Текст книги "Дождь прольется вдруг и другие рассказы"

Автор книги: Мишель Фейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Мишель Фейбер
Дождь прольется вдруг
и другие рассказы

Еве за помощь и поддержку

Дождь прольется вдруг
(пер. А. Соколинская)

Придя домой, Франсис Стретерн увидела, что ее друг приготовил обед.

– Первый день на новой работе, – сказал он. – Я подумал, ты вернешься усталая.

Наши отношения зашли в тупик,напомнила себе Франсис, целуя его в губы. Сомнений нет.

Сомнения, конечно же, были. Без сил, она плюхнулась на диван и с аппетитом принялась жевать. Ее рецепт был доведен до совершенства.

– Как дети? – спросил он.

Своих детей они не завели: не такой они были парой. Речь шла об учениках Ротерской начальной школы.

– Рано еще говорить, – ответила она.

Первым делом она дала им задание убрать класс. Поставить ботинки аккуратным рядком, повесить пальто на крючки. Книги разместить на полке по росту – от самых больших к самым маленьким. Как следует заточить карандаши.

Не то чтобы у нее был такой пунктик: просто, как профессионал, она знала, что детям самим нравится порядок. Она была новой учительницей, свалившейся как снег на голову. Требовалось заключить союз с классом – пусть дети покажут, какие они хорошие и способные, и в то же время поймут, что она здесь хозяйка.

Но главное – им нужно окунуться в ежедневную суматоху, почувствовать, что жизнь не стоит на месте.

– А теперь скажите: у всех есть ластики?

Защелкали и зашуршали пеналы, из которых вытряхивалось содержимое.

– Те, у кого ластик меньше этого, получат новый. – Улыбаясь, она показала классу огромные ластики фирмы «Фейбер и Кастеллз» – она всегда приносила на первый урок их целый пакет.

Дети быстро смекнули, что великолепным подарком никого не обделят, и класс оживился.

Краем глаза Франсис наблюдала за учительницей, которая рассматривала ее из дверей соседнего класса, – наверняка думает: и за что Франсис платят тройную зарплату?

– А теперь полистайте свои тетрадки и найдите страницу, где у вас самый красивый почерк. Когда выберете, положите тетрадки в раскрытом виде вон тут, на полу… Нет, не в кучу, а рядышком, чтобы мне было хорошо видно. Одну к другой, как кирпичики в стене. Но не сдвигайте их слишком близко друг к другу, оставьте маленький промежуток. Вот так… Посвободнее. Отлично… Отлично…

Франсис присела на корточки, давая детям понять, что они могут играть с ней на равных, при этом ее рост и юбка, раскинувшаяся пышным нимбом, подсказывали, что она не совсем такая, как они. Детский почерк сейчас ее мало интересовал, и все же она отметила, что откровенно неумелых каракулей нет ни у кого: Дженни Макшейн – ту, что вела ребят до прошлой недели, не назовешь плохой учительницей.

На следующее утро в класс явились двое детей, которые пропустили первый день. Хороший знак: наверное, мамы уже обсудили между собой новую учительницу.

Франсис прочла записки от родителей: у малышки Эмми расстроился желудок, малыш Сэм ходил к врачу. Но, скорее всего, виновником был страх, который мог стать неуправляемым, если бы детей и дальше держали дома. Она приветливо поздоровалась с Эмми и Сэмом, вручила им по ластику. Новенькие явно чувствовали себя не в своей тарелке, и Франсис подумала, что сочинение лучше отложить на завтра.

Ей тоже нужно было привыкать к своему новому дому на холме над деревней Ротери.

Раньше она занимала часть ветхого флигеля: облупленные стены, разнокалиберная мебель. Тем не менее, жилье ей нравилось. Когда-то здесь находилось отделение трудотерапии психиатрической больницы, но потом местный отдел здравоохранения выселил пациентов. Она обнаружила во флигеле много занятного: странную метку на стене, необычные хитрые заглушки на розетках, ивовую корзину для белья, сплетенную чьей-то нетвердой рукой.

А вот дом в Ротери был муниципальным – удобным, но абсолютно стандартным. Прежние жильцы – полицейский с женой – сохранили типовую обстановку в первозданной целостности, не считая разве что объявления «Разыскивается преступник», которое они повесили в туалете.

