Текст книги "Сорок лет назад (СИ)"

Автор книги: Мирон Володин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Что-то невероятное творилось внутри. С порога на него накинулся неизвестно откуда взявшийся холодный, пронизывающий ветер. Яркий белый свет тут же заслепил глаза. Поколебавшись, он сделал последний шаг наобум, так как в это время ничего перед собой не видел.

Постепенно глаза привыкали к свету, и он рискнул опустить ладонь.

И сразу ахнул. Точнее, ему лишь показалось, что он закричал. На самом деле он не сумел выдать ничего более эффектного, чем какое-то жалкое мычание.

Широко открытыми глазами он смотрел с огромной, головокружительной высоты в неожиданно разверзшуюся перед ним бездну. Вид из номера в отеле «Мариотти» было ничто по сравнению с этим. Крутой спуск, иногда ступенчатый, но чаще обрывистый, терялся в застывшей дымке облаков где-то далеко внизу. Земля проглядывала мелким рельефом в просветах между ними. Со стороны недружелюбно косились более низкие гребни гор, остановившиеся как бы в почтительном удалении от старшей сестры. От одного взгляда подкашивались ноги. Над головой в холодном, пустом небе одиноко сияло солнце, заставляя искриться снежный покров. Снег был настоящим. Он хрустел у него под ногами. Нельзя было понять, где заканчивается бутафория и начинается подсвеченное полотно.

Дядюшка стоял неподвижно, вглядываясь в призрачную голубую даль. Ветер остервенело трепыхал фалдами его смокинга.

Несколько минут Максим приходил в себя. Он успел посинеть на холоде, но так и не насмелился ни о чем спросить. Внезапно он услышал дядюшкин голос, донесшийся вместе с ветром, хотя тот попрежнему стоял повернувшись к нему спиной.

– Гималаи. Вершина Нангапарбат. Высота 8126 метров над уровнем моря. Это всего лишь на 750 метров ниже Джомолунгмы. Панорама выполнена в точности с фотоснимками, которые я сделал сам… Да, Петр, твой дядюшка не всегда был таким старым и немощным, как сейчас. Я не успел рассказать тебе, что, пока охота за змеями служила мне средством к существованию, живя среди гор, я постепенно увлекся альпинизмом, взойти на одну из величайших вершин мира стало моей навязчивой идеей. Я мечтал покорить мир. И вот он – передо мной. У моих ног, – дядюшка протянул руку, словно он до сих пор стоял на вершине высотой в восемь тысяч метров. – Однажды я все-таки взошел на нее… Потом – репортеры, слава. О нас заговорила пресса. Не та жалкая газетенка, которая впервые опубликовала мой снимок. Ведущие газеты Индии и других стран. Понимаешь, что это должно было означать? После этого меня пригласили сниматься в кино. И не на какую-нибудь, а на главную роль. Мои снимки стали появляться на обложках журналов. Покоритель вершины Нангапарбат Джонатан Пул – в главной роли! Почитательницы набрасывались на меня толпами, чтобы взять автограф! Это был настоящий триумф!

Дядюшка с шумом выдохнул, пар валил у него изо рта. Затем впервые посмотрел на Максима и положил руку ему на плечо так, словно хотел приобщить к своему торжеству.

– Я ничего этого не знал, дядюшка, – охрипшим голосом сказал Максим, не скрывая своего восхищения.

– Ты еще много не знаешь, – добродушно ответил тот. – Но, к счастью, у нас будет достаточно времени впереди. А сюда можешь приходить в любое время, когда захочешь. Я дам тебе второй ключ.

– Вы очень ко мне добры, – смущенно заметил Максим, понимая, насколько дорого старику это воспоминание.

В ответ дядюшка обнял его покрепче.

– Что за ерунда! Ты же мой племянник, Петр!

