Текст книги "Тайны индейских пирамид"

Автор книги: Милослав Стингл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Вдохновителем и организатором экспедиции был профессор Йельского университета, американский археолог Майкл Д. Ко. В течение трех последующих сезонов вместе с ним в Сан-Лоренсо работало более десятка американских ученых – уже не только археологов, но также зоологов и ботаников. Был среди них и один инженер-картограф. Звали его Рей Кротсер, позднее я хотел бы упомянуть о нем особо. Разумеется, при раскопках в Сан-Лоренсо помогало и все мужское население деревни. К одному из местных участников этого большого предприятия и адресовал меня Франсиско Беверидо.

Я очень удивился, когда мой туземный гид по сан-лоренсийским археологическим памятникам первым делом привел меня в местную школу. Мятежные обитатели Сан-Лоренсо – Теночтитлана, некогда едва не убившие профессора Медельина, добились-таки у федерального правительства вознаграждения за «свои камни»! Им построили прекрасную современную школу. К сожалению, сейчас в школьном здании все уже пришло в упадок, а сан-лоренсийский школьный сторож, который должен был бы заботиться о его сохранности, предпочитает за соответствующее вознаграждение показывать немногочисленным пришельцам несколько ольмекских скульптур, помещенных Ко на школьном дворе. Одна из них меня особенно заинтересовала. По всей видимости, она изображает участника ритуальной игры в мяч, напоминающей баскетбол (ее, следовательно, тоже изобрели «ягуарьи индейцы»). У статуи нет рук. Вместо них по обеим сторонам корпуса я вижу большие округлые отверстия. И у меня не остается никаких сомнений: у игрока были подвижные руки, которым можно было придать произвольное положение. Кроме этой совершенно уникальной статуи ольмекского спортсмена, на школьном дворе выставлены и некоторые другие весьма примечательные скульптуры, найденные экспедицией Ко на территории этих трех поселков. Другие скульптуры до сих пор остаются в главном центре ольмекской метрополии – на примерно километровой террасе, поднимающейся над окрестной саванной.

На этом природном столе, пересеченном в нескольких местах невысокими «гребнями» и «ущельями», Стерлинг нашел в 1945 году те 15 статуй, которые дали повод для первого обследования Сан-Лоренсо. Все статуи лежали тогда у подножия «гребней» и во «впадинах». Но во времена Стерлинга всю террасу покрывал невысокий кустарник. А поскольку как раз эта возвышенность, очевидно, была «городищем» сан-лоренсийского комплекса, Ко приказал вырубить кустарник. За несколько месяцев сан-лоренсийские мачетерос очистили месету. И тогда Рей Кротсер подошел к своему теодолиту и начал составлять детальный план всей территории. Работа эта была изнурительная, но усилия, затраченные на нее, себя оправдали. План Кротсера не только в совершенно новом свете представил Ко и, собственно, всякому, кто интересуется историей и культурой индейской Америки, сан-лоренсийскую террасу, но и рассказал о ее обитателях – «ягуарьих индейцах».

Оказалось, что вся месета, эти «гребни» и «ущелья», на самом деле не создание природы, а гигантское творение человека, не имеющее в Америке никаких аналогий. Например, гребень «С» является зеркально точным повторением противолежащего ему гребня «О». Дублируется каждая деталь. То же относится и к двум другим, еще более могучим валам, занимающим южную часть месеты. Точно так же и пространства между отдельными валами, со всей очевидностью, упорядочены по определенному плану.

Наряду с «гребнями» и «впадинами», истинное назначение которых ним пока не известно, мы находим на месете 20 «маленьких озер», названных Беверидо «лагунами». Но когда Рей Кротсер измерил эти «лагуны», оказалось, что их, бесспорно, создали люди. Две из них до сих пор имеют форму совершенно точного шестигранника. Открытие Кротсера навело Ко на мысль заглянуть внутрь одной из этих странных «лагун». Он попробовал сделать это. И результат? Оказалось, что все дно «лагуны» выложено какими-то «стандартными панелями», изготовленными из вулканического туфа. Я пытаюсь как-то объяснить назначение этих странных водоемов. Может быть, культ воды, водяных божеств? Право, не знаю. Ко в этой связи вспоминает бассейны храмов Древней Индии и Цейлона, где во время религиозных празднеств очищались верующие.