– Меня тошнит от этой безликости, – как-то пожаловалась она Нику.

– Ну… Хочешь, я что-нибудь переделаю? – предложил он. – Пока у меня есть время.

Он взял годичный отпуск перед защитой докторской и действительно имел много свободного времени, но Франсис так и не придумала, что бы ему поручить. Скорее, ей хотелось, чтобы переменился самНик.

– Пошли спать, – вздохнула она.

Следующим вечером она засиделась допоздна.

– Тебе еще долго работать? – спросил он, доставая постельное белье.

– Сколько надо.

Он спокойно относился к тому, что время от времени они спят порознь, – как, впрочем, и ко всему остальному. Чертов паинька. Нет чтобы схватить ее в охапку, отнести в спальню и изнасиловать! Это было бы глупо, да и некстати, потому что, черт возьми, надо читать сочинения: проштудировать одиннадцать работ и придумать одиннадцать «индивидуальных подходов», не говоря уже о том, что не лишне хоть немного поспать. И все-таки ей очень хотелось, чтобы он расстроил ее рабочие планы или хотя бы сделал такую попытку.

У нее на коленях лежали школьные сочинения на тему «Я, моя школа и моя учительница». К каждому она прикрепила фотографию, наиболее удачную из тех, что удалось найти в школьных стенгазетах с отчетами о вручениях наград, спортивных состязаниях и рождественских концертах.

Первое сочинение принадлежало Фионе Перри, белокурой девочке с аккуратными ушками, носившей мешковатые футболки.

«Наша школа называется Ротерская начальная. В ней три класса, в самом старшем учатся те, кому 6 или 7. И я там тоже учусь. Уроки у нас трудные. На будущий год я пойду в Мосс Бэнк Академий. Наша учительница говорит, что там-то самое интересное. Нашей учительницы больше нету в школе. Последний раз, когда я ее видела, она плакала, а после ушла домой. На другой день я заболела: отравилась (неправильной рыбой). Но моя лучшая подруга Рейчел говорит, что наша учительница в тот день потеряла голову и больше не вернется. У нас теперь новая учительница. Сейчас она читает мое сочинение. Это вы, миссис Стретерн!»

Франсис перевернула страницу – посмотреть, нет ли продолжения, но больше Фионе писать было нечего, и Франсис положила сочинение на диван оборотной стороной вверх. «Неправильной рыбой», – печально улыбнулась она. Из-за неправильной рыбы девочка отсутствовала как раз в тот роковой день. Вероятно, Фиона Перри пропустила уроки в среду совершенно случайно. Вечером ее родителям, как и родителям ее одноклассников, сообщили по телефону, что детям придется посидеть дома, пока миссис Макшейн не найдется замена. В сочинении Фиона пустила в ход свое обаяние, стараясь понравиться новой учительнице, а миссис Макшейн просто исчезла из ее юной жизни, словно стертая новым замечательным ластиком.

«Моя школа называется Ротерская начальная, —писал Мартин Даффи. – Мне шесть, и я в старшем классе. Когда я был маленький я жил в Болтоне. Мама говорит, что то что случилось с миссис Макшейн меня не касается и я должен про это забыть. Меня уже 1000 раз спрашивали разные люди, и я иногда им рассказываю, а иногда нет. Но от этих рассказов забываю все хуже и хуже, потому что когда миссис Макшейн заплакала мне стало неудобно. Я закрыл глаза и почти ничего не видел. Вот такая у меня история».

Ровно в этот момент послышался звук спускаемой воды. Ник зашел в туалет перед сном.

Неужели ты не понимаешь, что наши отношения зашли в тупик! – так и подмывало ее крикнуть. Порыв был до того нелепым, что она расхохоталась. Услышав смех, он подошел. Его запястья были еще влажными – видимо, наспех вытер руки.

– Что-то смешное? – поинтересовался он. Чувство юмора было его главным достоинством, во всяком случае, одним из главных. Он стоял в резком свете настольной лампы, обнаженный по пояс, на груди переливалась россыпь мелких блестящих капелек. При мысли, что скоро его с ней не будет, у Франсис перехватило дыхание. Нет, она все-таки прогонит его и сделает так, чтобы он больше никогда не вернулся.

