Текст книги "Роберт Кох"

Автор книги: Миньона Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Между тем – он это сам видел – из такого резервуара индусы черпают питьевую воду, тут же стирают белье и моют ноги. Кох содрогается, вспоминая об этом: сколько же вибрионов заглатывает ежедневно каждый житель из этого страшного сборища нечистот!..

Через день работа экспедиции идет уже по строгому расписанию. Исследователи вскрывают первый труп погибшего от холеры больного и, как и следовало ожидать, находят в нем знакомые бациллы. Недостатка в материале комиссия тут не испытывает: ограниченные эпидемии никогда не затихают в Калькутте, они вспыхивают вокруг этих страшных «водоемов». Можно ли сомневаться, что зараза входит в человека вместе с жидкостью, в которой больше грязи, чем воды!

«Запятые» в питьевой воде, они же – в трупах больных, живших возле этой воды. Словно эксперимент, поставленный природой над людьми, подтверждающий правильность предположения, что обнаруженные бациллы действительно причина болезни.

Но эксперимент на животных все еще не удается: ни одна попытка заразить их через прививку микроба не увенчивается успехом. Между тем Кох привык проводить свои исследования на животных – это лучший путь доказать специфичность и безусловную патогенность данного микроорганизма.

Время Коха насыщено работой, ему некогда даже толком познакомиться с городом, поговорить с жителями. Но поговорить надо, иначе – он чувствует это – ему не выбраться из тех дебрей, в которые загнала его «холерная запятая»: не доказать, что она действительно холерная.

Втроем со своими помощниками Кох вырывает несколько часов и начинает опрос местного населения. Главное, что его тут интересует, – болеют ли животные холерой, или природа уберегла их от этого?

Месяцы и годы мог он прививать вибрионов собакам, кошкам, козам и не добиться результата: никто из жителей Калькутты не припоминал случая, чтобы хоть одно из названных животных заболевало человеческой холерой. Это легко можно было проверить в хижинах, где козы жили вместе с людьми, пили ту же воду и где люди болели и умирали от холеры, а козы продолжали ласково блеять, резвиться и давать молоко, не испытывая даже слабого недомогания.

Вопрос решался просто: животные, на которых экспериментировал Кох, в природе не были подвержены заболеванию холерой. Тогда, оставив бесплодные прививки, Кох взялся за исследование калькуттской воды.

24 декабря 1883 года он отправил домой письмо: «Все идет хорошо, я опять полон работой, и сегодня, на рождество, буду микроскопировать. На сегодняшний вечер мы приглашены к консулу. Это большая любезность, но, сказать по правде, я предпочел бы провести сегодняшний вечер один, в своем рабочем костюме. Мне не хочется надевать фрак и белый галстук и праздновать рождество в чужом доме… Но мне здесь оказывают столько любезностей, что я должен ответить тем же…»

Не одна только «ответная любезность» заставляет Коха покинуть лабораторию и пойти на званый вечер: он намерен использовать встречу с немецким консулом для выяснения некоторых вопросов.

Когда ему удается, наконец, увести консула в укромный уголок, он сразу же приступает к делу.

– Мне довелось собрать здесь немало интересного материала по вопросу о холере, господин консул, – говорит он. – От врачей госпиталя я узнал, что за последние десять лет случаев заболевания стало значительно меньше. Как раз десять лет назад в Калькутте был проложен водопровод, не так ли?

Кох выдерживает долгую паузу, но, не дождавшись ответа, продолжает:

– Я спрашиваю это не из праздного любопытства. Пробы воды, которые мы брали из реки Гугли, сточных прудов и из водоснабжающей станции, показали весьма определенную картину: речная и грунтовая вода кишит бактериями, в то время как фильтрованная вода не заражена ими. Вы улавливаете причинную связь между распространением заразы и добыванием воды? Ведь не секрет, что холера снизилась в тех кварталах, жители которых пользуются водопроводной сетью, там же, где по-прежнему пьют нефильтрованную воду, холера не идет на убыль.

Консул насторожился с первых же слов. Он отлично понимал, куда клонит эта приезжая знаменитость, и в душе испытывал раздражение. Хорошо ему, этому ученому, говорить о водоснабжении! Сидя в Берлине, вопросы эти не кажутся сложными или неосуществимыми. Он бы пожил тут, на его месте, среди этих туземцев, с их грязью и вонью, попробовал бы просуществовать на строгом бюджете, отпускаемом империей!..