Открытие сан-лоренсийских водоемов было дополнено открытием каких-то каналов, проложенных на глубине нескольких метров под поверхностью. Магистраль была создана из небольших базальтовых блоков в форме буквы «У». Согласно измерениям Рея Кротсера, главная линия имела протяженность 558 футов. Канализация! Три тысячи лет тому назад! Если для вышеупомянутых «лагун» я еще мог бы при случае найти какое-то понятное нам назначение, то какой цели служила канализационная система Сан-Лоренсо, мне вообще неясно. Кому и зачем могло понадобиться искусственно орошать этот город, так щедро поливаемый дождями? Или? Или, может быть, я вижу остатки древней осушительной системы? Но с осушением этих мест не справилась бы и современная техника.

Для чего же «ягуарьи индейцы» создали это непонятное сооружение? Возможно, с единственной целью – оказать почести богам дождя? Но я полагаю, что канализация – слово «канализация» мне, разумеется, следует поместить в кавычки – каким-то образом должна быть связана с сан-лоренсийскими «лагунами». Между тем инженер Кротсер, который после завершения работы над картой занялся обследованием водных сооружений ольмеков, ни в одной из «лагун» не нашел соединения с этими каналами.

Пока Рей Кротсер искал каналы ольмеков, остальные участники экспедиции извлекали из земли одну ольмекскую статую за другой. Перед завершением трехлетней работы в Сан-Лоренсо их посетили неожиданные гости. В деревню прибыли два физика – представители фирмы «Varia Assoociates» из Пало-Альто в Калифорнии. Эта фирма производит различные сложные технические приспособления для археологов. И свое новейшее изобретение – цезиевый магнитометр – фирма хотела опробовать именно здесь, в Сан-Лоренсо.

Магнитометры устанавливают отклонения напряжения магнитного поля над различными местами земной поверхности. Эти отклонения, или аномалии, указывают на присутствие в почве чужеродных предметов. Прибор, который привез в Сан-Лоренсо д-р Шелдон Брейнер, основан на применении цезия. В цезиевой камере магнитометра, с виду похожей на банку сгущенного молока, магнитные импульсы преобразуются в звуковые сигналы. Сила их соответствует величине аномалий. До тех пор цезиевый магнитометр еще никогда не испытывался американскими археологами. Причем на вид этот очень сложный прибор выглядит весьма просто, можно даже сказать, несолидно. И верно – банка сгущенного молока на удочке.

Шелдон Брейнер добрался до Сан-Лоренсо утром. А после полудня он отправился со своей «удочкой» в первый обход. Франсиско Беверидо вспоминает, с каким недоверием, почти с насмешкой наблюдали ветераны трех сан-лоренсийских сезонов за американским физиком и его потешным прибором. Но тут магнитометр запищал и указал на первую аномалию. И физик попросил – попробуйте копать здесь. Потом магнитометр запищал во второй, в третий и до вечера еще в четвертый раз. Землекопы четыре раза вонзали кирки в землю. И всякий раз с успехом! Всюду, где указал Шелдон Брейнер, были найдены какие-нибудь ольмекские памятники, иногда – поврежденные, иногда – совершенно целые. Самой прекрасной находкой Брейнера была великолепно сохранившаяся статуя «человека-ягуара».

Физики со своими приборами пробыли в Сан-Лоренсо всего несколько дней. Но триумф их был полным. Тайные насмешники забыли свои предубеждения, и если кто-нибудь из них готовится вернуться в Сан-Лоренсо, то наверняка тайком изучает дома принципы магнитометрии.

Впрочем, исследователи, с магнитометром и без него прочесывавшие сан-лоренсийскую месету, искали не только скульптурные работы «ягуарьих индейцев», но изучали и все органические остатки, обнаруженные поблизости от них. Ими также занимались физики, которые теперь с помощью радиокарбонных анализов могут весьма точно определять возраст находки. Все образцы с радиоактивным углеродом С14, которые брались на пробу, показали, что строители «гребней» и «лагун» сан-лоренсийской месеты пришли на Рио-Чикито около 1200 года до н. э. и жили здесь примерно до 900 года до н. э.

