают! – виновато ответил он.
– Кто это будет убирать?
Александр нахмурился.
– Ну, рабы.
Сама Октавия ловким движением кисти смахнула крабьи панцири на мраморные плиты, расспрашивая Терентиллу о представлениях, которые пропустил Октавиан за время своего отсутствия. Мы узнали о пьесе, во время которой актрисы разделись на сцене донага, и еще об одной, во время которой все зрители поднялись и ушли, не выдержав отвратительной игры труппы.
Когда наступило время второго блюда, брат восторженно зашептал:
– Смотри!
Рабыни с большими тарелками первым делом приблизились к нашему столику. От разнообразия поданного мяса растерялся бы даже наш папа. Жареный гусь под миндальным соусом, страусы с дамасским черносливом, павлин, украшенный собственными перьями… При виде дроздов под хрустящей медовой корочкой у брата округлились глаза.
– Можно подумать, что ты никогда не ел, – проворчала я.
– Но я же расту.
– Куда? Решил стать похожим на деда?
В предсмертные годы дедушку разнесло до размеров быка.
Пока рабы наполняли наши кубки, Октавиан что-то зашептал Терентилле на ушко. Та зарумянилась, хихикнула, и они многозначительно посмотрели друг другу в глаза. «Может, поэтому Ливия никак не родит ему сына», – подумала я и услышала:
– Хочешь полюбоваться, что угодило мне в руки за время странствий?
На щеках Терентиллы вновь появились ямочки. Стоило ей кивнуть, как Цезарь прищелкнул пальцами.
– Подай-ка сюда египетский ларец, – велел он застывшему рядом рабу. – Неси сюда.
Казалось, Октавиан уже закончил трапезу, а между тем он съел всего лишь несколько оливок с хлебом. Как только перед ним на столе водрузили ларец, жена Мецената захлопала в ладоши от радости.
– Твои сокровища! – воскликнула она, и ее длинные ресницы затрепетали.
– Некоторые из них, – уточнил Октавиан, и мне стало любопытно: что же он украл из Египта.
Раб начал доставать драгоценности по одной и передавать их по кругу.
– Может, сделаем опись? – жадно спросила Ливия. – Вдруг ты что-нибудь позабудешь?
– Согласен, – кивнул Октавиан, и она проворно выудила из потайного ящика стола свиток с отточенным тростниковым пером. – Вот это – Око Гора.
Гости, как им и полагалось, заахали, увидев мелкий фаянсовый амулет, который восхитил бы разве что бедняка-крестьянина, живущего в окрестностях Александрии, но ни за что на свете не нашел бы пути во дворец. «Где вы его откопали?» – мысленно усмехнулась я.
– А это – богиня войны Сехмет.
Терентилла во всеуслышание сказала, что никогда не видела ничего красивее. Когда статуэтка попала ей в руки, жена Мецената погладила пальцем ее округлую грудь и голову львицы.
– Представляешь, каково это – поклоняться богине с таким лицом? – обратилась она к Юбе. – Говорят, у них даже есть божество с головой бегемота!
– Таварет, – процедила я сквозь зубы. – Это было давно, а сейчас народ поклоняется Исиде, которая мало чем отличается от вашей Венеры.
– По-моему, – перевел Юба, – Селена хотела сказать, что Птолемеи больше не молятся божествам со звериными головами, а только дамочкам с птичьими крыльями.
– Ваш Купидон тоже крылат, – огрызнулась я.
Александр больно пнул меня под столом, однако соседи рассмеялись.
– Это верно, – кивнул Вергилий с глубокомысленным видом.
В глазах Терентиллы мелькнуло раскаяние, и я поняла, что она не желала нас обидеть. Между тем Октавиан, которого вообще не занимал наш разговор, достал рисунок, отобранный у меня еще на корабле. Жена Мецената первой высказала свое изумление:
– Что это?
– Вид Александрии, созданный Клеопатрой Селеной, – ответил Цезарь, посмотрев на меня холодными глазами. – Похоже, у царевны подлинный дар.
Рисунок пошел по рукам. Казалось, он произвел впечатление даже на Юбу, который видел его во второй раз. Ливия сделала несколько пометок на своем свитке, ухитрившись при этом неправильно написать слово «Клеопатра». Думаю, нарочно, ведь в Риме давно не осталось ни одного человека, который не знал бы, как пишется имя моей матери.
– Художница и коневод, – заметил Агриппа. – Весьма занятная парочка. Интересно…
Его слова потонули в шуме волнения, поднявшегося снаружи. Гости выпрямились и сели на кушетках. Дверь отворилась, на пороге возник солдат.
– В чем дело? – спросил Октавиан и встал.