Он повлек его к выходу. У самой двери нажатием кнопки выключил замаскированный под интерьер мощный вентиллятор, имитировавший ветер. Свист в ушах прекратился, только холодильный агрегат чуть слышно продолжал работать, охлаждая воздух из-за снега, чтобы тот не растаял. Следующей кнопкой он выключил освещение. Яркое солнце погасло, горы внезапно погрузились в черноту ночи. Можно было разве что догадываться об их существовании в нескольких шагах отсюда. Лишь неоновая лампочка, указывающая выход, горела над дверью.

Дядюшка плотно прикрыл за собой дверь с теплоизоляционной обивкой, за ней еще одну и дважды провернул в замке ключ. Максим спускался по лестнице с таким чувством, как если бы сходил с гор. Их подошвы оставляли мокрый след, подтверждавший, что все это не было плодом фантазии.

Вернувшись в свою комнату, Максим не стал зажигать свет. Он до сих пор ощущал на себе пронизывающий ветер Нангапарбата.

Он разделся и лег в постель, но сон упрямо не шел к нему. Перед глазами, сменяя одно другим, будто кадры кинохроники, мелькали воспоминания последних дней.

Стояла душная цейлонская ночь. Нагретая солнцем земля продолжала испарять влагу. Береговой бриз принес аромат сандаловых деревьев, перебивший запах моря.

Странные крики доносились из леса, окружавшего виллу дядюшки Джонатана. Однажды по черепичной крыше кто-то несколько раз пробежал, подобно стае кошек. Однако животных, кроме обезьяны, у которой только две ноги и две руки, в доме не было. Максим ждал повторного набега пришельцев, но они так и не появились.

Перед тем, как уснуть, он наконец-то понял, что показалось ему столь необычным в дядюшкином поведении. При всей любви, которой тот щедро одаривал своего племянника, вызывало недоумение одно обстоятельство: ни разу, ни напрямую, ни вскользь, дядюшка не поинтересовался его прошлым. Надо думать, что встреча родственников, особенно если до этого они никогда не виделись, предполагает взаимный интерес. Что касается дядюшки, то он охотно делился собственными воспоминаниями, но в то же время с каким-то непонятным равнодушием упорно игнорировал аналогичные попытки Максима. Словно дотеперешняя жизнь его племянника, в отличие от его собственной, была ничем.

Напрасно Максим потратил столько времени, придумывая биографию Петру Шемейко.

2.3

Только что солнце, взошедшее по ту сторону океана, наполнило нежно-розоватым светом маленькую комнатку. Морская равнина еще дремала в безмятежном величии. В открытое окно проникал вкрадчивый шелест прибоя. Слабый ветерок сонно колыхал занавесками, занося освежающую утреннюю прохладу.

Открыв глаза, Максим почувствовал себя выспавшимся и бодрым. Он приятно зевнул, потянулся и встал с кровати. Затем подошел к окну, чтобы взглянуть на рассвет. Солнечный диск еще только начал разгораться, повиснув низко над водой и проложив к берегу искрящуюся золотистую дорожку. Пальмы, с важностью покачивая роскошными кронами, бросали длинные тени на измятый песок. Никакого движения. Он вдохнул на полную грудь воздух морских просторов и собрался было отойти от окна, как вдруг заметил тонкую фигуру Аши, мелькнувшую в просвете между стрижеными фикусовыми деревьями. Густо посаженные, они аккуратно тянулись справа вдоль ограды, закрывая присыпанную гравием узкую аллею, спускавшуюся к морю. Она показалась всего лишь на миг, но кто бы мог с таким изяществом ступать по земле, если не Аша! В следующем просвете она появилась снова. Определенно, это была Аша.

Внизу аллея раздваивалась: та, что продолжала бежать прямо, должна была потеряться в прибрежном песке, другая, словно только затем, чтобы избегнуть ее участи, заблаговременно сворачивала вправо – туда, где, наполовину скрытый возвышенностью, далеко в море врезался деревянный пирс; на ее последнем повороте стояла круглая беседка, она же украшала эту самую возвышенность.

