Текст книги "Танец падающих звезд"

Автор книги: Мириам Дубини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Времена меняются

На следующее утро Гвидо проснулся раньше обычного. С тех пор как уехал Ансельмо, прошло три дня. Они созванивались несколько раз. Сын говорил, что у него все хорошо. Он с Гретой. Он нужен ей. Гвидо все понимал. Он понимал, почему Ансельмо не занимался, во всяком случае в эти дни, сообщениями и доставками. Он не понимал только одного: что будет, когда они вернутся. Будет ли он еще нужен сыну. Гвидо резко откинул одеяло и пошел на кухню.

Он уже несколько лет не завтракал один. Заглянув в чашку с дымящимся чаем, он увидел в ней старика. Длинная борода, волосы с проседью, морщины вокруг глаз и на лбу. В янтарном зеркале все цвета смешивались в один, и его лицо напомнило ему старую пожелтевшую фотографию. Гвидо выпил свое отражение, чтобы забыть о нем, но, оказавшись перед зеркалом в ванной, понял, что у него нет выхода. Сегодня его лицо действовало ему на нервы. Это было не его лицо. Оно изменилось, и он не заметил, как и когда это произошло. Он все это время был слишком занят другими вещами: мастерская, велосипеды, сын. Особенно сын. Но в Ансельмо не было ничего от него. Ансельмо явился с неба, и в его лице были краски облаков. Ничего общего с колючей бородой и черными глазами Гвидо.

Наверное, когда отец узнает в лице сына свои черты, он чувствует, что время меняется по законам любовной гармонии.

Гвидо чувствовал лишь раздражение. Невыносимый зуд в основании шеи. Он выдвинул ящик, которого не касался много лет, достал две деревянные коробки и кисточку. Потом раскрыл первую коробку, круглую, и поскреб по ее светлому дну влажной кисточкой. В коробке образовалась пена. Гвидо покрыл ею всю бороду и открыл вторую коробку. Взял бритву и гладко выбрил лицо. Зуд не прошел. Гвидо намылил грудь, подмышки, ноги и стал быстро водить по пене бритвой. Закончив, он почувствовал, как его кожа задышала.

Она настойчиво требовала чего-то. Гвидо понял и подчинился.

Открыл шкаф и стал перебирать вещи на дне нижнего ящика. Вот он. Его велосипедный костюм, синий с желтыми надписями на груди и спине. Гвидо оделся, вышел из дома и быстрым шагом направился к веломастерской. Свежий воздух на скулах. На бедрах, на икрах. С каждым шагом его кожа вспоминала ветер. Когда он подошел к винту перед входом в мастерскую, его голова была полна воспоминаний. Он был готов.

– Ты что?! – удивился Эмилиано, еще не до конца проснувшись.

– Время проходит, и люди меняются.

Эмилиано зевнул:

– Я первый это сказал.

Гвидо не ответил, исчез в глубине мастерской и через мгновение вернулся с гоночным велосипедом. «Бианки» светло-зеленого цвета.

– Сегодня ты тут за главного.

Мастер сел в седло, поставил ступни на педали и стронулся с места. У него задрожали ноги и сжался живот. Он услышал, как рядом резко затормозил автомобиль и пронзительно закричал ребенок. А потом почувствовал ветер в ногах и поехал вслед за ним.

– Ты историю учила?

– Нет.

Эмма уже неделю не открывала учебники. У нее были более важные дела.

– А если Моретти тебя спросит? – в ужасе вытаращила глаза Лючия.

В любой другой день подобный вопрос встревожил бы Эмму. Не сильно, но встревожил бы. Ровно настолько, чтобы пробудить внимание. Сегодня он не произвел на нее никакого эффекта.

– Моретти сегодня не будет опрашивать, я чувствую, – медленно произнесла Эмма, глядя на пустой стул Греты.

– Да, но все же, если она тебя спросит?

Эмма теряла терпение:

– Говорю тебе, не спросит.

– Хорошо, извини. Что случилось? Ты такая нервная.

– Я не нервная, – с досадой ответила рыжая. – Просто я уверена, что она не будет опрашивать.

И она, как всегда, угадала. Моретти не стала устраивать опрос, она неожиданно для всех предложила контрольную работу.

– Небольшое задание на даты. Десять дат, десять исторических событий, которые вы должны описать, и десять баллов тому, кто не сделает ни одной ошибки. За каждую неверную дату я буду отнимать по баллу. Постарайтесь быть лаконичными.