Юба с Агриппой тут же последовали его примеру.
– Прошу прощения, Цезарь. Есть новость, которую вам, наверное, будет любопытно услышать.
– Нашего знаменитого изменника поймали? – подал голос Юба.
– Нет, но один из сторонников Красного Орла…
– Значит, теперь и мои солдаты готовы его возвеличивать?! – рявкнул Октавиан.
Несчастный попятился.
– Нет. Я… я хотел сказать: «изменника». Один из его сторонников сегодня задержан у храма Юпитера при попытке повесить вот это.
Цезарь выхватил у него свиток.
– Новое воззвание, – пояснил солдат. – И внизу, как обычно, красный орел, его знак.
– Задержанного уже пытали? – осведомился Октавиан.
– Да.
– И что же он говорит?
– Что встретил у Форума незнакомца, который ему заплатил…
– Какого еще незнакомца?
Солдат покачал головой.
– Задержанный клянется, что это был простой земледелец.
Цезарь пронзил его убийственным взглядом.
– Автор этих слов не может быть земледельцем. Он образован и беспрепятственно бывает на Палатине. Воин, охранник или же очень глупый сенатор. Ваш задержанный врет!
– Отсечь ему кисть руки, – поспешила вмешаться Ливия, – и прибить ее на двери Сената.
Солдат посмотрел на Октавиана.
– Да. А если он и тогда не вспомнит, кто ему заплатил, – распять его. Агриппа лично проследит, чтобы все исполнили в точности. Пошел! – прикрикнул Цезарь на замешкавшегося воина.
В триклинии повисла тревожная тишина.
Октавиан опустился на место и посмотрел на арфистку.
– Продолжай играть!
Девушка дрожащими руками принялась перебирать серебристые струны. Вскоре комната наполнилась приглушенными тревожными голосами.
Повернувшись к Октавии, я шепнула:
– Не понимаю. Кто это – Красный Орел?
Она с беспокойством покосилась на брата, но тот говорил с Агриппой и ничего не слышал вокруг.
– Этот человек мечтает покончить с рабством.
– Значит, он подбивает рабов на бунт? Октавия неловко поерзала на кушетке.
– Нет. Любые подобные попытки уже не раз подавлялись. Рабы не имеют оружия и не способны объединяться.
– Тогда чего же он добивается? – вступил в беседу Александр.
– Чтобы взбунтовались патриции. Чтобы люди, наделенные властью в Сенате и золотом, сами решили положить конец современной системе.
Брат поморщился.
– Он и вправду надеется?
– Этому не бывать, – отвечала Октавия с печальной улыбкой. – В лучшем случае можно ждать некоторых поблажек в законе.
– И даже на это рассчитывать глупо, – мрачно вставил Юба. – Рим никогда не откажется от рабов. Галлы, германцы…
– Египтяне и мавританцы, – подхватила я. И с горячностью прибавила: – Если бы не каприз Фортуны, мы с тобой оказались бы среди этих несчастных.
Марцелл обернулся на нас из-за соседнего столика. Похоже, последние слова я выпалила громче, нежели собиралась.
Глава пятая
– Довольно смелые слова, – произнес Марцелл.
– Или довольно наивные, – сердито прибавил мой брат.
– А что? Разве это неправда? – возразила я.
Мы трое сидели на разных кушетках нашей комнаты. Озаренный пламенем комнатного светильника, племянник Октавиана походил на золотоволосого Аполлона. Казалось, его могучие загорелые руки способны сделать все на свете. Странно ли, что дядя предпочел его Тиберию, своему озлобленному приемному сыну?
– При чем здесь правда? – отмахнулся Александр. – Твое счастье, что Цезарь ни слова не слышал.
Я покосилась на дверь. Вскоре должна была появиться Октавия и разогнать нашу компанию по комнатам.
– Как, по-твоему, обойдутся с тем узником?
– В точности так, как сказал дядя. Его правую кисть прибьют на дверях Сената.
– И Агриппа исполнит приказ? – тихо спросил мой брат, сняв жемчужную диадему и пригладив ладонью выбившиеся волосы.
– Или кто-то еще. Но в Риме не отыскать человека более верного, чем Агриппа. Он и дочь родную не пощадит, если та будет чем-нибудь угрожать Республике. В конце концов бунтаря непременно схватят.
– А почему этот странный знак – красный орел? – полюбопытствовала я.
– Орел – символ наших легионов. Получается, якобы Рим обагрен кровью своих рабов. Вольноотпущенные считают этого человека ужасно храбрым. Только не вздумайте упоминать его прозвище при Октавиане: дядя убежден, что оно возвеличивает дело мятежника.