Ему хотелось знать, куда она направилась. Он разыскивал ее по светлому платью то на одной, то на другой аллее. Вдруг она объявилась около беседки, но тут же скрылась за противоположным крутым склоном.

Максим снова увидел Ашу, идущую по пирсу. Тонкое платьице развевалось при малейшем порыве ветра. В мягком блеске утреннего солнца она была прелестна, как его дитя.

Дойдя до середины пирса, она сбросила одежду и кинулась в воду. Ненадолго опять исчезла, затем выплыла из-за его края, осторожно гребя руками. Мелкая пена кругами расходилась в разные стороны.

Подавив в себе желание прыгнуть с мостка в прозрачное море, Максим отошел от подоконника, свернул простыни и стал одеваться. После увиденного он ни за что не согласился бы вернуться обратно в постель.

Спустившись с крыльца, он по дороге встретил еще одного любителя утренних прогулок. Президент раскачивался на одной из веток лианы, спускавшихся с крыши. Почему-то обрадовавшись появлению Максима, шимпанзе соскочил вниз и, хватая за одежду, тут же потащил его куда-то аллеей. При этом он возбужденно гримасничал. Максим догадался, что Президент хочет что-то ему показать. Всю дорогу тот нетерпеливо оглядывался, как бы подгоняя, пытался схватить его за штанину, тут же бросал и на четвереньках убегал вперед, потом возвращался, и все повторялось сызнова. Неожиданно он нырнул в проход между кустарниками. Максим не горел желанием идти в том направлении, но шимпанзе требовательно вцепился в его одежду, и он испугался: обезьяна оказалась куда более сильной, чем он думал.

Вдобавок теперь уже не осталось сомнений: она тащила его к террариуму. Прямо перед ними был вход. Максим инстинктивно подался назад. Президент же выпустил его штанину и подбежал к двери, подпрыгивая от восторга. Его лохматая рука взялась за тяжелый засов. Максиму стало не по себе, эта обезьяна знала, что нужно делать.

– Эй, что это значит, немедленно перестань! – закричал он, стараясь при этом жестикулировать как можно выразительнее. – Глупое животное, кто тебе сказал, что я хочу туда попасть? Мне это вовсе не нужно! Понимаешь? Я не собираюсь туда входить! Я там ничего не забыл!

Президент все еще любовно водил рукой по засову, но, как видно, энтузиазм его несколько поиссяк, он в нерешительности смотрел на Максима и издавал какие-то жалобно-просительные звуки.

– Ну вот что, – сказал Максим, чувствуя, что пора нанести последний, сокрушительный удар, и повернулся к нему спиной, показывая, что уходит. – Ты как себе хочешь, а я в этом не участвую. Я собираюсь еще немного пожить… Видишь, я ухожу!

Президент с очевидной неохотой отпустил дверь и подался за ним, уныло волоча руки по земле; он был похож на ребенка, которому не дали пошалить.

– Так-то лучше, – уже мягче заметил Максим, хотя воспоминание о волосатой руке, готовящейся сдвинуть засов, было еще свежо, и он не попадал зубом на зуб. – Надеюсь, что в следующий раз, когда нечто подобное придет тебе в голову, меня рядом не будет.

* * *

Завтрак начался как обычно. Дядюшка увлеченно рассказывал разные истории о том, как они с Чаном лазили по горам, Максим делал вид, что слушает, Аша не глядя в его сторону подавала на стол. Сегодня его уже в меньшей степени волновало, станет ли тот о чем-то расспрашивать или нет, в конце концов, это его дело, и точка. Он-то даже в выигрыше: меньше придется лгать.

Под конец завтрака дядюшка сказал:

– Надеюсь, ты еще не успел у нас соскучиться. Чан уехал в город за продуктами и еще с кое-какими поручениями, которые я ему дал. Когда он вернется, то непременно сводит тебя в террариум. Он его настоящая слабость. Чан уделяет ему очень много внимания. И, между прочим, не напрасно. Уверяю тебя, там есть на что посмотреть.