В классе наступил ледниковый период. Эмма же почувствовала, как у нее разбухает голова от жара. Одна плохая оценка по истории – и ей конец. Мать в тот же вечер засунет ее в фирменный чемодан и отправит в Китай. Этого нельзя допустить. Ни в коем случае. Надо срочно сделать что-то. И Эмма сделала то, что первым пришло ей в голову:

– Простите, но какой в этом смысл?

Моретти посмотрела на нее как на насекомое:

– Ты что-то сказала, Килдэр?

– Список дат – это не совсем то, что лично я понимаю под словом «история».

– Интересно. И что же ты понимаешь под этим словом?

Моретти надеялась, что Эмма замолчит, но та заговорила еще громче:

– Нечто более сложное, чем сухая временная последовательность событий. Нечто, что принимает во внимание эволюцию мысли и общества, расстановку политических сил.

Моретти слушала, не сводя с нее глаз и бледнея при каждом слове. Ученица решила, что имеет право удвоить дозу.

– На мой взгляд, это совершенно бессмысленное задание.

– И чем, на твой взгляд, мы должны заняться на сегодняшнем уроке?

– Чем-нибудь полезным.

– Перестань! Что на тебя нашло? – зашептала побледневшая Лючия.

Эмма и сама не знала, что на нее нашло. Но остановиться уже не могла.

– Может, предложишь какое-нибудь новое задание, и мы представим его на рассмотрение в министерство образования? Знаешь, они очень внимательны к запросам учащихся. Ты, наверное, и сама об этом слышала.

– Нет, честно говоря, ничего такого я не слышала.

– Ну, значит, мы можем поговорить об этом с директором. Он все же ближе, чем министерство.

– Почему нет? Отличная мысль.

– Можно узнать, что именно ты ему скажешь? Я, например, выскажу несколько замечаний по поводу твоего поведения.

– А я – несколько замечаний по поводу вашей компетентности и дидактических методов.

Пожалуй, тут она перегнула палку.

– Эмма, хватит! – На этот раз Лючия пару раз ущипнула подругу за ногу, чтобы заставить ее одуматься. Но было поздно. Эмма шла в атаку с разъяренным лицом человека, требующего мести. И Лючия никак не могла понять причину этой внезапной ярости.

– Килдэр, предупреждаю: ты переходишь всякие границы. Я требую извинений.

Но Эмма уже не контролировала себя. Теперь ее ничто не могло остановить. В ее глазах застыла та же злость, что появилась во время ночного разговора с матерью. И то же разочарование.

– Я не сказала ничего такого, за что стоило бы просить прощения. Я готова повторить все это перед директором, если потребуется.

– Именно так мы и поступим. Ты повторишь все это перед директором и твоими родителями.

А вот и то, что ее остановит.

– Они будут вызваны в школу сегодня же. И завтра ты сможешь рассказать им о своем видении истории. Что скажешь?

Если бы в радиусе нескольких метров была темная комната и подушка, которой можно накрыть голову, Эмма бы спряталась от всех, как сделала накануне ночью.

Но перед ней была только парта, пустая без Греты. И с десяток испуганных глаз.

Отступать было некуда.

– Отлично, – гордо ответила рыжая.

Когда Ансельмо открыл глаза, солнце было уже высоко. Грета спала, беспокойно хмурясь во сне. Одна ее рука свисала с кровати. Он нежно положил ее руку на подушку, поцеловал в ладонь и ушел в ванную. А когда вернулся – Грета уже встала, оделась и заправляла постель.

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответила она, не поднимая глаз.

Ансельмо пристально посмотрел на нее. Она казалась нервной. Он взял ее за руку:

– Как ты?

Она не знала. Под ее кожей клокотал водоворот эмоций. Она плохо спала. Тысячу раз просыпалась и подолгу смотрела на него. Слушала его ровное дыхание и силилась понять, что произойдет с ними дальше. Сегодня Грета встретится с отцом, и они вернутся в Рим. И Ансельмо снова начнет преследовать светящиеся полоски в небе.

– Ты… я… мне страшно, – наконец выговорила она. – Я не хочу снова тебя терять.

Ее глаза наполнились слезами. Она сдержала их глубоким вдохом:

– Прости, я не должна так говорить.