– Если сенаторы до сих пор не взбунтовались, – задумчиво проговорила я, – чем же он провинился перед законом?
– Например, тем, что тайно освобождает гладиаторов прямо с арен. И помогает бежать мужьям и женам, разлученным в рабстве.
– Бежать? Куда? – выпалил Александр.
– Должно быть, на родину. Несколько месяцев назад на Фламиниевой дороге поймали беглых рабов-галлов. При них нашли достаточно золота, чтобы вернуться домой.
Я покосилась на брата. Тот прочитал мою мысль – и строго покачал головой. Но разве у нас еще оставалась другая надежда? Если Красный Орел помогает галлам устроить побег, что ему стоит помочь нам вернуться в Египет? Брат не хуже меня слышал предупреждение Октавиана: «Девушка хороша. Через пару лет, когда понадобится утихомирить одного из сенаторов, она как раз войдет в нужный возраст, чтобы составить чье-нибудь счастье. Мальчишкам еще не исполнилось и пятнадцати. Не будем их трогать – и люди сочтут меня милосердным». А что потом, когда не надо будет казаться милосердным? Когда Александр войдет в совершеннолетний возраст и его сочтут опасным?
Тем временем племянник Цезаря продолжал:
– Все-таки есть в его поступках нечто благородное. Ведь если бы не каприз Фортуны, мы тоже не родились бы на Палатине. Жили бы где-нибудь в Субуре, спали бы с крысами и попрошайничали на улицах. Или, подобно Галлии, нас бы продали в рабство.
Александр подался вперед:
– А разве она родилась свободной?
– Конечно. Ее отец – Верцингеторикс.
– Галльская царевна! – ахнула я.
Марцелл кивнул.
– Маленькой девочкой она прибыла в Рим в цепях. Через несколько лет ее отца провезли напоказ во время триумфа Цезаря, а потом казнили. – Увидев мой взгляд, он поспешил добавить: – С египетской царицей так бы не поступили. Верцингеторикс был предводителем галлов и варваром. Мама рассказывала, что Галлия первое время не знала ни греческого, ни латыни.
– Значит, ей уже далеко за двадцать.
– Да, около тридцати.
Мой брат помолчал, а потом спросил:
– Почему твой дядя не превратил нас в рабов?
– В ваших жилах – кровь Александра Македонского. Ваш отец был римским гражданином.
– А отец Юбы не был, – заметила я.
– Это верно. Он происходит из рода воина Массиниссы. Думаю, дядя ужасно рад, что не сделал его рабом. При Акции Юба спас ему жизнь – в те долгие дни перед великой битвой, пока мы не знали, кто победит.
В те долгие дни перед битвой, пока мы надеялись, что Египет будет спасен.
В комнате повисло неловкое молчание.
Марцелл прокашлялся.
– Видел твой александрийский пейзаж. Ты очень одаренная девушка.
– Посмотрел бы ты на ее другие рисунки, – вставил Александр. – Покажи ему, Селена.
Я скрестила руки на груди.
– У нее есть альбом из кожи, – пояснил мой брат. – Такого ты даже в руках не держал. Ну давай, сестричка, – вкрадчиво попросил он.
Под взглядом золотоволосого Аполлона я подошла к сундуку, стоявшему в углу комнаты, и достала подарок матери. Марцелл округлил глаза при виде альбома и восхищенно выдохнул:
– Что это?
– Телячья кожа, – сказал Александр.
– Все сделано из нее? – изумился юноша, листая страницы. Трудно сказать, что именно произвело на него подобное впечатление: сами рисунки или то, на чем они были выполнены. – Я и вправду ни разу такого не видел, – признался он. – Где ты это взяла?
– Из пергамской библиотеки, в Акрополе, – ответил мой брат.
– А, величайшая библиотека в мире!
– Вторая по величине, – поправил его Александр. – Когда наш род перестал снабжать Пергам папирусом, тамошние жители научились выделывать книги из кожи телят.
– Книги… – благоговейно повторил Марцелл.
– В Пергаме их двести тысяч, и все достались нашей матери в дар от папы. Она читала их – по одной за ночь.
Брат посмотрел на меня, и я догадалась: он вспоминает седьмой день рождения, когда нам позволили выбрать себе что-нибудь из пергамской библиотеки. Александру понравилась книга о лошадях, а мне приглянулся чистый альбом для рисунков…
Я отвела глаза, и племянник Цезаря тихо проговорил:
– Клеопатра была необыкновенной женщиной.
– Да, – в тон ему отозвался мой брат.
В коридоре послышались негромкие шаги. Наш гость поднялся.
– Это мама, – сказал он, возвращая альбом.
Дверь отворилась. В проеме возникло лицо Октавии рядом с масляным светильником.