– Иди сюда, – пробормотала она. Он послушался.

Можно быстренько переспать с ним прямо здесь, на диване, а потом – опять за работу. Раздеваясь, она гадала: видел ли что-нибудь Мартин Даффи сквозь неплотно сомкнутые ладошки, пахнущие белковой пастой «Мармайт», которую давали на завтрак. Закрытые глаза – это социальный жест, адресованный однокашникам и рассчитанный на подтверждение запретного статуса произошедшего… Она сползла с дивана, чтобы Ник мог войти в нее, стоя на коленях. Действительно ли Мартин Даффи почти ничего не видел? Что-то не верится. Придется с ним поработать, если появятся доказательства того, что внешняя непринужденность – лишь защитная реакция. Он не так давно в деревне, поэтому более уязвим, хотя, с другой стороны, слишком привязаться к Дженни Макшейн у него не было времени… Франсис чувствовала, что ее клитор недостаточно возбужден, особенно с этим дурацким презервативом, да еще металлическая молния на подушке больно вонзалась в спину.

– Пойдем наверх, – сказала она.

После оргазма, опьяненная эндорфинами, она уснула, крепко прижавшись к спине Ника.

«Моя школа хорошая, и моя старая учительница хорошая», – вот и все, что написал Грег Бэрр. Ну-ка, еще раз, какой он из себя? Хоть убей, она не могла вспомнить, не помогала и фотография рождественского представления, сделанная не в фокусе – смазанные ватные бороды, картонные крылья.

– Как тебе этот мальчик?

Через стол, за которым они завтракали, она протянула Нику фотографию. Убедившись, что пальцы не испачканы в маргарине, он взял карточку за самые края.

– Застенчивый, – сказал он, подумав.

– Почему?

– На Рождество волхвов всегда застенчивые играют – роль без слов. Девочка на первом плане наверняка говорит: «Мы шли за звездой» или что-нибудь в этом роде. А мальчишка только тащится следом – ну, может, вручает дары.

Она улыбнулась, и они взглянули друг на друга с таким искренним чувством, какого не испытывали уже много дней. Ник был очень проницательный. Когда речь шла о других.

– Из тебя получился бы хороший отец, – промурлыкала она, все еще ощущая приятный озноб во всем теле – наследие бессонной ночи.

– Опять ты за старое, – процедил он.

Что-то блеснуло у нее прямо перед носом. Фотография малыша Грега. Ник раздраженно размахивал снимком, словно ему уже подсунули нежеланного ребенка.

В школу она ходила пешком. Но сейчас это было некстати. Вот если бы ее туда везли на машине – долго-долго – может, она бы и успела прочесть оставшиеся сочинения. Как она могла заснуть прошлой ночью? Уподобилась тем бессмысленным мужчинам, на которых женщины любят жаловаться в дамских журналах.

– Доброе утро, миссис Стретерн! – встретил ее хор детских голосов.

Для них она была «миссис». Школьникам она всегда представлялась как «миссис» – из педагогических соображений. Она чувствовала, что так дети больше ей доверяют, словно статус жены и матери делал ее представителем мира школьных хрестоматий, где семейные уравнения не обсуждаются. Особой чуждой условностям и самоуверенной, феминисткой она была среди своих, с детьми же охотно и без колебаний шла на компромиссы. Возможно, именно это качество выделяло ее среди коллег и делало незаменимой в непростых ситуациях вроде нынешней.

Она почти мгновенно вычисляла самых ранимых и чувствительных и притягивала их к себе как приманку для других. От нее всегда исходило ощущение безопасности и восстановленного порядка. Этот дар проявился в ней задолго до прихода в школу.

И дети облепляли ее со всех сторон, шептали что-то на ухо, с трепетом прижимались к мягкому плечу. Но гораздо больше ее беспокоили ребята иного склада. Но ничего – она расположит к себе более податливых, а там и остальные оттают.

– Рейчел, говорят, что ты умеешь пользоваться ксероксом. Будь добра, сходи в учительскую и сделай десять копий вот этого очень важного документа.

Рейчел («Я вообще ни с кем не играю, мне гораздо интереснее заниматься делом»),сияя от гордости, побежала к священному аппарату, готовая вступить в незнакомую зону и справиться с любыми техническими головоломками.