– Я тоже не хочу тебя терять. Но я не знаю, что я должен делать.

Грета увидела, как его глаза затуманились, и отвела взгляд. Небо за окном было хмурым. Погода менялась.

– Вот бы сейчас появилась полоска, которая подсказала нам, куда идти.

Ансельмо проследил за взглядом Греты, уводящим в облака, и сильнее сжал ее ладонь:

– Сегодня мы знаем, куда нам идти.

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Да.

– Все происходит именно тогда, когда должно произойти. Сегодня должна произойти встреча с твоим отцом. Я буду с тобой. Мы пойдем к нему вместе.

Грета опустила веки и поцеловала его. Когда она снова открыла глаза, в них больше не было слез.

Когда просишь прощения

– Что теперь будет? – спросила Лючия, когда они вышли из школы.

– Ты же все слышала, – ответила Эмма, открывая замок своего велосипеда. – Она вызовет моих родителей.

– Что ты им скажешь, когда вернешься домой?

Эмма надела цепь, которой был прикован ее велосипед, через плечо, как это делала Грета, и защелкнула сбоку замок.

– Я не вернусь домой.

– Мне кажется, это не совсем правильно, – робко заметила Лючия.

Она в первый раз встретила идею подруги без пылкого энтузиазма.

– А мне кажется, это лучшая мысль, когда-либо приходившая мне в голову.

– И куда ты пойдешь?

Для начала в веломастерскую. Ей нужно увидеть Эмилиано:

– Поеду покатаюсь на велосипеде.

– Хочешь, я поеду с тобой? – предложила Лючия, усаживаясь на свою «Грациеллу». – Только сначала мне надо предупредить маму. Я обещала ей помочь сегодня вечером. В мастерскую я поехать не смогу, но, если хочешь, проедусь с тобой немного, и мы поговорим…

– Нет, не волнуйся. Я поеду одна.

Но Лючия волновалась. С самого утра. Она никогда раньше не видела у Эммы такого хмурого лица. Когда та потом начала спорить с Моретти, ее взгляд стал злым и тревожным. У нее что-то случилось. И ей не хотелось об этом говорить.

– Эмма…

– М-м?

– Я хотела тебе сказать… Ну, в общем, когда у меня были трудности, я всегда тебе все рассказывала, и ты мне всегда помогала. Теперь, если хочешь, мы можем поменяться ролями.

– Нет, спасибо… Мне не хочется.

Есть люди, которые цепко хватаются за чужие проблемы, чтобы не оказаться лицом к лицу с собственными страхами. Эмма в тот момент хотела видеть лицо только одного человека, к которому она и направлялась.

– Увидимся завтра.

Эмма села на велосипед и покатила вперед.

– О’кей. Если передумаешь, я всегда рядом, – крикнула Лючия ветру.

Полчаса спустя Эмма резко затормозила прямо в центре улицы Джентилини.

– Молодец! Тормоза работают отменно, – улыбнулся ей велосипедист, перерезая дорогу.

Он был в синем велосипедном костюме с желтыми надписями. На раскрасневшемся от езды лице сияла счастливая улыбка.

– Не узнаешь?

– Гвидо!

– Он самый. Я вернулся.

Он въехал в свою мастерскую и поздоровался с Эмилиано.

– Можешь идти, я тебя сменю. Мне тут надо починить кое-что.

– Хорошо, шеф. Если хочешь, я тебе помогу.

– Не думаю, что у тебя будет время…

Вслед за заговорщическим кивком головы Гвидо в мастерскую вошла Эмма.

– Что ты тут делаешь? – изумился Эмилиано.

Она подошла ближе, крепко прижалась к нему и шепнула на ухо:

– Я сбежала из дома.

– И ты тоже?

Эмилиано улыбнулся в первый раз за день.

– Знаешь, мои новые знакомства дурно на меня влияют. Ты не заметил?

– Нет. Мне казалось, ты счастлива.

Она в самом деле была счастлива. Как никогда в жизни.

– Скажи это моей матери.

У Эмилиано была идея получше.

– Может, покатаемся?

Эмма посмотрела на экран телефона. Ровно час. Минут через десять мать позвонит ей, чтобы выяснить, что с ней и где она. Эмма нажала на красную кнопку, и экран спросил у нее, хочет ли она выключить телефон.

– О’кей.

Грета остановилась посреди улицы в нескольких шагах от дома отца не в силах сделать следующий шаг.