Свою высокую культуру создатели каменных статуй принесли в Сан-Лоренсо уже в готовом виде. Немногочисленное примитивное местное население, обитавшее в окрестностях месеты до прихода «ягуарьих индейцев», было покорено завоевателями Сан-Лоренсо. После этого в течение целых 300 лет овеянный славой ольмекский культурный центр жил полнокровной жизнью. Бог-ягуар покровительствовал городу, и в конце второго тысячелетия до нашей эры его почитатели, видимо, создали здесь главный центр своего ягуарьего мира. Долголетнее исследование Сан-Лоренсо показало, что в ольмекской столице в конце второго – начале первого тысячелетия до нашей эры было примерно 5 тысяч жителей. Следовательно, уже тогда Сан-Лоренсо был не только церемониальным культовым центром, но и настоящим городом в прямом смысле слова. Это был первый, древнейший город индейской Америки, а в свое время и один из самых больших городов мира, если вообще не самый большой. Впрочем, настоящее название его нам неизвестно, точно так же, как не знаем мы и подлинного имени его строителей.

Создание этого города и найденные произведения ольмеков свидетельствуют о том, насколько могучей и жизнеспособной была ольмекская культура. И нужно добавить еще следующее: в Сан-Лоренсо, так же как и в классический город «ягуарьих индейцев» Ла-Венту, весь материал для ваяния и строительства приходилось привозить. И так же, как позднее в Ла-Венте, здесь, в Сан-Лоренсо, для обеспечения этих весьма значительных по объему работ была необходима сложная, несомненно, уже государственная организация. «Ягуарьи индейцы», очевидно, должны были иметь и свое «ягуарье государство». Влияние его наверняка охватывало обширную зону. Ведь правители ольмекской «империи» должны были сгонять на строительство «гребней» и «лагун» месеты тысячи рабочих с весьма далеких окрестностей города.

И в ольмекской «империи» слава одних росла, разумеется, за счет подневольного, изнурительного труда других. Но вот неожиданно грянул гром. Стирлинг обнаружил все найденные им статуи не на «гребнях» месеты, а на их склонах и во впадинах между ними. А в результате позднейших обследований экспедиции Ко было с полной достоверностью доказано, что статуи не упали на плато с «гребней» под воздействием сил природы, а были сброшены. И не только сброшены. Мятежники, имя которых нам также, разумеется, неизвестно, в буквальном смысле слова «казнили» большинство ольмекских статуй – отсекли им головы. Так, и ольмекский игрок в мяч, выставленный во дворе местной школы, тоже стоит теперь без головы. А поскольку гигантские головы, естественно, нельзя было отрубить, то их лица были изуродованы шрамами.

Особенно же меня поразило то обстоятельство, что ольмекские памятники были не только обезображены восставшими, но и их сверхъестественное могущество, в которое тогда, конечно, верили, было ликвидировано с помощью специальных религиозных обрядов. Так что разрушения не были следствием разбушевавшихся революционных страстей, а осуществлялись как продуманная акция. К примеру, упомянутый выше обезглавленный игрок в мяч после казни был уложен в простую, явно выстроенную специально для этой цели неприхотливую «усыпальницу», выложенную красной глиной, а потом засыпан. В самом начале работы экспедиции в Сан-Лоренсо Диль, помощник Ко, нашел два других, тоже намеренно поврежденных ольмекских памятника. Они стояли «вниз головой» на нескольких ритуальных топорах, которые так почитались в ольмекских городах.

Восстание тех, кто в Сан-Лоренсо и его окрестностях работал на «ягуарьих индейцев», было, очевидно, успешным. И около 900 года ольмекам пришлось покинуть свой великолепный город, первый настоящий город индейской Америки. Вскоре не слишком далеко от этих мест возникает вторая столица «ягуарьих индейцев», нынешняя Ла-Вента. А поскольку время, когда был покинут Сан-Лоренсо, и время, когда была основана Ла-Вента, стиль памятников обоих городов, религиозные представления их обитателей совершенно совпадают, я убежден, что строителями Ла-Венты и были изгнанные из Сан-Лоренсо ольмекские властители. В Ла-Венте «ягуарьи индейцы» создали затем «вторую ольмекскую империю»

[4]

[Закрыть].

Итак, мы знаем, куда ушли «ягуарьи индейцы» из Сан-Лоренсо. Но тут есть и другой вопрос – собственно, еще более важный: откуда ольмеки пришли в Сан-Лоренсо? Где они жили до этого? Ведь их культура, их религиозные представления, блестящее мастерство их ваятелей – все это сформировалось где-то в ином месте. Но где же? На этот вопрос пыталось ответить уже несколько видных американистов. Одни искали прародину «ягуарьих индейцев» в Центральной Мексике, другие – в штатах Герреро и Морелос на побережье Тихого океана. Однако я думаю, что правы те, кто ищет отчий край ольмеков именно здесь, в южном Веракрусе и северном Табаско.