Франсис чувствовала класс в целом – различала очаги напряженности и предохранительные клапаны, ощущала, где вот-вот может вспыхнуть пожар, а где пройдет как по маслу. В последний день, проведенный с миссис Макшейн, дети испытали шок, но последствия этого шока проявятся у всех по-разному. Франсис полагала, что первыми сломаются Джеки Кокс или Томми Манро. Достаточно любой мелочи, на первый взгляд, никак не связанной с их бывшей учительницей. Джеки (классический тепличный цветок, зорко следила, чтобы одноклассники писали ее имя «как полагается») призналась в своем сочинении:

«Я очень люблю мою учительницу, другой мне не надо – во всяком случае, навсегда. У нее все мои старые работы, и еще – она заполняла мой табель и знала, что пишет и почему. Поэтому когда она вернется, то у меня все пойдет как надо».

Томми Манро, впечатлительный мальчик с нарушенной координацией, у которого были поразительно длинные ресницы и рахитичная голова, написал примерно то же самое на пределе своих слабых силенок: «С моей старой учительницей все в парятке и все остальное тоже в парятке».

Но с его старой учительницей все было совсем не в порядке. Томми отчаянно бился над задачами, в принципе невыполнимыми, – ровно начертить поля и аккуратно склеить кусочки картона – глубоко запрятав переживания в цыплячьей груди.

Удивительно, но на четвертый день не произошло ничего особенного, во всяком случае, ничего такого, с чем бы ни справилась обычная учительница, сидящая на обычной зарплате. Если не считать довольно жаркого спора на тему, кому заносить в школу спортивные стулья, чтобы их дождь не промочил. Зачинщицей оказалась красавица класса Кейти Коттерилл. Щеки ее раскраснелись, ротик, похожий на пчелиное жало, скривился, но уже в следующее мгновение расплылся в широкой улыбке. Она была из людей той породы, которые умеют выживать инстинктивно. Миссис Макшейн в ее сочинении были посвящены две лапидарные строчки, а дальше страницу заполняли фразы вроде: «Я не очинь люблю играть в футбол, я больше люблю класики. По понедельникам я занимаюсь гемнастикой, но гемнастика у меня не очень получается»и тому подобным. Девочка была вспыльчивой, но отходчивой. Заряжать эмоциями других она не умела.

Используя власть, точно она ей была дана от природы, Франсис уверенно подхватила нити скандала и намотала их на мизинец. Крики стихли, угроза драки миновала, и уже через десять минут весь класс сидел у ее ног, завороженный историями об альбиносах из книжки с картинками. У Франсис было много таких книг, будоражащих воображение, чтобы мурашки побежали по коже, в то же время достаточно содержательных, чтобы заполнить детские головы разноцветными монпансье фактов, не имеющих отношения к действительности и потому безобидных. При виде белых аборигенов с красными глазами онемел даже Томми, а пытливые умы задумались над тонкостями генетики.

Небо за окном нахмурилось, зарядил дождь. В флюоресцентном свете дети казались немного похожими на альбиносов, что и отметила Франсис, вызвав сдавленный писк болезненного восторга.

– Может, это заразно, – поддразнила она.

К концу занятий дождь полил как из ведра. Даже за теми, кто жил рядом, приехали на машинах родственники или соседи. Забрали всех, кроме Харриет Фишлок и ее младшего братика Спайка (Франсис не верилось, что у него такое чудное имя, но именно так его все называли).

– Не знаю, как я поведу Спайка домой, – вздохнула Харриет, натягивая на кроху засаленное полупальто с капюшоном и деревянными пуговицами, – он же насквозь промокнет.

Харриет жила на краю деревни в одном из обшарпанных фургонов, вместе с алкоголичкой-матерью и отчимом, который в случае чего мог раздобыть автомобильные запчасти. Ходили слухи, что он пристает к малолетней падчерице и что на него собрано пухлое досье.

– У меня есть зонтик, – сказала Франсис. – Супер-пупер зонтик. Могу проводить вас до заправки.

Девочка на миг заколебалась, впрочем, от заправки гнусных бараков не видно, ответ будет «да».

