Текст книги "Избранница Наполеона"

Автор книги: Мишель Моран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8. Полина Бонапарт, княгиня Боргезе

Дворец Тюильри, Париж

Март 1810 года

– Я хочу, чтобы ты научила меня вальсировать.

Я недоуменно смотрю на брата в военном мундире и ботфортах. Я явно что-то недослышала.

– С каких это пор тебя потянуло на вальс? – спрашиваю я. Это нелепо. Нет, это смехотворно! В свои сорок лет он ни разу не танцевал, даже со мной.

– Думаю, моей жене это понравится, – говорит Наполеон, и я чувствую, как у меня моментально подскакивает температура. Так вот зачем он вызвал меня к себе в кабинет. Не для какой-то великой цели, а чтобы помочь ему произвести впечатление на эту австрийскую девку.

– А вот и нет!

– Как это понимать? – Он встает из-за стола, но меня не испугаешь.

– Я не могу учить тебя танцам. Я не преподаватель.

– Ты танцуешь лучше всех в Париже.

– И это происходит само собой. – Я улыбаюсь. – А как учить других, я понятия не имею.

– Лжешь!

Да. Но он этого не знает.

– Попроси Гортензию, – предлагаю я. Этой дуре что скажут, то она и делает. Недаром она дочь Жозефины.

Он с минуту смотрит на меня, ожидая, что я покраснею или выдам себя еще каким-то образом. Но Тальма не зря говорит, что я рождена для сцены: по моему лицу ничего нельзя прочесть.

– Еще хочу тебе показать вот это, – неожиданно говорит Наполеон. – К ее приезду все должно быть идеально подготовлено, Полина . Все!

Я вижу пятнадцать сундуков, о которых Поль рассказывал еще три месяца назад, и понимаю, что брата это действительно беспокоит. Он робеет перед какой-то девятнадцатилетней девчонкой из-за ее родового имени. Как будто забыл, что Господь хранит клан Бонапартов. Достаточно посмотреть, как высоко мы вознеслись! Бог избрал нас для великих свершений, и нет никаких оснований опасаться, что теперь Он нас оставит. Но глаза моего брата полны тревоги, и я жалею, что не в моих силах убедить его, что даже без короны и этого дворца он был бы королем.

– Смотри внимательно! – просит он. – Если мы что-нибудь упустили, Меневаль добудет.

– А список есть? – спрашиваю я. Хоть Наполеон и любит поговорить о равенстве и одинаковой у всех крови, я знаю правду. Он жалеет, что в его жилах не течет королевская кровь.

Он протягивает мне два листка, исписанные сверху донизу почерком Меневаля. Сто пятьдесят пар чулок, тридцать шесть нижних юбок, сто сорок четыре вышитые сорочки, одиннадцать шелковых платьев, восемьдесят кружевных чепцов, бессчетное количество носовых платков и шестьдесят четыре – шестьдесят четыре! – платья из ателье Леруа.

– Есть еще третья страница, – нервно говорит он. – На обороте.

– Ты ей и нижнее бельезаказал? – Я представляю, что было бы, если б мой недалекий муженек Камилло Боргезе осмелился выбирать для меня нижнее белье, и прихожу в ужас.

– Ты же не думаешь, что она в состоянии самостоятельно выбирать себе такие вещи, – говорит он. – Она еще ребенок!

– Ей уже девятнадцать.

– Вот именно! Достаточно, чтобы стать матерью, и не слишком много, чтобы она проявляла строптивость. – Брат кладет руку за полу мундира, как раз на живот – этот жест настолько вошел у него в привычку, что его даже художники на портретах изображают в такой позе. А я вдруг думаю, не болит ли у него желудок, как у меня. Он никогда на живот не жаловался. Но он не говорит и о том, что принимает лекарство от своих припадков.

Я сажусь на край его стола и осторожно спрашиваю:

– Ты здоров?

– А что тебя заставляет думать иначе? – удивляется он и, проследив мой взгляд, убирает руку из-за сюртука. – Конечно, здоров.