Но молчать дальше было невежливо, и консул спросил:

– Что вы хотите, собственно, узнать, господин тайный советник?

Кох нетерпеливо передергивает плечами и говорит напрямик:

– Если бы жители снабжались здоровой питьевой водой, можно было бы думать о борьбе с холерой не на словах, а на деле. Ведь в мою задачу, господин консул, входит отнюдь не чисто теоретическое исследование возбудителей болезни – я обязан продумать те меры, которые дадут возможность применить в жизни результаты моих изысканий. Считаете ли вы возможным охватить водопроводом все население?

– Нет, – без обиняков отвечает консул, подавив вздох, в котором должно звучать сожаление. – Европейские масштабы здесь неприменимы. Водопровод охраняет от опасности инфекции нас, англичан, французов, живущих здесь, и других представителей цивилизованных наций. Что касается местных жителей, они достаточно быстро плодятся, с лихвой пополняя убыль, причиняемую холерой, оспой и другими заболеваниями. Простите мне этот цинизм, я выражаю не свое личное мнение, как вы догадываетесь. Рабочей силы здесь более чем достаточно. Империя не может вкладывать огромные средства на оберегание здешних жителей от болезней – это невыгодно. Разумеется, та часть индусов, которые живут поблизости от европейских кварталов, будет со временем обеспечена чистой питьевой водой, если вы, господин Кох, действительно убеждены, что все зло исходит от воды. Я думаю, меня уполномочат на такую меру – ведь это предохранит в известной степени и европейцев от опасности заражения. Я говорю с вами откровенно…

– Уж куда откровенней! – буркнул Кох и, невежливо повернувшись спиной к консулу, покинул уютный уголок.

Он был страшно зол. Для чего же было ему ехать в такую даль, жариться под раскаленным солнцем, дышать влажными испарениями, сутками торчать в душной лаборатории, мучительно ловить микроба – для чего все это, если ему не дано бороться с болезнью! Какое ему дело до всех этих расчетов и соображений! Он – ученый, он взялся раскрыть причину холеры и придумать меры борьбы с нею. Остальное его не касается, но он не может допустить, чтобы вся его работа пропала даром, не принеся решительно никакой пользы. Впрочем, этот циничный консул – маленький винтик в руках властей. Он, Кох, поговорит обо всем этом дома, в Берлине.

Успокоив себя этим решением, Кох, не дожидаясь конца приема, ушел домой, а на другой день, увлекшись работой, забыл и о вчерашнем разговоре с консулом и о своем собственном решении. Он не вспомнил о нем и по приезде в Берлин. Да если бы и вспомнил, вряд ли привел в исполнение: не в характере Коха было вмешиваться в дела политические и экономические, да и понимал он отлично, что никто не станет слушать его в этом вопросе, никто не будет считаться с его мнением.

Он продолжал заниматься исследованиями, вскрывать трупы, искать питательную среду, на которой согласились бы, наконец, расти его «запятые». Вместе с Гаффки и Фишером они исследуют испражнения больных холерой и прямо-таки ловят за хвост маленькие короткие изогнутые палочки – вибрионы. Их будничная работа полна героизма, но никто из них не думает приписывать себе особых заслуг: так работают все ученые мира, если только они настоящие ученые. Они видят вибрионов и в трупах, и в выделениях, и в воде. Они, наконец, приручают этого вибриона: в один прекрасный день бактерии начинают пышно расти на питательной желатине – неизвестно какой по счету придуманной ими комбинации.

В целом задачу можно считать решенной: холерный вибрион найден. Нет сомнения, что именно он является причиной болезни. Более того, найдены пути заражения, резервуар и рассадник болезнетворных бацилл: вода, белье больных, их загрязненные руки, немытые фрукты и другие продукты питания. Ясно и то, что холерный микроб проникает в организм через рот, по желудочно-кишечному тракту, с пищей и водой, кроме того, передается непосредственно от человека к человеку.

Теперь нужно подвести итоги проделанной работы, обдумать и записать все. По предложению того же консула – раздражение против него давно уже исчезло – Кох и его спутники едут ненадолго в маленький курортный городок Даргелинг, расположенный в Гималаях.

Едут верхом. По дороге решают добраться до дельты Ганга, осмотреть близлежащие места – смешно уехать из этого края, так и не повидав ничего, кроме Калькутты!