Они вместе пошли по улочкам Ротери. За пеленой дождя, как за матовым стеклом, расплывались очертания домов и магазинов. Все вокруг было залито серым. Мираж деревни мерцал среди безбрежного моря, по волнам которого медленно плыли автомобильные огни, точно свет далеких пароходов. Чтобы уместиться под зонтиком, Спайк и Харриет шли по обе стороны от Франсис, и минут через десять учительница с удивлением и радостью почувствовала, что Харриет ищет ее руку.

На краю деревни, сквозь туман пульсировал яркий красный свет: у дома Макшейнов стояла полицейская машина. Полиция, по-видимому, наведывалась сюда ежедневно, хотя понять, на что они рассчитывали, было трудно. Может, думали, Дэвид Макшейн вернется забрать почту или покормить собаку.

Дождь с бессмысленной яростью хлестал по куполу зонтика. На удачу, ветра не было, и защитный навес, с которого потоками сбегала вода, находился у них ровно над головой.

– Кошмар какой! – прокричала Харриет.

– Не бойся! – крикнула Франсис в ответ. – Мы не промокнем, и потом дождь скоро кончится!

Они миновали заправку, Франсис ничего не сказала. Было ясно, что она переходит Рубикон доверия и вскоре увидит дальний берег земли фургонов.

– Мы живем вон там, – сказала Харриет.

Дождь, несколько утихнув, мерцал, как телевизионные помехи, орошая унылый, грязный пустырь, где на вечном приколе стояли передвижные дома. Франсис понимала, что провожать детей дальше значило бы злоупотреблять их доверием.

Однако когда дети выбрались из-под спасительного зонтика, Харриет затараторила, комкая слова, словно спасаясь от давящей на нее тяжести: «Сюда приходила миссис Макшейн. К мужчине. Он теперь здесь не живет. Они запирались в его домике и жутко шумели, а потом она шла домой в деревню. Это они сексом занимались – все знают. Вот мистер Макшейн и разозлился. Наверное, тоже узнал».

Раскрыв, наконец, секрет, Харриет схватила брата за руку и дети, перескакивая с кочки на кочку, стали пробираться по родной территории, под ногами у них чавкала грязь.

Дома у Франсис – точнее, в доме, который ей выделили под жилье на время работы в школе, – творилось бог знает что.

Жуткий ливень (самое большое количество осадков с 1937 года, как сообщило бы ей местное радио, если бы она знала, на какой волне его слушать) пробился сквозь толщу крыши и залил все комнаты.

Франсис прошла по второму этажу, оглядывая влажные потолки. Казалось, они взмокли от ужаса или от напряжения. Хуже всего дела обстояли в спальне: ковер хлюпал у нее под ногами, а кровать промокла насквозь. Ник принес ведра слишком поздно. Спускаясь по лестнице, Франсис чуть не свернула себе шею, поскользнувшись на ступеньках, покрытых пушистым ковром. Странно, но это происшествие несколько смягчило ее нелюбовь к дому и одновременно как следует встряхнуло.

– Я проверил, что все окна закрыты, – сказал ей Ник, словно оправдываясь. – Кто же знал, что крыша потечет.

Они вместе взглянули на подмокшие провода. Электричество может закоротить в любую минуту.

– Я хочу от тебя ребенка, Ник, – сказала Франсис. Ей казалось, что она говорит сквозь шум грозы, хотя основной ливень закончился и ощущались лишь его разрушительные последствия.

Ник посмотрел на нее непонимающим взглядом, словно пытался связать ее слова с ведрами или китайской прачечной.

– Мы уже об этом говорили, – произнес он.

– Я хочу.

Она хотела, чтобы он пошел с ней наверх, бросил на влажную постель и дал жизнь новому созданию, которое подрастет и пойдет с ней под одним зонтиком.

– Я уже говорил тебе, – напомнил он. – Можешь взять приемного ребенка, оформишь его на себя, а я погляжу, что из этого получится. Но никаких гарантий.

– Ах ты, мерзавец! Дело ведь не в ответственности, которую ты боишься нести. Я хочу, чтобы ребенок был твой и мой. Чтобы в нем были нашигены. Без примесей. Приемные дети несут в себе ущербность, они ущербны с момента своего появления из материнской утробы. Уже в колыбели они впитывают гадости своих родителей.