– А ты бы сказал мне, если бы заболел?

– Зачем? – Он присаживается рядом. – Ты разве доктор?

– Нет, конечно, но я бы нашла тебе лучшего из докторов.

Он нежно берет мою руку и легонько сжимает.

– Ты хорошая сестра, Паолетта.

Я оборачиваюсь на сундуки, забитые плащами на лебяжьем пуху и сиреневыми сорочками, и меня охватывает непереносимая зависть. В этих нарядах я смотрелась бы куда лучше любой габсбургской принцессы. Какой смысл щеголять в бордовом шелку, если ты толстая, как сосиска, и переваливаешься как утка?

– Говорят, она толстуха, – произношу я, отлично зная, как он ненавидит толстых женщин. И высоких тоже.

– Кто это говорит? – негодует он. В его голосе слышится нервозность, на которую я отвечаю безразличием.

– Да никто. – Я пожимаю плечами. – Это и из портрета видно.

Причем мы все это видели. На картине она восседает в центре тронного зала на возвышении – ни дать ни взять – образ Богоматери.

– Полагаю, мы скоро это узнаем. – Я встаю. – По крайней мере, Каролина. Поль говорит, ты посылаешь ее в Компьень, потому что она королева?

– Этого требует протокол. И не вздумай оскорблять мою жену, когда она приедет! – Он поднимается. – Она габсбургская принцесса!

– Иначе что? Вышлешь меня?

Он хватает меня за локоть. Внезапно он оказывается так близко, что я чувствую вожделение у него в штанах.

– Ты будешь вести себя хорошо! – грозит он сквозь зубы. – В церкви, на каждом торжестве и даже в родильной комнате, когда она будет рожать мне сына. Игры закончены!

Я выдергиваю руку. Но глаза его черны от гнева, и я пугаюсь, что переборщила. Он и за меньшее отправлял людей на смерть. Нет, он не убивает сам. Он посылает их на войну, туда, где идет самое кровавое сражение, а когда они не возвращаются, он произносит пышные речи и расточает фальшивое сожаление. Я похожим образом устраняла надоевших возлюбленных.

– А это что такое? – быстро говорю я, переключая его внимание на вылепленный из глины миниатюрный макет города у него на столе.

– Это улицы Парижа, – раздраженно бросает он. – Я велел Меневалю его подготовить. – Точно так же на свою коронацию он поручил Меневалю заказать шесть макетов, каждый – высотой с мою ладонь. Мой брат ничего не оставляет на волю случая. Лучше ему дорогу не переходить, но человек, способный распланировать свадьбу по принципу военной кампании, заслуживает восхищения.

Я наклоняюсь к макету нашего города. Путь к Лувру обозначен шнуром: на будущей неделе, первого апреля, свадебная процессия проследует под недостроенной Триумфальной аркой Наполеона, вниз по Елисейским полям и через сад Тюильри. Я уже выбрала себе платье для такого случая. Желтый атлас и тюль, а муфта – из заячьего меха.

– Как тебе луврская часовня? – спрашивает брат. – Я приказал ее подновить.

Да, и даже в миниатюрном изображении видно, насколько она прекрасна. Я думаю о том, как молодо буду выглядеть в мягком свете нефа, освещенная со всех сторон серебристым светом витражей.

– Чудесная!

Тут я замечаю, что Меневаль нашел занятные фигурки, изображающие тех, кто будет присутствовать. Вот Наполеон, он в черном с красным, в треуголке и черных сапогах до колен. А вот Мария-Луиза, волосы у нее сделаны из старой соломы. Я на макете одета в чисто-белое платье, и кто-то не забыл даже про мое колье с камеей. Я стою позади невесты, и хотя меня так и подмывает сказать, что в жизни она будет выше ростом и нескладнее, я сдерживаюсь.

У брата напрягаются плечи.

– Полина, мне нужен наследник.

Поль говорил мне, что он назвал ее плодовитой как крольчиха.

– А что если она окажется бесплодной?

Он поворачивается ко мне, в его глазах – бешенство.

– Почему ты это говоришь?