Выезжают ранним утром, когда солнечные лучи еще не нагрели воздух. Мимо просяных полей, через джутовые плантации, мимо цветущих чайных кустов. А вслед за этим – мимо густо населенных деревень, где возле водяных ям, сидя на корточках, играют детишки, в навозных кучах копаются куры, а из хижин слышится блеяние коз и овец.

Потом они поворачивают на юг. Здесь начинаются рисовые поля. Обнаженные мужчины погоняют буйволов, тянущих деревянные сохи; люди и животные идут вброд по болоту, а над ними кружатся густые рои москитов.

Дальше ехать нельзя – дальше бездонные болота. Здесь Ганг и Брамапутра разделяются на мелкую сеть протоков, впадающих в море.

– Вот она, колыбель холеры! – взволнованно говорит Кох. – Поистине идеальные условия для микробов! Посмотрите, что происходит: из перенаселенной местности сюда попадают всяческие отбросы, смываемые потоками сточных вод, они смешиваются с продуктами разложения в этом болоте, и нет в природе таких микроорганизмов, которые не могли бы здесь развиваться. Холерные вибрионы не составляют исключения…

Когда отъезжали от бескрайных болот, чтобы снова выехать на прямую дорогу, столкнулись с необычной, словно нарочно для Коха подстроенной сценой. У большого пруда собралась толпа народа. Двое мужчин вели третьего – видно, тяжело больного человека. Лихорадка сотрясала его немощное тело, он не мог устоять на ногах, глаза блестели бредовым блеском. Дойдя до пруда, мужчины втолкнули больного в воду. Он камнем упал на неглубокое дно. Кругом дружно шептали слова молитвы.

Когда группа Коха приблизилась, несчастный лежал уже на земле без признаков жизни. Толпа преклонила колени, а старый священнослужитель в белых одеждах пытался из плоской кокосовой чаши влить в сомкнутый рот страдальца темно-коричневую вонючую «святую воду».

Кох не выдержал варварского зрелища и соскочил с коня. Проводник индус силой удержал его. Толпа смолкла, угрожающе повернув головы к путешественникам.

– Нельзя туда, господин, – шепотом сказал проводник, – это священный обычай, не мешай им.

– Не ходите туда, господин советник, – умоляюще попросил Фишер, – это может стоить вам жизни. Мне рассказывали…

Но Кох возмущенно перебил его:

– Но это же убийство! У него холера. Они убьют больного и заразятся сами!

– Но мы не можем ничего тут изменить, – с сожалением говорит Фишер, – лучше уедем отсюда поскорей. Не надо оскорблять верования этих людей. Мне рассказывали…

Кох опять не дал ему договорить:

– Нужно взять пробу из этого водоема. Я убежден, что тут рассадник заразы.

– По крайней мере отойдем немного в сторону.

Вода, конечно, полна была холерными бациллами. И, конечно, в селенье, расположенном возле пруда, очень скоро вспыхнула холера. Но что мог тут поделать Кох? Чем помочь этим несчастным?

Он упоминает об этом эпизоде в путевых заметках, которые пишет в горах Гималаев и отправляет в Берлин. Потом он садится за большой научный доклад об итогах исследований его экспедиции в Индии и Египте.

