Текст книги "Операция «Ходики»"

Автор книги: Минель Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Только это, наверно, нечестно.

– Почему нечестно?

– Ну, так ведь мы их не чинили.

– Как не чинили?

– Они сами пошли.

– И ничего не сами! – убеждал Каримчик. – Теперь закончим операцию «Семафор».

Я колебался.

– Ты как девчонка! – сказал он.

– Ладно, – решил я. – Завтра пойдем в «Сказку».

Но оказалось, что надо готовиться к контрольной, и мы в магазин не попали.

А вечером пришел отец. Он не подбросил меня к потолку, а по-мужски, крепко пожал руку. И мне опять стало стыдно, что я его обманываю.

Признаться? Рассказать отцу обо всем? Но как же тогда операция «Семафор»? И потом ведь это была не только моя тайна.

Так я рассуждал. А отец в это время позвал меня в кабинет.

– Садись…

Чего это, думаю, он мнется? Как-то даже на него не похоже.

Он достал из кармана часы:

– Понимаешь, у нашего Петра Семеновича они вдруг встали. Посмотришь?

– Сейчас не могу, – сказал я, начиная гореть. – Завтра, пожалуйста.

Отец согласился:

– Хорошо. Посмотри завтра.

Я к Каримчику.

– Проверяет, – решил он.

– А как быть?

– Чепуха, – говорит. – Пойдем и починим.

На другой день мы пошли к часовому мастеру, и он при нас починил часы.

– Операция «Ходики» закончена! – бодро сказал Каримчик.

Мы отсчитали деньги и довольные побежали в «Сказку». Но отдел, где продавалась железная дорога «Пионерская», был закрыт на переучет.

Отец пришел с работы.

– Как часы?

А я уже положил их ему на стол. Он похвалил меня и обещал летом взять в Москву.

Мне стало не по себе. Он это заметил:

– Ты не рад?

– Рад.

– А почему вздыхаешь?

– Да так, вздохнулось…

Он засмеялся и сказал маме:

– Вырос мальчишка, и не заметили.

Она расчувствовалась, смахнула слезу.

Я больше не мог терпеть. Я все хотел им рассказать: и как мы «чинили» часы, и все прочее. Но тут вбежала Чарка, схватила меня за ногу. Я хотел сказать: «Фу!», но от расстройства сказал: «Вперед!» – и тогда она прыгнула в кресло.

– Это еще что такое? – удивился отец.

– Пошла вон! – отчаянно закричал я.

Но она прыгнула на подлокотник, оттуда на спинку. Еще мгновение, и она окажется на столе. Я перехватил ее и выкинул в коридор.

– Вот видишь, – назидательно сказал отец. – Ее нельзя пускать в кабинет.

Так ничего я ему и не рассказал…

На следующий день он принес еще чьи-то часы. А мама – будильник тети Кати. Его никто не брался чинить, но мама сказала, что я обязательно починю.

Весь дрожа от обиды, я сообщил об этом Каримчику.

– Подумаешь, – рассудил он. – Операция «Ходики» продолжается. Только и всего. Починим.

Мы пошли к уже знакомому часовому мастеру и показали ему часы. Он поглядел на них через лупу:

– Вот эти починим. А эти выкиньте.

Но мы не могли выкинуть будильник. Мы посовещались и стали искать такой же, но только новый… Найти-то мы его нашли, да отцовских денег не хватило, и нам пришлось тратить свои сбережения.

«Прощай, железная дорога!» – думал я.

Но Каримчик не привык хмуриться.

– Операция «Семафор» откладывается, – сказал он. – Зато все это у нас смешно получается.

Я спросил:

– А если еще принесут часы?

Он ответил уверенно:

– Не у всех же они ломаются!

Но вечером сам принес мне часы.

– Это еще чьи? – спросил я.

– Да наши.

– Зачем ты их притащил?

– А мама узнала, что ты чинишь…

Я хотел возмутиться. Он сказал примирительно:

– Ладно, завтра починим.