– Потому что так случается. Иногда.

– Со мной такого не случится.

– Ну, если она не сумеет родить тебе сына, ты всегда сможешь ее выгнать, – говорю я. – И найдешь себе другую. – Только это уже буду не я. Для меня деторождение уже в прошлом. Так мне сказали врачи после рождения моего сына. Так что, если не Мария-Луиза, то кто-то другой. Не я.

– Она родит мне наследника! – убежденно заявляет брат. Я киваю. Он, должно быть, прав. Тогда может случиться, что она ему наскучит – как наскучила Жозефина, которой – вот прелесть! – по приезде Марии-Луизы велено выметаться из Парижа и отправляться в Наваррский замок [6]6
  Шато-де-Наварр – замок в двух километрах от Эврё в Нормандии.


[Закрыть]. Прессе запретили даже упоминать ее имя. Подумать только, перебраться в Нормандию! Жить так далеко на севере – все равно что не жить вовсе.

– Я хочу, чтобы вы с моей новой женой подружились, – говорит брат.

– О, я уверена, мы близко сойдемся.

Он косится в мою сторону.

– Полина, ты не станешь ее травить! Ты не будешь вести себя так, как с Жозефиной.

– Твоя старая кошелка вечно лгала.

– А Мария-Луиза – принцесса. Настоящая принцесса! В ней течет кровь восьмисотлетней династии Габсбургов. И если мне придется выбирать между нею и тобой, – предупреждает он, – то я выберу ее.

Глава 9. Поль Моро

Браунау-на-Инне, Австрия

«С Каролиной мне всегда приходилось вести сражение».

Наполеон о своей сестре Каролине

Кучер говорит, через час мы доедем до австрийской границы. Если он лжет, я рискну выйти под проливной дождь и пешком двинусь к Браунау, лишь бы не слушать больше сетований королевы Каролины. Да, поездка была невыносимой. Да, дорога выдалась ухабистая. Но лошадям еще тяжелее. Им-то пришлось б о льшую часть пути из Парижа проделать чуть ли не вплавь по снежной каше и грязи.

Император приказал доставить принцессу к нему не позднее двадцать восьмого марта. Но как многое из того, чего хочет император, это приказание практически невыполнимо. Чтобы его выполнить, надо почти восемь дней гнать лошадей в дождь и слякоть с одной-единственной остановкой, после которой опять гнать их до глубокой ночи.

У всех отвратительное настроение, особенно у женщин, которые к подобным путешествиям непривычны. Но только королева Каролина считает необходимым выражать свое недовольство вслух.

– Понять не могу, как австрийцы умудряются изо дня в день есть свои клецки! – ворчит она. – Можете себе это представить? Что же тогда удивляться, что они все такие толстые!

– Вот и отец так же говорит, – отзывается Колетт. Из семи фрейлин, участвующих в поездке, она у королевы любимая, – семнадцатилетняя девица, выросшая в сельском шато и привезенная ко двору за образованием. Ну и образование она здесь получит! Я еще не видел в Париже платья с таким глубоким декольте или туфелек на таких высоченных каблуках.

– Эта новая императрица наверняка окажется здоровенная и тупая как корова.

– Ну уж нет, домашний скот я своему брату не повезу! Если понадобится устроить ей лечебное голодание до самого Компьеня, мы к нему и прибегнем.

В таком ключе разговор в экипаже продолжается до самого нашего прибытия в Браунау. Это происходит незадолго до заката, и я начинаю жалеть, что согласился на просьбу императора быть в этой поездке его глазами и ушами. Ее высочеству все не по нраву. Поданное на ужин пиво чересчур крепкое, еда слишком простая, а у людей вокруг никакого вкуса. Но как только кони переходят на неспешную рысь, настроение в экипаже улучшается. Много дней мы видели только холмы и туман. Повсюду нас преследовал запах дыма, но теперь, когда впереди показались башни какого-то замка, появился и запах оживленного города – запах готовящейся еды и пивоварен.