– Что с тобой? – спросил Ансельмо.

– Подожди.

Он остановился:

– Боишься?

– Нет… я… – забормотала Грета, охваченная паническим страхом.

Он смотрел на нее спокойными, как горные озера, глазами.

– …я хочу познакомить тебя с волком, – вдруг выпалила Грета.

Он посмотрел на нее в изумлении, но потом увидел в ее глазах что-то вроде мольбы. Мольбы маленькой испуганной девочки.

– Познакомь.

Грета сунула руку в рюкзак и достала из него мягкую игрушку.

– Как его зовут?

– Волк.

Ансельмо улыбнулся:

– Он добрый или злой?

– Злой.

– А шерстка белая, как у овечки.

– Еще раз так скажешь, он тебя укусит.

– Прости, Волк.

– Волк не хочет идти в тот дом. Волк хочет на море. Он никогда не был на море. Ему так интересно.

– Мне кажется, ему там не понравится. Слишком жарко.

– А он все равно хочет на море.

Молчание.

– Почему Волк не хочет идти в тот дом?

– Потому что там мой отец.

– Они знакомы?

– Да, это он подарил мне Волка.

– Я не знал.

– Я тебе не говорила.

– Ты говорила, что он ушел, когда ты родилась.

– Я бы хотела, чтобы так было. Я редко об этом говорю, но когда приходится, говорю именно так. Но это неправда. Когда я видела его в последний раз, мне было три года. Он держал в руках этот подарок.

Ансельмо посмотрел на волка. Он был смешной. И совсем не казался злым. Но Грета ничего не хотела об этом знать.

– Так давай возьмем с собой Волка. Если твой отец будет себя плохо вести, Волк его покусает и спасет нас. А если он будет себя вести хорошо, Волк его покусает за то, что он плохо себя вел раньше.

Грета весело рассмеялась:

– Что скажешь, Волк?

Грета покачала головой игрушки вверх и вниз.

– Это ответ «да»?

– Да.

Она положила Волка обратно в рюкзак, повесила его на плечи и посмотрела на Ансельмо спокойными глазами:

– Волк говорит, что ты милый.

Маурицио Бианки положил в кофеварку три ложки сахара и быстро перемешал. Добавлять сахар прямо в «Моку» он научился в Неаполе. «Иначе кофе остынет, а остывший кофе – вещь очень грустная», – любила повторять его жена. Это была неправда, но женщины научили его тому, насколько опасна правда, а неаполитанцы – тому, как важен хороший кофе. Теперь у него была неаполитанская жена.

– Спасибо, любимый.

Жена взяла чашку с горячим кофе. Отпив глоток, удовлетворенно выдохнула и поцеловала мужа.

– Папа? – позвал сын.

– Нет, Витторио, тебе это нельзя.

Малыш ударил рукой по пластиковому столику своего высокого детского стула. Но на этот раз он не смотрел на чашку, как делал всегда, почувствовав в воздухе запах кофе. Его зеленые глаза были направлены вдаль, за окно.

– Ма-а-а-ати.

За высокой калиткой ограды стояли парень и девушка. В доме Бианки зазвенел звонок.

– То та? – спросил Витторио.

Его родители обменялись недоуменными взглядами:

– Ты ждешь кого-нибудь?

– Нет.

– Динь-динь. То та? – повторил ребенок.

Маурицио выглянул в окно. Парень поднял руку, приветствуя его. Девушка стояла неподвижно. Хозяин подошел к домофону:

– Да?

Ответила девушка:

– Это Грета.

Чашка выпала у Маурицио из рук и разлетелась на куски. Малыш расплакался, мать тут же взяла его на руки:

– Что случилось?

– Это… моя дочь.

В черных глазах Маурицио расплескалась неуверенная радость. Жена смахнула с его лица слезу.

– Папа паче?

– Да, папа плачет. От счастья.

Малыш явно ничего не понимал. Мать гладила его по волосам:

– К нему в гости пришли его друзья. И сейчас он пойдет с ними гулять. Смотри, какой хороший день…

Ребенок успокоился.

– Иттоио?

– Витторио останется дома с мамой. Мы что-нибудь нарисуем для папы.

Маленькие пальцы выхватили черный локон из маминых волос:

– Колика?

– Да, кролика. Мы нарисуем большого красивого кролика.