Дядюшка вытер губы салфеткой и встал из-за стола, опираясь на трость. Максим же снова почувствовал слабость в коленях. Но возразить дядюшке на этот раз было бы слишком рискованно. Отказаться, значило выказать пренебрежение, как-никак, предметом его гордости.

– Если понадоблюсь, я – наверху, – добавил дядюшка.

«Наверху» означало, что его следует искать либо в панорамном зале, либо, скорее всего, в библиотеке, где он проводил бòльшую часть своего времени.

Максим побродил вдоль берега, побывал на том месте, где видел сегодня Ашу, затосковал и вернулся в дом.

Аша убирала в его комнате. Едва он вошел, оба сразу почувствовали неловкость. Он спрашивал себя, отчего. Дядюшка работал наверху, Чан уехал, а она на положении горничной в его комнате. Ну, она – еще можно понять, а с ним-то что? Почему ему должно быть неловко застать хорошенькую горничную в собственной комнате, в то время, как больше никого нет поблизости? И как ему в этом случае поступить, уйти или остаться?

– Извините сэр, – сказала она, растерянно опустив глаза, – но я должна убирать в вашей комнате каждое утро. Это входит в мои обязанности. Я не ожидала, что вы так быстро вернетесь.

– Ничего, все в порядке, – промямлил он, после ее оправданий и ему будто бы стало легче, но он все равно не знал, как себя следует повести в таком случае.

– Если вы позволите, мне еще недолго осталось. Я скоро закончу.

– Да, конечно.

Он еще немного потоптался на месте, и вышел за порог, тут же ругая себя за то, что так по-глупому поступил, когда можно же было завести ненавязчивый разговор, преподнести парочку улыбчивых комплиментов, ну и так далее. Одно слово: разиня!

У стены в огромной гостиной стоял проигрыватель хоть и не новейшей модели, но все равно высокого класса, с автоматическим управлением, отдельным усилителем и высококачественной акустикой. Наверху – видео, здесь – проигрыватель с автоматикой. Максим видел, как скрепя сердце дядюшка позволял современной технике вторгаться в его размеренную жизнь. Он извлек из ячейки первую попавшуюся пластинку, взглянул на содержание: Робертино Лоретти. Взял наугад еще одну: Глэнн Миллер. Музыка пятидесятых годов…

Он открыл проигрыватель и вложил пластинку. Зазвучала сентиментальная мелодия послевоенного времени. Когда-то чопорные молодые пары танцевали под нее в каком-нибудь клубе со стульями, убранными под стену, при ярком освещении, галантно поддерживая друг друга – и это было последним криком моды! Однако все это его завораживало. Неужто он такой же чопорный, как они, подумал он, подразумевая скорее то, как повел себя с Ашей.

Звуки музыки заглушили скрип половиц. Максим настолько увлекся, что вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной дядюшкин голос.

– Тебе нравится?

– Ах, дядюшка! Вы меня напугали.

– Вижу, что нравится.

– Простите, – спохватился он, – я не подумал, должно быть, музыка мешает вам работать.

– О нет, пожалуйста, не беспокойся. Наоборот, я очень рад тому, что тебя она привлекает. Честно говоря, меня это приятно удивило. Редко у современной молодежи встретишь такое понимание. Увы, твое поколение больше увлечено дикими, совершенно безвкусными ритмами, основанными на технических эффектах. В мое время ценились только настоящие таланты, нужно было иметь голос Карузо, чтобы стать знаменитостью. А что сейчас? Всякий, кто может взять хотя бы ноту «фа», уже считает своим долгом записать пластинку. Начхать на голос, современная аппаратура снимет огрехи. Продюсерам теперь стало все равно, талант ты или бездарность. Вот до чего мы дожили!

– Да, дядюшка, – немедленно согласился Максим, интуиция подсказала ему, что со стариком лучше не спорить.

Он оказался прав: дядюшке необходимо было выговориться, после чего тот прямо перешел к тому, зачем спустился вниз.