Теперь мы уже совсем не думали о железной дороге. Мы думали о том, как закончится операция «Ходики». А тут еще отец стал спрашивать про эту самую дорогу: почему не купили?

Я изворачивался, как мог.

Несколько дней все было спокойно. А в субботу мама принесла еще чьи-то часы:

– Посмотри, что с ними.

– Потом, – сказал я, глядя в сторону.

– Почему потом? – спросила она.

– Надо гулять с Чаркой.

– Она подождет.

– Мы с ней всегда гуляем в это время.

– Давай, я пройдусь.

– Ты устала.

– Хорошо, – вдруг согласилась она. – Погуляй. А часы можно починить и завтра.

Но у меня больше не было денег!..

Опять мы совещались с Каримчиком.

– У меня еще три рубля, – сказал он. – Последние.

– Наверно, хватит, – решил я и тут увидел отца. Чем ближе он подходил ко мне, тем больше я менялся в лице. В руке он держал… часы.

И тогда я не выдержал. Я ничего не мог с собою поделать. Захлебываясь слезами, я все рассказал про операцию «Ходики».

Каримчик стоял рядом. Как настоящий друг, он пытался меня защищать.

Не сразу я решился поднять глаза.

Отец усмехался. И тогда я понял, что он давно все знает. Наверное, он сразу разгадал нашу тайну. И мама тоже.

Я низко опустил голову. Мне было стыдно.

Но почему-то мне было еще и приятно, что операция «Ходики» провалилась…

Сочинение

– Ребята, – сказала наша учительница, – в понедельник принесете сочинение на тему: «Как я провел выходной день».

Мне это очень понравилось. Я решил всех удивить и стал придумывать разные чудеса. А может, забраться в самолет и улететь на Луну?

Но тут же я подумал, что никто этому не поверит, потому что на Луну самолеты еще не ходят.

«Ладно, – решил я, – отправлюсь куда-нибудь поближе».

Сразу после завтрака в воскресенье я позвонил своему другу Каримчику:

– Куда лучше лететь?

– В Париж, – ответил он.

– Я серьезно.

– Тогда на Северный полюс.

Я не стал с ним больше разговаривать и повесил трубку. Но тут же раздался телефонный звонок.

– А зачем тебе лететь? – спросил Каримчик.

Я стал объяснять.

– Все ясно, – сказал он. – Мы такое сочинение уже писали.

– Ну, и что ты придумал?

– Ничего не придумал. Все как было, так и написал.

Я стал допытываться.

– Ну, что десять раз подряд обыграл тебя в шахматы, – сказал он.

– Когда же ты меня столько обыгрывал? – удивился я.

– А в то воскресенье.

– В какое еще то?

– Ну, в то.

– Да в то мы с тобой и не виделись!

– Как это не виделись, если я тебя обыграл? – спросил Каримчик.

– Как это обыграл, если мы даже не виделись? – возмутился я.

– А что ты делал в то воскресенье?

– В какое то?

– Ну, в то.

– Откуда я помню?

– Вот видишь, – сказал Каримчик. – Просто ты не хочешь сознаться.

– Ну, давай сыграем сейчас, – предложил я.

– Пожалуйста.

– Тогда приходи.

– Это ты хочешь сыграть, вот и приходи, – ответил Каримчик.

– Да я не хочу играть, – сказал я. – Я просто не понимаю, как ты мог меня обыграть, если мы с тобой даже не виделись?

– Заладил одно и то же, – рассердился Каримчик. – Да я и сейчас могу тебя обыграть, не выходя из своей комнаты.

– Это как же?

– По переписке.

Я даже захлебнулся от удивления.

– Ну что, боишься? – спросил он.

– Я боюсь?!

– А то кто?

– Ладно, – сказал я. – Записывай ход.

– Ничего я не буду записывать.

– Почему?

– Это же по телефону.

Я вырвал лист из тетради и быстро написал: е4. Не одеваясь, я выбежал на улицу и в соседнем подъезде мгновенно взлетел на третий этаж.

Каримчик открыл дверь.

– Держи! – сказал я, протягивая ему листок. Он тоже всучил мне листок, и я, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, помчался домой.