Она улыбнулась мужу и нажала на кнопку, чтобы открыть ворота:

– Иди. Она ждет тебя.

Маурицио дрожащей рукой закрыл за собой дверь дома. Медленными неуверенными шагами направился к ограде. Осторожно открыл калитку, прятавшую от глаз маленькую фигурку его дочери.

– Ты здесь. Ты приехала.

Он потянулся рукой к ее лицу. Хотел погладить его и убедиться, что это не сон. Что день, которого он ждал десять лет, наконец пришел.

– Девочка моя.

Он действительно был высокого роста, как говорила мама. У него были светлые волосы, как у Греты. Все остальное мешалось и путалось, стиралось сильной пульсацией сердца. Грета увернулась от его объятий. Отец понял и опустил руку, но его глаза продолжали сиять от радости.

– Пойдемте на море!

Чисто папина фраза. Сакраментальная фраза для жаркого летнего выходного с папой. Звучит красиво и непривычно.

– Может, я оставлю вас вдвоем?.. – предложил Ансельмо.

– Нет, – взмолилась Грета.

– Нет-нет, пойдем с нами. Мне будет очень приятно. Как тебя зовут?

Ансельмо назвал свое имя. Потом сказал что-то еще. Маурицио тоже что-то говорил. Дорога быстро убегала из-под ног. Обещанное папой море становилось все ближе. Волны блестели под солнцем, катясь навстречу их шагам. И Грета вдруг оказалась сидящей на бревне у самой кромки воды.

– Как ты нашла меня? – спросил отец.

Грета смотрела на море и его безразличное движение и пыталась успокоиться, слушая равномерное дыхание волн.

– Я нашла твои письма.

Дальше этого дело не пошло. Все остальное рассказал Ансельмо.

– И как там в Риме? Ты ходишь в школу?

Грета почувствовала, как волна отступает, оставляя пустоту. Конечно, она ходит в школу. Все девочки ее возраста ходят в школу. Что за вопрос?

– Да.

– Тебе нравится?

Еще один пустой вопрос. Она проделала весь этот путь, чтобы оповестить своего отца о школьных буднях? Разговор становился невыносимым. В пустоте показалась пропасть. Из пропасти выступила сердитая тень.

– А что? Тебе это интересно?

Маурицио опустил глаза:

– Очень интересно. Я думаю о тебе каждый день с тех пор, как ушел.

Грета посмотрела в небо, и тень сказала: неправда. Иначе он бы вернулся. Если бы он так скучал по тебе, он бы вернулся. А он не вернулся. Он только и умеет что болтать.

Отец продолжал:

– Бывают дни, когда мне кажется, что в мире нет ничего более важного, чем задавать тебе вот такие банальные вопросы. В другие дни я притворяюсь, что есть более важные дела, но потом все равно понимаю, что это не так. Но хуже всего бывает, когда я вспоминаю, что все это происходит по моей вине. И мне хочется просить у тебя прощения. Но тебя нет.

Неправда. Это его нет. А это разные вещи. Он сам ушел. А это разные вещи. Сказала тень.

– Если бы тебе это было важно, ты бы остался.

Грета сделала невероятное усилие, чтобы выдавить из себя эти несколько слов. Все равно что сдвинуть все море на выдохе одной фразы.

– Я бы мог. Но я… не смог.

Она посмотрела на него так, будто хотела ударить. Он защитился, сложив оружие.

– Когда ты родилась, мне стало страшно. Ты была такая маленькая – и в то же время такая огромная. Бесконечная. Как волны. Видишь, какие они маленькие вдали, а потом становятся все больше и больше. Мне было очень страшно, мне казалось, что меня накрывает слишком высокая волна. Я боялся, что она разрушит мою жизнь. И я сбежал.

Тень стала ростом с Грету. Она почувствовала, как тьма проникает ей под кожу. Миллиметр за миллиметром, до самых глаз. Грета повернулась к отцу.

– Но я сам разрушил свою жизнь, когда ушел. Хотя и понял это много лет спустя. Когда действительно остался один. Мне стыдно за то, что я сделал. Я надеюсь, ты сможешь простить меня, – прошептал он.

Маурицио вытянул руку, ища руку дочери, и нашел сжатый кулак.

– Не трогай меня.