– Петр, я забыл тебя предупредить. Завтра к обеду я пригласил вдову моего покойного друга, миссис Хептон. Я хочу тебя ей представить. Она также слышала о тебе и не против с тобой познакомиться. Что ты на это?

– Конечно, дядюшка. Как скажете.

– Прекрасно, – еще мгновение поколебавшись, он добавил. – Знаешь, для меня крайне важно, чтобы ты произвел на нее благоприятное впечатление. Мы дружим с ней уже много лет. Я очень дорожу этой дружбой. И хочу, чтобы ты… Ну, в общем, постарайся ее очаровать.

– Понимаю, дядюшка. Обещаю сделать все, что в моих силах, – глаза Максима отражали боязнь переоценить свои возможности, но при этом он загадочно улыбался.

* * *

С прагматичной точки зрения, в террариуме не было ничего такого, что оправдало бы суеверный страх, который он внушал своим названием. Это был продолговатый павильон, довольно низкий – настолько, что человек в полный рост мог стоять только посередине. Покатая крыша была сделана из прочного стекла, которое обеспечивало естественное освещение на протяжении всего дня. Ее края всего лишь на полтора метра возвышались над землей, человеку по грудь, но приблизиться к ним мешали окружавшие павильон непроходимые ряды кустарников.

Чан щелкнул засовом, открыл широко дверь и шагнул в сторону, уступая Максиму дорогу. Но тот категорично запротестовал. Едва заметно растянув губы в понимающей ухмылке, Чан вошел первым. В руке он нес алюминиевый контейнер величиной с чемодан, с просверленными дырочками.

Первое, что бросалось в глаза – достаточно хорошая вентиляция внутри помещения, под крышей не собиралась влага, к тому же Чан обратил его внимание на приборы, находившиеся при входах во все секции.

– Каждый вид змей требует особых условий содержания, – пояснил он с нескрываемой гордостью. – В связи с тем, что у нас тут десятки видов, доставленных из разных мест, то и микроклимат должен отличаться. Поэтому мы поделили павильон на секции, в каждой из которых поддерживается своя температура и влажность. Мы заботимся о том, чтобы змеи чувствовали себя комфортно, – он сказал это так, как обычно говорит директриса детского дома.

Посередине шел узкий проход, заканчивавшийся дверью, за нею – следующий проход и следующая дверь, и так далее. Отдельные секции, предупредил Чан. По обе стороны прохода тянулись ряды отсеков, в которых, собственно, содержались змеи. Перегородки, выполненные отчасти из мелкоячеистой сетки, отчасти из стекла, позволяли видеть все углы. Дно было засыпано грунтом, естественным для их обитателей, это мог быть песок или земля, выложенные мохом, дерном, камнями, засаженные растениями или не засаженные ничем. Из почвы выступал неглубокий сосуд, наполненный водой.

Каждый отсек делился на две части, заднюю – просторную, и переднюю – напротив, очень тесную. Перегородка между ними имела внизу полукруглое отверстие со шторкой, которая приводилась в движение с помощью тросика, тросик же был выведен наружу и прикреплен к рычажку. Достаточно было привести в движение рычажок, и шторка или открывалась, или, наоборот, закрывалась.

– Для чего здесь эта перегородка? – поинтересовался Максим, кое-как преодолевая отвращение и страх при виде шевелящихся черных колец.

– Человек тоже ест и спит в разных комнатах, и, кажется, это его устраивает.

– О Господи, но ведь это же квартира, – простонал Максим, постоянное сравнение змеи с человеком выводило его из себя.

– Вот именно, квартира, – подтвердил Чан вполне серьезным тоном, совершенно не разделяя его возмущения. – Дальняя комната – жилая, змее нужен простор. Но, поскольку приходится брать у нее яд, а оттуда ее никак не достанешь, то нам с вашим дядюшкой и пришла в голову мысль отделить кормушку от вольера. Здесь она как в западне. И бегать за ней не приходится, потому что только здесь она и может получить пищу. А заодно, конечно, отдать яд. Когда она голодна, то сама заползает сюда, давая тем самым понять, что пора ее кормить. Впрочем, сперва я покажу вам до конца павильон, а уж затем вы увидите, как это делается.