Отдышавшись, я развернул листок. Каримчик написал: e4.

Я схватил телефонную трубку:

– Ты что написал?

– А ты что?

– e4.

– Ну, и я то же.

– Почему ты так написал?

– А ты почему?

– Я играю белыми.

– И я белыми.

– Так не бывает!

– Тогда играй черными, – сказал он.

Я решил, что его не переспорить и согласился:

– Тогда мой ход – e5.

– Принеси записку, – сказал Каримчик.

Я опять помчался к нему. Он взял записку и захлопнул передо мной дверь.

Я подождал немного и стал звонить.

– Чего надо? – спросил Каримчик, появляясь на пороге с часами в руках.

– Давай записку.

– Не суетись, – сказал он. – У меня еще есть время на обдумывание.

Я поплелся домой.

Мама сказала:

– А тебе только что звонил Каримчик.

Я сразу побежал к нему.

– Держи, – сказал он.

В записке стояло: Кc3. Я тут же хотел написать ответный ход, но, оказалось, что у меня нет ручки.

– Дай что-нибудь, – попросил я.

Он принес конфету.

– Зачем она мне? – удивился я.

– Ну, ты же просил что-нибудь.

– Как же я буду писать конфетой?

– А мне какое дело?

Я закусил губу от обиды и побежал домой.

– Что ты бегаешь взад и вперёд? – спросила мама.

– А мы играем в шахматы.

– Первый раз вижу, чтобы так играли в шахматы.

– А мы по переписке.

Она только махнула рукой.

После двадцатого хода ноги у меня заплетались, и вообще я уже ничего не соображал.

– Тебе мат! – сказал Каримчик.

– Это нечестно! – возразил я.

– Почему?

– Ты же меня загонял.

Он пожал плечами:

– Просто ты не умеешь играть.

– Как это не умею?

– Не умеешь, и все.

– А давай теперь ты будешь приносить записки, – предложил я.

– Что я, девчонка? – фыркнул он.

– Почему?

– Ну, это девчонки любят записки.

– А я девчонка?

– Не знаю.

– Как это ты не знаешь? – возмутился я.

– Если бегаешь с записками, может, и девчонка.

– Ты что, спятил? Какая же я девчонка?

– Не знаю, не знаю.

– Ну, где у меня косички?

– А ты их отрасти.

– Зачем они мне?

– У всех девчонок косички.

Губы у меня задрожали:

– Так я разве девчонка?

– Ты – бегемот, – сказал Каримчик.

– Это еще почему?

– А бегемоты не умеют играть в шахматы.

– Я умею.

– Но сейчас проиграл.

– Ну и что?

– А десять раз подряд?

– Не было такого!

– А в то воскресенье?

– В какое – то?

– Ну, в то!

Голова у меня пошла кругом, и я полез на него с кулаками.

– Тише, тише, – успокоил Каримчик. – Тебе еще сочинение писать надо.

А я про сочинение и забыл!

– То-то нее, – назидательно сказал он.

Я сел за стол и открыл тетрадку. Написал заголовок: «Как я провел выходной день». Задумался. А как я его провел?

Тут позвонил Каримчик:

– Ну, что сочинил?

Меня вдруг осенило. Я написал, что играл в шахматы по переписке и выиграл… двадцать партий.

Не на Луне же я был, в самом деле.

О верном друге

Рекс

В детстве у меня был щенок. Я выменял его на старый бинокль. Бинокль был без окуляра, а щенок… без хвоста. Говорят, он таким родился. Но не в хвосте дело. Щенок был серый и сошел за овчарку… Иначе бы я не отдал бинокль.

Весь день я придумывал ему кличку. Джеком он быть не захотел, Тайфуном – тоже.

На другое утро я поставил перед ним консервную банку с молоком.

– Пей, Рекс!

Он сразу стал пить, и я решил, что эта кличка ему по душе.

Потом я начал с ним заниматься. Он научился лаять, когда видел у меня в руках сахар, и переставал лаять, когда я его убирал.