Я смотрю на раскинувшийся за озером дворец, где нас дожидается новая императрица со своей австрийской свитой. Я гадаю, насколько реалистичны ее портреты, или художник ей польстил, как они нередко делают.

– Вторая императрица Франции, – изрекает королева Каролина, когда наш кортеж останавливается перед замком Гагенау. – Бьюсь об заклад, она и наполовину не владеет французским так, как расписывает Меттерних.

Королева вся в черном, от меховой опушки плаща до шелковой подкладки сапог. Наряд, более приличествующий на похоронах.

– А если она вообще по-французски не говорит?

Королева взглядывает на Колетт.

– Тогда жить в Париже ей будет очень скучно, согласись.

Мы выходим из экипажа, два привратника в ливреях распахивают перед нами двери замка Гагенау, и навстречу выходит человек с повязкой на глазу. Его темные волосы стянуты на затылке золотым шнуром, а расшитый плащ, на мой взгляд, слишком изящен. Королева Каролина поворачивается ко мне.

– Бог мой, да он выше тебя ростом!

И подобно мне, он широк в плечах. Либо трудился на ферме, либо долгое время провел на войне. Может, в конечном счете, немцы вовсе и не такие толстые и ленивые, как мы себе представляем.

– Нет, правда! – повторяет Каролина, когда мужчина подходит ближе. – Это какой-то великан! – Она поочередно смотрит на нас, словно ожидая неприятности. – Помнишь, что говорил брат? – нервно спрашивает она. – Сегодня все должно идти по плану. Он очень жаждет этого брака.

– Церемония уже состоялась, – отвечаю я.

– Пока он ее не заполучил, это ничего не значит.

Незнакомец останавливается перед нами, судя по лицу, он взбешен.

Оказывается, он неплохо изъясняется по-французски.

– Граф Адам фон Нейпперг, – лаконично представляется он. Его поклон настолько короток, насколько позволяют приличия. – Полагаю, вы неаполитанская королева Каролина.

– Совершенно верно.

Она поднимает к лицу черную соболью муфту и для пущей выразительности делает вид, что дрожит. Он окидывает взглядом бархатные сиденья и атласные подушки в стоящем позади нас экипаже.

– Дорога, должно быть, выдалась необычайно трудной. – И сухо добавляет: – Это крайне неприятно.

– Мы уже одиннадцать дней в пути, – отвечает Каролина, пойманная врасплох его ремаркой. – Надеюсь, вы надо мной не насмешничаете?

– Ни в коей мере, ваше величество. Для нас большая честь видеть в Австрии сестру императора.

При этих словах из замка вываливает целая армия слуг, чтобы перенести внутрь наши вещи.

– А вы, надо думать, Поль, – обращается он ко мне. – Гаитянский камергер. – Я киваю, и на сей раз он улыбается вполне искренне. – Мы даже в Вене о вас наслышаны, – говорит он.

Я представить себе не могу, что такого обо мне говорят в Вене, но сейчас не время это выяснять. У Колетт зуб на зуб не попадает, и граф стремительно проводит нас через заледенелый двор. В воздухе пахнет приближающимся снегопадом, грозящим сделать дороги скользкими и опасными для путешествий. Тем не менее мы должны выехать с раннего утра, иначе мы выбьемся из графика.

Следом за графом Нейппергом мы проходим по обшитым деревянными панелями залам. Я вдыхаю аромат кедровой древесины и кофе. В Париже император тратит безумные средства на отопление; здесь же царит холод, которого Наполеон ни за что бы не потерпел. Мы проходим длинным, сплошь в зеркалах, переходом, и королева глаз не может отвести от своего отражения. Особа она импозантная, ей двадцать восемь, а дать можно все сорок пять. Она примеряет легкую улыбку, но это дается ей с усилием. Интересно, думаю я, как она ведет себя в Неаполе со своими четырьмя детьми. И видит ли она в зеркале ту же немолодую женщину, что и я.