«Можно предположить, что заболевает только часть людей, подвергшихся опасности заражения. И это почти всегда люди, ранее страдавшие расстройством пищеварения. По-видимому, бациллы могут миновать желудочный барьер только в том случае, если в желудке есть какие-либо патологические изменения. Сделанные в Индии наблюдения подтверждают этот факт: особенно часто холерой болеют люди с нарушением пищеварения… Стало быть, в этом заболевании большую роль играет индивидуальная восприимчивость организма. Сама холерная бацилла хорошо размножается, если уберечь ее от высыхания. В жидкой среде холерный вибрион способен жить и расти неделями. Только во влажном состоянии эти микробы могут быть перенесены от одного хозяина к другому и деятельно развиваться, попав в организм. Любопытно, что эпидемии холеры везде, за исключением Индии, исчезают через относительно короткий срок. Дело в том, что у холерного вибриона нет устойчивой формы – спор, он боится высыхания, боится холода. Никто еще не болел холерой дважды – по-видимому, она создает стойкий иммунитет. Обычно говорят: какая польза от таких открытий? Пусть мы знаем, что причиной холеры является определенная бацилла, но это не поможет нам лечить людей от холеры… Тот, кто смотрит на этот вопрос только с точки зрения врача, пишущего рецепт, безусловно, не увидит ощутимой пользы. Но и этот критик должен был бы подумать, что рациональная терапия большинства болезней, особенно инфекционных, не может проводиться, пока неизвестны причины и сущность их. Что касается открытия холерных бацилл, то я уже теперь обещаю ощутимую пользу от этого. Прежде всего теперь уже врач может поставить точный диагноз. Обстоятельство это чрезвычайно важно: если первые случаи появившейся болезни будут сразу же распознаны, можно будет с успехом предохранить от заболевания всех других жителей данной местности. С моей точки зрения, наличие холерных бацилл позволяет с уверенностью сказать, что налицо холера, а не какое-либо другое заболевание. Далее, я думаю, что, узнав действительную причину болезни и ее свойства, мы можем в определенных чертах построить этиологию холеры и покончить, наконец, с многочисленными противоречивыми мнениями. Мы получаем теперь больше оснований для согласованных и сознательных действий. И я вижу в этом особенно большую пользу. Я даже надеюсь, что и терапевтически можно будет реализовать знание бациллы-запятой. В будущем даже в легких случаях и в начальных стадиях нетрудно будет поставить диагноз и терапевтический опыт приобретет надежность: как известно, при любой болезни терапевтический эффект наиболее значителен именно в начале заболевания…»

Еще до того, как эти строки были оглашены, в Берлине зачитывались путевыми заметками Коха. Прочел их и Рудольф Вирхов. Старый ученый больше не сопротивлялся очевидности, а очевидным для него из этих заметок было: найденная Кохом бацилла действительно является причиной заболевания холерой.

Он заявил это во всеуслышание в июле 1884 года на Берлинской конференции, где Кох докладывал результаты своих работ по холере. Слова Коха, его убеждение и надежда, что отныне с губительными эпидемиями можно будет успешно бороться, звучали в тот день особенно весомо и значительно. Каждому присутствующему на конференции хотелось верить и этим словам, и этому убеждению, и всему, что сулил с трибуны смелый исследователь с усталыми близорукими глазами и орденом на черно-белой ленте в петлице. В эти дни холера шагала по Европе, пожирая жизни людей, словно чувствовала, что скоро путь ей будет прегражден. С юга Франции она перешла в Италию и Испанию, в Венгрию и Южную Австрию. Появилась она и в Германии – в Бреславле и Майнце…

Знал об этом Кох, знали все сидевшие в зале. И по-особенному внимательно вслушивались в суховатое сообщение ученого, полное убедительных фактов и доказательств.

После выступления Вирхова Кох почувствовал особую уверенность и впервые, быть может, понял, что стоит теперь в первой десятке мировых ученых. Но той радости, которая сжала его сердце два года назад, когда он делал доклад о туберкулезной бацилле и Вирхов молча аплодировал ему, он на этот раз не ощутил. Не так уж важно было теперь для него признание Вирхова, хотя победа над ним принесла удовлетворение.

Все эти дни после приезда из Индии он непрерывно получал знаки признания от весьма высокопоставленных лиц. И, надо сказать, эти знаки были для него куда ощутимей, куда больше ласкали его честолюбие, чем лаконичное выступление Вирхова. Берлин встретил Коха как победителя. Подобного триумфа не знал, пожалуй, еще ни один немецкий ученый. Королевский орден, скульптурный бюст кайзера, награда в сто тысяч марок, прием у самого Вильгельма I, торжественный банкет…

Он чувствовал себя на вершине карьеры. Он уже не смущался от чрезмерных похвал, которые обильно сыпались на его голову. На банкете берлинских врачей хирург Эрнест фон Бергман приветствовал его напыщенной и льстивой речью:

– Гомер описывает как особую доблесть Аякса то, что он, отбитым своим врагом, нападает на врага с другой стороны, неотступно, без устали, смело. Эти требования мы предъявляем и к нашим героям. И наш чествуемый друг, доктор Кох, проявил их в высокой степени. Как часто не удавались ему опыты по окрашиванию и культивированию, высушиванию и изоляции бактерий! Он не опускал рук, не топтался на месте – он смело шел к цели, обходя ее со всех сторон, пока не сломил могучего противника и не вырвал у природы ее тайны.