Это был очень смышленый щенок. Я завел на него табель успеваемости. И если сам получал пятерку, то и ему ставил пятерку. А если вместо пятерки случалось получить «пару»…

Словом, Рекс безошибочно определял, какое у меня настроение. Он либо весело бежал навстречу, либо забивался под крыльцо и никаким сахаром его невозможно было выманить.

Рос он быстро, но больше в длину. Вскоре стало ясно, что это не овчарка, а помесь таксы с обыкновенной дворнягой.

А я хотел овчарку. Да где ее возьмешь, настоящую?

Когда меня призвали на границу, то предложили поступить в школу служебного собаководства. Я с радостью согласился.

Помню, подводят к вольеру. Там злобный кобель, темно-серый, с мощной грудью. Ощерился. Клыки – в палец.

– Ваш, – говорят. – Кличка – Рекс.

– Это Рекс? – спрашиваю.

– Рекс.

Надо же, такое совпадение!

– Ну, идите, знакомьтесь.

Я – к вольеру. Рекс скалит зубы. Страшно, но иду. Он бросается на решетку. Лапы, как у медведя, бревно перешибет.

Зову нежно:

– Рекс!

Куда там…

Так и ушел ни с чем.

В обед приношу кашу. Проталкиваю миску палкой под решетку. Он впивается зубами в палку. Хочу вырвать – не могу. Бросаю палку, и он разжимает челюсти.

– Ешь! – говорю.

А он в сторону миски даже не смотрит.

Я стою, уговариваю. Рекс рычит только. Обозлился я и ушел.

Через некоторое время опять иду к нему. Миска чистая. Я обрадовался. За палку и тащу к себе миску.

Рекс – лапой по миске. Отлетела она в дальний угол. Не достать.

Тут сержант, инструктор:

– Подружились?

– Еще как! – говорю.

Вечером надо кормить Рекса, а миски нет. Стыдно сознаться, что отобрал у меня Рекс миску. Ну, были кое-какие сбережения. Я – в военторг. Купил миску. Иду в раздаточную.

– Что это у вас за миска? – спрашивает сержант.

– Особенная, – говорю. – Чтобы не путать.

Несу Рексу ужин.

Рычит и опять к прыжку изготовился. Я – за палку. Втиснул миску под прутья и рванул палку назад. Только полоснул по ней Рекс клыками, а схватить не успел.

Утром та же история. Подхожу за миской, и эта – в дальнем углу. Рекс лежит тихо. Положил морду на лапы.

Потоптался я, потоптался. Нашарил мелочишку в кармане и знакомой дорогой – в военторг.

Опять в раздаточной:

– Что это у вас вчера зеленая миска была, а сегодня – синяя?

– И вчера была синяя, – говорю. А сам глаза отвожу.

Иду с полной миской к Рексу. Ничего. Не рычит. Без палки толкаю к нему миску. Подошел он к ней, понюхал, и нос воротит.

– Ешь.

Не ест.

– Ешь!

Зло берет, а ничего не могу поделать.

Спрятался я за угол. Наблюдаю из своего укрытия: стал есть.

Вот бестия!

Подождал я, пока он миску вылижет, и опять подхожу. А он словно играет: бац лапой по миске, и летит она в дальний угол.

Я схватил камень, и тут мою руку перехватили.

Инструктор:

– Так дело не пойдет.

– Что же теперь?

Дает он мне поводок:

– Выводи на прогулку.

– Как?

– Заходи в вольер и приласкай.

– Да вы что?

– Только смело иди. Ну?..

Понимаю: он опытный. Зря говорить не будет. Но как идти?

– Давай, давай, – подбадривает он.

Иду.

Рекс насторожился.

Я отпираю запор. Скрипит дверца. Ноги будто приросли к земле.

И голос вроде не мой:

– Хорошо, Рекс, хорошо.

Он ощерился. Рычит.

– Смелей! – подбадривает сержант.

И, поверите, ничего.

Погладил я Рекса. Пристегнул к ошейнику поводок. Он охотно пошел гулять. Засиделся, видно.

Так мы с ним подружились.