– Конечно! – воскликнул он, рубанув ладонью воздух. – Какая жалость, что гадкое человечество рожает детей, не посоветовавшись с тобой!

Загипнотизированная этой вспышкой ярости, она следила за его большими руками. Неужели он ударит ее, повалит на пол. Но даже в гневе он был удручающе безопасен.

– Вот именно! – взвизгнула она, задохнувшись от правоты.

– Знаешь, кто ты? – Он подошел к ней вплотную и процедил, тщательно выговаривая каждый слог. – У-зур-па-тор-ша!

Устав ссориться, они сняли постельное белье, включили отопление и пошли в единственный в Ротери ресторан, с гостиницей и бильярдным залом, где, кроме всего прочего, подавали блюда индийской кухни.

Как и следовало ожидать, там им встретилась мама одного из учеников Дженни Макшейн – она покупала еду на вынос. Родительница подковыляла прямо к столику, где сидели Франсис и Ник.

– Я хочу поблагодарить вас, – сказала она, краснея. – Прошлой ночью, первый раз после… ну, знаете… этой ужасной истории с Макшейн… наш Томми спал беспробудно, без всяких кошмаров, и постель не описал.

– Очень приятно слышать.

– Я хочу сказать, что меня не волнует, сколько вам платят. Вы этого стоите.

– Спасибо, – улыбнулась Франсис. Теплые чувства давались ей хуже, когда она имела дело с родителями или учителями.

– Я только хотела спросить… Может, вы останетесь? Будете постоянной учительницей Томми?

– Боюсь, что нет. – Индийское блюдо из барашка, и без того не слишком горячее, совсем остыло. Она не сомневалась, что эта женщина наябедничает другим мамашам, что Франсис Стретерн не желает опускаться до зарплаты простого учителя.

– Я бы с удовольствием, но боюсь, начальство не разрешит, – притворно вздохнула она.

Родительница, шаркая, удалилась, весь ее вид говорил о том, что она явно относит себя к людям второго сорта. Франсис, не отрываясь, смотрела на дверь и раздраженно ковыряла барашка. Господи, как противно изображать существо подневольное, ведь на самом деле ее отъезд имеет совсем другие причины! Притворяться послушной рабой высших инстанций значило принижать собственное достоинство, заниматься проституцией.

И к тому же придется порвать с любовником.

– Я тебя уже такой видел, – тихо заметил Ник, глядя на нее сквозь пламя свечей. – Ты всегда такая, когда работа подходит к концу. Помнишь детей из Экстера, попавших в автобусную аварию? За несколько дней до конца работы мы почти так же ссорились, – он невесело усмехнулся, – пошли почти в такой же ресторан. А потом в Белфасте…

– Избавь меня от подробностей, – простонала она, втыкая вилку в кучку риса и отхлебывая большой глоток вина. – Спроси хозяина, как у него со свободными номерами. Если есть, закажи.

Встав, он немного помедлил.

– На сколько человек?

– На двоих, – буркнула она. – Мерзавец.

На следующий день почти у всех детей произошел срыв. В общем, так Франсис и предполагала. Томми Манро, кажется, не затронул общий процесс. Он вел себя спокойно, как взрослый, что было удивительно для умственно отсталого ребенка. Может быть, из-за бесконечной мешанины в голове он решил, что несчастье с его прежней учительницей – не более чем ночной кошмар.

А вот стриженный «ежиком» Грег Бэрр взорвался сразу после полдника. Началось с того, что он упорно не желал понимать, какую часть таблицы умножения ему задали выучить, и закончилось истерикой. Имя миссис Макшейн всплыло среди криков и воплей, и несколько детей заплакали, обвиняя друг друга в том, что случилось, а может, в том, что они ничего не сделали. Мартин Даффи, рыдая, кричал, что не виноват, сжав кулаки в карманах ярких спортивных шортов, Джеки Кокс выла, крепко обхватив голову руками. К двери, трясясь от страха, подбежала учительница соседнего класса. Лицо ее искажала нервная ухмылка, какая бывает у людей, идущих на казнь.

Франсис жестом показала: «Я справлюсь» и кивнула, прося закрыть дверь.

А потом все взяла в свои руки.