Мы проходим череду залов, интерьером которых явно занимался любитель толстых ковров, а когда доходим до уютной гостиной, я мгновенно узнаю императрицу. Она спокойно сидит в центре комнаты с собачкой на коленях, окруженная женщинами ее же возраста – восемнадцати, девятнадцати, от силы двадцати лет. Она отвешивает полагающийся придворным протоколом поклон, но поднимается лишь тогда, когда узнает королеву Каролину. Художники были весьма точны в отображении ее наружности. Она упитанная, с большим ртом и слегка крючковатым носом. Зато у нее густые волосы, а глаза необыкновенного голубого цвета.

Королева Каролина шипит:

– Да она ростом с этого графа!

Это, конечно, преувеличение, но, когда Мария-Луиза поднимается нам навстречу, становится ясно, что она будет выше императора на голову. А Наполеон высоких не любит. И пухленьких тоже.

– Ваше величество. – Королева Каролина приседает в глубоком поклоне, за ее спиной примеру следуют семь привезенных ею фрейлин. – Какая честь приветствовать новую императрицу Франции!

– Добро пожаловать в Австрию, – произносит молодая императрица. На ее лице вспыхивает румянец, и я думаю, каково это – иметь такую прозрачную кожу, что все эмоции легко проявляются у тебя на лице. – Представляю, сколь нелегким было ваше путешествие. Вы желаете побыть здесь и побеседовать с моими фрейлинами, – спрашивает она, – или разойдетесь отдыхать по вашим комнатам? На завтра у нас запланированы несколько чудесных экскурсий.

Королева Каролина переглядывается с Колетт. Французский у молодой императрицы безупречный.

– Очень любезно с вашей стороны, – отвечает королева, невольно напоминая мне, что Бонапарты по-французски говорят с итальянским акцентом. – Но нам с вами удастся пообщаться только сейчас.

Императрица хмурится.

– Что вы имеете в виду?

– Завтра поутру мы отбываем в Компьень.

Императрица резко поворачивается к графу Нейппергу, и между ними происходит жаркий обмен репликами по-немецки. Граф откашливается.

– Боюсь, мы не все поняли, ваша светлость. Вы только что прибыли. Император наверняка захотел бы…

– Император хотел бы, – обрывает Каролина, – поскорее увидеть свою невесту. Обряд уже совершен, чего же ждать?

Императрица трогает графа Нейпперга за локоть, и между ними пробегает нежный взгляд. Я понимаю, что Франц Второй оставил возлюбленного своей дочери при ней в качестве сопровождения. Я украдкой взглядываю на королеву, заметила ли она, но Каролина не сводит глаз со спаниеля на руках у императрицы.

– Тогда, значит, завтра. Посидим здесь или вы предпочитаете более уединенное место?

– Здесь хорошо.

Каролина идет через комнату, и фрейлины императрицы расступаются, чтобы дать ей дорогу. Она выбирает массивное кресло с мягкими подлокотниками и богатой вышивкой на подушках. Устроившись, она оглядывает комнату, и все девушки поспешно рассаживаются по местам.

Императрица же, напротив, вместе с графом Нейппергом устраивается на небольшой кушетке возле камина. Граф мимолетно касается ее колена, и я ахаю. С таким же успехом он мог бы открыто за ней ухаживать! Но на лице королевы Каролины лишь охотничий азарт. Она давно ждала этого момента, и, когда она подается вперед, я уже знаю, что она собирается сказать.

– Расскажите же мне, ваше величество, каково это – быть императрицей Франции? – Каролина, королева с несметными богатствами, завидует этой девятнадцатилетней девчонке!

Мария-Луиза мешкает.

– Это… Это невероятная честь, – отвечает она.

– Вам еще нет и двадцати, а перед вами уже весь мир. Теперь, когда вы замужем, чем вы хотели бы заняться? Какие цели перед собой ставите?

Каролина хочет знать, как изменится ее жизнь с приездом Марии-Луизы. Все присутствующие напряженно ждут ответа. Может, виной тому отблески огня в ее золотых волосах или ее серьезный взгляд, но в этой молодой императрице есть что-то притягивающее.

– Я не помышляю для себя ни о каких достижениях, – говорит она, – кроме служения моему супругу и стране.