Через несколько дней началась дрессировка. Я с первых же дней приучил его к дисциплине. Конечно, и тут инструктор помогал.

В школе я понял, что дрессировка – сложная наука и одним сахаром тут не отделаться. Научить собаку трудно. Здесь мало воспитать условный рефлекс на команду или жест. Надо совершенствовать его до безотказности.

Возьмем самый простой прием дрессировки: посадка.

Рекс садился охотно, но сразу вскакивал. Я строго повторял команду. Он посидит немного и поднимается. Еще строже повторяю команду, нажимаю на спину. Сидит.

– Хорошо, – говорю я, но сахар даю не сразу, а лишь когда разрешаю встать.

Так он постепенно научился сидеть сколько угодно.

Между прочим, всегда давать сахар или кусочки мяса не рекомендуется. Нужно чередовать лакомства с командой «хорошо» и оглаживанием.

Или, скажем, прорабатываем учебный след. Вдруг, откуда ни возьмись, чужая собака. Рекс вначале бросал след и – за ней.

– Фу! – говорил я резко и дергал за поводок так, чтобы ему было больно. «Фу!» – команда запрещающая, и Рекс научился это понимать.

А я тоже учился терпению…

Помню, уже после окончания школы, на заставе несли мы службу в плавнях.

Ночь была темная. Накрапывал дождь. Река шумела. В такую погоду вся надежда на собаку.

Я хорошо изучил Рекса. Поведет ушами, значит, учуял кого-то. Опустит – ничего страшного нет. Может, хорек, может, кабан.

И все-таки чуть Рекс шевельнется, я настороже. Зря он шевелиться не будет. Лежит, прижмется ко мне, точно заснул. А сам все слышит.

В ту ночь обстановка на участке была напряженная. Начальник заставы, отправляя нас в наряд, сказал: возможно нарушение границы.

Лежим мы час, другой. Рекс не шелохнется. А дождь то припустит, то затаится. У Рекса шерсть мокрая, но терпит, не отряхивается. Знает: нельзя.

Еще час прошел.

Скоро рассвет.

Вдруг Рекс насторожился. Ткнулся мордой в ладонь.

– Слушай!

Он застыл, к прыжку приготовился. Теперь и я услышал: идет кто-то.

– Фу! – шепнул одними губами.

Мы так взяли нарушителя, что он даже сообразить ничего не успел…

В другой раз – сложней.

Мы преследовали неизвестного. Он, видно, хорошо знал местность и спешил к большому селу, где его следы могли затеряться. Дважды дорогу пересекала речка. Рекс волновался, потому что нарушитель хотел сбить нас со следа и забирался в воду. Но Рекс снова находил след и рвался вперед.

Мы настигли нарушителя в кустарнике, за которым начиналась церковная ограда. Перемахни он через нее, и трудно сказать, как бы дальше развернулись события.

Я спустил Рекса с поводка. Он сшиб нарушителя с ног, прижал к земле.

– Фу!

Слушается.

– Встать, руки вверх! – приказал я неизвестному.

Пока мой напарник обыскивал задержанного, я снова взял Рекса на поводок.

Мужчине лет тридцать. Зарос щетиной. Брюки полувоенного образца. В заднем кармане пистолет. В потрепанном бумажнике – советская валюта, билет на поезд, командировочное удостоверение. Сапоги сбиты.

Стали мы конвоировать нарушителя – прихрамывает на левую ногу.

Мы вели его на заставу, разгоряченные погоней, довольные, что все обошлось благополучно.

Вдруг он остановился.

Мы шли среди камышовых зарослей. До заставы было уже недалеко.

– Не могу идти дальше, – прохрипел нарушитель и попросил разрешения снять сапоги.

Я был еще неопытным. Разрешил.

Он сел на дороге. Стянул сапог. Засунул руку в голенище.

– Так и есть – гвоздь! – сказал он и рванул руку.

Мы не успели опомниться, как Рекс бросился на него. Неизвестный вскрикнул, разжал кулак и… выронил пистолет. Где он там у него в сапоге помещался, просто удивительно.

Этот урок я запомнил на всю жизнь.