– Марцелл, что ты делаешь? – резко спросила она.
– Иду спать, – озорно ухмыльнулся он и, чмокнув мать в щеку, пообещал нам: – Утром увидимся.
Октавия дождалась его ухода и неторопливо поставила светильник на стол.
Мы забрались на кушетки. Что дальше? Несмотря на жару, я натянула на себя тонкое льняное одеяло. Сестра Цезаря подошла и села на край моей кушетки. Вдохнув, я уловила слабый лавандовый аромат, исходивший от ее кожи. Мама душилась только жасмином.
– Как прошел день? – спросила Октавия.
Недоуменно переглянувшись с братом, я честно призналась:
– Утомительно.
– Завтра будет еще тяжелее, – предупредила она. – Я помогу вам подготовиться для триумфального шествия. Правда, оно продлится всего один день.
– Я думала, три.
– Верно, но ваше участие потребуется только завтра. Утром к вам в комнату принесут наряды. Вы в них оденетесь и проедете вслед за Цезарем на деревянном плотике. Да, от цепей отказаться не получилось, но вот заковывать вам шеи я не позволю. Это для рабов.
– А потом? – ровным голосом спросил Александр.
– Вернетесь на триумфальный пир. Он будет куда богаче сегодняшнего. Жаль только, что завтра вы много чего насмотритесь. Такого, из-за чего можете сильно расстроиться.
– В нас будут плевать на улицах? – прошептала я.
– Не знаю. Вообще-то плебеи рвут и мечут от злости. Они готовы поверить всему, что слышали о ваших родителях.
– Например? – не отступала я.
Октавия передернула плечами.
– Ну, что ваш отец, пока был в Египте, одевался в хитон, позабыв свою тогу.
Я вскинула подбородок.
– Это правда.
– Чему еще они верят? – спросил Александр.
– Якобы Антоний велел почитать себя как Диониса, носил его тирс и короновался венком из плюща.
Перед моими глазами возник отец в золотых и красных одеждах, вздымающий вместо меча стебель фенхеля – в точности как описала сестра Цезаря.
– Это тоже правда.
Октавия подалась вперед.
– А он в самом деле велел отчеканить римскую монету с изображением вашей матери?
– Ну да. Три года назад, – произнес Александр. – Разве это ужасно?
Она не ответила. Тогда я дерзко поинтересовалась:
– Больше они ничему не верят?
Помедлив, Октавия проговорила:
– Ходили разные слухи о пиршествах на реке…
– Верно, – искренне выпалил Александр. – У мамы с папой было свое общество. – «Собрание Неподражаемых в Жизни».
– Чем же оно занималось? – затаив дыхание, осведомилась Октавия.
– Пировало на кораблях, обсуждая вопросы литературы с великими философами со всего света.
– Потом его переименовали в «Орден Неразлучных в Смерти», – прибавила я. – После того, как отец проиграл сражение при Акции. Однако теперь все в прошлом… Как и наши мама с папой.
Вечерняя гостья чуть откинулась назад и недоверчиво смотрела то на меня, то на брата. Казалось, она никак не могла представить себе, что мы говорим об одном и том же мужчине.
– Ну и… много времени он проводил с вашей мамой?
У меня запылали щеки. Так вот в чем дело: Октавия до сих пор его любит.
– Да, – еле слышно сказал Александр.
– Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? – обратилась она ко мне.
– Не слишком… – Я устыдилась и отвела глаза. – Вы рады, что его больше нет?
– Никогда никому не желала гибели, – произнесла Октавия. – Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.
Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.
– Мой брат желал ему смерти, – призналась Октавия. – Но я… – Она запнулась, потом продолжила: – В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.
– А теперь его ненавидят, – заметила я.
Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.
– Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее – завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.
Когда она удалилась, мы с братом посмотрели друг на друга. Мерцающее пламя оставленного ею светильника бросало неверные блики на наши лица.
– Мама ни разу не приходила к нам перед сном, – произнес Александр.
– Она ведь была царицей, а не сестрой правителя.
– Думаешь, папа любил Октавию?
Ответить «нет» было бы жестоко, но эта женщина никогда не сравнилась бы с нашей матерью; я не могла представить себе, чтобы она мчалась на колеснице наперегонки с отцом по Канопской дороге или чтобы он подхватил победительницу на руки и начал кружить.
– Может, папу привлекала ее доброта? – предположила я.
Александр кивнул.
– У Марцелла такое же золотое сердце, правда? Между тем он, по-моему, первый красавец в Риме.
У меня округлились глаза.
– Послушай, ты, надеюсь, не Ганимед?[11] Братишка сердито вспыхнул.