Но это еще слишком широкое определение. Первоначальная племенная территория «ягуарьих индейцев» находилась, по-видимому, вблизи гор Лос-Тустлас, там, где я начал свое путешествие по стране ольмеков. Из всех своих городов именно сюда всякий раз возвращались «ягуарьи индейцы» за материалом для скульптур, который на их первоначальной родине был всегда под рукой и который они поэтому научились с таким совершенством обрабатывать. В данной связи мне вспоминается еще кое-что – и опять-таки это пирамида. На сей раз самая древняя в истории индейской Америки – ла-вентская! У нее весьма необычные очертания и горизонтальная проекция. Человек, впервые начертивший ее, – калифорнийский профессор Хейзер – перелетал однажды на маленьком самолете через тустласские горы. И вдруг он понял, что конус ла-вентской пирамиды в точности повторяет, в буквальном смысле слова отражает, как в зеркале, форму тустласских вулканов. Следовательно, ольмеки просто, как это прекрасно сказал Ко, принесли в новую столицу вместе с первой индейской пирамидой кусочек старой родины.

Очевидно, у подножия тустласских гор находились и древнейшие поселения «ягуарьих индейцев». Однако могло случиться, что их все до одного, как Помпеи, залили потоки лавы из многочисленных, еще до недавнего времени действовавших вулканов, и мы, пожалуй, никогда не узнаем в истинном виде самых первых шагов самой первой высокой культуры Америки. А жаль. Хотя бы потому, что во всей мировой истории известно лишь малое число подобных культур. Высоких культур, которые не были бы ученицами, наследницами, продолжательницами других высоких культур. Ольмеки же были такими первыми из первых. Вот еще одна причина, почему я хотел с ними познакомиться, почему я совершил путешествие за «птичьим человеком», древнейшей стелой и обезглавленными статуями. А также путешествие к древнейшей пирамиде Америки.

Итак, древнейшая ольмекская пирамида стоит в Ла-Венте. А древнейшая, уже, несомненно, майяская пирамида находится в Вашактуне. (Она была построена около 325 года н. э.)

И углы отдельных ее ступеней украшают 18 масок ягуара! Только позднее ягуар постепенно исчезает из майяского мира. Мужественную мощь ла-вентских памятников сменяет затем утонченная архитектура первых больших городов майяского Древнего царства. Но самый прекрасный из них – чиапаское Паленке – майяские мастера, теперь уже самостоятельно, создают только спустя несколько столетий. При этом Паленке расположено неподалеку от Ла-Венты и отделено от нее одним только непроходимым Лакандонским девственным лесом.

Глава 4. ПИРАМИДЫ В ДЖУНГЛЯХ

Я простился со столицей «ягуарьих индейцев» и вообще с ольмеками и теперь еду к тем, кто пришел после «ягуаров» и, развивая традиции ольмекской культуры, создал самую высокую, самую блестящую культуру индейской Америки – культуру майяскую. Автобус везет меня по единственному шоссе, которое ведет через табасканские трясины к городку Теапе, исходному пункту моей вылазки за сокровищами майяских городов, скрытых в Лакандонских джунглях.

Позднее, когда я перевалил через центральноамериканские Кордильеры, возвращаясь от индейцев племен цельталь, соке и цоциль, которых посетил на юго-западных склонах сьерры Чиапа, мне довелось еще раз ехать по этому шоссе. Теапа – важный перевалочный пункт для каждого, кто направляется к индейцам центральноамериканских Кордильер. Меня же сейчас интересуют майя. Но в данный момент – не те бедные, доведенные до жалкого состояния майя, которые возделывают ныне земли своих предков, а те, что 10 или 15 столетий тому назад построили свои метрополии, великолепные города, затмившие все другие архитектурные памятники индейской Америки. Майяские города находятся в двух достаточно резко отличающихся друг от друга областях Центральной Америки. Первая из них, куда я и направляюсь, – это обширная территория центральноамериканских Кордильер, местами достигающих значительной высоты (например, селения племен цельталь и цоциль, также относящихся к майяской языковой семье, зачастую расположены на высоте более двух тысяч метров).