Каролина поворачивается к Колетт и смеется. Она думает, Мария-Луиза с ней играет.

– Добропорядочная и покорная жена, – произносит она в ответ. – Как это мило!

– Вы спросили, каковы мои устремления, – отзывается императрица, – и я вам о них рассказала.

Королева Каролина каменеет.

– Что ж, первую императрицу в Париже любили, – говорит она. – Во Франции она была образцом вкуса и стиля. Советую обратить на это внимание, если хотите стать Наполеону хорошей женой. Завтра вы получите подходящую одежду. И эта собака… – Она брезгливо морщит нос. – Ее надо будет оставить здесь.

– Зиги никому не отдам! – Императрица поднимается, и граф Нейпперг тоже встает. – Он едет со мной, или я не сдвинусь с места.

– Ваш супруг, ваша светлость, терпеть не может животных. Советую вам сегодня же попрощаться с вашим псом. И не только с ним, – безжалостно добавляет она, – а и со всем австрийским. Включая ваших фрейлин. Таковы распоряжения самого императора.

– И насчет спаниелятоже? – с вызовом произносит Нейпперг.

– Это всего лишь животное, – отвечает королева, давая понять, что на такую малость и внимания обращать не стоит. – Найдет себе другого хозяина.

Мария-Луиза зарывается лицом в собачью шерсть, и тишину в комнате нарушает лишь потрескивание дров в камине. В детстве, на Гаити, отец учил меня истории и рассказывал о точно такой же сцене, произошедшей при отъезде из Вены Марии-Антуанетты.

– Зиги я не оставлю! – твердо заявляет Мария-Луиза. Но Каролину это не трогает.

– Это не вам решать.

Мария-Луиза смотрит на Нейпперга, словно окончательное решение за ним.

– Пора, – объявляет тот, беря ее под руку.

Дамы австрийского двора поспешно поднимаются, а королева Каролина кричит им вслед:

– Выезжаем завтра в восемь!

Но никто не реагирует на ее слова.

– Поль, скажи им! Убедись, что они поняли!

Мария-Луиза разворачивается.

– Мы прекраснопоняли. Слух у меня такой же отменный, как мой французский, – добавляет она.

Императрица поворачивается и уходит, а Колетт в ужасе зажимает рот рукой.

Как только австрийцы удаляются, королева шипит:

– Он посадит ее под замок, а ключ выкинет. Поль, я хочу, чтобы ты позаботился, чтобы эта девчонка к восьми была готова. Это значит, ее надо поднять в пять и одеть к шести. Хочет она того или нет, но она у меня будет выглядеть как француженка.

– А с графом что? – Я вглядываюсь в лицо Каролины, пытаясь определить, заметила она или нет. – Его тоже будить? Он же захочет ехать с нами.

– Он может хотеть что угодно! – злобно огрызается она. – Его же не Меттерних зовут? Значит, остается здесь. В Австрии. Наш маленький лебедь теперь замужняя женщина. Если она такая дура, что крутила любовь с этим графом, меня это не касается.

Стало быть, она видела, как Нейпперг касался колена императрицы и как она на него смотрела, когда граф решительно встал на ее защиту.

Появляются с полдюжины слуг – проводить нас в наши покои, но когда я оказываюсь в отведенной мне комнате, сна и в помине нет. Здесь невероятно холодно, до самых костей пробирает. Но не холод мешает мне уснуть. Завтра жизнь молодой женщины изменится. Неважно, спала она с этим графом или нет – в тот момент, как она пересечет границу Франции, ее беззаботной юности придет конец. Браунау будет последним в ее жизни австрийским городом, и даже блюда, которые она ела сегодня на ужин, ей никогда больше не отведать. Завтра она отправится в Компьень, где познакомится со своим мужем. Агнец в волчьей стае, думаю я и закрываю глаза, вспоминая, какие надежды обуревали меня в мой первый приезд в Париж.