Дик

Грудь у него была широкая. Морда квадратная. Челюсти хорошо развиты. Недоверчив. Вот, пожалуй, и вся характеристика. К такой собаке не сразу подберешь вожатого.

А у нас как раз был набор в школу. Я в то время был уже лейтенантом, начальником учебной заставы. Просматриваю личные дела курсантов. Курбанов. Боксер-перворазрядник. Этот, думаю, подойдет.

Вызываю Курбанова к себе. Предупреждаю: овчарка злобная, не терпит обиды.

Курсант слушает равнодушно. Что ему Дик?

– Жаль, нет тигра.

Так и говорит…

Не очень мне понравилось его бахвальство. Но, гляжу: кулаки-молоты. Быка собьет с одного удара.

– Ты вот что, – говорю, – помягче с Диком. Одной силой доверия не завоюешь.

– Есть! – отвечает он и – к выходу.

Я наблюдаю со стороны.

Смелый парень. У Дика шерсть дыбом, мечется по вольеру. А Курбанов входит, как к себе домой, прижимает Дика к железной решетке, надевает намордник.

Вывел он его погулять. Чуть Дик в сторону, Курбанов с такой силой дергал поводок, что Дик хрипел и буквально валился с ног.

Завел Курбанов Дика в вольер. Не приласкал. Запер дверцу.

Я снова вызвал курсанта к себе.

– Так не годится. Порвет Дик.

– Да что вы, – усмехнулся Курбанов. – Он у меня будет шелковым.

Не помогла беседа.

И на другой день и на третий вел себя курсант вызывающе. Все овчарки встречали своих хозяев радостно, а Дик даже ни разу хвостом не вильнул.

Потом начались занятия. Дик оказался понятливым. Но курсант моих советов не слушает. Все грубее и грубее обращается с Диком.

Пошел я к начальнику школы.

– Что у вас? – спросил майор.

Так и так, говорю.

– Ваше решение?

– Откомандировать Курбанова в другое подразделение.

Майор нахмурился:

– Не вижу повода.

– Так ведь порвет его Дик.

– А вы на что?

Не скажу, что после этого разговора у меня полегчало на душе…

На следующий день были занятия по расписанию: забор, яма, бум. Все выводят овчарок без намордников. И Дик тоже без намордника.

Овчарки молодые, необученные. Боятся бума, ямы, опрокидывают забор.

А Дик будто решил показать себя. Забор перемахнул легко. На бум пошел сразу, словно всю жизнь только этим и занимался.

Когда Дик стал уже спускаться, Курбанов вместо того, чтобы поощрить его, нарочно, с силой рванул поводок. И тут Дик набросился на курсанта, прокусил палец, стал рвать тренировочную куртку. Мы насилу оттащили его.

Курбанов поднялся бледный. И куда спесь делась. Увели его в медчасть. Перебинтовали. Укол сделали. Неприятно, конечно. А начальник школы еще – под арест курсанта.

Вышел Курбанов с гауптвахты. Обидно. И мы осуждаем. И никто из товарищей не поддерживает. И решимости той, с которой раньше входил к овчарке, уже нет. А ведь она это сразу почувствует.

Опять я беседую с ним, разъясняю, как следует вести себя с Диком.

Слушает. Молчит.

– Разрешите идти?

– Понятно? – спрашиваю.

– Понятно.

– Ну, идите.

Курбанов неуверенно подошел к вольеру.

– Дик!

Рычит Дик. Шерсть дыбом.

– Ну, не сердись, Дик, – говорит Курбанов твердо, как я учил, но не зло, как раньше.

Дик уловил перемену в его голосе. Перестал рычать, а сам настороже.

Курсант открыл дверцу, и тут случилось неожиданное. Он не стал заходить в вольер, а сел на порожке. Обхватил голову руками. Глазам своим не верю: плачет!

Дик подбегает к нему, лижет. Честное слово.

Курбанов вначале его плечом отталкивал, а потом вдруг обнял.

С тех пор любовь у них такая началась, что Курбанов три года проходил в сверхсрочниках.