Через всю эту область течет важнейшая река всей майяской истории – знаменитая Усумасинта. По обоим ее берегам простирается столь же знаменитый дикий и непроходимый Лакандонский девственный лес. К области джунглей в бассейне Усумасинты прилегает так называемый Петен, небольшое и невысокое плато, на котором в I или II веке н. э. возник первый каменный город индейцев майя.

Этот древнейший период майяской истории мы называем периодом Древнего царства. Древнее царство (оговоримся, что это лишь название одного из периодов Майяской истории, а вовсе не название государства) кончается где-то в IX или X веке, когда майя покидают последний из своих великолепных городов на берегах животворной реки и переселяются в новую область, которая теперь уже навсегда станет их отчим краем, – на Юкатан. И на Юкатане я увидел множество столь же великолепных городов: Чичен-Ицу, Кабах, Ушмаль, Цибильчальтун, Сайиль, Тулум и другие. Но свое путешествие за сокровищами майяских городов я хочу построить в той же последовательности, по тем же вехам, которые определили путь майя во времени и пространстве. Поэтому я сначала направляюсь в Лакандонские джунгли, к Усумасинте, в города Древнего царства. Самый прекрасный из них и более всего вызывающий восхищение – Паленке. К тому же он расположен неподалеку от единственной железной дороги, идущей через Теапу.

Расписание, на котором имеется и название затерянной в лесах деревушки Паленке, сообщает, что поезд-экспресс (?) останавливается в Теапе дважды в неделю: в понедельник и пятницу. Завтра пятница. Теперь я уже дождусь. Вновь брожу по городу. И вот наступает утро пятницы. Колокольчик локомотива вызванивает, как лондонский Биг-Бен, «экспресс» подходит к станции, проглатывает горстку пассажиров и углубляется в джунгли. В Паленке, кроме желания увидеть этот самый красивый майяский город эпохи Древнего царства, меня привела еще одна причина. Местные жители издают здесь нерегулярно выходящий сборник, который печатается на ротаторе и посвящен по преимуществу чудесам замечательного майяского центра. Несколько недель назад в Мехико мне случайно попал в руки первый номер этого издания, где были перечислены иностранные путешественники, посетившие Паленке, и указано, как они способствовали его изучению, особо высоко оценивались заслуги некоего Фредерика де Вальдека. В списке напротив его имени в графе «национальность» стояло: чех!

Чешское происхождение Вальдека весьма спорно. Родился он якобы в Праге, другие источники указывают в качестве места его рождения Вену, во всяком случае, молодость он провел в Праге. Но беспокойная натура вскоре привела его в богатый развлечениями Париж. Там он проявляет интерес к изобразительному искусству, начинает заниматься в Академии художеств, однако его манят далекие края. Как раз в это время Наполеон предпринимает поход в Египет, и Вальдек поступает в его африканскую армию. В Африке Вальдек познакомился с произведениями древнеегипетского искусства и был ими очарован. Ради них вместе с четырьмя товарищами он покинул армию корсиканца. Они отправились в верховья Нила, в Нубию, где познакомились с памятниками Нижнего Египта. Четыре товарища Вальдека погибли в пути, он единственный остался в живых.

Дальнейшая судьба «пражского графа» переходит границы всякого воображения: ему удалось пройти почти всю Африку, а затем Вальдек принял участие в одном из бурских военных походов; шхуна, на которой он позднее плыл, потерпела крушение в Мадагаскарском проливе, но Вальдек чудом спасся. С Мадагаскара он едет в Индию, из Индии – в Южную Америку, затем служит во флоте адмирала Кокрейна в Чили. Из Чили попадает в Гватемалу, а оттуда – в Мексику.

В Мексике Вальдек встречается с человеком, интересовавшимся архитектурой и культурой доколумбовых индейцев, – знаменитым лордом Кингсборо, убежденным, что строители этих городов были потомками евреев и происходили из тех самых изгнанных израильских племен, о которых говорит «Священное писание». Однако Вальдек видел Египет и был уверен, что пирамиды и дворцы индейской Америки строили египтяне. А поскольку очарование древнеегипетского искусстве по-прежнему жило в душе Вальдека, он предлагает мексиканскому правительству – тогда у власти находилась хунта, возглавляемая Анастасио Бустаманте, – отправить его в майяские города, где он зарисует все, что будет заслуживать внимания. В это время из Чиапаса в Мехико доходили удивительнейшие сообщения. Распространялись рассказы об индейском городе, расположенном неподалеку деревушки Паленке в Лакандонских лесах. И Бустаманте посылает туда Вальдека. Граф Вальдек еще не подозревает, что проведет в Паленке более двух лет.