Он подвел его к ближайшему отсеку. Навстречу медленно ползла змея серой окраски с темными пятнами вдоль хребта.

– Это гюрза, – с важностью сказал Чан. – В прошлом году мы их завезли целую дюжину из Афганистана. Дядюшка, наверное, успел рассказать вам о том, как мы с ним вылавливали гюрз в предгорье Гималаев?

Максим молча кивнул головой. Они прошли еще несколько метров. Чан указал на отсек, в котором по голому песку зигзагообразно передвигалась ярко разрисованная змея.

– Надеюсь, эфу представлять нет необходимости? – на секунду он задержался, любуясь. – Она великолепна, не правда ли? Грозная царица пустынь.

На этот раз Максим не ответил вообще. Его уже начинало тошнить. Он только и мечтал, чтобы вырваться на свежий воздух, но Чан тащил его все дальше вглубь, вдоль бесконечных сеток с гибкими, скользкими пресмыкающимися.

– Ну вот, – сказал он, – мы и добрались до наших индийских красавиц. Кобра! Точнее, та, что перед нами – очковая кобра, наиболее опасная из них.

Раздвинув «капюшон» и настороженно покачивая третью своего туловища, змея немигающими глазами изучала пришельцев. Чан показал на светлый рисунок перевернутых очков на ее «капюшоне».

– Она умышленно поворачивает его рисунком, предупреждая всякого, кто насмелится слишком близко подойти. Это сущая правда, что у нее гипнотизирующий взгляд. Когда-нибудь я вам покажу, как лягушка сама ползет к ней в пасть.

Чан тронул его за рукав.

– А вот и наша гордость, – кивнул он в сторону двух больших кобр, поселенных одна возле другой. – Немезида и Фараон. Они не могут похвастать рисунком очков, но зато это самая ядовитая из всех змей. «Королевская кобра»! «Королевской» ее называют потому, что она каждый раз предупреждает перед тем, как напасть, – он с минуту влюбленными глазами рассматривал ее отливающую матовым блеском кожу, а потом нажал на рычажок, приподнимающий заслонку. – Вот с нее-то мы и начнем.

В отличие от других отсеков, разделенных глухими перегородками, эти два сообщались между собой через некий общий вольер, довольно широкий и не ограниченный в высоту, так как его стены просто-напросто упирались в потолок. Правда, при этом вольере не было кормушки. Вместо нее в мелкосетчатом заграждении была дверь в полный человеческий рост. Заграждение выглядело как достаточно крепкое. И еще дверь имела снаружи замок. Странно, входная не имела замка, а здесь был. Какова роль этого необычного вольера, оставалось неизвестным. Максим рискнул спросить. Оглянувшись, Чан смерил его взглядом кобры.

– А это для крупного зверя.

И растянул губы в улыбке, от которой кровь стыла в жилах. Ее Максим забудет еще не скоро, так же как и вольер.

Чан снял крышку с того, что он назвал кормушкой, приоткрыл окно в контейнере, перевернул его и осторожно вытряхнул ящерицу, следя при этом, чтобы за ней не выскользнула еще одна. Ящерица, кажется, не слишком ушиблась, упав на мягкий мох; она сразу начала осматриваться, надеясь отыскать выход для бегства, но еще не видела змеи, притаившейся за сеткой и с хладнокровной сосредоточенностью следившей за каждым ее движением.

В это время Чан уже перешел к следующему отсеку.

– Не хотите ли покормить ее сами? – он держал наготове контейнер.

Максим еще мог, чтобы успокоить дядюшку, войти в террариум, но это… это уже слишком! Заметив на его лице брезгливую гримасу, Чан только плечами пожал.