Кулак вырвался и отбросил руку отца быстрым движением запястья. Она хотела обнять его и не думать больше о прошедших годах. Об их боли. Об их тенях. Она бы хотела обнять его – но не могла. Как обнимают папу? Она не знала. Она не помнила. И тогда она сделала то, что умела делать. Кулак рванул, как пуля, в направлении отцовского живота. Но она не успела ударить его. Ее что-то остановило.

– Успокойся, – сказал Ансельмо, хватая ее за плечи.

Грета почувствовала за спиной его теплое дыхание.

– Отпусти меня!

– Нет.

– Уходи. Я не хочу тебя больше видеть.

– Не уйду.

Живот сжался в узел, который разорвал ее на две части. Одной частью была она. Другой – ее тень. А потом пришла огромная волна и унесла с собой всю черноту ее злости. И Грета осталась дрожать от холода, лишившись своих доспехов.

Ансельмо тихо усадил ее на бревно. Открыл рюкзак, достал из него Волка и положил его ей на колени.

– А теперь я уйду, но не надолго.

Он попрощался с отцом Греты и отошел подальше, ни на минуту не выпуская их из виду.

– Белая собака. Она все еще у тебя. Она должна была охранять твою комнату. Она справилась?

– Это не собака, это волк.

– Ну, тогда он должен был справиться.

– Он справился.

– А я нет.

– Нет.

– Мне было двадцать три года, когда я подарил тебе эту… этого волка. Когда ты родилась, мне было двадцать. Я старался быть хорошим отцом. Я старался три года. Но у меня не получалось. Я был напуганным эгоистичным мальчиком. Я не мог заботиться о тебе. Ни о тебе, ни о твоей матери. У меня даже не хватило смелости расстаться с ней. Просто мне предложили работу в Неаполе, и я уехал, ничего не сказав. Я целый год пытался убедить себя в том, что поступил правильно. Что я все равно не смог бы быть хорошим отцом. Что так будет лучше и для тебя, и для Серены. Потом я понял, что все это ложь. Понял, как мне вас не хватает. И я позвонил твоей матери, чтобы попросить прощения. Чтобы сказать, что я по-прежнему люблю ее и все время думаю о ней. И о тебе.

– И что она сказала?

– Она сказала: думать мало. И попросила больше ей не звонить. Тогда я начал писать тебе письма.

– Но ты мог бы приехать. Мог бы по-настоящему попросить прощения.

– Когда просишь прощения – просишь доверия. Я не смог бы доказать, что заслуживаю его.

– Ты мог попробовать еще раз. Мог бы сделать что-то еще.

– Она не хотела. Она защищала тебя.

– Нет. Она скрывала от меня правду. И твои письма.

– Если бы она не хотела, чтобы ты их когда-нибудь прочла, она бы сожгла их. А она их сберегла. Она оказалась мудрее меня. Она знала, что пока не время. Что ты еще слишком маленькая, чтобы понять такую жестокую правду. И стала ждать подходящего момента.

– Идеального момента…

– Что?

– Ничего. Не твое дело.

– Три года назад судьба дала мне еще один шанс. Я встретил мою жену. У нас родился сын. Но я не забыл о тебе. Я всегда верил, что когда-нибудь увижу тебя. И вот сегодня этот день настал. И ты здесь.

– И я тебя ненавижу.

– Хочешь ударить меня?

– Да.

– Я это заслужил. Ударь.

Грета взвесила все обстоятельства и прикусила губу:

– Не буду.

– Тогда послушай меня, хоть я этого и не заслуживаю. Если у тебя хватило смелости проделать весь этот путь, чтобы приехать сюда, значит, ты готова. Значит, твое сердце хочет знать, может понять и простить. Так бывает. Я знаю.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Тогда расскажи мне о себе. Я не прошу ничего другого.

– Я… не…

– Не сейчас. Когда захочешь. У нас теперь много времени. Столько, сколько тебе потребуется. Я не убегу. Я больше никогда не убегу.

– А как мне узнать, что ты не врешь?

– Спроси у своего волка. Он никогда тебе не солжет.

Волны приходили и уходили десять раз. На одиннадцатый Грета посмотрела своему отцу прямо в глаза:

– Возьми моего Волка и отдай его своему сыну. Так я буду уверена, что ты не уйдешь, потому что он будет на страже. И ты будешь знать, что я вернусь за ним, когда настанет время.

– Грета… спасибо.

Море и все его волны разлились в груди небесным водопадом. Она плакала и смеялась одновременно.