12 мая 1832 года, после невероятно трудного пути, Вальдек добрался до развалин майяского города. Он поселился прямо внутри святилища на вершине одной из пирамид. Паленке пленило пражского скитальца. Карандашом и главным образом кистью запечатлевает он удивительные рельефы, украшающие храмы паленкских пирамид, воссоздает на полотне знаменитый паленкский дворец и срисовывает иероглифические надписи, в большом количестве встречающиеся на всех главных зданиях этого великолепного майяского культового центра.

Впрочем, Вальдек, во всем сын своего века, был сторонником господствовавшего тогда в искусстве романтизма. Он не копировал, а в духе тех лет дополнял собственным воображением рельефы и даже сложные майяские иероглифы. Так что теперь, когда многое из того, что Вальдек зарисовал во время своего длительного пребывания в Паленке, безвозвратно утрачено, его рисунки, к сожалению, не могут служить для нас достаточно надежным источником информации. Американистике пришлось ждать еще несколько десятков лет первых серьезных копий паленкских алтарных досок и иероглифических надписей. Копии эти сделал английский археолог Моудсли. (В 1889-1902 годах они вышли в Лондоне четырехтомном издании, озаглавленном «Центральноамериканская биология».) Вальдек был также первым исследователем, который, хотя и безуспешно, пытался расшифровать майяские иероглифы.

Но длительное пребывание Вальдека в майяском городе было вызвано и еще одной причиной. Пражский граф влюбился в метиску из деревни Паленке. А девушки всегда и во всех странах, где он побывал, были ахиллесовой пятой художника. Симпатии к прелестной метиске столь долго удерживали Вальдека в Паленке, что, когда он вернулся в Мехико, его могущественного покровителя Бустаманте уже не было в живых: его успели свергнуть и убить. И Вальдеку пришлось снова отправиться в путь. Он бежит на независимый тогда Юкатан, а оттуда во Францию. И уже в Париже, в возрасте 72 лет, издает воспоминание о лучших годах жизни свою первую книгу (и одновременно первое настоящее произведение о майяской археологии вообще), прославленное «Путешествие живописца и археолога». Книга имела успех. Особенное внимание привлекли сделанные в Паленке акварели Вальдека, которыми она была иллюстрирована. И вот граф – ему идет восьмой, а затем и девятый десяток – вновь начинает интенсивно заниматься живописью. Столетие со дня рождения он отмечает второй книгой, опять-таки иллюстрированной рисунками автора. Книга была посвящена майяской архитектуре и урбанистике. На 101 году он продемонстрировал парижскому обществу выставку своей живописи. Умер он в фантастическом возрасте – 109 лет; и не от старости; верный своим привычкам, от которых не отступал даже в достаточно пожилом возрасте, Вальдек оглянулся на оживленных Елисейских полях вслед красивой парижанке и… был сбит проезжавшим экипажем.

Говоря о своем удивительном «земляке», следовало бы упомянуть и о том, что Вальдека привело в неведомое Паленке сообщение монаха Рамона Ордоньеса-и-Агиляра. Ордоньес посетил развалины майяского города вскоре после того, как воинский дозор случайно обнаружил их в девственном лесу, в нескольких лигах (1 лига=4,83 км) от деревни Паленке. Майяский город привел брата Рамона в восторг. Впервые после того, как европейцы увидели главный город инков Куско и главный город ацтеков Теночтитлан, была открыта новая великолепная индейская столица. Стремление найти майяские сокровища помогло отважному монаху преодолеть невероятно трудный переход через дикие Кордильеры и добраться до Паленке. Хотя золота в городе среди джунглей он и не нашел, тем не менее майяский центр так воодушевил его, что в тишине своего монастыря он написал о Паленке целый труд, который, бог ведает почему, назвал «Историей сотворения небес и земли».

Название Паленке, разумеется, появилось уже в послеколумбову эпоху. Так называлась деревенька, которая здесь возникла вскоре после прихода испанцев. Первоначально это была, вероятно, миссия для индейцев племени чоль. Впрочем, ни миссионеры, ни их индейские овечки не подозревали, что в нескольких километрах от деревни, среди Лакандонских джунглей, много столетий тому назад существовала настоящая столица, которая, по всей очевидности, была самым красивым городом этой части индейской Америки.