В ответной речи Кох сказал:

– Говорят, я заслужил всемирную благодарность. Нет, благодарить следует не меня, а изготовителей нынешних микроскопов. Десять лет тому назад микроскопы были еще слабы, так что не давали возможности видеть мелких микробов. Теперь же мы, исследователи, а также и врачи, благодаря усилиям оптиков-механиков можем вступать в борьбу во всеоружии. Что касается меня, я делал свое дело; это не заслуга – это моя обязанность. Я счастлив, что задача выполнена и я мог принести посильную пользу нашей науке…

«Посильная польза» в действительности была колоссальным вкладом. После открытия Коха стало возможным исследовать холерный вибрион, узнавать места его обитания, уничтожать его в этих местах, оберегаться от попадания его в организм. Врачи буквально прозрели и уже на точном научном основании взялись за изучение холеры. Постепенно стало известно, что холерная «запятая» отлично живет и размножается не только в питьевой воде, но и на поверхности фруктов, в молоке и других пищевых продуктах. На белье больных холерой людей этот стойкий микроб способен жить более полугода, зато он погибает от кислоты. «Входные ворота» холеры – рот человека. Отсюда вибрион попадает в желудок, затем в кишечник и размножается с невероятной быстротой: за сутки из каждой «запятой» образуется десять миллионов ей подобных. В кишечнике вибрионы вырабатывают сильнейший яд, который, собственно, и вызывает болезнь, а за ней и смерть. Но в желудке всегда присутствует кислота, если, конечно, этот желудок здоровый (что и было замечено Кохом), кислота способна разрушить микробов; заражения не произойдет. Но, если в желудок попадает много вибрионов, часть из них непременно уцелеет, и человек заболеет. Погибают холерные «запятые» от кипячения, карболовой кислоты и сулемы.

Все это и еще многое другое узнали после открытия Коха. Не будь этого открытия, медицина до сих пор блуждала бы в потемках, а холера по-прежнему опустошала бы села и города.

В эти дни и месяцы слава Коха достигла высшего расцвета. Вскоре он получил должность профессора Берлинского университета и стал руководить недавно созданным Институтом гигиены.

Внешне Кох мало изменился. Девятимесячное пребывание в Индии и Египте пошло ему на пользу. Он чувствовал себя гораздо бодрее, был полон сил и энергии. Правда, тропическое солнце и треволнения «холерной эпопеи» проложили несколько новых морщин на его лице, но так как их и до этого было немало, они не бросались в глаза и не старили его.

Настроение у него было отличное. Теперь уже Эмми не могла пожаловаться на его мрачность. После долгой разлуки они встретились очень сердечно, быть может, слишком сердечно: в душе у обоих не было ни теплоты, ни искренности. За эти месяцы Эмми сильно от него отвыкла, приучилась к его отсутствию и не слишком скучала от этого. По-настоящему обрадовалась возвращению отца Гертруда, превратившаяся из нескладного ребенка в хорошенькую, жизнерадостную девушку.

Кох прямо ахнул, когда увидел ее.

– Мне даже хочется говорить тебе «вы», дорогая, так ты выросла и повзрослела за это время! – воскликнул он. – Совсем уже барышня. Так что тебе, наверно, неинтересны будут фотографии, которые я привез?

Ей было интересно. Ей было интересно все, что делал и говорил отец. Она не только часами разглядывала пирамиды, она заставляла его по нескольку раз рассказывать о своем путешествии, все время требуя новых подробностей.

– Отлично все-таки, когда у тебя есть взрослая дочь! – с удовольствием констатировал Кох. А про себя подумал: «Будь она мальчишкой, какой отличный ученый получился бы из нее!»

И потекли спокойные дни нормальной работы в университете и Институте гигиены, где Кох, не довольствуясь чисто научной работой по холере, занимался разработкой мероприятий по борьбе с ней: дезинфекцией, правильным водоснабжением и т. д. Сочетание научной деятельности с чисто практической работой было особенно ценно в Кохе.

Некоторое удивление вызывало в нем полное молчание противников микробной теории после его доклада на конференции по холере. Не могли же все они – а их все еще оставалось немало – так вот сразу признать себя побежденными его последним открытием? Не может быть, чтобы все сошло так гладко, без дискуссий и споров…

И дискуссия разразилась. Собственно, не дискуссия – одинокий протест видного ученого, но протест, принявший единственную в своем роде форму.

В то время как в Петербурге, в Обществе русских врачей, великий клиницист С. П. Боткин заявил, что учение Коха о холере «может считаться твердо установленным», в то время как Вирхов вынужден был признать это учение, старый мюнхенский профессор-гигиенист Макс Петтенкофер поднял настоящий бунт.