– Сын хотел собаку, но волк даже лучше.

– Намного лучше.

– Может… ты сама отдашь его ему?

– Я? Я не думаю…

– Хорошо-хорошо. Я тебе обещаю, что больше не сбегу. Я очень боюсь волка.

– И правильно делаешь, папа.

Закат длиной в километр. Разорванные облака и асфальт. Пурпурные отблески в окнах Корвиале. Эмма и Эмилиано уже несколько часов ехали в противоположном направлении.

Когда едешь по Риму на велосипеде, он кажется бесконечным, а иногда кажется, что это вовсе и не Рим. Ты вдруг обнаруживаешь себя на узенькой улице с низкими домами, ленивыми кошками и вьющимися растениями, и тебе кажется, что ты в маленьком провинциальном городке. Потом выезжаешь на уходящую вверх дорогу в четыре полосы и вспоминаешь об интенсивном уличном движении столицы, но тут же рядом открываются просторные луга и сады, запутавшиеся в телеграфных проводах, и тебе снова кажется, что ты где-то в чужом незнакомом месте, пока по краям дороги не начинают мелькать бары и рестораны с их услужливыми столиками, скатерти на которых раздувает ветер. И ты представляешь морскую набережную и волны праздных туристов на ней.

Эмма и Эмилиано проехали сквозь все эти места и оставили за спиной вечер. И настала ночь.

– Я не хочу домой, – призналась Эмма.

– Почему?

– Не скажу.

– Предпочитаешь диван?

Она улыбнулась:

– Угу.

Час спустя они стояли перед вишневым диваном веломастерской.

– У меня ноги ломит, – пожаловалась Эмма.

– Сядь-ка.

Эмилиано сел рядом, взял ее за лодыжки и устроил их у себя на коленях:

– Расслабься.

Он снял с нее балетки светло-лазурного цвета и обхватил руками ее правую ступню. Белая, как мрамор. С маленькими коричневыми пятнами на подъеме.

– У тебя даже на ступнях веснушки…

– Уф-ф-ф, я знаю, – фыркнула Эмма.

– А я не знал.

Она почувствовала, как его большой палец поднимается по своду стопы.

– Мне щекотно.

– Ш-ш-ш-ш.

Его пальцы поднимались все выше по пяткам, вдоль лодыжек до основания икр. Потом до колена. Сжавшиеся от усталости мышцы начали расправляться. Она больше не смеялась, прикрыв глаза, как кошка, и глубоко дыша всей грудью.

– Ну как?

– Ш-ш-ш-ш. Продолжай.

Он улыбнулся и продолжил. Взял другую ногу и стал ее массировать. Взобравшись по лодыжкам быстрыми глубокими движениями указательных пальцев, он замер на вершине, там, где проходила граница розовых льняных шорт. И почувствовал, как по ее белой коже прошла короткая дрожь. Пальцы побежали дальше и поднялись вверх, прервав свой бег в нескольких сантиметрах от ее лица.

– Все.

Эмма открыла глаза. Ей хотелось продолжения, но она не подала виду. Поцеловала его руки и сказала:

– Спасибо.

Эмилиано обхватил одной рукой ее голову. Другой – талию. Нежно притянул к себе и поцеловал в губы. Пальцы быстро поднимались по спине под футболкой в горизонтальную полоску. Пробежали вверх по позвонкам до самой шеи и сомкнулись вокруг затылка, как лепестки вокруг венчика. На шее. Там, где когда-то была золотая цепочка. В тот день, когда она впервые увидела Эмилиано и он ее ограбил.

– Стой! – приказала Эмма.

Эмилиано тут же отодвинулся в сторону:

– Что? Что такое?

– Прости. Я… я не знаю.

Неправда. Она знала. Но не хотела говорить об этом.

Они какое-то время пристально смотрели друг другу в глаза. События последних недель мелькали в их зрачках, как кадры на кинопленке. Эмилиано увидел, как с Эммы срывают цепочку и она дрожит от страха. Он опустил глаза и отсел на почтительное расстояние.

– Это я должен просить у тебя прощения…

Рыжая голова опустилась на его грудь, как малиновка – на выемку в стволе дерева. Эмилиано нежно обнял ее обеими руками и вытянулся на диване. Осторожно погасил свет и стал слушать, как ее дыхание успокаивается и становится все более ровным. Они уснули почти одновременно.