В лесах вокруг развалин сейчас, так же как и столетия тому назад, живет несколько разбросанных чольских семей. Индейцы племени чоль, вновь открывшие город своих давних индейских предков, называют развалины «Отиоттиун»: на их языке «отиот» означает «город», а «тиун» – «камень». Чольского происхождения также и название ручья, протекающего через город (Отиоттиун, или Отолум).

Кроме чолей, в непосредственной близости от Паленке жило когда-то и еще одно индейское племя – цельталь. В старейшем словаре языка этого племени название деревни – миссии Паленке переводится по-цельтальски Гхо-Гхан. А поскольку у Ордоньеса мы читаем На-Чан, причем и то и другое, в сущности, означает одно и то же – «Змеиный город», я осмеливаюсь высказать предположение, что это название было первоначальным доколумбовым обозначением Паленке.

«Змеиный город» находится неподалеку от окраины Лакандонского леса на высоте примерно 100 метров над уровнем моря. Развалины зданий встречаются на протяжении 7,5 километра. Уже с первого взгляда Паленке заворожило меня своим необычайно красивым расположением. В нескольких метрах за пирамидами и необыкновенным дворцом возвышаются покрытые густой зеленью горы трудно придумать более прекрасный фон для этого индейского города.

И повсюду заявляет о себе девственный лес. Прямо на ступенях стародавних пирамид сидят попугаи невероятно яркой окраски. Если задние стены паленкских зданий упираются в Тумбальские горы, представляющие собой один из отрогов центральноамериканских Кордильер, то со стороны их фасадов, от дверей святилищ и дворцов открывается столь же великолепный вид на бесконечным зеленый ковер – на море непроходимых лесов, которое тянется 130 километров и кончается у настоящего моря – Мексиканского залива. Индейский город расположился на нижних уступах Кордильер – между горами и зеленой низиной. Исключительно красивое и выгодное местоположение «Змеиного города» еще более выигрывает благодаря горной речке. Река давала обитателям Паленке воду и рыбу, орошала кукурузные поля. Леса доставляли в изобилии крупную дичь и птиц, перья которых были главным украшением паленкской знати и духовенства, снабжали также строительной древесиной. До сих пор в непосредственной близости от Паленке в джунглях растут исключительно ценные породы дерева – красный кедр и центральноамериканское красное дерево. Тумбальские же горы, у отрогов которых лежит Паленке, давали майяским строителям камень – основной строительный материал.

В этой поездке меня больше всего занимают тайны индейских пирамид. В Паленке я посетил целый ряд их. Пирамиды «Змеиного города», как правило, невысокие, имеющие наверху небольшие по размерам храмы, с богатым геометрическим орнаментом на фронтонах. Все или почти все паленкские строения украшены штуковым рельефом. Один из красивейших рельефов украшал и то святилище, которое я прежде всего посетил в этом городе. Местные люди называют его «Храмом графа». Это местное название, не имеющее, собственно, ничего общего с майяскими строителями пирамиды, прижилось, однако, и в американистской литературе. Оно напоминает, что на вершине этой пирамиды с квадратной горизонтальной проекцией, прямо в стенах святилища, остатки которого сохранились и сейчас, более чем на два года поселился наш земляк граф Вальдек. Здесь он писал, рисовал и ожидал ту юную метиску, прелести которой еще теснее привязали его к Паленке. Как я убедился, обитатели близлежащей деревни до сих пор вспоминают его.

Следы Вальдека привели меня и к «Храму льва». Он расположен в 100 метрах к югу от главного культового центра и так же, как и остальные паленкские храмы, в сущности, представляет собой пирамиду, на вершине которой имеется помещение – маленькое святилище. На задней стене находящегося святилище алтаря еще во времена Вальдека был большой штуковый рельеф, изображавший паленкского главного жреца, сидящего на троне, из которого выступают две ягуарьи головы.

От большого фриза (Вальдек назвал по нему это строение «Храмом прекрасного барельефа») сейчас сохранились лишь жалкие остатки одной из ягуарьих голов. Но во времена Вальдека рельеф был еще в полной сохранности. Изображение этого рельефа – самое прославленное паленкское произведение Вальдека, хотя и в нем художник остался верен духу своего времени. Содержавшиеся в этом рельефе иероглифы нам, вероятно, никогда уже не удастся прочесть даже по картине Вальдека.