Когда Полина уговорила меня уехать с Гаити, мне было почти восемнадцать – немногим меньше, чем молодой императрице. Но в отличие от этой девочки решение все же принимал я сам. Война внесла раскол в мою семью, и, узнав, что мой сводный брат выступает на стороне наполеоновского вторжения, мама перестала с ним разговаривать. А ведь она была ему как родная мать. Мама Люка умерла, когда ему было семь лет. Подумать только, он бесплатно кормил и поил французских солдат, отлично зная, что они собираются обратить в рабство вырастившую его женщину.

Я устал от раздражения, отравлявшего атмосферу в нашем доме, а с Полиной была надежда на какое-то будущее – и покой.

Мама плакала от радости, что я уезжаю подальше от войны с французами. Но оставив отцовскую плантацию, я обрек родных на куда худшую судьбу, чем раздор. Известие об их гибели я получил от нашего соседа.

«Их больше нет, – написал он мне спустя год после моего приезда в Париж, – а я возвращаюсь во Францию, поближе к цивилизации».Однако уничтожили мою семью именно французы. Французы поработили мою мать-гаитянку. И французы развязали ту войну.

И все же, если бы не французы, меня бы вообще не было.

Я думаю об отце, и как бы он был счастлив узнать, что изо всех образованных людей в Париже император выбирает меня, когда хочет поговорить о Вольтере. Будь он сейчас жив, он бы писал мне письма о зимнем урожае, рассказывал бы, как высоко поднялись бобовые и как Люк по-прежнему бьет баклуши. Мы бы шутили по поводу маминой способности предсказывать дождь и всеми способами избегали бы упоминаний о войне.

Человек не должен терять близких. Но завтра, когда мы отправимся в Париж, именно такие чувства будет испытывать молодая императрица. Ночной холод постепенно отступает, а я думаю о том, какую жертву она приносит ради своего отца. Потом где-то во дворе этого скованного льдом и снегом дворца кричит петух, я встаю и одеваюсь. Когда я открываю дверь и выглядываю из комнаты, дворец еще погружен во мрак. У каждой лестницы стоит стража, я спрашиваю первого же солдата, как найти покои императрицы.

– Этажом выше. Самая большая дверь по правую руку.

Я поднимаюсь и представляю себе, как сейчас должно быть тепло во дворце Тюильри. Здесь же какой-то нерадивый слуга забыл закрыть окно, и видно, что деревья в парке окутаны густым туманом. Как они здесь только живут, в этом холоде, от которого перехватывает дыхание!

Когда я подхожу к двери покоев императрицы, навстречу выступают два австрийских стражника.

– Что вам здесь угодно?

– Я пришел разбудить императрицу.

– Для этого у ее величества есть камеристки.

Я смотрю на молодого человека и вижу, что у него слипаются глаза.

– Таков приказ королевы, а она получила распоряжения от самого императора Франции. Императрицу надлежит поднять в шесть часов.

Парень озирается на напарника, но тот лишь пожимает плечами.

Они расступаются, давая мне возможность легонько постучать. Я приготовился к появлению угрюмой горничной с приказанием вернуться позже и поэтому очень удивляюсь, когда мне открывает сама императрица. От неожиданности я даже отступаю.

– Ваше величество.

Я поспешно кланяюсь, и стражники за моей спиной делают то же самое. Видно, что она совсем не спала. Глаза у нее покраснели и опухли. Через ее плечо я заглядываю в комнату, но графа Нейпперга не видно. Если он тут и был, она успела скрыть все следы его присутствия.

– Вам приказано отвести меня к Каролине, – догадывается она.

Я киваю.

– Королева хочет выехать в восемь.

– Это ее желание или приказ? – уточняет она.

В неярком свете мы смотрим друг на друга, и я замечаю, что взгляд у нее умный. Она понимает, что это решение исходит не от женщины. Так решил мужчина, привыкший добиваться своего, мужчина, который не любит ждать.

– Приказ, – честно признаюсь я. Когда ее глаза наполняются слезами, я негромко добавляю, так, чтобы не слышала даже камеристка за ее спиной: – Через неделю он ждет вас в Компьене. Вы будете приятно удивлены.