Согласно учению Петтенкофера желудочно-кишечные заболевания, в том числе и холера, объясняются уровнем стояния почвенных вод. «Чем выше уровень почвенных вод, тем больше распространяются эпидемии, – учил Петтенкофер, – и наоборот». Практические меры нужно направлять не на ловлю каких-то неведомых микробов, а на улучшение водоснабжения, на борьбу с загрязнением воды.

Старый профессор, ошибавшийся в главном – в происхождении болезни, был глубоко прав, когда требовал организации правильного водоснабжения. Но его ненависть к «микробистам», равно как и к микробам, увлечение которыми, по его словам, само превратилось в эпидемическую моду, было так велико, что Петтенкофер, не щадя себя, решил раз и навсегда покончить с бактериологической теорией происхождения холеры.

Еще перед отъездом из Берлина после первой конференции, на которой, к великому изумлению и недовольству Петтенкофера, даже Вирхов «попался на их удочку», он попросил у Коха немного разводки холерного вибриона. Небрежно бросив пробирку на дно своего саквояжа, профессор привез эту смертельную склянку к себе на кафедру и в один прекрасный день устроил там жуткий и потрясающий спектакль.

Героический старик, правда, ни на минуту не верил в то, что в пробирке действительно заключена смерть, а потому и не подозревал всего героизма своего поступка. Впрочем, справедливость требует сказать, что, если бы для доказательства правоты своего учения нужно было бы сознательно принять смертельный яд, он это сделал бы с такой же легкостью, с какой ежедневно вот уже два десятка лет читал лекции мюнхенским студентам.

В одну из таких лекций и разыграл Петтенкофер свою комедию, которая, по всем данным, должна была окончиться трагично.

Итак, придя в аудиторию и прихватив с собой коховскую пробирку, Петтенкофер обратился к студентам:

– Вы уже знакомы, вероятно, с открытиями доктора Коха, и все, наверное, знаете о его последних исследованиях по холере. Доктор Кох утверждает, что холера распространяется с дельты реки Ганг, где, как он говорит, находится колыбель этой болезни, и что распространяется она микробами. Интересно, как, по доктору Коху, холера достигает, например, Гамбурга – как известно, город Гамбург и река Ганг находятся не только в разных странах, но и в разных частях света. Микроб, поселившись в человеке, передается затем другому человеку через воду, в которую попали микробы от больного холерой. Значит, где-нибудь в Калькутте кто-то заболел холерой. Затем этот кто-то осквернил воду реки и эту же воду выпил другой, совершенно здоровый человек. Потом от этого второго, заболевшего человека, опять-таки через воду, заражается еще один и так далее, пока таким путем болезнь не дойдет из одной страны света до другой, с одного континента на другой… Ну не абсурдна ли такая теория? Лично я удивляюсь, что такой серьезный человек, каким, безусловно, является доктор Кох, может заниматься измышлениями подобных бредней и выдавать их за строго проверенные научные факты. Каковы же в действительности эти научные факты? Вам они известны, ибо вы знакомы с моей теорией. Напомню: при определенном местном расположении грунтовых вод в почве образуется холерный яд, совершенно так же, как дрожжи образуют в сахарном растворе алкоголь. Этот холерный яд испаряется из почвы и вдыхается массой людей – отсюда, кстати, эпидемический характер заболевания, холера никогда не поражает одного-двух людей, а всегда десятки и сотни живущих в одной местности. Здесь нет и не может быть места для прямого переноса болезни. Что касается гипотезы доктора Коха, то я считаю ее недоказанной и настолько маловероятной, что готов сейчас же при вас, мои дорогие слушатели, опровергнуть ее самым убедительным образом…

Несколько театральным жестом, что и неудивительно при подобной ситуации, профессор поднимает над головой пробирку и громогласно объявляет:

– Здесь находятся миллионы коховских «запятых». Сейчас я проглочу их все до одной, и меня даже не затошнит…

В аудитории поднялось нечто невообразимое. Студенты повскакали с мест и, перепрыгивая через скамьи, устремились к профессору. Множество рук протянулось к пробирке, начиненной смертельной болезнью, множество голосов истерически закричало:

– Не делайте этого, господин профессор!.. Мы не допустим! Мы не хотим быть свидетелями вашей смерти!..