Пока он прошел весь ряд до конца, первая кобра уже заползла в кормушку и, раскрыв «капюшон», выбрасывала язычок в сторону ящерицы, от испуга забившейся в угол.

– Ну, что же ты медлишь? – подгонял ее Чан. – Чем она тебе не нравится? Возьми ее! Ну же, Немезида! Да что с тобой такое сегодня?

Словно поддавшись на уговоры, молниеносным броском кобра коснулась жертвы.

– Молодчина! – похвалил Чан. – Я же знаю, ты это любишь. Вообще-то для нее немного рановато, – заметил он как бы в оправдание. – Она у нас привыкла обедать ближе к вечеру… Ну, а сейчас, пока она не проглотила свое лакомство, возьмем у нее немного яда и отпустим на свободу.

– Яда? Она же только что выпустила свой яд, напав на эту несчастную ящерицу!

– Э нет, сэр, только самую малость. Вы, как я погляжу, совсем не знаете змей.

– Что верно, то верно, – пробурчал Максим, он бы еще прибавил: «и не хочу знать», но Чан продолжал объяснять, и все так же с большой охотой.

– Не беспокойтесь, она умеет дозировать яд. В то же время подавать ей корм в готовом виде значило бы лишить ее необходимой тренировки.

Он открыл книгу в твердом переплете, которую вынул из специального кармана, прикрепленного к сетке. Это был разграфленный журнал. На обложке значились только номер отсека и кличка, данная змее. На первой странице – запись о родоводе, возрасте и тому подобное. Остальные страницы занимал учет отбора яда. График и его исполнение. Каждая страница – новый месяц. Чан старательно заполнял все графы ровным, аккуратным почерком, сопровождая условные обозначения собственными пометками.

На одной из страниц Максим заметил жирный прочерк в графе исполнения. Минуту назад Чан с гордостью заявил, что у него никогда не бывает сбоев.

Один взгляд, и тот уже знал, о чем речь – Максим почувствовал это нутром, – но Чан пожал плечами, сделав вид, будто плохо помнит тот день, вероятнее всего, речь идет о каком-то пустяковом случае, не стоящем внимания.

– Прочерк означает только то, что я не стал у нее брать яд. Должно быть, в этом отпала необходимость.

Но от Максима не так-то легко было отвязаться.

– То есть, как это? Что же могло произойти?

– Очевидно, в тот день она его израсходовала, – расплывчато пояснил Чан.

– Как это понимать, израсходовала? Вы же сами только что сказали, что она расходует его очень мало.

– На ящерицу – да, – он начинал терять терпение.

– А что, разве кроме ящериц, бывает что-то еще? – не унимался Максим.

– Сэр, извините, – недовольно сказал Чан, вместо ответа отстраняя его и хватая палку с крючком на конце. – Я должен это сделать немедленно.

А минутой назад его словоохотливость не имела границ. У Максима складывалось впечатление, что в этом террариуме иногда происходило нечто такое, чего ему не следовало знать.

Змея, извиваясь, уже висела над кормушкой.

– Ну-ка, иди ко мне, моя милая, – ловким движением Чан схватил ее за шею голой рукой, положив указательный палец на плоскую чешуйчатую голову.

Раскрыв пасть, кобра сердито обнажила два длинных, торчащих сверху ядовитых зуба. Но она уже ничего не могла поделать. Ее хвост, которым ей бы следовало во что-нибудь упереться, этот обязательный участник смертоносного броска, беспомощно болтался в воздухе. Чан поднес ее к фарфоровой чаше таким образом, чтобы верхние зубы коснулись внутренней поверхности, надавил указательным пальцем, и по стенке зачастили капли драгоценного змеиного яда.

Этого Максим вынести уже не мог. Начхать, что скажет дядюшка. Зажимая рот ладонью, он кинулся вон из террариума, прожогом пролетел через все эти секции, мимо кобр, эф, гюрз, ни секунды передышки, пока не очутился на свежем воздухе. Тут, в кустах, его наконец стошнило.