К концу дня она успокоила их, заворожила убаюкивающим шепотком, который мешался с легким стуком бьющего в окна дождя. Она сидела на высоком табурете, и рассказы ее лились рекой, атмосферные волны гудели, Франсис старалась не замечать, что нижняя часть туловища онемела под тяжестью Джеки, пристроившейся у нее на коленях. Джеки будет развитой девушкой, по крайней мере, физически. Эмоционально она была еще слишком мала, чтобы жить своей жизнью вне материнской утробы. Девочка обнимала учительницу за талию с цепкостью сумчатого зверька, нос утыкался Франсис в грудь. Джеки плакала часами – бесконечно хныкала, – и помочь этому могли только долгие-долгие уговоры.

Грег Бэрр играл в кольца с Харриет Фишлок и Кейти Расек, довольный, как медный грош, в тех самых пастушьих штанах из мешковины, которые были на нем во время рождественского спектакля. Его собственные брюки сохли на батарее. Грег их испачкал, когда с ним случилась истерика. Франсис понимала, что не может оставить класс и заниматься только Грегом, и поручила Кейти отвести мальчика в туалет и помочь переодеться. Рискованный выбор, если учесть строгое разделение детей по половому признаку в маленьком ротерском мирке, но Франсис рассудила, что так будет правильнее: Кейти была уже вполне взрослая и самостоятельная, Грег ее побаивался и тайно обожал. Но что еще важнее, умненькая Кейти догадалась, что ситуацию – полкласса рыдает и бьется в истерике, да еще мальчик, который наделал в штаны, – не может контролировать один взрослый, и она приняла задание, как баскетбольный мяч. В своем сочинении Кейти писала:

«Меня зовут Кейти Расек и я учусь в ротерской деревенской школе. На прошлой неделе здесь случилось ужасное. Наша учительница миссис Макшейн вела урок математики, и вдруг в класс ворвался ее муж с дробовиком. Он ругал миссис Макшейн и бил, пока она не упала на пол. Она все время повторяла: „Пожалуйста, не при детях“, но ему было все равно. Потом ее муж велел ей взять в рот ружье и сосать ствол. Некоторое время она так и делала, а потом он разнес ей голову. Мы все очень, очень перепугались, а он сбежал, и теперь его ищет полиция. Всякий раз, как я вспоминаю тот день, меня тошнит. Смогу ли я когда-нибудь это забыть?»

Сидя на высоком табурете, Франсис наблюдала, какими глазами Кейти Расек смотрит на Грега Бэрра, собирающегося бросить кольцо. Отчаянные попытки произвести впечатление на своего ангела-хранителя вдруг сделали Грега неуклюжим, его уверенность в себе пошатнулась, что сразу же отметили, каждая со своего места, и Кейти, и Франсис.

– Давай поиграем во что-нибудь другое, – шепнула девочка ему на ухо, не дав сделать бросок.

Франсис продолжала ворковать. Она рассказывала классу о своем хлюпающем доме, мокрой постели, о том, как она ночевала в гостинице. Сочинила рассказ, как они с мужем пытались спать дома, но от воды, которой напитался матрац, промокли пижамы. Описывала, как они с мужем поставили матрац на бок, рядом с обогревателем, и смотрели, как от него поднимается пар. Она то и дело повторяла, что сейчас в доме царит хаос, но она с ним справится, потому что у нее есть помощники, и скоро все войдет в колею. Рассказывая, она все время прижималась щекой к жиденьким волосенкам Джекки Кокс, поглаживая их на фразах, которые казались ей особенно важными.

Она говорила и говорила, без напряжения, как будто слова эти вырабатывались утешительным двигателем, крутившимся где-то внутри нее. Шуршание слов и дождя действовало на детей успокаивающе. Большинство слушали молча, некоторые играли, решали ребусы или рисовали. Рисунки с ружьями или разлетающейся на части головой ждали ее впереди: Джеки наверняка нарисует что-нибудь подобное на следующей неделе. Потом Франсис приведет в класс новую учительницу, а сама отправится на все четыре стороны.

Джеки дернулась в объятиях. Это она проснулась через мгновение после того, как задремала, и сразу же, нащупав ухом впадинку на груди, вновь подключилась к ритму ее сердца.

– Все будет хорошо, мой ангел, – мурлыкала Франсис. – Все будет хорошо.