Ошеломленный Петтенкофер и злился и смеялся одновременно. И, конечно же, ему было приятно такое отношение студентов к мнимой опасности, которой он себя подвергал. В конце концов нельзя же на них сердиться: он-то знает, что опасность мнимая, а они ведь еще в этом не убедились.

Громовым, отнюдь не старческим голосом Макс Петтенкофер перекрыл весь этот панический шум.

– Все садитесь на места! И не смейте вести себя, как истерические барышни перед лицом научного опыта! Я не допущу, чтобы кто-либо помешал мне сделать то, что я намерен сделать!.. – орал он на испуганных и обескураженных студентов.

По мере того как он орал, толпа вокруг него редела. Студенты отступили, но уйти от кафедры не решались. Тогда Петтенкофер заговорил мягче и спокойней:

– Дорогие мои ученики! Я, конечно, тронут вашими опасениями за мое здоровье и жизнь. Но, уверяю вас, мне решительно ничего не грозит. Я должен сделать этот эксперимент, чтобы убедить и вас, и весь ученый мир, и самого Роберта Коха в ошибочности его гипотезы. Я должен это сделать при свидетелях, а вы должны согласиться быть ими. Ради меня и ради науки! – патетически закончил Петтенкофер, нервно пощипывая свою роскошную седую бороду.

И, уловив момент, когда студенты стояли в замешательстве, не решив еще, что же им все-таки делать, старый профессор запрокинул голову и единым духом опустошил всю пробирку. Бог его знает, сколько зловреднейших холерных вибрионов проглотил он…

Теперь уже в аудитории стояла такая тишина, что слышно было, как булькает смертоносная жидкость в горле профессора…

А его и в самом деле даже не затошнило. Он стоял на небольшом возвышении и, хитро улыбаясь одними глазами, позволял зрителям вволю налюбоваться его совершенно здоровым видом.

Самое удивительное то, что Петтенкофер не заболел холерой. Не заболел, хотя не подлежало сомнению, что в пробирке была налита рукой самого Коха сильнейшая разводка «коховских запятых» и что именно они, эти «запятые», и являются единственным возбудителем холеры!

Петтенкофер незамедлительно сообщил о своей победе над Кохом на второй конференции по холере, которая как раз собиралась в эти дни в Берлине.

– Как видите, господа, я жив и здоров, – заявил он высокому собранию медиков и гигиенистов, после того как рассказал им о проглоченных вибрионах. – Я доказал нагляднейшим образом, что микробы никакой роли не играют в заболевании холерой.

И дальше этот сумасшедший старик изрек следующую фразу:

– Все дело в предрасположении организма и в том, как он реагирует на вдыхаемый из почвы яд…

И опять тут, как и в вопросах, связанных с чистотой питьевой воды, Петтенкофер был совершенно прав: личное предрасположение играет почти решающую роль в заболевании инфекционными болезнями, будь то холера, туберкулез или черная оспа. В каждом миллиметре воздуха, которым мы дышим, в каждой капле воды, в каждой пылинке живут и размножаются миллионы самых разнообразных микробов. Многие из них являются возбудителями болезней. Но ведь заболевает-то этими болезнями сравнительно небольшое количество людей! Остальные остаются здоровыми, хотя микробы проникают почти в каждого человека.

И совершенно прав был Кох: без холерного вибриона не может быть и холеры.

Так что великолепный опыт Петтенкофера, чуть было не стоивший ему жизни, был совершенно бездоказательным. И до сих пор остается тайной, почему проглоченные им холерные вибрионы не убили его. Таких тайн наука знает немало, а объяснить их со всей точностью пока еще не может. К их числу принадлежит и опыт «на себе», который через несколько лет после Петтенкофера повторил Илья Мечников. Только разница тут заключалась в том, что мюнхенский профессор глотал холерную разводку, не веря в ее болезнетворное действие, с тем чтобы доказать ее полную непричастность к заболеванию; русский же ученый Илья Мечников проглотил полную пробирку культуры этих же вибрионов, твердо зная, что должен заболеть холерой, и именно для того, чтобы доказать специфичность «коховской запятой». Наглотавшись несметного количества злейших вибрионов, Мечников тоже не заболел…

И тогда у Мечникова мелькнула мысль: уж не ослаблены ли эти бациллы и нельзя ли из них сделать предохранительную вакцину, подобно той, какую создал Пастер из микробов сибирской язвы, куриной холеры, краснухи свиней и вируса бешенства?